Добрались до Берна мы только к часу. Промчались по старому мосту через Ааре и, сразу сбавив скорость, начали плутать в паутине узеньких улочек и бесчисленных площадей, загроможденных аляповатыми фонтанами.
– Кажется, здесь, – сказал, наконец, Жакоб, останавливая машину на площадке у какого‑то тесного переулочка.
Мы вышли из машины и направились в переулок. В нем было довольно многолюдно, и все прохожие спешили в одну сторону. Мы присоединились к ним и вскоре оказались перед старым двухэтажным домом с облупившимися стенами, у дверей его толпились люди, прислушиваясь к доносившимся из открытых окон каким‑то трубным звукам. Потом раздался размеренный мужской голос. Но что он вещал, нельзя было разобрать.
– Мы от «Братства Весенних Лунотипистов», – внушительно провозгласил Жакоб, вперяя в очкастого ганца с рыжей бородкой, стоящего у калитки, мрачный взгляд. – Вторая дверь направо?
– Нет, третья, – ответил тот, отступая.
Мы вошли во двор, поднялись по каменной лестнице с истертыми ступенями и оказались в чем‑то вроде ложи на невысоких антресолях, откуда был хорошо виден полукруглый зал, забитый людьми. Он был весь затянут чем‑то черным, и на этом фоне повсюду светились мерцающие точки, словно звезды. От этого зал казался беспредельным, как вселенная. В глубине стоял высокий человек в серебристом одеянии, плотно облегающем все его худощавое, стройное тело, на манер костюма астролетчика, какими их обычно изображают на рисунках к научно‑фантастическим романам. Лица человека почти не было видно, оно все время пряталось в тени. Но громкий, размеренный голос его разносился по всему залу.
И самым поразительным было то, что вещал этот хорошо поставленный баритон:
– Наука каждый день демонстрирует нам свое могущество, раскрывая все новые и новые сокровенные тайны природы, посрамляя неверующих. То, что вчера еще многим казалось нелепостью, становится неопровержимой истиной. Нет в мире ничего сверхъестественного. Есть только вещи, уже познанные наукой, и явления, пока еще доступные лишь откровению избранных. Но завтра и они станут истиной для миллионов. Кто может сомневаться в этом?
Я не верила своим ушам: настоящий панегирик науке!
Он приводил примеры, выглядевшие весьма убедительно. Скептики не верили Эйнштейну, когда он доказывал относительность времени, массы и пространства, долго не признавали квантовую механику, кибернетику. Всегда шли впереди, подвергаясь насмешкам неверующих, пророки и провидцы, интуитивно постигавшие новые истины. А отсюда делался вывод:
– Магия – не религия, а наука. Магия – знание, а не слепая вера. Печально, когда некоторые представители науки забывают, облепленные гордыней, что именно с магии началось познание тайн природы.
И дальше лукавый «космический проповедник» все время ловко жонглировал словами «магия» и «наука», то и дело приравнивая одно к другому, подменяя одно другим.
Это была какая‑то ужасающая мешанина из лжи и правды, из суеверий и вполне современных научных терминов, но все внимали ему в такой глубокой тишине, что моментами начинало казаться, будто я одна в зале.
– Только оккультизм позволяет нам, опережая научное знание, постигать душой гармонию мира, которой управляют Голоса Космического Пламени! – гремел в этой напряженной тишине голос проповедника. – Поклонимся же ему, братья и сестры! Будем внимать Голосам Космического Пламени, голосам наших Старших Братьев.
Он сделал небольшую паузу, словно прислушиваясь к чему‑то, и громко» провозгласил:
– Слушайте внимательно звучащие в душе вашей Голоса Старших Братьев, Голоса Космического Пламени! Слушайте их не ушами, но сердцем, ибо именно сердце наше – орган высшего познания, орган божественной мысли, орган общения человека со вселенной, с неугасимым Космическим Пламенем!
И тут весь полутемный зал наполнился звоном, стенаниями, звенящими детскими голосами. Казалось, в самом деле к нам доносятся голоса «с того света» и мольбы каких‑то еще не родившихся младенцев. Эти стоны и хоровые песнопения сопровождались и музыкой – тоже странной, необычной, словно бы неземной. Наверное, играли какие‑то электронные инструменты.
Я всегда считала, что у меня крепкие нервы, но тут мурашки побежали по коже. А в зале повсюду слышались истерические всхлипывания и кликушеские выкрики.
– Неплохо поставлено, – с одобрением сказал у меня над ухом доктор Жакоб. – Мишель Горан, в прошлом талантливый эстрадный «чтец мыслей».
Эта деловитая реплика как‑то сразу меня успокоила и вернула на твердую, надежную землю. Я с интересом, но уже без всякого трепета стала ожидать, что же будет дальше.
А дальше начались не менее занимательные вещи. Космический проповедник протянул руку – и вдруг из тьмы, из ничего метрах в пяти от него возникла белокурая девушка в белом платье, вылитая Гретхен.
– Ага, и Луиза здесь, – пробормотал Жакоб. – Все старые знакомые.
Появилась она так внезапно, что я бы, наверное, вздрогнула, если бы не видела прежде, как проделывает подобные фокусь; доктор Жакоб на сцене «Лолиты». Его трюки в самом деле успешно выполняли роль психологического противоядия: вспоминая их, я теперь смотрела на все трезвыми, ироническими глазами.
Уж больно все это, несмотря на зловещую торжественность обстановки, напоминало выступление эстрадных иллюзионистов и «чтецов мыслей», особенно то, что началось дальше.
Откуда‑то из пустоты рядом с белокурой девицей неожиданно появилось кресло, и она села в него. Проповедник простер к ней руки и несколько минут в напряженной тишине затаившего дыхание зала смотрел молча на девушку. Он ничего не говорил, губы его, насколько мне было видно в полутьме, не шевелились, но «Гретхен» вдруг заснула. Или она лишь притворялась?
– Готова ли ты внимать Голосам Космического Пламени? – торжественно спросил ее проповедник.
– Да, я готова внимать Голосам Космического Пламени, Голосам Старших Братьев, – певуче ответила девушка.
Тогда проповедник повернулся к залу и предложил подойти к нему двум желающим задать любые вопросы.
– Только двое! – поспешно повторил он, когда в зале началось движение, и даже для убедительности показал на пальцах. – Как всегда, мы публично ответим лишь двоим, дабы рассеять последние сомнения неверящих. Остальные могут приходить для личной беседы в часы, указанные в наших объявлениях.
Видно, у этих космических чудотворцев строго разработанный ритуал и даже твердый график. Мне стало смешно.
Но дальше начались занятные вещи. Первой к проповеднику стремительно пробилась, растолкав всех, сухонькая старушка в черной шляпке и с зонтиком в руках и начала что‑то быстро говорить ему на ухо. Они пошептались несколько минут, потом проповедник кивнул, отстранил от себя старушку и громко спросил у девушки, неподвижно застывшей в кресле, освещенной теперь ярким лучом света, падавшего откуда‑то из‑под потолка:
– Слышит ли твоя душа, о чем спрашивает эта женщина?
После короткой паузы девушка ответила:
– Да. Она хочет знать, стоит‑ли ей вложить свои сбережения в акции интересующей ее фирмы или подождать. Стечение планет благоприятно, хотя есть угроза повышения налогов и роста цен…
Вторым к проповеднику протолкался рослый парень лет двадцати пяти с обветренным, загорелым лицом, наверное, крестьянин. Его интересовали виды на урожай винограда. «Гретхен» ответила ему обстоятельно, хотя несколько туманно. В этом не было ничего чудесного: прогнозы на урожай у нас печатают многие газеты.
Удивительным было то, что девушка опять каким‑то образом угадала и этот вопрос, хотя парень задавал его на ухо проповеднику, как и старушка.
Никаких знаков девушке проповедник не подавал.
Может, все это было ловко подстроено заранее? Вряд ли: старушка и парень явно не походили на подставных лиц.
Вести себя так естественно могли бы только гениальные актеры. К тому же старушку в зале многие знали, вокруг нее сразу собрались кумушки, оживленно обсуждавшие чудо.
Опять зазвучала «космическая музыка», запели ангельские голоса. Разговоры и шум в зале стихли, Возбужденной толпой все сильнее овладевал мистический, суеверный экстаз. Я сама невольно ощущала это по себе…
– Введите ее! – громко и властно приказал проповедник.
Двое молодых мужчин в строгих черных одеждах, похожих
на монашеские рясы и в то же время опять‑таки на какие‑то костюмы космонавтов, медленно ввели под руки женщину с рано постаревшим лицом. Это бледное лицо было искажено страстным, мучительным ожиданием чуда. Глаза у женщины были широко открыты, но ничего не видели. Она была слепая.
Замерший в ожидании зал следил, как ее вели к проповеднику, отступившему еще дальше в темноту и почти невидимому.
Спящая девушка вдруг встала и походкой сомнамбулы отошла в сторону от кресла. Теперь ее тоже почти не стало видно, лишь смутно белело платье в темноте.
Слепую женщину усадили в кресло под слепящий свет прожектора. Но она не видела света, глаза ее не моргали.
– Готова ли ты, бедная сестра моя? – торжественно спросил проповедник.
– Да, я готова, – срывающимся голосом ответила женщина, вцепившись в подлокотник кресла.
– Тверда ли твоя вера?
– Да, тверда. Я верю, верю! – исступленно, как заклинание, несколько раз повторила женщина.
Пауза. Звенящая тишина…
– Спи! – вдруг властно приказал проповедник.
И женщина окаменела.
Луч света, падавший на нее, начал медленно меркнуть. Вот уже лицо женщины едва различимо…
– Сейчас ты прозреешь, сестра моя, – негромко и певуче начал говорить проповедник. – Я буду считать до пяти, и когда я скажу «пять», всемогущие космические силы Старших Братьев вернут тебе зрение. Ты снова все будешь видеть.
Я считаю. Раз… Два…
Он считал медленно, размеренно, монотонно, и напряжение в зале все нарастало…
– Три… Четыре…
Какая длинная пауза!
– Пять! Проснись! Ты видишь!
Женщина вскочила, закрыла ладонями глаза, тут же снова отняла их от лица и неистово закричала на весь зал:
– Я вижу! Вижу! Господи, я вижу!
Ее подхватили под руки и увели, почти потерявшую сознание.
Трудно передать, что творилось в зале. Перекрывая всхлипывания и возгласы зычным голосом, проповедник выкрикнул, простирая перед собой длинные руки:
– Поклонимся Космическому Пламени!
И вдруг у его ног словно разверзлась огненная бездна!
В полу открылась яма, доверху наполненная раскаленными углями. Проповедник взмахнул руками, словно готовящаяся взлететь серебристо‑багровая птица:
– Поклонимся Космическому Пламени, братья и сестры!
С этим возгласом он быстро подошел к самому огню, склонился над ним в низком поклоне и вдруг, набрав полные пригоршни пылающих углей, погрузил в них свое лицо, будто совершая некое «огненное омовение», а затем подбросил угли высоко кверху. Огненные полосы прочертили воздух.
Не успела я опомниться, как проповедник, будто ни в чем не бывало, вернулся на свое место. А к огненной яме неторопливо и торжественно подошла «Гретхен» в белом платье. Теперь стало видно, что она босая.
Под ликующее пение «космических голосов» девушка спокойно ступила босыми ногами на раскаленные угли и так же неторопливо, величаво прошла по ним.
Я вскрикнула, ожидая, что вот сейчас вспыхнет ее легкое платье и девушка на наших глазах превратится в живой пылающий факел…
Крики ужаса раздавались и в других концах зала.
Но ничего не произошло. Платье почему‑то не вспыхнуло.
Девушка с отрешенным видом лунатички прошла по всей дорожке из раскаленных углей, и ноги ее были, видимо, целы и невредимы.
– Эх! Не могу, – проговорил вдруг рядом со мной доктор Жакоб и начал быстро раздеваться.
СКАНДАЛ В «СВЯТОМ ДОМЕ»
Оставшись в одной рубашке и плавках, похожих на ту набедренную повязку, в какой он выступал на сцене, доктор Жакоб легко вскочил на низенькие перила, ограждающие нашу ложу, и крикнул:
– Уважаемые зрители, минуточку внимания!
Все лица повернулись к нему.
– Я атеист и не верю ни в бога, ни в какие‑то там загробные голоса. Но я тоже могу творить подобные чудеса, они доступны каждому нормальному человеку.
С этими словами он спрыгнул в зал, прошел сквозь спешно расступающуюся толпу к огненной дорожке и вступил на нее. Стоя в огне, он набрал полные горсти раскаленных углей, покачал головой и, сказав громко:
– Жалко, уже остыли, – старательно сдул с них серый пепел.
Угли запылали ярче, и Жакоб начал растирать ими ноги, словно это была обыкновенная массажная губка.
– Как видите, для этого не обязательно быть святым! – весело воскликнул он, показывая всем пылающие на его ладонях угли.
Потом он вдруг начал приплясывать на углях.
– Маэстро, где же музыка? – крикнул Жакоб. – Твист без музыки – это не то. Дайте музыку! Хотя бы марсианскую.
Проповедник и девушка уже куда‑то исчезли.
Жакоб выскочил из костра и, шутливо отбиваясь от каких‑то истеричных старух, пытавшихся ударить его кто зонтиком, а кто просто сухоньким кулачком, вскочил на перильца и, тяжело переводя дыхание, оказался опять рядом со мной.
– Бежим! – по‑мальчишески выпалил он, поспешно натягивая брюки.
Ботинки он взял в одну руку, меня подхватил другой, и мы, скатившись по истертой каменной лестнице, выскочили во двор и очутились на улице.
Из дверей «космического храма» выбегали ошеломленные «братья» и «сестры». Помахав им рукой, Жакоб со смехом потащил меня за собой.
– Ну что вы сделали! Боже мой, я чуть не умерла от страха.
– Как ваши ноги? Надо немедленно ехать в больницу. Они наверняка обожжены.
– Ни капельки, можете убедиться. Надо, кстати, обуться. Я не впервой проделываю этот номер. И мои ноги уже несколько раз осматривали после такого хождения специально приглашенные медики.
Мой страх постепенно переходил в восхищение. Мы сели в машину, никто нас не преследовал.
– И вы вправду не пользуетесь никакими таинственными снадобьями? – недоверчиво спросила я.
– Нет. Ловкость рук – вернее, ног, и никакого обмана.
– Но как же это вам удается? Еще пепел стал сдувать, фу… Нет, все‑таки вы невозможны!
– Пепел я сдувал нарочно. Так сказать, из технических побуждений. По очищенным углям ходить проще, меньше опасности ожога. Это научный факт. Такие фокусы широко распространены в Азии и Африке. Да и не только в дальних экзотических странах: на юге Болгарии есть целые села, где устраивают пляски босиком на раскаленных углях во время так называемых «нестинарских игр», имеющих древнюю традицию, еще со времен язычества. Я этим давно заинтересовался и решил непременно ввести такой номер в свой репертуар. И эффектно…
– Да уж!
– …И позволяет неплохо разоблачать так называемые «чудеса факиров». Однажды попробовал – и получилось.
– Очень просто у вас выходит: взял – и попробовал. И получилось. Все равно что через веревочку прыгать. Никогда не поверю, будто тут нет никаких секретов. Вы же сами говорите, что это фокус.
– Ну, фокус в том смысле, что с ним можно успешно выступать и удивлять зрителей. А секретов в самом деле нет никаких. Просто это позволяют проделывать физиологические особенности человеческого организма да законы физики, хотя, честно говоря, мне и самому тут еще не все ясно.
Он вдруг так резко затормозил, что я ткнулась носом в стекло и тревожно спросила:
– В чем деле?? – озираясь по сторонам.
– Не бойтесь, за нами никто не гонится, – засмеялся Жакоб, – Просто я увидел этот уютный ресторанчик и сразу вспомнил, что мы еще не обедали. Он вас устроит?
– Ничего, кажется, неплохое местечко. Во всяком случае, тихое.
– Тогда давайте перекусим перед обратной дорогой.
Мы сели за столик.
– Как хотите, а я все‑таки не верю, будто одной лишь силой воли можно заставить себя безболезненно пройти по огню. И почему платье на ней не вспыхнуло, на этой смелой девице? Я каждую минуту боялась.
– Оно из несгораемого материала, надо будет это перенять, – деловито ответил Жакоб, принимаясь за паштет.
– Нет, тут все‑таки наверняка есть какие‑то секреты, только вы не хотите их мне раскрыть, – не унималась я. – Опять профессиональная тайна? Кодекс факирской чести не позволяет?
– В данном случае я ничего от вас не скрываю, честное слово. Вся разгадка, видимо, в том, что, когда я иду по раскаленным углям, обильно выделяется пот и образующиеся шарики жидкости предохраняют ноги от ожогов. Плюс, конечно, влияние самовнушения на симпатическую нервную систему. Да вы сами наверняка проделывали, и даже не раз, такой фокус, только не в столь эффектном оформлении.
– Я? Каким образом?
– Пробуя пальцем, хорошо ли нагрелся утюг. Вспомните: вы всегда перед этим смачиваете палец слюной.
– Верно…
– Водяные пары между пальцем и горячим утюгом и предохраняют вас от ожога. А опытные паяльщики ухитряются даже, смочив ладонь слюной, направлять рукой в нужную сторону поток расплавленного олова. Сейчас я готовлю номер еще эффектнее.
– Это какой же? – насторожилась я.
– Лизну языком докрасна раскаленный стальной брусок.
– Ужас! Только мне‑то уж этот фокус не показывайте. И вообще не портите, пожалуйста, мне аппетит.
Доктор Жакоб покорно склонил голову, и мы принялись за яблочный торт. Когда очередь дошла до кофе, я сказала:
– Да, а вы понимаете, что этой – простите меня – мальчишеской выходкой вы себя выдали? Теперь они знают, что вы интересуетесь их деятельностью.
– Ну, о «и меня и так хорошо знают, – не очень уверенно ответил Жакоб.
– Но сегодня‑то они вас явно не ждали.
– Да, похоже. Всеведущий «голос» тут что‑та оказался не на высоте.
Когда мы выбрались из тесноты кривых улочек на простор шоссе, я сказала:
– Ну, а теперь выкладывайте ваши выводы. Что вы новенького высмотрели, мистер Шерлок Холмс?
– Я видел то же, что и вы, – засмеялся он.
– Ладно, ладно, не кокетничайте. Я‑то вижу эти чудеса впервые, а вы ведь приезжали специально, чтобы проверить свою гипотезу о том, будто эти шарлатаны каким‑то образом влияют на мою тетку. Ну и что вам удалось выяснить? Если они и шарлатаны, то весьма талантливые и ловкие. Я человек спокойный и абсолютно неверующий, но, признаюсь, на меня все это зрелище произвело сильное впечатление. Началось панегириком во славу науки, а потом…
– Да, нынешние мистики не чета прежним. Идут в ногу со временем, научились маскировать свои суеверные бредни в ультрасовременные псевдонаучные одежды. – Жакоб посмотрел на меня и добавил: – Так что разоблачить современных мистиков вовсе не так‑то легко и просто. Они весьма умело пользуются тем, что, как ни могущественна наука, она не может опровергнут» существование бога.
– Почему? – удивилась я.
– А как опровергнуть то, что не имеет доказательств?
– Да, это у них ловко получается, – согласилась я. – Христос и Пифагор, Эйнштейн и Циолковский, какие‑то «гималайские великаны». Ужасающая мешанина, а вот действует, впечатляет.
– В том‑то и беда. Все свалено в кучу: оккультизм, буддизм, учение йогов, самые вульгарные суеверия – и приправлено научными терминами. На многих это действует, привыкли слепо верить авторитетам. Широко известные имена гипнотизируют.
– Да, впечатление производить они ум» зют, надо отдать им должное, – задумчиво проговорила я. – Хорошо, что я видела перед этим ваше выступление. Оно оказалось неплохим психологическим противоядием против всей этой мистики.
– Правда? – обрадовался Жакоб.
– Правда. А то бы я, наверное, в самом деле поверила в чудеса с этой девицей. Как она внезапно появилась из ничего. А как она угадывала мысли?
– Они с этим проповедником выступали раньше с якобы телепатическими опытами. Были у них тогда номера гораздо эффектнее… Но береглись, никак не давали возможности проверить их и уличить. А теперь ударились в откровенное шарлатанство.
– И со слепой как ловко было подстроено…
Жакоб покосился на меня и ответил:
– Вы ошибаетесь, тут не было никакого обмана. Она в самом деле была слепой.
– И прозрела?
– И прозрела. Ничего чудесного в этом нет. Я же вам как‑то рассказывал, что гипнотическим внушением можно излечивать некоторые заболевания, если только они возникли на нервной почве и не связаны с органическими повреждениями. Я сам не раз возвращал зрение таким слепцам и ставил на ноги паралитиков. Этот способ так и называется: «молниеносный гипноз», А вообще да, спектакль с выдумкой. Это самое важное, в чем я сегодня убедился. Тут чувствуется рука опытного режиссера. Одному Горану это не по силам. И кто‑то снабжает их весьма совершенной техникой. Надо будет как следует заняться этими космическими огнепоклонниками. Похоже, к ним будет нелегко найти лазейку…
– Конечно, они теперь вас и близко не подпустят.
– Ничего, как‑нибудь проберемся в их тайное тайных.
– Слушайте, а может, с угадыванием мыслей у них тоже не было подстроено? Может, это все‑таки телепатия?
– Ну, какая там телепатия. Обыкновенное жульничество. У нее где‑нибудь спрятан приемник, – может быть, даже в ухе. У него – радиопередатчик. Современная техника позволяет делать приемники величиной с маслину или даже с горошину. И такие пройдохи весьма широко используют технические новинки.
– Вы не верите в телепатию?
– Я ученый, исследователь, а наука не религия. В науке «верю» или «не верю» – не аргумент. Вокруг телепатии за последние годы напущено столько всякого мистического туману и распространяется разных домыслов, что каждый трезвый исследователь обязан относиться к этим вопросам с особой осторожностью. О телепатических явлениях мы вообще вынуждены судить лишь по чисто субъективным рассказам людей. Но человеческая психика столь сложна и мы ее еще так мало изучили, что субъективные впечатления могут быть весьма обманчивы… Так мы ехали, проносясь мимо засыпающих городков и тихих селений, болтали о всяких интересных вещах, полные впечатлений от «мистического представления»,
– Какие же будут мне задания, мосье Шерлок Холмс? – спросила я, расставаясь с Жакобом.
– Все те же: внимательно наблюдайте за тетей и все записывайте, не надеясь на память: что случилось и точное время. И за прислугой внимательно присматривайте, – многозначительно добавил он.
Это мне уж совсем не понравилось,
– А в случае каких‑нибудь происшествий или появления в окрестностях вашего дома подозрительных лиц немедленно звоните мне.
– Вы думаете, происшествия еще будут?
– Непременно, – ответил он. – Так легко они не отступятся. Судя по всему, работу они уже провели немалую. Все потайные ниточки хорошо замаскированы. Я думаю, теперь они даже станут действовать активнее, чтобы опередить нас.
Мне стало вдруг страшно, и дрогнувшим голосом я спросила:
– А в чем может проявиться их активность? Чего мне ждать?
– Не знаю, – честно ответил он. – Но помните, я в любой момент поспешу к вам на помощь, когда бы вы ни позвонили.
– Спасибо!
– Мы должны помешать им во что бы то ни стало. Не говоря уже о здоровье вашей тети, речь идет ведь и о солидных деньгах.
– Да, при одной мысли, что они станут вытворять в своем огненном храме на тетины деньги, у меня мурашки бегают по коже. Бр‑р…
– Вот именно. Ну, спокойной ночи.
– До свидания. Надеюсь, она будет спокойной.
СУМАСШЕДШИЕ ДНИ
Дома все было спокойно и тихо. Тетя еще не ложилась, ждала меня, раскладывая пасьянс, сама напоила чаем с медом. Сославшись на усталость, я поспешила отправиться спать.
И ночь прошла спокойно. Утром тетя была такой же милой, заботливой, веселой. Поспела малина, и мы весь день собирали ее. Тетя увлеклась и стала напевать забавные песенки, которые слышала в юности от садовниц на сборе ягод.
А на следующее утро, когда я вышла в столовую к завтраку и привычным движением потянулась поцеловать тетю, она вдруг резко отстранила меня, почти оттолкнула и спросила:
– Где ты была позавчера?
Я молчала, потупившись, словно уличенная во лжи девчонка.
– Я все знаю. Зачем ты так нагло лгала мне? – продолжала она.
– Ты опять слышала «голос»? – спросила я убито, не решаясь поднять головы.
– Да! И он рассказал мне все о вашем подлом сговоре. Зачем ты связалась с этим проходимцем, Морисом Жакобом? Каким грязным вещам он тебя учит? Отвечай!
– Но он вовсе не проходимец. Мы хотим тебе помочь, – пробормотала я.
Но тетя гневно оборвала;
– Не лги! Я прекрасно знаю, что вы задумали. Голос открыл мне глаза. От него не скроешься, поняла?
Она стремительно встала и вышла из комнаты. А я осталась стоять посреди пустой столовой в полной растерянности.
Глухой, темный ужас поднимался во мне. Неужели от этого «голоса» в самом деле ничего не скроешь?
Я пыталась себя успокоить, что ничего сверхъестественного и мистического в этом проклятом «голосе» нет. Он вовсе не небесного происхождения, а принадлежит людям, каким‑то пока еще не пойманным злодеям. А они, как все люди, конечно, не всемогущи. Доктор Жакоб непременно поможет мне…
Но плохое настроение не проходило. Весь день я бродила по дому и саду, как затравленная. Тетя заперлась у себя в комнате. Вокруг все было так тихо, что начинало звенеть в ушах.
Утром, придя к завтраку, тегя поздоровалась со мной довольно сухо, с доктором Ренаром, который был уже здесь, как всегда, приветливо. У меня отлегло от сердца.
Мы начали завтракать, постепенно завязался какой‑то общий разговор о всяких пустяках. Все шло совершенно нормально, и с каждой минутой я успокаивалась и веселела. Ночные страхи начинали казаться пустыми и даже забавными…
Как вдруг я услышала странную фразу – тетя произнесла ее все тем же обыденным, ровным тоном, обращаясь к доктору:
– Ну, как же вы не помните, это случилось в прошлом году, через день после пожара. Да, именно через день, я прекрасно помню.
Мне показалось, что. я ослышалась. Я переспросила:
– После какого пожара, тетя?
– Как после какого? У нас, слава богу, был лишь один пожар. В прошлом году, разве ты забыла?
Мы с доктором Ренаром переглянулись, но я все‑таки робко возразила:
– Но у нас не было никакого пожара в прошлом году.
– Что же, мне изменяет память? – тетя потерла лоб. – Нет, я же прекрасно помню, что это случилось именно в прошлом году, пятнадцатого апреля. Вы тоже должны помнить, доктор. Вы же прибежали одним из первых. Пламя уже начало охватывать кровлю.
Я точно знала, что никакого пожара у нас никогда не было. Наверное, я смотрела на тетю с таким ужасом, что она вдруг снова пришла в ярость, как и вчера.
– Ты опять притворяешься, будто я все это выдумала! – закричала она, так сильно стукнув по столу, что чашки запрыгали. – Хватит изображать меня сумасшедшей. Ты же прекрасно помнишь этот пожар, сама получила сильные ожоги.
Не было никакого пожара, и не могло от него остаться следов на моей руке. Но тетя возмущалась так убедительно, что и я тоже пристально уставилась на собственную руку.
Нет, на ней не было никаких шрамов, Но доктор Ренар, делая мне знаки глазами, сказал:
– М‑да, похоже на старый ожог. Теперь я вспоминаю…
Тетя оттолкнула мою руку, швырнула на пол салфетку и, гневно крикнув:
– Наглая, лживая девчонка! – выскочила из столовой.
Дверь за ней так хлопнула, что жалобно зазвенели хрустальные подвески старинной люстры.
– Что же это такое? – простонала я. – Ведь не было никакого пожара, и шрама у меня нет, ну, посмотрите, – и залилась слезами.
– Конечно, не было, – сказал доктор Ренар, поглаживая меня по руке.
– А вы ей поддакиваете.
– Но с ней нельзя спорить, когда она в таком состоянии. Вы должны сдерживаться, дорогая моя, и не противоречить ей.
– Соглашаться с любой глупостью, какую она скажет? Подтверждать каждое бредовое видение, какое ей только привидится? И вы считаете, будто таким образом мы ей поможем? Ведь она сходит с ума на наших глазах, доктор, а мы ей бессильны помочь.
– Придется, видимо, все‑таки вызвать опытного психиатра, – тяжко вздохнув, ответил Ренар. – Позвоните доктору Жакобу, посоветуйтесь с ним,
– А, что он может! – махнула я рукой, но все‑таки пошла в свою комнату, вытерла слезы и набрала номер домашнего телефона Мориса Жакоба,
Через несколько минут в трубке раздался встревоженный голос:
– Здравствуйте. Что у вас стряслось?
Я рассказала об ужасной утренней сцене.
– И все? – ответил Жакоб с явным облегчением. – Ну, чего же вы так перепугались? Обыкновенные внушенные так называемые ложные воспоминания. Ничего страшного, завтра ваша тетя будет опять нормальной. Уж доктор‑то Ренар должен был разобраться…
– Доктор Ренар считает, что тетю надо непременно показать опытному психиатру. Поэтому он и посоветовал позвонить вам.
– Ну, по‑моему, такой нужды нет. Удивляюсь, что старый опытный врач так переполошился. Хотя, впрочем, он в шорах: упорно считает, будто у вашей тети какое‑то психическое заболевание, а «голос» – лишь навязчивая галлюцинация. Но вы не пугайтесь. Утреннее происшествие снова подтверждает мою правоту. Ложные воспоминания бывают и у нормальных людей, непроизвольные. У тети это явно внушенное воспоминание…
– «Голосом»?
– Несомненно. Я вас очень прошу: проверьте хорошенько, незаметно для тетки, нет ли все‑таки у нее в спальне каких‑нибудь репродукторов. Они могут быть совсем миниатюрными, прятаться в подушке, где‑нибудь в изголовье кровати, в ночном столике, даже в лампе.
– Постараюсь, – ответила я, – только это трудно. Тетя в последние дни явно подозревает меня в чем‑то, не доверяет мне. Это, наверное, ей внушает «голос».
– Крепитесь, – сказал доктор Жакоб и, оживившись, добавил: – Да, я навел справки о той женщине…
– О какой женщине?
– Ну, о слепой, которая от внушения прозрела. Помните, вас еще так это поразило? Ее зовут Агнесой Рутен. – Ну?
– Как. я и предполагал, у нее не было органических расстройств зрения. Просто полгода назад от сильного нервного потрясения возник истерический амвроз, это вполне излечимо. Жалко, не встретил я ее до того, как она попала в лапы этих шарлатанов. Одной атеисткой было бы больше…
Я слушала его, и во мне закипала злость.
– Вами движет чисто научная любознательность, как и доктором Ренаром, а я тут с ума схожу!
– Но ведь тетя ваша здорова, вы можете успокоиться, – смутился Жакоб. – Наберитесь только терпения, мы их скоро поймаем…
Весь день мы сидели в своих комнатах – я и тетя.
Однако доктор Жакоб оказался прав. На следующее утро тетя вышла к завтраку опять вполне нормальной. Разговаривала, шутила, смеялась, потом уселась на террасе с вязанием.
И обед прошел тихо и мирно. Была суббота, и после обеда, как у нас повелось, тете принесли накопившиеся за неделю счета на подпись.
– Принеси, пожалуйста, мои очки и ручку, они в спальне, – попросила меня тетя.
Я выполнила ее просьбу.
– Что со мной? – вдруг растерянно пробормотала тетя.
Я подняла голову и с изумлением увидела, как она пытается взять со стола ручку и не может. Пальцы ее не слушались. Я подскочила к тете, схватила ручку и вложила в ее пальцы. Тетя держала ее, смотрела на ручку, но явно не знала, что же с ней делать дальше.
– Ну, пиши, – сказала я.
– А как? – каким‑то ужасно жалобным и перепуганным голосом спросила тетя. – Я не знаю, как это сделать.
Тетя не притворялась. Она пыталась двигать ручкой по бумаге, но неуверенно и совершенно беспорядочно, точно маленький ребенок, схвативший карандаш, но еще не умеющий провести даже простую линию.
Не только я, но и сама тетя была на этот раз перепугана.
– Доктор, что со мной? – простонала она. – Я разучилась писать. Я больна?
– Не волнуйтесь, это пройдет, – пытался успокоить ее Ренар. – Обычный писчий спазм, к сожалению, весьма распространенный в наше время. А все от этих шариковых ручек. Положите ее и не волнуйтесь. Пойдемте, я осмотрю вашу руку. Сделаем примочку, и все пройдет.
Он увел ее и долго не возвращался. А я ждала, нервно расхаживая по террасе и теребя в руках носовой платок.
– Что с ней? – кинулась я к появившемуся, наконец, Ренару.
Старый доктор сокрушенно покачал головой и, понизив голос, ответил:
– Я думал, что это писчий спазм, но, боюсь, дело серьезнее. Скорее, это системный паралич. Все другие функции мускулатуры плеча не обнаруживают никаких отклонений от нормы, она только потеряла способность писать.
– Отчего?
Он пожал плечами.
Но я‑то знала: это натворил опять проклятый «голос»…
– Надо будет отвезти ее в город, показать специалистам, – озабоченно проговорил Ренар, поглядывая на старинные часы «луковкой». – Она так перепугана, что, конечно, согласится поехать.
Мы решили с ним уговорить тетю поехать в понедельник в город.
Но первое, что я услышала, проснувшись на следующее утро, был радостный тетин голос:
– Я умею писать! Я умею писать!
Я взяла у нее исписанный листок с некоторой опаской. Торопливые, налезающие одна на другую фразы, по смыслу не связанные между собой. Но они вполне логичны, никаких ошибок. Незаметно никаких признаков помешательства. Я вздохнула с облегчением.
Но тетя тут же села за стол, выписала чек на пять тысяч франков, вложила в конверт и велела сейчас же отправить его «Внимающим Голосам»…
На другое утро тетя выглядела опять совершенно нормальной, но после завтрака вдруг выкинула нелепый поступок: внезапно сняла с подоконника цветочный горшок с кактусом, завернула его в платок, поставила на стол и трижды низко поклонилась ему.
А потом как ни в чем не бывало повернулась к нам с доктором Ренаром и стала продолжать прерванную беседу.
Во вторник тетю вдруг поразила глухота. Она ничего не слышала, была ужасно напугана, металась по всему дому, плакала, умоляла доктора Ренара спасти ее от глухоты. На нее страшно было смотреть. Нам приходилось все свои ответы и слова утешения писать ей на больших листах бумаги.
Доктор Ренар вызвал из города знакомого врача‑ушника. Тот немедленно приехал, и они в столовой, где было светлее, начали осматривать тетю.
Похоже, консилиум грозил затянуться надолго. Я решила воспользоваться удобным моментом и осмотреть спальню тети, как просил доктор Жакоб. Надо непременно найти, где же прячется этот губительный «голос». Я не могла больше вынести тревоги и мучения, которые он доставлял и тете и мне.
Я лихорадочно перерыла всю спальню, тщательно проверил' каждый уголок.
Ничего нет.
– Что ты здесь делаешь? – вдруг услышала я встревоженный голос тети.
Она стояла на пороге и смотрела на меня.
Залившись густой краской, я начала лепетать что‑то невнятное:.
– Вот решила прибраться… стереть пыль.
Но ведь тетя оглохла. Она не слышала моих жалких оправданий.
– Что ты здесь ищешь? Как ты смела обыскивать мою комнату? Тебе мало моих несчастий? – бушевала тетя.
Это была ужасная сцена!
Я выскочила в коридор и, зажав ладонями уши, чтобы из слышать тех ужасных, обидных слов, какие выкрикивала тетя мне вслед, опрометью бросилась в сад.
Пришла я в себя, услышав неподалеку голоса приезжего врача и провожавшего его до машины доктора Ренара. Поспешно утерев слезы, я поспешила к ним.
– Ничего не могу сказать определенного, – сказал приезжий врач, прежде чем я задала ему вопрос. – И признаться, ничего не понимаю. Состояние органов слуха у вашей тети вполне нормально для ее возраста. Ни малейших патологических изменений. Однако она не слышит даже сильных звуков. Первый случай в моей тридцатилетней практике, – он развел руками. – Видимо, вы все‑таки правы, дорогой Ренар: это какое‑то осложнение на нервной почве…
<