Спартанское существование принесло свои плоды лишь спустя пять лет. Дети подросли, и собранную сумму денег Дашкова решила употребить на заграничное путешествие с целью воспитания и образования сына Павла и дочери Анастасии. Эта молодая ещё женщина, знатная, весьма примечательная, пренебрегла всем личным ради интересов собственных детей. В 27 лет она выглядела на сорок, для неё, пылкой, увлекающейся, страстной больше не существовало мужчин. Дашкова теперь методично изучала системы образования разных стран. Безусловно, что самой передовой школой Европы того времени являлась английская, но и она не совсем удовлетворяла требовательную Дашкову.
Княгиня составила собственные программы обучения Павла, больше похожие по точности на рецепты врача. Шотландские профессора получили от любящей матери эти рекомендации с требованием неукоснительного их исполнения. Восемь лет — столько длилось обучение сына за границей — Дашкова находилась рядом. Крайняя скудость существования не мешала Екатерине Романовне, заботясь о душевном комфорте детей, устраивать в Эдинбурге даже балы для молодёжи. Танцы, музыка, рисование, театры, верховая езда, уроки фехтования — расходы на это её не страшили.
Пожалуй, самые строгие педагоги не смогли бы обнаружить изъянов в системе воспитания «по Дашковой», оттого‑то не укладывается в голове получившийся феномен — дети выросли на редкость никчёмными и бестолковыми. «Простак и пьяница», — скажет о Павле Дашкове крёстная его мать — императрица. Ну а скандальные истории, в которые попадала Анастасия, поражая общество своей сумасбродностью, обсуждал весь Петербург.
К возвращению Дашковой в Россию по прошествии многих лет императрица отнеслась благосклонно. За границей княгиня приобрела славу одной из самых просвещённых женщин Европы. Её принимали Дидро и Адам Смит, сам старик Вольтер, больной и дряхлый, сделал исключение для «северной медведицы» (так Дашкову называли в чужих краях) и нашёл время побеседовать с ней. В «прекрасном далеке» Екатерина Романовна принялась сочинять музыку, в чём весьма преуспела. Сложные полифонические произведения, исполняемые хором, которым дирижировала русская княгиня, повергали публику в восхищение. Царица не могла пренебрегать мнением просвещённой Европы, да и былые обиды позабылись. Для обеих наступило время зрелости и мудрости. Дашковой исполнялось 37…
Однажды на балу бывшая подруга предложила Дашковой возглавить Академию наук. Случай в истории России неслыханный! Никогда ни до ни после женщина не занимала такой высокий государственный пост. Свободомыслящая Европа и та не удержалась от изумления. Джованни Казанова писал в «Мемуарах»: «Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в учёных учреждениях, заведывают государственной администрацией и высшею политикой. Здешней стране недостаёт одной только вещи, а этим татарским красоткам — одного лишь преимущества, именно: чтобы они командовали войсками».
Зимним утром 1783 года Дашкова упросила знаменитого математика Леонарда Эйлера представить её уважаемым учёным мужам. Придирчивая академическая публика с первых минут увидела в Дашковой справедливого и мудрого директора: заметив, что на место рядом с ней пытается пробраться бездарный учёный, властным жестом остановила проныру, обратившись к старцу Эйлеру: «Сядьте, где вам угодно. Какое бы место вы ни избрали, оно станет первым с той минуты, как вы его займёте».
Императрица не ошиблась в своём выборе. Дашкова буквально возродила Российскую Академию из пепла. Наша героиня сразу отказалась от соблазна руководить наукой. Дашкова предпочла хозяйственную, издательскую и научно‑просветительскую деятельности и преуспела во всех трех. Почти за 12 лет своего президентства Екатерина Романовна восстановила академическое хозяйство (начать ей пришлось буквально с заготовки дров, чтобы покончить с безобразной практикой, когда учёные мужи от холода кутались на заседаниях в тяжёлые шубы). Дашкова построила новое здание Академии, и, хотя, по свидетельствам современников, она попортила много крови архитектору Кваренги своим придирчивым характером, в памяти потомков княгиня осталась заботливой попечительницей науки и просвещения. Она восстановила деятельность типографии, с огромным трудом «выбивала» деньги на организацию научных экспедиций. Большое внимание Дашкова, следуя своим пристрастиям, уделила педагогике и образованию. При её непосредственном участии и заботе составлялись новые программы обучения для гимназии при Академии. В критериях отбора талантливых юношей Екатерина Романовна была непоколебима и, несмотря ни на какие протеже, безжалостно отчисляла оболтусов из числа учеников.
По инициативе Дашковой Академия предпринимает первое издание сочинений Ломоносова с биографической статьёй, выпускает «Словарь Академии Российской» — выдающийся научный труд конца XVIII века, выходит вторым изданием «Описание земли Камчатки» профессора естественной истории С.П. Крашенинникова. С лёгкой руки нашей героини крупнейшие учёные начинают читать в Петербурге публичные лекции по математике, минералогии, естественной истории. Именно при Дашковой статус науки, знания поднялся в русском обществе на недосягаемую высоту. Радея об интересах страны, наша героиня запретила раз и навсегда сообщать открытия отечественных учёных за границей, «пока Академия не извлекла из них славу для себя путём печати и пока государство не воспользовалось ими».
Популярность Дашковой, как главы российской науки, тем ещё ценна, что официальным президентом Академии в то время считался граф К.Г. Разумовский. На этот высокий пост его назначила царица Елизавета Петровна, уважение к памяти которой Екатерина II всячески подчёркивала, чувствуя свою вину в смерти Петра III. Кроме того, Разумовский, командир Измайловского полка, выступил на стороне Екатерины во время переворота 1762 года, а таких услуг, как известно, правители не забывают, поэтому лишить графа высокого поста царица не решилась, зато изобрела для Дашковой должность директора Академии. Но в историю всё‑таки именно Дашкова вошла как президент — да ещё и двух Академий. В 1783 году царица утвердила указ об открытии Российской Академии, созданной по инициативе Екатерины Романовны как центр наук гуманитарных.
Чем выше всходила «президентская» звезда Дашковой, тем печальнее складывалась её частная жизнь. Любящая мать не могла не замечать бездарность сына, и продвижение по службе давалось Павлу Дашкову лишь неусыпными хлопотами «президентши», к тому же сын женился на дочери приказчика, о чём Екатерина Романовна узнала совершенно случайно из обронённых слов встретившегося однажды знакомого. Скандал в именитом семействе удавалось скрывать недолго, и вскоре весь Петербург с удовольствием обсуждал на всех перекрёстках нелепую свадьбу. Злопыхатели получили возможность «уколоть» Дашкову в самое чувствительное место.
И всё же неурядицы с сыном были лишь «цветочками» по сравнению с теми проблемами, которые создавала Дашковой её дочь Анастасия. Диву даёшься, отчего у такой умной матери и красавца‑отца появилась девочка странная, ограниченная, да к тому же с физическим недостатком — горбом. Властная, заботливая мать, Дашкова поторопилась выдать незавидную пятнадцатилетнюю невесту за меланхоличного, безвольного алкоголика Щербинина, который «купился» на богатство и знатность Дашковых. Муж, естественно, с первых же дней супружества пренебрёг уродливой женой, уехал за границу, а Екатерина Романовна считала своим долгом опекать непутёвую дочку. Но пришло время — Анастасия повзрослела и отомстила за собственную несостоятельность не в меру заботливой мамаше.
К великому стыду Дашковой, за дочерью президента двух Академий потянулся длинный шлейф скандальных историй. Анастасия завела знакомства с сомнительными личностями, промотала деньги, влезла в долги. Сумасбродства Анастасии довели её до того, что она попала под надзор полиции. Екатерине Романовне приходилось писать униженные прошения, поручаться за непутёвую дочь, освобождать её под залог. Собственное же влияние на Анастасию у матери давно кончилось, они уже перестали понимать друг друга, но самое прискорбное — непонимание перерастало в непримиримую ненависть. Для Дашковой отношения с детьми, которым она посвятила свою жизнь, ради которых пожертвовала она личной, женской судьбой, стали настоящим крахом всех её ценностей. Она была близка к самоубийству.
После смерти Екатерины II карьера Дашковой закончилась. Для Павла наша героиня была сподвижницей ненавистной матери, а значит, врагом нового самодержца. Как многих соратников царицы, Дашкову сослали в глухую деревеньку, где в полном одиночестве ей надлежало доживать последние годы. 1807 год принёс Екатерине Романовне ещё один страшный удар. Проболев несколько дней, в Москве скончался её сын. На похоронах Павла Михайловича разыгралась безобразная сцена между матерью и дочерью. Скандал был таким громким, что священнику даже пришлось приостановить отпевание в церкви. Дочь билась в истерике, пытаясь оттеснить мать от гроба. Суть конфликта оказалась до обидного прозаической. Анастасия опасалась, что наследство бывшего президента перейдёт к воспитаннице Дашковой — мисс Вильмонт, которая приехала из Англии, чтобы скрасить старость княгини.
Дашкова действительно хотела удочерить Мэри и оставить её навсегда возле себя. Но мисс Вильмонт, похоже, тоже тяготилась обществом навязчивой княгини. И однажды, чтобы избежать драматического прощания, Мэри ночью покинула дом своей опекунши. Вслед беглянке полетели душещипательные письма: «Что я скажу вам, моё любимое дитя, чтобы не огорчило вас? Я печальна, очень печальна, слезы текут из глаз моих, и я никак не могу привыкнуть к нашей разлуке…»
Менялись времена, монархи, нравы. Последней просьбой, обращённой к новому царю Александру, стала воля умирающей: дочери к гробу её не подпускать. В полном одиночестве, в бедности и запустении, брошенная всеми, среди крыс, ставших единственными собеседницами, закончила свою жизнь некогда известная всей Европе образованнейшая женщина своего времени.
КНЯЖНА ТАРАКАНОВА
(ок. 1745—1775)
Выдавала себя в Париже за дочь императрицы Елизаветы Петровны, объявила себя претенденткой на русский престол. Была арестована в Италии и доставлена в Россию. В 1775 году заключена в Петропавловскую крепость, где умерла от туберкулёза. Предание о гибели княжны Таракановой во время наводнения не соответствует действительности.
Иногда бывает трудно понять, почему то или иное имя неожиданно прочно закрепляется в истории. Можно написать тома с объяснениями причин, можно искать научную подоплёку этому явлению, но тем не менее в подобном феномене популярности всегда скрывается какая‑то тайна.
Авантюристка, о которой пойдёт речь, не изменила ход истории, не вмешалась существенно в политические события, не повлияла на общественное мнение, ничего значительного не создала в искусстве, и всё‑таки её личность продолжает волновать умы новых поколений. Сколько книг написано о Таракановой, сколько исследований, сколько споров. А, собственно, о ком? Можно сказать, о колоссе на глиняных ногах.
Самое интересное в этой биографии — её запутанность. Никто так и не узнал правды — ни любовники авантюристки, ни следователи Екатерины II, ни придирчивые исследователи. Думается, что сама княжна Тараканова слишком мало знала о своём происхождении, чтобы что‑то скрывать.
Эта нервная, экзальтированная и в своём возбуждении прекрасная особа впервые привлекла к себе внимание общества в 1772 году. Точный возраст её, по‑видимому, тоже никто не знал. Сама она говорила, что ей 23 года, по некоторым документам, которые, наверное, были изготовлены лично их обладательницей, ей было 30. Да и современники имели разные мнения на этот счёт. Все, конечно, зависело от того, в каком состоянии они заставали нашу героиню, ведь женщине, как известно, столько лет, на сколько она выглядит. Теперь мы можем с определённостью сказать только, что княжне Таракановой было от 20 до 30 лет.
Подлинного имени авантюристки также установить не удалось, что, конечно, весьма удивительно, зная традиционную всесильность российского сыска и желание Екатерины докопаться до истины. Наша героиня именовала себя госпожой Франк, она же — Шолл, она же — Али Эметти, она же — княжна Волдомир с Кавказа, она же — Азовская принцесса, она же — графиня Пиннеберг и, наконец, — царица Елизавета. Только имя, с которым авантюристка вошла в историю, по курьёзу человеческой судьбы, ею самой никогда не использовалось. Его нашей героине приписали исследователи, якобы исходя из того, что у потомков подлинной Елизаветы Петровны и графа Разумовского была фамилия Таракановы. Но как и настоящая жизнь авантюристки была соткана из недоразумений и случайностей, так и само её имя привязалось к ней весьма случайно.
Сказка, сочинённая княжной Таракановой, больше подходила для женских романов конца XVIII века. Наша героиня будто бы не знала своих родителей, но крещена была по православному обряду, будто бы девяти лет от роду её привезли в Петербург. Это случилось как раз в 1761 году, когда умерла Елизавета Петровна. Отсюда будто бы она попала к одинокой старушке, которая жила в полном забвении, осуждённая на поселение и отрезанная от мира уже два десятка лет. Девочка постоянно хворала, как она якобы впоследствии поняла, от отравы, которую ей постоянно сыпали в пищу. Бедная сиротка жаловалась старушонке, вопрошая, что же стало причиной такой её горькой участи. На что та шептала об особой роли Петра III в судьбе девочки. Наконец настала минута освобождения. Нянька переманила на свою сторону татарина из ближайшего села, сговорилась с ним, и вот ночью они втроём бежали. Они пробирались среди непроходимых лесов и пустырей, пока, обессиленные, не попали под покровительство богатого перса Гамета, в доме которого, конечно, находился в это время наследник шаха Али и которого, конечно, разжалобила судьба несовершеннолетней изгнанницы. Наша героиня, безусловно, стала сказочно богата. И при дворе персидского шаха с ней обращались как с наследницей великого престола, а потом она, конечно, случайно узнала, что является дочерью царицы Елизаветы и графа Разумовского.
Историки спорят, кто придумал эту биографию, кому впервые в голову пришли идеи выдать авантюристку за дочь Елизаветы. Дело в том, что сама по себе самозванка была выдающейся только в смысле безудержной фантазии по части прожигания собственной жизни в сплошных удовольствиях. Политика же, карьера её не интересовали, да и сил внутренних на такое дело, видать, было маловато.
Одно её занимало до чрезвычайности — деньги. Ради них она легко шла на любой подлог. По‑видимому, княжна Тараканова придумала себе «русскую» историю, наслушавшись рассказов о Пугачёве. Как раз в это время из далёкой страны приходили интригующие известия о том, что в России неизвестный бунтовщик объявил себя Петром III, а наша героиня была расположена получать средства у доверчивых кредиторов путём красивых обманов. Неизвестной бродяжке вряд ли кто ссудит порядочную сумму, а наследнице престола — весьма вероятно.
Интересно, что как раз накануне таракановской авантюры из Бельгии была выслана самозванка, которая выдавала себя за дочку императора Франциска I и жила в роскоши до тех пор, пока её не потребовала к себе императрица, разоблачившая обман. Приёмы подлога были слишком похожи на поступки нашей героини. Возможно, что очередной блеф с русским престолом увенчался бы ещё одним позорным разоблачением и очередным изгнанием из очередной страны, но «бог шельму метит», и несчастная стала игрушкой в руках польских конфедератов — непримиримых врагов Екатерины. Княжна Тараканова имела нескольких любовников в среде польских эмигрантов и удачно использовала их деньги, однако и сама попалась в ловушку политической игры. Вряд ли она задумывалась о последствиях, просто страстно любила сам процесс авантюры и охотно подхватила предложения своих покровителей.
С того момента, когда был заключён негласный союз претендентки на русский престол с польскими конфедератами, Тараканова начала действовать.
24 августа 1774 года она написала письмо турецкому султану, прося его покровительства и пытаясь использовать территориальные споры России и Турции. В этом послании она привела мотивы, которые замедлили её появление в обществе — тюрьмы в Сибири, отрава, ряд несчастий, уже известных и часто повторяемых авантюристкой. В письме она упомянула и Пугачёва, назвав его своим братом. По странному стечению обстоятельств именно в этот день «брат» потерпел решающее поражение под Царицыном и выкопал тем самым могилу своему предприятию. Но княжна Тараканова ещё не знала всего, и к воззванию она приложила покорную просьбу — помочь ей поскорее встретиться с Пугачёвым, который, по её словам, тоже был сыном Елизаветы.
Затем наша героиня вместе с подстрекателями прибыла в Венецию, якобы для того, чтобы здесь ожидать турецких паспортов, разрешавших отправиться за Балканы. Польские «друзья» княжны Таракановой устроили «высокородную» особу на жительство во французское посольство, и многочисленное общество, посещавшее дипломата, имело возможность наблюдать, какие царские почести оказываются претендентке на русский престол. Надо сказать, что иностранные политики не имели желания вмешиваться в династические распри далёкой страны, но на всякий случай некоторые выслушивали велеречивую, нервную женщину, облегчённо вздыхая, когда она, получив небольшую сумму денег, покидала дом.
Письма турецкому султану благодаря хорошо поставленному сыску Екатерины до адресата не дошли, но княжна Тараканова об этом не знала и продолжала составлять разнообразные подложные документы. Авантюристка вошла во вкус и сочинила завещание придуманной матери, которое она показывала при первом удобном случае. Она бомбардировала своими претензиями на трон русского посла во Франции Панина. Иногда кажется, что княжна Тараканова действительно поверила, что она дочь царицы Елизаветы, и это и погубило её.
На её беду на рейде в Ливорно стояли корабли русского адмирала Алексея Орлова, который к тому же находился в опале у Екатерины II. Княжна Тараканова, словно лягушка в пасть удаву, сунулась к Орлову с копиями завещаний мамаши и письмами. На этот раз она страстно просила графа определиться в своём отношении к обстоятельствам и решить, сможет ли он поддержать претендентку. Между прочим, наша героиня сообщила Орлову, почему завещание матери составлено в её пользу, а не в пользу Пугачёва. «Слишком длинны мотивы, чтобы их изложить на бумаге, — доверительно писала она, — достаточно с него (имелся в виду „брат“) командования над людьми, которые всегда были привязаны к своим владыкам и владычицам».
Неизвестно, чем бы закончилась эта история, не желай проштрафившийся подданный помириться с государыней. Возможно, Екатерина не скоро ещё обратила бы внимание на соперницу. Орлов же понял, что такой хороший шанс выслужиться, не особенно затрачиваясь, ему вряд ли ещё представится. Княжна Тараканова, конечно, полагала, что она по‑женски неотразима, и получила лишнее тому подтверждение, когда в её постели оказался бывший любимчик Екатерины. Она искренне верила, что обманывает очередного мужчину, с помощью которого ей, возможно, удастся добиться успеха.
Утром 22 февраля 1775 года адмирал пригласил будущую императрицу вместе с её верными помощниками — конфедератами — взглянуть на манёвры русского флота. Княжна Тараканова была на вершине счастья. Гремели громкие салюты, в воздухе носилось богатырское «Ура!», гостью приветствовали как царицу. Женщина не заметила, как фаворит неожиданно растворился среди свиты. Через несколько минут авантюристка вместе с сообщниками была арестована. Несчастная любовница требовала встречи с Орловым, гневалась, доказывала своё царское происхождение, но корабль «Исидора», где заточили узницу, уже взял курс на Россию, а адмирал на всякий случай отделался формальным письмом, из которого княжна Тараканова наконец‑то поняла, в какую ловушку попала.
Следствие, учинённое по распоряжению государыни, вскоре зашло в тупик. Екатерина понимала, что история с авантюристкой не стоит её сил и времени, но её раздражало упорство злоумышленницы. Она приказала отпустить женщину, если та откроет тайну своего происхождения. Однако наша героиня была столь напугана и растеряна, что так и не смогла понять, в чём её спасение. Княжна рассказывала сказки, сочинённые ею на воле, только теперь трактуя их как вовсе невинные забавы, при которых она никогда не претендовала на престол, а наоборот, стыдила всякого, кто осмеливался подталкивать её к каким‑либо претензиям. К тому же авантюристка была уже смертельно больна и не отдавала отчёт своим действиям. Она умерла в одной из камер Петропавловской крепости от чахотки, так и не открыв тайну своего происхождения. Вполне можно допустить, что она и сама её не знала.
А слухи пошли гулять по свету. Особенно прочно в сознание обывателя вошла жалостливая история о том, что прекрасная женщина погибла, забытая в камере во время сильного наводнения. Екатерина, как видно, понимала главную опасность и не зря старалась получить признание: отсутствие точных сведений создало легенду, и до сих пор судят и рядят о незаконных детях русского престола — Таракановых, а авантюристка, которая и по‑русски не знала ни слова, стала символической жертвой династических распрей и несчастной, коварно обманутой женщиной.
МАТИЛЬДА ДАТСКАЯ
(1751—1775)
Английская принцесса, выданная в 1766 году замуж за датского короля Христиана VII. Находилась у власти и фактически управляла страной с помощью фаворита Фридриха Струензее до 1772 года. Силой была разведена с мужем и покинула Данию.
В XVIII веке эта женщина была необыкновенно популярна. По‑видимому, любая эпоха нуждается в страдалицах, которых жалеют, вздыхают об их загубленных жизнях, с горечью обвиняют злую их судьбу и доставшихся им дурных мужчин. Вот такой «невезучей» молва окрестила сестру английского короля Георга III — принцессу Каролину‑Матильду. Конечно, несчастная женщина обладала всеми мыслимыми и немыслимыми добродетелями: она была красива, умна и непорочна.
Поздней осенью 1766 года Матильда, просватанная за датского короля Христиана, прибыла в Копенгаген. Интересно, что подчас даже детали её судьбы, словно нарочно, соединяются по железным канонам сентиментального жанра. Матильду, как и положено, у трона ожидала самая настоящая «злодейка». Дело в том, что отец Христиана, Фридрих V, был женат дважды. И мачеха Юлиания тайно ненавидела своего пасынка, который в ущерб её родному сыну должен был наследовать престол. Ещё больше вдовствующая королева возненавидела молодую невестку. За ней было будущее, а Юлиания вместе с сыном вынуждена была прозябать вдали от Копенгагена, вдали от двора, вдали от власти в замке Фриденсбурга.
Надо сказать, что Христиан, семнадцатилетний юноша, став королём, предался самым разнузданным забавам и женитьба была воспринята им как ничего не значащий политический эпизод. Он всерьёз считал, что между мужем и женой не может быть любви, и больше интересовался метрессами, чем хорошенькой Матильдой, которая, конечно же, стоически выдерживала испытание. Правда, пятнадцатилетней королеве удалось стать матерью наследника, чем её роль при дворе надолго ограничилась и чем она возбудила совсем уж лютую ненависть мачехи Юлиании.
Не прошло и года после рождения кронпринца Фридриха, как придворные датского королевства стали замечать странности в поведении Христиана. Его то и дело посещали приступы меланхолии и апатии, или, наоборот, он предавался буйной радости. Иногда король во время трапезы вскакивал из‑за стола с тем, чтобы помешать кому‑нибудь принимать пищу. Бедная Матильда, видя болезненность нервной системы мужа, придумала чисто английский выход, решив, что путешествие отвлечёт Христиана и поправит своими впечатлениями его рассудок. Но ничего уже не смогло спасти царствующую особу от слабоумия.
Вернувшись из путешествия, во время которого брат Матильды, желая выказать родственнику своё уважение, присвоил сходившему с ума Христиану степень доктора права Оксфордского университета, король недолго пребывал в спокойном расположении духа. Вскоре из его покоев послышался звон разбиваемого оконного стекла, а из дверей полетели осколки дорогих фарфоровых ваз и головы от мифологических статуй. Христиан развлекался вместе со своими слугами — приставленными к нему мальчиком‑нефом и чернокожей девочкой.
Король Дании, без сомнения, потерял способность править государством, однако он формально всё‑таки оставался носителем верховной власти. Королева, воспитанная при английском дворе, не замедлила воспользоваться предоставившейся возможностью. Она обладала достаточной силой и умом, чтобы стать во главе страны. Её, правда, пугало одиночество и постоянное ощущение, что она «чужая» при датском дворе. И королева начала искать себе друзей среди вельмож.
И такой «сердечный» товарищ нашёлся. Им оказался лейб‑врач короля Фридрих Струензее. Матильда долго присматривалась к нему, и он не замедлил воспользоваться интересом королевы. Их отношения вначале стали доверительно‑дружескими, а когда Струензее, обратившись к новейшим открытиям в медицинской науке, удачно привил кронпринцу оспу, сердце матери было совершенно покорено. Расположение королевы выразилось в назначении лейб‑врача главным руководителем воспитания наследника, а затем он получил должность секретаря Матильды. Из кабинета королевы уже было недалеко и до её спальни.
Современники недоумевали, чем мог надменный, сухой Струензее покорить красавицу. Английский посланник в депеше к своему правительству сообщал: «Струензее вовсе не обнаруживает любезности и привлекательности, которыми другие создают себе блестящую карьеру. Его манеры обращения неприятны, и все весьма удивлены, почему он мог приобрести такое безграничное влияние на короля и королеву». Далее посланник приписывает фавориту кое‑какие познания, но не признает в нём государственных способностей. Единственное, чем обладал Струензее, было огромное самомнение, переходящее порой в наглость. Возможно, этот напор и покорил бедную женщину.
Справедливость требует сказать, что Матильда со своим любовником составили достаточно удачный государственный тандем. Они вели мудрую, умеренную политику, которая способствовала подъёму экономики страны и авторитету Дании на международной арене. Однако увлечённые модными в то время идеями просветителей они решили провести реформы. Но призванием реформаторов обладают лишь немногие счастливцы, другим же не следует рисковать карьерой, а подчас и своей головой. Матильда бросилась в перемены, как в омут с головой, и нажила многих противников, которые уже давно косились на её фаворита, но пока королева никого не трогала, её власть казалась достаточно прочной. Струензее распустил государственный совет и заставил безумного Христиана издать указ, где подпись фаворита уравнивалась с подписью короля.
Пока Матильда устраивала личную жизнь, во Фриденсбурге затаилась, как рысь в засаде, коварная Юлиания. Эта женщина начала спешно действовать, как только поняла, что фортуна даёт ей шанс. Любовники совершенно потеряли бдительность и осторожность, поддавшись чувствам и уверовав в лёгкость достижения цели. С каждым днём они все быстрее сокращали путь к ловушке.
Спешные реформы вызвали недовольство не только знати, но и черни. Брожение выразилось повсеместно во вспыхивающих бунтах солдат и матросов. В центре заговора оказалась вдовствующая королева Юлиания. Не нужно было особенной мудрости, чтобы организовать придворный переворот при безумном короле. Положение нашей героини усугубилось ещё и тем, что она не очень хорошо разбиралась в людях. Один из высокопоставленных чиновников — Ранцау, живший какое‑то время в России и принимавший, кстати, участие в перевороте на стороне Екатерины II, колебался, чью сторону — Юлиании или Матильды — ему принять. Наконец, он решился предупредить любовников об опасности в надежде, что ему удастся добиться некоторых привилегий для дворянства. На приёме у Струензее к Ранцау отнеслись пренебрежительно, и граф в бешенстве ускакал во Фриденсбург.
Вечером 16 января 1772 года в залах Копенгагенского королевского дворца гремела музыка. Красавица Матильда весело танцевала с сыном Юлиании — Фридрихом, не подозревая о нависшей над ней угрозе. В час пополуночи бал кончился и королевское семейство направилось в свои покои. Воцарилась полная тишина.
Катастрофа разразилась спустя час. Юлиания, её сын и Ранцау направились в апартаменты Христиана. Разбудив идиота, они у постели короля разыграли сцену, как хорошие актёры.
«В городе мятеж! — кричали вошедшие. — Народ требует суда над королевой и Струензее!»
Король от испуга протягивал руки к Юлиании и просил совета. Спешно подсунули ему заготовленные бумаги, но последний проблеск сознания остановил руку Христиана: он увидел имя своей жены и отказался подписывать листы. Только угрозы заставили его сдаться. У спальни Струензее уже ждали в полной боевой готовности военные заговорщики. Фаворит сопротивления не оказал, у него даже не хватило сообразительности потребовать собственной подписи на свой же арест, ибо эдикт о наделении Струензее особыми полномочиями ещё никто не отменял. Зато королева вела себя по‑королевски, можно сказать, она оказалась единственным «мужчиной» среди своих сотоварищей. Она отчаянно физически дралась с пришедшими её арестовывать и требовала свидания с королём.
За победой последовало мщение жестокой Юлиании. К счастью, Матильду охраняло её родство с английским королём, и как бы соперница ни жаждала её крови, она не могла дотянуться до её головы. Единственное, что оставалось Юлиании для торжества — позор Матильды. И вдовствующая королева приложила все усилия, чтобы покрыть поношениями имя настоящей королевы. От Струензее под пытками выбили признание в любовной связи с Матильдой, но этого оказалось мало для разоблачения. Необходимо было получить подтверждение грехопадения от самой королевы. Следователи пошли на подлог, играя на жалости и привязанности Матильды. Ей объяснили, что признание королевой Струензее своим любовником спасёт последнему жизнь. Матильда колебалась недолго, она поступила как настоящая женщина. Не слишком веря обещаниям палачей, она всё‑таки решила использовать даже такой шаткий шанс для помощи Струензее. Конечно же, её вероломно обманули, приговорив бывшего фаворита и его друга к страшной казни с отрублением сначала правой руки, а уж потом с отсечением головы.