30 июня 1906 г. Токутоми приехал в Ясную Поляну и пробыл там пять дней. Это были, как он впоследствии вспоминал, самые счастливые дни его жизни. Лев Николаевич принял его очень радушно и уделял ему много времени и внимания. Он неизменно сажал его возле себя за столом, засыпал вопросами, водил по окрестностям Ясной Поляны, часами просиживал с ним в кабинете за беседой. Токутоми держался очень скромно, с достоинством, и понравился всем обитателям Ясной Поляны. Вот как Д. П. Маковицкий описал в своем дневнике приезд и пребывание Токутоми у Толстого:
«Утром приехал Кэндзиро Токутоми. Лев Николаевич представил нас друг другу: "My friend doctor Душан Маковицкий; Tokutomi, my new friend"80.
Токутоми похож лицом на японского микадо Муцухито и на Г. Н. Беркенгейма81. Приехал прямо из Японии. Японский роман в русском переводе, находящийся в библиотеке Ясной Поляны, оказался его.
Он низкого роста, широкобедрый, коротконогий. Голова на короткой шее наклонена вперед. Движения медвежьи, черные очки.
...Сегодня, когда Лев Николаевич сел под вязами, дожидаясь завтрака, я пошел за Токутоми. Он спал... Пока Токутоми еще не приходил, Лев Николаевич рассказал, как они утром, когда он гулял с пим, остановились около мужика, косившего траву. Токутоми не видел такой большой косы; показал, как у них косят маленькой косой, — вероятно, серпом (Лев Николаевич повторил перед нами его быстрые движения). Потом Лев Николаевич взял у мужика косу и покосил, за ним покосил и Токутоми, и хорошо. Удивительно, какой способный народ японцы!
После завтрака Лев Николаевич уехал на прогулку, пригласив с собой Токутоми. Выехав в половине третьего, они вернулись только в четверть седьмого. Это произошло оттого, что Лев Николаевич повел Токутоми купаться. Токутоми купался долго, и, кроме того, им пришлось ждать, пока вышли те, кто купался прежде них. Льву Николаевичу не хотелось лишать Токутоми этого удовольствия, и: он сильно запоздал, пропустив время своего предобеденного сна.
...Я спросил Токутоми, почему японцы так долго могут бежать, не утомляясь. Он ответил, что это потому, что они не едят столько мяса, как европейцы.
...Софья Андреевна спросила, какой веры Токутоми (его не было в это время).
— Христианской... — ответил Лев Николаевич, — Мне нужно ему задать много вопросов, даже запишу их...»82.
К сожалению, на этом записи Д. П. Маковицкого о пребывании Токутоми в Ясной Поляне прерываются, но сохранилось еще одно, хотя и несколько наивное, свидетельство об этой встрече, которое не лишено интереса. Племянница Льва Николаевича — Елизавета Валерьяновна Оболенская, находившаяся в это время в Ясной Поляне, писала своему внуку Ю. Н. Маклакову 4 июля 1906 г.:
«В Ясной Поляне я видела одного японца; он христианин и приезжал к дедушке поговорить о религии; фамилия его Токуноми (так написано Е. В. Оболенской. — А. Ш.), он писатель; говорят, что один его роман выходил в каком-то русском журнале83. Он нам всем очень понравился; необыкновенно вежливый и деликатный; приехал в пиджаке, а в Ясной Поляне ходил все время в халате, подпоясанный широкой лентой с бантом, и всегда с веером в руках. Трудно было только с ним говорить, потому что он говорит только по-английски, и то очень дурно. Он очень подружился с дядей Андрюшей84; говорил с ним про войну, н когда дядя Андрюша стал говорить, что мы возьмем назад Сахалин и прихватим еще кусочек Японии, то он стал ужасно хохотать и хлопать его по плечу, но, очевидно, этому не поверил.
Он ходил купаться с дедушкой, и... после его отъезда мы увидели в купальне карандашом на стене написанные стихи по-японски, а рядом перевод по-английски. Стихи посвящены Воронке (так называется река):,,О ты, милая Воронка..." и т. д.; а в конце: "Прощай, милая Воронка, благословляю твои светлые воды" и все в таком роде...»85.
Такое же хорошее впечатление японский писатель произвел и на Софью Андреевну и на всех обитателей Ясной Поляны.
Вернувшись на родину, Токутоми издал книгу путевых очерков «Тропою пилигрима», в которой красочно описал свое путешествие, в частности пребывание в гостях у Толстого. Эта интересная книга, которую японский писатель полвека назад прислал Толстому (она сохранилась в яснополянской библиотеке), до недавнего времени была неизвестна русскому читателю. В 1965 г. нами опубликован из нее очерк «Пять дней в Ясной Поляне», дающий представление об общении Токутоми с Толстым86. Приведем несколько отрывков из него:
«Тихое летнее утро в России!
Солнце поднялось высоко, но оно не сияет ярко, а светит сонным блеском; дальний лес окутан дымкой.
...Обогнув пруд, я сел на узкую зеленую скамеечку под сенью берез, склонившихся над прудом. Решив немножко отдохнуть, я подложил под голову вместо подушки свой пробковый шлем, накрылся плащом и задремал.
Вдруг мне показалось, что кто-то приближается. С трудом подняв отяжелевшие веки, я увидел, что рядом стоит какой-то старик. Я подумал: "Это садовник пришел убирать в саду" — и в то же мгновение увидел лицо, которое нельзя было не узнать. Но не успел я вскочить, как старик быстро произнес: "Господин Токутоми?" — и, улыбаясь беззубым ртом по-детски милой улыбкой, протянул мне руку.
— А-а, вы Толстой? — воскликнул я, поспешно беря его руку.
Рука была большая и теплая.
— Вы, наверно, не получили моего ответного письма? — сказал он.
— Ваш ответ? Нет, я приехал, не получив вашего ответа. А вы получили мое письмо, посланное из Порт-Саида? — спросил я.
— Получил и прочитал. Прежде чем написать вам ответ, я долго думал. Простите! — Тут Толстой, похлопывая меня по руке, сказал: — Я не мог поверить вашему письму, потому что оно слишком лестно для мепя. Поэтому я долго размышлял над ответом. Но вы мне писали правду?
— Конечно, правду. И именно поэтому, простите меня за откровенность, мне захотелось хоть раз посетить вас. Как ваше здоровье, Учитель?
— Не совсем хорошо. Я знаю, что мне до смерти недалеко. Все страшатся смерти, но смерть — избавление, так что бояться нечего...
Я глядел на его лицо: оно было красноватого оттенка. Дымчато-белые усы и борода, чуть влажные глаза, беззубый рот. Он выглядел старше, чем я думал. А ведь ему уже было семьдесят восемь лет.
Разговаривая, мы отошли от скамейки, где встретились. Лев Николаевич шел впереди, а я следом за ним. Мы спустились по тропинке к другому, маленькому пруду и пошли вдоль берега.
На Толстом была серовато-белая фланелевая блуза, подпоясанная черным кожаным поясом, широкая белая шляпа. И весь он, с палкой в руке, был в точности такой, каким я его видел на фотографиях и каким я его себе представлял.
Лев Николаевич расспрашивал меня о моем старшем брате, который десять лет назад навестил его, затем спрашивал о Фукай. После этого мы заговорили о нем самом. Он рассказал:
— Пусть мне осталось недолго жить, но я буду работать до последнего мгновения. Сейчас я работаю над произведением о взаимоотношениях правительства и народа. Рукопись уже наполовину закончена87.
Меня он расспрашивал о современном политическом положении Японии, о соотношепии между сельским хозяйством, промышленностью и торговлей.
— Сила страны — в тружениках, которые сами возделывают землю, не пользуясь чужим трудом, — так излагал он мпе свои взгляды. — А что, в Японии крестьянские сыновья тоже продают свою землю и уходят в город учиться? — спросил он меня.
Когда я утвердительно кивнул головой, он повернулся ко мне и сказал:
— А почему бы вам не пожить жизнью сельского труженика?
— Я очень люблю крестьянский труд, сейчас у меня нет ни клочка земли, все же я намерен вести полукрестьянскую жизнь.
Мы повернули от пруда и пошли к дому по тропинке, еле заметной в траве. Трава была расцвечена белыми, желтыми, красными цветами лютика, ветряницы, дикой гвоздики.
Поблизости какой-то старик только что закончил точить косу. Лев Николаевич обменялся с ним двумя-тремя словами, бросил палку, взял у деда косу и неумелой рукой попробовал косить — взмахнул косой раза два-три».
Далее в ряде глав («Семья», «Купание в Воронке», «Вечер», «Сенокос», «Вечер на балконе» и др.) Токутоми Рока живо описывает свое знакомство с близкими Толстого, рассказывает об укладе жизни в яснополянском доме, говорит о радушии и приветливости его хозяев.
Наиболее ценны в книге Токутоми записи его бесед с Толстым. Лев Николаевич с интересом расспрашивал Токутоми о жизни японского народа, о его культуре, литературе, поэзии и, в свою очередь, отвечал на многочисленные вопросы собеседника. Вот как Токутоми записал свои беседы с Толстым о литературе:
«— Кого из современных писателей-романистов вы больше всех цените? — спросил я.
— Достоевского. Читали вы Достоевского?
— Да, читал его роман "Преступление и наказание". Толстой одобрительно кивнул и заметил:
— Очень хорошая книга.
— А как вы относитесь к Тургеневу? — спросил я.
— Тургенев пишет красиво, но он неглубок.
— А Гончаров?
— Этот тоже.
— А как вы относитесь к Горькому, Мережковскому, Чехову?
— У Горького талант есть, но нет образования, у Meрежковского есть знания, но нет таланта. А вот Чехов — это большой талант...
...Тема разговора переменилась. Мы стали говорить о произведениях Толстого.
— Какое свое произведение вы любите больше всего? Подумав, Толстой ответил:
— Роман "Война и мир".
— Это, наверное, потому, что в основу взята подлинная история России?
— Конечно.
Мы уже вышли из рощицы, прошли лес и вышли на тропинку, ведущую к дому, когда наша беседа переключилась на европейских писателей. Толстой неожиданно остановился и заговорил.
— Вы тоже писатель. Послушайте мои слова. Не говорите того, о чем вы можете не сказать, — Он взял палку, начертил на земле круг, провел по направлению к кругу две-три лучеобразные линии и продолжал: — В каждой истине можно найти точку. Вы посмотрите на человека с одной стороны, затем с другой. Если у вас есть наблюдения, еще не открытые никем, если есть своя точка зрения — хорошо, если нет — тогда лучше молчите. Иначе, что бы вы ни говорили, о чем бы вы ни писали — будете ростом с самого себя. — И Толстой руками изобразил карлика. — Свет, может быть, и будет вас хвалить, но истине это не принесет никакой пользы. Говоря так, — добавил он, — я имею в виду самого себя. Меня хвалили за мои старые произведения, но теперь я вижу, что это только клочки бумаги. Я верю, что мои теперешние религиозные, философские и общественные труды не совсем бесполезны».
В беседах писателей многократно возникала и тема русско-японских связей. Толстой расспрашивал Токутоми о японском народе, его истории, культуре, о политике японского правительства. Токутоми искренно отвечал на эти вопросы, не утаивая и теневых сторон японской общественной жизни. В один из вечеров он по памяти читал Толстому стихи японских поэтов, подчеркивая, что в лучших из них живут те же идеи добра, справедливости и мира, какие отличают и стихи русских поэтов, О Японии Толстой сказал:
«В прошлом году я видел японских военнопленных. У них добрые лица, однако жаль, что японцы не выполнили с присущим им упорством свою миссию и пошли по пути американской поверхностной, уже разлагающейся цивилизации. Вдумайтесь получше. И у России, и у Японии, у всех восточных народов (Толстой не причисляет Россию к Западу) есть своя миссия, свое предназначение. Эта миссия заключается в том, чтобы люди обрели настоящую жизнь. Надо познать, в чем смысл человеческого существования. Западные государства гордятся так называемой цивилизацией, которая достигается с помощью машин, но она, в действительности, ничего не стоит. Народы Востока не пойдут по пути Запада, они должны сами построить себе новый мир. Народы Востока, освободившись от всякого угнетения, свергнув все правительства, должны жить только по законам добра. Такова должна быть общая цель жизни народов Востока. Позавчера вы спрашивали о предназначении Японии и о путях установления длительной дружбы между Россией и Японией. Это необходимо. Только если мы пойдем к одной цели, объединенные единым стремлением, мы сможем достичь этой цели. Но для этого самое необходимое условие: крестьянская жизнь в полном смысле слова. Тот, кто обрабатывает землю, кто в поте лица добывает свой хлеб, тот не нуждается в поддержке земной власти. Хотя в Англии живет немало моих друзей, но я вижу, как отвратительно поведение Англии по отношению к так называемым "варварским" странам. Нет, единственное допустимое покорение — это покорение земли мотыгой. Сила России не в оружии, а в крестьянской мотыге. Вот почему, несмотря на все ее недостатки, я люблю Россию и верю в нее».
По поводу этих слов Токутоми замечает:
«Как и можно было ожидать, этот человек, который отрицал патриотизм, был настоящим патриотом. Он ненавидел преступления царской России, но верил в ее силу. Человек, не верящий в себя, не может по-настоящему любить других. Человек, не любящий свое отечество, не может отдаться полностью служению человечеству. Разница только в том, любить ли в своей родине ее подлинное или показное, главное или второстепенное».
Заключительные главы очерка («Балкон и кабинет», «Расставание», «Прощай, Ясная Поляна») посвящены прощанию Токутоми с Толстым и отъезду из Ясной Поляны. Накануне отъезда Токутоми провел вечер с Толстым в его кабинете. Говорили о литературе, философии, о переводах сочинений Толстого в Японии. Токутоми рассказал о возникновении в Японии движения «Самоотверженная любовь» — идейном течении японской интеллигенции, на которое сильное влияние оказало гуманистическое учение Толстого. В свою очередь, Толстой рассказал о возникновении таких движений в разных странах, в частности в Персии, и расспрашивал Токутоми о нравственных воззрениях японцев.
На прощание Толстой снабдил Токутоми, ехавшего в Петербург, рекомендательным письмом к В. В. Стасову, в котором говорилось:
«Милый Владимир Васильевич.
Я несчастливо рекомендовал вам индуса и каюсь в этом. Я не знал его88. Но теперь позволяю рекомендовать вам японца Тукитоми89, которого знаю и считаю очень хорошим человеком и очень деликатным. Если вы побеседуете с ним (он говорит по-английски) и порекомендуете его ка-кому-нибудь молодому человеку, чтоб пошапронировать90 его в Петербурге, то буду Вам очень благодарен. Я все еще жив и все надеюсь свидеться с вами и найти вас таким же хорошим и физически и духовно.
Лев Толстой» (76, 162).
К сожалению, Токутоми не застал Стасова в Петербурге и, походив один по музеям, вернулся в Москву.
Первоначально Токутоми намеревался поехать из России в Западную Европу, посетить Англию, Францию, Германию и Соединенные Штаты Америки. Но под впечатлением яснополянских бесед он отказался от этого намерения и поспешил на родину, чтобы немедленно приняться за претворение в жизнь идеалов своего учителя. Вот что он писал Толстому в первом письме по возвращении в Японию:
«Токио, 3 октября 1906 г.
Дорогой учитель,
уже три месяца, как я покинул Ваш гостеприимный дом, и сегодня я пишу Вам в первый раз. Прежде всего позвольте мне Вам сказать, каким счастьем было для меня быть с Вами. Видеть Вас, слушать, как Вы говорите, и открывать свое собственное сердце, — все это было таким блаженством, что десять тысяч верст кажутся мне одним шагом. Всего лишь пять дней, но эти пять дней, поверьте, будут счастливейшими воспоминаниями моей жизни.
От Вас я поехал в С.-Петербург, где провел три дня. Я зашел к г-ну Стасову, но не застал его, так как он уехал в Финляндию. Я вернулся в Москву и пробыл там десять дней с моими соотечественниками — это доктора Токийского университета и агенты одного японского торговца шелком. Посетить г-на Буланже я не успел, но я был у Вашего издателя91, который дал мне целый ряд Ваших книг.
...19 июля я покинул Москву и 1 августа приехал во Владивосток. Оттуда я направился на пароходе в Цурга (японский порт) и дальше по железной дороге в Токио, куда я прибыл утром 4 августа. Таким образом, всего семнадцать дней заняла дорога от Москвы до Токио.
Здесь я уже нашел Ваши книги "Конец века", "Единое на потребу", "Великий грех", которые Вы мне прислали через г-на Черткова. Я тотчас же стал их читать и был счастлив почувствовать, что во всех существенных вопросах я согласен с Вами. "Конец века" уже переведен и будет опубликован в одной токийской газете (без моего содействия). Для "Мыслей мудрых людей на каждый день" я ищу переводчика. Многие из Ваших произведений уже переведены или в настоящее время переводятся...».
Упомянув о том, что в Японии изо дня в день растет число поклонников Толстого, Токутоми далее сокрушается по поводу дурных вестей, которые идут со всех концов мира.
«Каждый день, — пишет он с горечью, — приносит тревожные вести из России. На противоположной стороне земного шара Америка, которая, казалось бы, должна играть ведущую роль в сохранении мира, высаживает свои войска на Кубе. Мир молод и движется к прогрессу медленно. И все же он должен образумиться, и он мало-помалу образумится. "Мы должны спасти человечество, спасаясь сами", — говорил Герцен»,
И в заключение;
«Дорогой учитель, приближается зима. Поберегите же себя. В надежде скоро опять написать Вам я на этом заканчиваю.
Кэндзиро Токутоми.
Моя жена шлет свой привет, наилучшие пожелания и благодарность за любезность, которую Вы нам оказали»92.
Вместе с этим письмом Токутоми прислал и отдельное письмо на имя Софьи Андреевны, в котором горячо благодарил ее за гостеприимство.
Как ни странно, на этом переписка между Токутоми и Толстым оборвалась без всяких видимых причин. Лев Николаевич сохранил о своем японском друге самые лучшие воспоминания. И Токутоми уехал из Ясной Поляны с чувством любви и благодарности к ее хозяину. Единственным разумным объяснением может быть лишь деликатность и скромность Токутоми Рока, боявшегося утруждать Толстого своими письмами.
Интересна дальнейшая судьба Кэндзиро Токутоми. Решив пропагандировать идеал «доброй жизни» не только в литературе, но и примером своей жизни, он по возвращении на родину отказался от городских благ и зажил жизнью бедного крестьянина. Мужественно последовала за ним и его жена Ай, не устрашившаяся ни физического труда, ни лишений. Так возникла в Титосэ, близ Токио, своеобразная японская «Ясная Поляна», которая стала местом паломничества сотен и тысяч японцев, приезжавших за советом и помощью к любимому писателю — ученику великого Толстого. Токутоми Рока свято соблюдал заветы своего учителя и никому не отказывал ни в помощи, ни в беседе73.
В повестях и статьях, написанных после смерти Толстого, Токутоми много раз с благоговением вспоминает о днях, проведенных в Ясной Поляне.
Так, в статье «Отзвук из Японии», присланной им в 1908 г. для «Международного толстовского альманаха» к восьмидесятилетию писателя, он с теплым чувством писал:
«Уже два года прошло с тех пор, как я сказал ему "прости" на террасе дорогого дома.
Я берусь за перо, и предо мною встает призрак светлой веранды, обвитой вьющимися растениями и озаренной мерцающим светом лампы. Учитель стоит предо мной, положив одну руку на ручку двери, оглядываясь назад и улыбаясь мне. Я стою неподвижно, опечаленный разлукой. Он улыбается мне. Я вижу его улыбку сквозь туман 730 дней, которые протекли с тех пор, сквозь десять тысяч верст, которые нас разделяют»94.
Позднее, в начале 20-х годов, осмысливая исторический путь, пройденный Японией, а также родиной Толстого, где совершилась подлинно народная революция, Токутоми убедился в утопичности идеалов непротивления и опрощения. Большой художник и честный мыслитель, он не стал упорствовать в своих заблуждениях. Но свой отход от религиозно-нравственной доктрины Толстого он пережил как тяжелую трагедию.
«Я покинул Толстого, — писал он в 1918 г. в повести "Новая весна". — Для меня это равносильно тому, как если бы я покинул родного отца. Покинуть отца, покинуть Толстого — для меня это означает покинуть сеоя...».
Но, разочаровавшись в узкорелигиозном толстовском идеале «царства божия на земле», Токутоми остался до конца жизни верен более широким гуманистическим заветам своего учителя — заветам братства, мира и дружбы между народами.
В последнее пятилетие своей жизни Толстой особенно много общался с деятелями японской культуры. Вслед за Токутоми Рока, по его рекомендации, в Ясную Поляну приехал известный журналист Такаиси Сингоро, знаток японской экономики. Он провел в Ясной Поляне почти два дня и имел с Толстым длительную беседу. Сохранился его рассказ об этих днях:
«Я посетил Толстого в Ясной Поляне через год после окончания русско-японской войны, приехав туда по поручению своей газеты... Меня привели на веранду, где сидел седобородый граф в крестьянской одежде. Разговор шел о живописи, о преимуществах сельской жизни, земельной ренте, бесполезности железных дорог, затем снова перешел на живопись. Говорили по-английски. Толстой изъяснялся на этом языке недостаточно бегло, заметив, что в Англии он побывал "еще до Моисея". Глаза Толстого были непохожи на глаза других людей, взор его казался ястребиным, он как бы пронзал собеседника. Говорил он приглаживая бороду, и во всем чувствовалась острота его внимания и сила его наблюдательности»96.
Беседа Толстого с японским журналистом касалась очень важных вопросов. Толстой пытался выяснить давно интересовавший его вопрос о том, как Япония сумела в течение нескольких десятилетий догнать в своем техническом развитии западные страны и даже во многом перегнать их и что это принесло японскому народу. Писателя интересовали не только общие сведения и рассуждения, но конкретные факты и даже цифры о состоянии японской экономики. Такаиси Сингоро обещал по возвращении на родину выслать материалы на эту тему и сдержал слово. В октябре 1906 г. он прислал в Ясную Поляну официальный «Шестой годовой финансовый и экономический обзор Японии»97. Толстой просмотрел его с большим вниманием.
До этого Толстой беседовал о Японии как с русскими посетителями, так и с приезжими японцами. Своего знакомого Н. Г. Русанова, вернувшегося из японского плена, он с пристрастием расспрашивал о японцах. Верно ли, добивался он, что агрессивность и воинственность — черты национального характера японцев, как это утверждает русская казенная печать? Русанов решительно опроверг это измышление. Японскому народу, сказал он, война была так же ненавистна, как и русскому. Японские крестьяне, рабочие, интеллигенты не питают ненависти к русским. В доказательство Русанов рассказал, что, когда его в толпе пленных русских солдат и матросов вели по улицам Токио, — а это было вскоре после заключения мирного договора, которым в Японии были весьма недовольны, — простые японцы выражали им сочувствие, давали хлеб и одежду. Это очень понравилось Толстому98.
По счастливой случайности Толстому представилась возможность побеседовать и с самими японцами — простыми людьми, далекими от официальной политики. Было это в яснополянском лесничестве, куда приехали знакомиться с ведением лесного хозяйства три японца-лесовода, Лев Николаевич случайно зашел во время прогулки в избу лесника Митрофана Морозова и увидел их там. По словам сына лесничего, М. М. Морозова, «Лев Николаевич уселся на лавочку и долго беседовал с приезжими па английском языке. Японцы с необычайной почтительностью отвечали ему»99.
Весной 1908 г. в Москве неожиданно распространился слух о предстоящей поездке Толстого в Японию. Поводом к этому послужило высказанное не Львом Николаевичем, а его сыном — Львом Львовичем намерение посетить эту страну. Русская печать, однако, сенсации ради, упорно утверждала, что именно Лев Николаевич едет в Японию.
25 марта 1908 г. в газете «Старая Москва» появилось сообщение: «Граф Лев Толстой собирается с благодарственным визитом в Японию». Сообщение это было немедленно передано во все страны, в том числе в Японию, и вызвало там большой переполох. Через несколько дней газета «Последние новости» напечатала корреспонденцию из Токио:
«Немирович-Данченко100, находящийся сейчас в Японии, сообщает следующий курьез:
Разнесся слух о том, что наш великий старик Л. Н. Толстой едет сюда.
Кто первый бросил эту новость?
Она перекинулась сюда из Лондона, но надо было находиться здесь и видеть, что тут делалось уже загодя. Не только столбцы газетные комментировали это посещение, — списывались, съезжались, сговаривались, как встретить автора "Войны и мира", "Анны Карениной", "Севастопольских рассказов"...
И потом вдруг новость: едет не отец, а сын, не Лев Николаевич, а Лев Львович. Точно водой обдало Японию.
— Это не то... Совсем не то»101.
Последняя встреча Толстого с японцами состоялась за полгода до его смерти, 19 апреля 1910 г. В этот день с рекомендательным письмом от Масутаро Кониси приехали в Ясную Поляну директор высшей школы в Киото Харада Тацуки и чиновник министерства путей сообщения Мидзу-таки Ходзё. Последний изучал в России железнодорожное дело. Толстой расспрашивал их о жизни японского народа, особенно крестьянства, спорил с ними о философии, литературе, искусстве. Много говорили они и о политике японского правительства. Толстой, по словам его секретаря В. Ф. Булгакова, «высказал свой отрицательный взгляд на стремление Японии к воплощению у себя форм европейской цивилизации и на увлечение японцев милитаризмом».
Вечером хозяин повел гостей в деревню, где прямо на улице был установлен граммофон с пластинками. «Ставили и оркестр, и пение, и балалайку, — вспоминает В. Ф. Булгаков. — Балалайка особенно понравилась. Под гопак устроили пляску, которую Лев Николаевич все время наблюдал с живым интересом. Он вообще был очень подвижен и общителен. Ходил среди публики, разговаривал с крестьянами, знакомил их с японцами, рассказывал тем и другим друг о друге... Мидзутаки все удивлялся, что Толстой так близок с простым народом, и говорил, что он никак этого не ожидал»102.
Этот импровизированный вечер, который привел в восторг гостей, понравился и Толстому. Но о японцах, которые отстаивали перед ним шовинистические идеалы «великой Японии» и блага буржуазной цивилизации, он записал в дневнике:
«Нынче утром приехали два японца. Дикие люди в умилении восторга перед европейской цивилизацией» (58, 40).
Не прекращался в последнее пятилетие жизни Толстого и поток писем к нему из Японии. Но если раньше ему писали преимущественно религиозные и общественные деятели или литераторы, то теперь заметно увеличилось число писем от рядовых интеллигентов, а также от молодых людей, читавших произведения русского художника.
Вот, например, что писал Толстому учитель Секидзи Нисияма, увлекшийся его педагогическими воззрениями и взявшийся перевести на японский язык известную книгу Эрнеста Кросби «Толстой как школьный учитель»:
«12 августа 1907 года.
Графу Льву Толстому.
Милостивый Государь,
недавно я впервые написал Вам 103 по поводу Ваших педагогических воззрений, о которых идет речь в книге "Толстой как школьный учитель". В настоящее время эта книга уже переведена мною на японский язык, о чем я сообщаю Вам с большой радостью. Я послал ее издателю в Токио и надеюсь, что она будет напечатана в конце этого года и в недалеком будущем я смогу прислать Вам экземпляр.
...Наибольшим открытием в Ваших воззрениях является романтически прозорливый подход к ребенку. Чрезвычайно важны и Ваши успехи, достигнутые при обучении сочинительству. Это великое педагогическое открытие — результат Ваших многолетних наблюдений — должно занять важное место в истории педагогики.
Желаю Вам быть здоровым и написать большой педагогический роман»104
Толстой отметил, что это письмо — одно из наиболее верных истолкований его педагогических воззрений, и через своего друга В. Г. Черткова ответил пожеланием успеха молодому японскому педагогу.
А вот письма читателей, писавших Толстому из уважения и благодарности за его произведения:
«Беру на себя смелость обратиться к Вам. Я молодой студент, который читал Ваши произведения и желает ближе познакомиться с Вашими взглядами. Чего бы я хотел, — это точно следовать в жизни Вашим гуманным воззрениям. Я надеюсь, Вы напишете мне, и Ваши строки помогут мне найти правильный путь в жизни. Я сохраню их глубоко в моем сердце и сделаю их своим девизом на будущее. Преданный Вам Миса Ватанобэ» 105.
«Являясь одним из наиболее ревностных читателей Ваших произведений, я позволю себе послать Вам скромный вид наших окрестностей и спросить Вас о состоянии здоровья, которое, как я слышал, ухудшилось.
Ичискэ Сажва »106.
«Я искренний почитатель Вашего таланта. Вот уже десять лет ежедневно, как Библию, читаю Ваши замечательные произведения. В настоящее время я со страстным усердней перевожу Ваши книги для японских читателей и смотрю на это как на дело моей жизни. Мои познания скромны, но большим энтузиазмом, чем я, вероятно, не обладает ни один человек, преклоняющийся перед Вами. Вы — мой идеал великого человека, который я не могу забыть ни на одну минуту. Прошу Вас простить мою дерзость и разрешить посвятить Вам мой первый перевод Вашей книги на японский язык107. Не забывайте Вашего смиренного ученика в Японии.
Искренне Ваш Ш. Эномото» 108.