Называя «Войну и мир» и «Анну Каренину» бессмертными творениями, автор статьи определяет эти романы как огромный вклад в сокровищницу мирового гуманизма. Особенно отмечает он совершенный реализм Толстого, а также его острую наблюдательность. По словам Кикути, Толстой настолько многогранен, что его творчество «должно быть сравнено с творчеством Мольера и Шекспира, Гюго и Золя».
Нобори Сёму откликнулся на печальную дату статьей «С грустью о Толстом», напечатанной 1 декабря в журнале «Тюо корон» («Центральное обозрение»).
«Вся жизнь Толстого, — писал он, — была жизнью на кресте — жизнью непрерывных тревог, сомнений и страданий... Его мозг не мог удовольствоваться какой-либо одной верой. Ни светлые стороны жизни, ни ее мрачные стороны не могли убить в нем пылкого и яростного стремления проникнуть до конца в сущность вещей... Постоянными спутниками его души были неудовлетворенность, тревога, и благодаря им он постоянно оттачивал свое мастерство».
Единодушные сочувственные выступления передовой японской печати по поводу смерти Толстого нашли своеобразный отклик и в русских официальных кругах. В делах царской цензуры сохранился доклад о запрещении ввоза в Россию японского журнала «Осака пакку» за статьи, посвященные Толстому, и за осуждение в одной из них русских властей, которые, как писал журнал, лихо пляшут в скорбные дни, когда весь мир оплакивает смерть Толстого138.
Со смертью Толстого благотворное воздействие его мысли на японское общество не только не ослабело, но и еще более усилилось. Реализм Толстого продолжал противостоять ущербным, упадочническим и модернистским тенденциям, которые в этот период широко распространялись в японской литературе. Учение Толстого находило своеобразное отражение и в кругу идей первых социалистов. В среде интеллигенции появлялись отдельные деятели и даже группы, которые стремились в своем творчестве и в повседпевной жизни следовать заветам русского писателя.
|
|
Особенную популярность творчество Толстого получило в эти годы в Японии благодаря постановке его пьес на японской сцене, особенно благодаря инсценировке «Воскресения» в Художественном театре («Гэйдзюцудза»), созданном в Токио в 1913 г.
Русская драматургия и театр уже до этого привлекали внимание деятелей японской культуры. Сопоставляя пьесы русских и западноевропейских авторов, писатель Накад-зава Ринсэн писал в 1910 г.:
«Драматурги западноевропейских стран до сих пор не могут сбросить с себя традиции созданного еще в середине прошлого века Сарду и Дюма французского театра. Хотя писатели стран Западной Европы и создают новые произведения, но они по своим художественным достоинствам, а сам театр — по игре актеров, не отвечают интересам и запросам публики. Совсем другое дело в России. Если говорить о драматургии, то там созданы такие произведения, как "Власть тьмы" Толстого, "На дне" Горького, целый ряд пьес Чехова. Там есть артисты, которые серьезно относятся к исполнению своих ролей в спектаклях. И публика, посещающая спектакли, также весьма серьезна»139.
В репертуаре японского Художественного театра пьесы русских авторов заняли ведущее место. Особенный успех, как мы уже сказали, выпал на долю «Воскресения», поставленного по инсценировке основателя театра, выдающегося писателя и драматурга Симамура Хогэцу, с замечательной актрисой Мацуи Сумако в роли Катюши Масло-вой. Песенка, которую пела по ходу пьесы Катюша Маслова, стала любимой народной песней — ее пела вся Япония140.
|
|
После инсценировки «Воскресения» Художественный театр поставил драму «Живой труп» с Мацуи Сумако в роли цыганки Маши, и это еще больше увеличило популярность Толстого в Японии.
Вслед за Художественным театром спектакль «Воскресение» показал молодой театральный коллектив Хонгодза, который с энтузиазмом заново инсценировал роман. В роли Нехлюдова выступил опытный актер Ивата Юкити, в роли Катюши Масловой — молодая актриса Накаяма Ута-ко. Спектакль также пользовался успехом у зрителей. В дальнейшем на сцене японских театров увидели свет пьесы «Власть тьмы», «Живой труп», инсценировка «Анны Карениной» и другие произведения Толстого. Спектакли по пьесам Толстого доныне сохраняются в репертуаре японских театров.
С ростом популярности Толстого росла и посвященная ему критическая литература. Она была столь разнообразна и обширна, что потребовала издания специального органа, целиком посвященного русскому писателю. Таким стал журнал «Торустой кэнкю» («Изучение Толстого») — единственный в мире журнал такого рода. Он выходил с августа 1916 г. по январь 1920 г. и пользовался большим спросом у читателей.
Вокруг журнала, которым руководил крупный писатель Като Такэо, объединился большой коллектив литературоведов и переводчиков, много сделавших для изучения и популяризации творчества Толстого в Японии. Среди них заслуживают упоминания постоянные сотрудники — Абэ Дзиро, Хомма Хисао, Харима Наракити, Като Кадзуо, Хи-роцу Кадзуо, Исида Сандзи, Като Тёу, Тосима Иосио и др. Это были люди разного уровня дарований, даже разных взглядов, но всех их объединяли любовь и преклонение перед гением русского писателя.
|
|
Из наиболее видных работ о Толстом последующих лет можно назвать исследование Хонда Сюго о «Войне и мире» (1947), его же книгу «Толстой» (1960), монографию Хара Хисаичиро «Л. Н. Толстой, его жизнь и творчество» (1950), книгу Окадзава Хидэтора «Исследование Толстого» (1963), статью Хобаси Кадзухико «Философия и литература в произведениях Толстого» (1963), статьи Ито Сэй, Кимура Ки, Одагири Сусуму, Кувата Хидэнобу и других авторов в связи с толстовской выставкой в Японии (1966 — 1967) и многие другие. Поток статей и книг о Толстом не иссякает и в наши дни.
Специального рассмотрения заслуживает вопрос о влиянии творчества Толстого на японскую литературу.
Как известно, проблема взаимодействий и взаимосвязей литератур — одна из самых сложных в литературной науке141. Национальная, подлинно народная литература вырастает прежде всего на почве своей эпохи, своей страны, своего народа, своей нации. На творческий облик писателя оказывают воздействие многообразные, порою не поддающиеся учету факторы — среда и условия, в которых он вырос, повседневное бытие, литературное окружение, специфика национальной культуры, литературные традиции и, наконец, просто индивидуальность художника, особенности его характера и таланта. Именно здесь чаще всего лежат корни художественного своеобразия писателя, особенности его индивидуальной манеры и стиля. Вместе с тем национальные литературы, особенно в новейшее время, не изолированы одна от другой, — они находятся в тесном взаимодействии. Писатели одной страны усваивают творческий опыт и достижения другой, делясь с ней и своими художественными открытиями. Этот процесс идет особенно интенсивно и плодотворно, если взаимодействующие литературы развиваются на почве сходных социальных условий.
Усвоение одной литературой опыта другой не имеет ничего общего с прямым подражанием или заимствованием. Ученическое копирование готовых образцов или эпигонское повторение чужих сюжетов и образов находится вне литературы. Говорить об идейно-творческом взаимовлиянии можно лишь тогда, когда речь идет о самобытных писателях, подлинных мастерах. Порожденные своим народом, взращенные на своей национальной почве, опи иногда намерепно, а порою даже незаметно для себя творчески усваивают, перерабатывают применительно к своей действительности идейные воззрения и творческие принципы других писателей и литератур. При этом они не перестают быть самобытными художниками своего народа, своей страны — наоборот, обогащение опытом других литератур способствует их идейно-художественному росту и новаторским открытиям в области своей литературы. Они в этом случае действуют по принципу, которому следовал сам Толстой: «Правильный путь такой: усвой то, что сделали твои предшественники, и иди дальше»142.
Японская литература, как сказано выше, в силу долгих веков изоляции и отчужденности вошла после революции Мэйдзи в особенно тесный контакт с другими литературами. С русской литературой XIX в. ее связали сходность многих условий действительности, а следовательно, и многих тем и проблем, затронутых писателями. На этом пути встреча с Толстым, с его всепроникающим гуманизмом, с его правдивым искусством, представлявшим собою шаг вперед в художественном развитии всего человечества, была для Японии особенно плодотворна.
В японском литературоведении существуют работы, в которых прослеживается прямое влияние идей Толстого на творчество ряда японских писателей. С воздействием учения и художественного опыта Толстого — в разной степени — связывают судьбу Токутоми Рока, Мусякодзи Са-нэацу, Арисима Такэо, Накадзато Кайдзан и других крупных писателей. Идейно-творческое воздействие Толстого отмечается и в отдельных произведениях других японских авторов (например, влияние «Воскресения» на роман Киносито Наоэ «Исповедь мужа» или влияние деревенских повестей Толстого на повесть Миямото Юрико «Бедные люди»). Учитывая, сколь сложен этот вопрос и как недопустимы здесь поспешные, поверхностные суждения, отметим лишь факты, основанные на признаниях самих деятелей японской культуры об их духовной близости Толстому.
О личных и творческих связях Токутоми Рока с Толстым говорилось выше. Добавим к этому некоторые дополнительные факты, свидетельствующие об органической близости японского писателя к своему русскому учителю.
По мнению японских литературоведов, ранний автобиографический роман Токутоми Рока «Летопись воспоминаний» (1902) носит на себе следы чтения «Детства», «Отрочества» и «Юности» Толстого. Эти произведения перекликаются не только сходностью содержания — описанием процесса роста и возмужания молодого человека, — но и постановкой многих нравственных проблем. Токутоми Рока, как и Толстой, рисует контраст чистых, юношеских стремлений героя со средой, которая далека от его естественных стремлений.
Такую же перекличку с Толстым исследователи находят и в первом романе Токутоми Рока — «Лучше не жить». Содержанием романа является печальная участь духовно одаренной женщины, обреченной господствующими отношениями на прозябание и смерть. Автор выступает обличителем не только обветшалых семейных устоев, но и всего несправедливого жизненного уклада. «Подобно своему духовному наставнику Толстому, — пишет И. Львова, — Токутоми именно в правящих классах видел то зло, которое мешает свободе и счастью человека. Светское общество, бездушное, лицемерное, неумолимое, — вот главный виновник трагической гибели героини романа "Лучше не жить", погибающей в неравной борьбе против существующего порядка»143.
А вот пример благородного поступка Токутоми Рока, говорящего о его верности гуманизму Толстого.
Упоминавшееся нами дело о подготовке покушения на императора и негласный суд в 1910 г. над группой японских социалистов во главе с выдающимся революционером Котоку Сюсуй, известное в Японии как «Тайгаку-дзикэн» («Дело о великом преступлении»), потрясло японское общество своим грубым вымыслом и неприкрытым произволом. Фактически это была откровенная расправа с руководителями молодого социалистического движения. Однако далеко не многие из деятелей японской культуры осмелились тогда открыто протестовать против нее. 24 человека — лучшие люди Японии — были приговорены к смертной казни через повешение, а некоторые писатели ограничились лишь завуалированным осуждением этого акта.
По-иному поступил Токутоми Рока. Он смело направил свой протест премьер-министру Японии Кацура Тара, а когда это не возымело действия, опубликовал в газете «Асахи» открытое письмо императору Мацухито — акт, по своей смелости и дерзости неслыханный в истории Японии! По существу, это было бесстрашное японское «Не могу молчать!», на которое Рока отважился, неуклонно следуя примеру своего русского учителя144.
По-своему, в ином плане, следовал Толстому выдающийся японский писатель Мусякодзи Санэацу. Его имя связано с группой «Сиракаба» («Белая береза»), возникшей в 1910 г. как реакция на бескрылый натурализм и декадентское эстетство, которые с разных сторон давали себя знать на новом этапе японской литературы. Далеко не все писатели, объединившиеся вокруг журнала «Сиракаба», стояли на позициях передового, действенного критического реализма. Большинство участников группы «Сиракаба» (за исключением Арисима Такэо) было далеко от революционно-бунтарской идеологии. Социальное преобразование жизни они мыслили через нравственное совершенствование личности, путем приближения человека к природе, путем развития в нем «голоса совести». Так оказались им сродни толстовские идеи о всеобщей любви, о нравственном совершенствовании, о необходимости физического труда и др. Эти идеи применительно к японской действительности они и пропагандировали в своих произведениях и пытались осуществить в жизни.
Еще в рапней юности, учась в аристократическом лицее, Мусякодзи прочитал ряд сочинений Толстого и был покорен ими. Под влиянием идей русского писателя он поднял бунт против всесильного директора лицея — знаменитого генерала Ноги, отличившегося в русско-японской войне. Позднее Мусякодзи прочитал и другие произведения Толстого и навсегда остался верен гуманизму, провозглашенному русским писателем.
В статьях, письмах и автобиографических произведениях Мусякодзи сохранился ряд свидетельств о его восприятии Толстого в ранние годы.
«Если я встречал в журнале хотя бы одну строку о Толстом, я покупал его. В лицее из-за этой моей страсти друзья шуточно прозвали меня "Толстой". Каждую книгу Толстого я брал в руки с волнением. Самого Толстого я часто видел во сне»145.
После прочтения биографии Толстого, которую он полностью переписал в свою тетрадь, юный Мусякодзи, подражая Толстому, отказался от намерения поступить на юридический факультет146 и поступил на факультет социальных наук Токийского университета. Свой образ мыслей в этот период он впоследствии описал так:
«Под влиянием Толстого я стал отрицать всю свою прошлую жизнь, а также и господствующий социальный строй. Моя родня была полна страха за меня, но не стала мне мешать думать по-своему... Во мне все более укреплялась решимость изменить свою жизнь. Я перестал есть мясо и топить печь в своей комнате. Угли я разжигал только в те часы, когда друг навещал меня, — с его уходом я тотчас же гасил их. Моя мать стала серьезно опасаться за мое здоровье».
Исключительное впечатление произвела на Мусякодзи в юности «Крейцерова соната». Чтение этой повести совпало, по его рассказу, с тем периодом, когда он тяжело страдал от безответной любви. Повесть Толстого помогла ему преодолеть эти тяжкие муки. Впоследствии он писал об этом так:
«Чем глубже я вчитывался в "Крейцерову сонату", тем острее я воспринимал ее. Каждое ее слово, каждая фраза шли от сердца. Я был захвачен своеобразным чувством, мучительным и трогательным одновременно... Я очнулся от кошмара. Повесть Толстого спасла меня. Отныне я еще более убедился, что Толстой — мой учитель».
В 1904 г. Мусякодзи прочитал статью Толстого «Одумайтесь!», а через год — и вторую его статью, посвященную русско-японской войне, — «Единое на потребу». С этих пор он стал решительным противником войны. После прочтения «Единого на потребу» он записал:
«Когда я читал это сочинение, я не переставая чувствовал себя виноватым и испытывал муки совести. Вообще книги Толстого для меня мучительны. Я несколько раз решался оставить их, но тут же что-то заставляло меня возвращаться к ним. Под их воздействием во мне росло чувство правды, но оно не всегда было в согласии с моей жизнью».
Свое острое восприятие гуманизма Толстого, а также юношеские переживания, связанные с чтением его произведений, Мусякодзи позднее воплотил в талантливых повестях «Один мужчина», «Простодушный», «Не знающий света», «Счастливец», «Дружба» и в пьесах «Его младшая сестра», «Да здравствует человек!» и др. Некоторые из этих сочинений (например, драма «Его младшая сестра») проникнуты резким антивоенным чувством. В других произведениях звучит в полный голос толстовская проповедь добра, справедливости, гуманного отпошения к человеку. Вслед за Толстым его япопский последователь не зовет к активной революционной борьбе с господствующим злом, а призывает к нравствепному самосовершенствованию. Однако демократизм Мусякодзи, его боль за человека несомненны.
Прямым воздействием идей Толстого отмечена и публицистика Мусякодзи. В духе толстовского «Не могу молчать!» написана, например, его статья в защиту 900 крестьян Тайваня, осужденных в 1915 г. на смерть за восстание против японских угнетателей. Духом обличения и протеста полны и его пацифистские статьи периода первой мировой войны («Снова война», «О теперешней войне», «Война в пользу мира» и др.). Вот что он писал в одной из них:
«Когда Толстой однажды увидел смертную казнь, он сказал, что всем своим существом почувствовал ужас этого преступления... Война — та же казнь, но в огромных размерах. Если бы Толстой дожил до наших дней, он громко, на весь мир, сказал бы свое "не могу молчать!". И его голос, возможно, был бы услышан. Но, к счастью для него, он не дожил до этого безумия. А мы? Мы беспомощны перед злой всепожирающей стихией, хотя каждый из нас несет свою долю ответственности за нее... И все же я верю в человеческий разум, в торжество света над тьмой».
Самой значительной попыткой Мусякодзи осуществить в жизни моральные принципы Толстого была его «Атари-сики мура» («Новая деревня»), которую он со своими единомышленниками организовал в 1918 г. в местности Иси-кавати, на острове Кюсю. Это была трудовая земледельческая община по образцу толстовских колоний в России и в других странах. Все ее члены — 30 человек — занимались «хлебным трудом», доход от которого обеспечивал им материальное существовапие. В свободное от общей работы время каждый из них занимался своим излюбленным делом, в том числе чтением сочинений великих моралистов.
«Новые деревни», число которых в Японии вскоре выросло до тридцати, были благородной попыткой последователей Толстого создать первичные ячейки общества на основах коллективного труда и социальной справедливости. Они выразили стремление лучшей части японской интеллигенции построить жизнь на иных, более разумных основах, чем те, какие существовали в императорской Японии. Но, как и можно было ожидать, этот эксперимент был обречен на неудачу. Классовая борьба, которую отрицали Мусякодзи и гго последователи, давала себя знать внутри общин. Со всех сторон на них давил господствующий в стране дух стяжательства и наживы. Островки «правильной жизни» подвергались преследованиям властей. К тому же большинство «общинников» состояло из городских интеллигентов, не приспособленных к крестьянскому труду. И японские «новые деревни», как и толстовские колонии в России, постепенно распались.
Поучительными памятниками благородной, но утопической идеи Мусякодзи остались его литературные произведения, написанные в эти годы. Такова, например, повесть «Счастливец», в которой устами преданного ученика рассказана жизнь старого учителя, буддийского монаха. Скромный в потребностях, неизменно сочувствующий и помогающий людям, он всю жизнь творил добро и поэтому был счастлив147. Таким же мудрым и счастливым чувствует себя монах Иккю в одноименной пьесе (1913) и некоторые другие герои Мусякодзи. Все они проникнуты духом опрощения, милосердия, любви к ближнему и на этой толстовской основе строят свою жизнь. Но все они — созерцатели; дух борьбы, сопротивления, героическое начало им совершенно чужды.
Значительное влияние идей Толстого ощущается и в творчестве замечательного прозаика, участника группы «Сиракаба» Арисима Такэо (1878 — 1923). Несмотря на то что его литературная деятельпость продолжалась всего 14 лет, он оставил яркий след в истории японской литературы.
Арисима впервые познакомился с сочинениями Толстого в 1903 — 1905 гг. в США, куда он юношей поехал учиться после окончания сельскохозяйственной школы «Саппоро» в районе острова Хоккайдо. Еще на родине он принял христианство, считая, что оно более отвечает его духовным запросам. В США молодой Арисима сошелся с социалистами, увлекся поэзией Уолта Уитмена и прочитал многие сочинения Толстого. С этого времепи и до конца жизни его мысль была пленена гуманизмом русского мыслителя, которого он воспринимал в аспекте усвоенных им повых социалистических идей.
Через неделю после приезда в_ США Арисима посетил в Чикаго спектакль «Воокресение», и, как он писал тогда брату, пьеса заставила его над многим задуматься.
Чтение Толстого, познакомившего его с Россией и ее народом, знакомство с социалистической литературой расширили кругозор будущего писателя, заставили его отрешиться от многих узких воззрений, привитых ему с детства. И когда в 1904 г. началась русско-японская война, молодой Арисима почувствовал себя свободвым от того шовинистического угара, который тогда преобладал среди части интеллигенции на его родине. Вот какую запись мы находим в его дневнике от февраля 1904 г.:
«Судьба моей страны во многом зависит от отношений с Россией. По я почему-то больше всего думал о Толстом.
Вот сейчас сижу у окна, выходящего в сад, и перед моим взором возникает бесконечная заснеженная русская степь. Среди ее беспредельных просторов затерялась деревенька, а в ней — старик с большой седой бородой и усами, свисающими как сосульки. В простой крестьянской одежде, сидя у горячей печи, он думает свою думу, и морщины бороздят его вдохновенное лицо. Только он один, как яркая звезда во мраке ночи, освещает теперь человечеству путь к свету и разуму».
И далее:
«Не раз выходил он на борьбу против царя и его слуг, вооруженный только любовью к людям. Бесстрашно обличал оп и князей церкви, обвиняя их в лжи и фарисействе. На весь мир звучал его призыв: "Бросайте мечи, берите в руки мотыги!". И сам он, на склоне лет отрекшись от дворянства, вышел с мотыгой в поле. Каково же ему сейчас видеть, как его соотечественников, горемычных русских крестьян, гонят в пекло войны, на муки, на страдания, на убой!».
Трехлетнее пребывание в США, общение с передовой демократической молодежью, знакомство с сочинепиями великих мыслителей определили дальнейшую судьбу молодого социалиста. Он решил целиком посвятить себя служению человечеству.
Впоследствии Арисима, говоря об этом периоде своей жизни, писал: «Я нашел свой путь благодаря творениям выдающихся мыслителей. Первый среди них — Толстой, который показал мне образец человечности. По нему я учился жить».
В 1906 г., возвращаясь из США на родину, Арисима на пароходе прочитал «Анну Каренину», и, как он отметил в дневнике, это имело большое значение для его писательской судьбы. Роман о судьбе женщины и ее праве на счастье заставил его задуматься над судьбой миллионов женщин Японии. Плодом этих раздумий был написанный впоследствии большой роман «Женщина», доныне воспринимаемый читателями как японская «Анна Каренина»148.
По пути в Японию Арисима остановился в Лондоне и посетил П. А. Кропоткина. Главной целью его было побеседовать с ним о России, о Толстом. И такой разговор состоялся. Впоследствии в журнале «Синтё» {«Новое течение») Арисима так описал его:
«Направо от крыльца был вход в гостиную, выходившую окнами на улицу. Среди старинной мебели бросались в глаза портреты Толстого, Достоевского, Бакунина, Пру-дона и Брандеса. На некоторых из них были теплые дарственные надписи.
Из боковой двери вышла дочь Кропоткина, девушка лет 18-ти, и я сразу представил себе свою любимую Наташу из "Войны и мира".
После обеда мы беседовали с Кропоткиным о русской литературе. Он сказал: "Я люблю Толстого больше, чем родного брата. Я высоко ценю все, что он пишет. Но не могу с ним согласиться в одном — в его отрицании современной культуры. Да, она исполнена многих противоречий. Но, несмотря на это, ее надо не разрушать, а использовать для блага людей"».
Вдумчивое чтение «Анны Карениной» сопровождалось многочисленными записями в дневнике Арисимы. Из них явствует, что будущий писатель отмечал в романе не только остроту поставленных в нем проблем и их актуальность для Японии, но и высокое искусство, с каким нарисованы люди и их судьбы. Этот роман был для Арисимы школой художественного мастерства, что впоследствии по-своему, самобытно сказалось в его собственном романе «Женщина». Вот заключительная дпевниковая запись Арисимы;
«23 марта 1906 г. Я только что закончил чтение "Анны Карениной". Этот роман так удивителен, он написан столь сильно и, я бы сказал, красиво, что довел меня до слез. По-моему, он стоит вровень с "Божественной комедией" Данте».
Роман «Женщина» содержит — применительно к японским условиям — почти тот же круг социальных проблем, что и «Анна Каренина». В его центре — молодая энергичная женщина Сацуки Ёко, которая вопреки господствующей ханжеской морали стремится к любви и счастью. На ее пути — глухая стена условностей; против нее господствующая лживая мораль. Тяжкие условия в конце копцов приводят ее к одинокой гибели на больничной койке. Но ее пробуждающееся самосознание, ее неравная борьба за свободные человеческие отношения вызывают уважение и сочувствие.
Внимательным чтением Толстого несомненно навеяна и повесть Арисима «Триумф» — рассказ о жизни лошади, когда-то блиставшей на военных парадах, а потом постепенно превратившейся в дряхлую деревенскую клячу. Противопоставление условий существования «Триумфа» (так звали лошадь) в молодости и старости, а также контрастное противопоставление роскошной жизни первого владельца лошади, сиятельного генерала, жалкому прозябанию ее последнего владельца, деревенского возчика, заставляет вспомнить «Холстомера» Толстого.
Реминисценции из Толстого мы находим и в рассказе Арисимы «Трава, примятая камнем». Молодая девушка объясняется со своим возлюбленным начальными буквами слов, которые она бросает ему на бумажках из окпа своей комнаты. Сам автор в рассказе напоминает, что таким путем объяснялись в романе «Анна Каренина» Левин и Китти.
В группе «Сиракаба» Арисима занимал ее левое крыло. Следуя в своей писательской практике реализму Толстого, он не всегда разделял его христианскую проповедь всеобщей любви. В частности, Арисима выступил в 1918 г. в журнале «Тюо корон» с открытым письмом к Мусякодзи, в котором высказал сомнение в долговечности «новых деревень», якобы способных избежать борьбы классов и тлетворного влияния государства. «Сейчас, — писал он, — наступил новоротный момент, когда справиться с положением, временно что-то заштопав, нельзя»149.
В ряде других выступлений Арисима развивал мысли, близкие к социалистическим идеям, широко распространявшимся тогда в Японии, По это не означало его отхода от Толстого. В главном — в стремлении сблизиться с народом, облегчить его участь — он оставался верным гуманизму русского писателя. Личному примеру Толстого он последовал и в конце жизни, когда отказался от своего имения на острове Хоккайдо и раздал землю крестьянам. В «Прощальном обращении к арендаторам» он писал:
«Я передаю эту землю вам пе для того, чтобы вы поделили ее между собой, чтоб она стала вашей частной собственностью. Я прошу вась объединиться и владеть землей сообща... Дары природы, этой великой осповы всех благ, такие дары, как воздух, вода и земля, принадлежат всем... Они не могут составлять частную собственность кого-нибудь одного... Пусть эти земельные угодья будут вашей общей собственностью. Чувствуйте свою ответственность перед землей; помогайте друг другу и сообща создавайте блага».
Арисима Такэо вместе с любимой женщиной, журналисткой Хатано Акико, покончил с собой в 1923 г. Причиной его смерти были сложные общественные условия и личные обстоятельства, допыпе полностью не выясненные. Но нет сомнения, что даже тяжелая личная трагедия и отчаяние но поколебали в нем его благородпых убеждений, которые он пронес через всю свою жизнь.
К группе «Сиракаба» в юности тяготела и талантливая писательница Миямото Юрико (1899 — 1950), впоследствии одна из зачинательниц японской пролетарской литературы. Увлекшись в детстве русской литературой, в частности творчеством Толстого, она в семнадцатилетнем возрасте написала повесть «Ведные люди», которая проникнута искренним сочувствием к простому пароду150. Стилю молодой писательницы были тогда присущи элементы наивного романтизма, повести не хватало зрелого знания жизни, но та суровая правда, с которой описано в пей бедственное положение глухой японской деревни, напомипает деревенские повести Толстого.
Позднее в творчестве Миямото окрепли элементы обличения и протеста. Неиссякаемый интерес к социализму привел ее в конце 20-х годов в Советский Союз, где она встретилась с Горьким, прониклась идеями пролетарской революции. Но гуманизм Толстого, преломленный через призму глубоких социалистических убеждений, не покидал писательницу до конца ее яркой жизни.
Романист и публицист Накадзато Кайдзан (1885 — 1944), автор приключенческого романа «Перевал Дайбо-сацу» и многих других произведений, принадлежал к группе писателей, создавших жанр «тайсю бунгаку» — общедоступной массовой литературы. В юности, совпавшей с периодом русско-японской войны, его потрясли страстные антивоенные выступления Толстого, особенно статья «Одумайтесь!». Под ее впечатлепием Накадзато паписал статью «На смерть Верещагина», напечатанную в мае 1904 г. в той же газете «Хэймин симбун», которая поместила и статью Толстого. Вот отрывок из нее:
«Как возликовали шовинисты обеих стран, узнав, что капитан Хиросэ151 погиб на поле брани, а морская пучина поглотила адмирала Макарова. Но мы, поборники мира, с глубочайшей скорбью оплакиваем смерть миролюбивого художника Верещагина. Так же как и Толстой, который ведет пропаганду мира силой слова, Верещагин кистью старался показать людям, что война — самая ужасная, самая нелепая вещь на свете.