Полный Георгиевский кавалер
Во время подготовки и проведения прямой линии с Президентом России В.В. Путиным на его имя поступили миллионы вопросов и обращений. Самым неожиданным образом одно из них коснулось Большого Мурашкина.
Тигран Аракелян, проживающий в Москве, отправил через интернет на имя Владимира Владимировича Путина сообщение о том, что на большемурашкинском погосте в безымянной могиле похоронен полный Георгиевский кавалер, участник Брусиловского прорыва в Первой мировой войне Василий Александрович Александров. Далее Тигран сообщал о том, что о месте захоронения знает сегодня лишь внук героя Александр Андреевич Карпенко, наш земляк, а также предлагал увековечить память Георгиевского кавалера.
Чем хороша «прямая линия» с Президентом, так это тем, что Президенту нет необходимости рассматривать и принимать решение по каждому обращению, чтобы привести в действие государственные структуры. Когда в Большемурашкинской районной администрации получили сообщение из Управления Президента РФ об обращении Т. Аракеляна, немедленно были предприняты необходимые действия.
Прежде всего, связались с Александром Андреевичем Карпенко, от которого был получен обстоятельный ответ. В письме внук подробно рассказывал о героическом деде, объяснял, что Василий Александрович сам изъявил желание быть захороненным в могиле без крестов, звезд и надписей. Советская власть никак не жаловала Георгиевских (следовательно, царских) кавалеров, и он предпочел быть похороненным равным среди своих. Но память о нем живет. Александр Андреевич объяснил, где и по каким приметам найти могилу деда. Он также попросил, чтобы на могиле не воздвигали никаких памятников, не писали пафосных текстов. Единственная просьба – поддерживать могилку в ухоженном состоянии, чтобы не допустить повторных захоронений. Александр Карпенко с удовольствием согласился приехать в Большое Мурашкино, встретиться со школьниками и рассказать о деде.
Глава поселковой администрации А.А. Тезенин вместе с нашим корреспондентом выехали на кладбище и по приметам нашли могилу. Поклонившись памяти героя, подумалось: как же мы жили, если так приходилось хоронить настоящих героев?!
Алексей ТОЛКАЧЕВ
P.S. Рассказ А.А. Карпенко о своем деде и его семье будет опубликован на страницах газеты «Знамя» в ближайших номерах.
19.06.2015
Просмотров: 766, комментариев: 0
Полный Георгиевский (часть 1)
КОВШИКОВЫ
На границе трёх (современных) областей Ленинградской, Псковской и Новгородской испокон веков жили мои родственники – крестьяне, которых называли одним словом – «скобари». До сих пор точно неизвестно – откуда же и как это прозвище произошло и какой оно имело смысл.
По одной из версий, места эти были «столицей кузнечного дела в России» и, якобы, Пётр Первый – одновременно – в знак уважения, но и в знак некоего презрения за их характер – называл так ремесленников, которые изготавливали различные изделия из металла, в первую очередь, скобы для плотников и кораблестроителей и подковы для лошадей. Характер этим людям приписывался, а, может быть, так оно и было на самом деле – с чертами угрюмости, суровости, неучтивости и, даже, жадности. На самом же деле, как мне кажется, несмотря на то, что эта легенда была похожа на правду – дело-то было совсем в другом.
А.С. Пушкин, великий знаток русского языка, и В.И. Даль, составитель словаря Великорусского языка, этого слова не употребляют. Тем более, наверное, не было этого слова при Петре Первом! Но…
Эти места и по природе, и по жизни были суровыми. Северо-западный форпост Руси! Города там – Великий Новгород, Псков, Изборск и другие – представляли собой не очень большого размера по площади, но сильно укреплённые, мощные крепости. Ремесленники и крестьяне, в основном, жили «в посадах» – то есть в деревнях – за пределами этих крепостей. Набеги врагов на эти места были столь частыми и столь мощными, что все жители даже пахали, сеяли и урожай собирали с оружием в руках. Во время вражеских набегов бросали всё – и урожай свой, и жилища, и скарб весь, и уходили в крепость для защиты города. Ценою больших усилий и больших потерь врагов всегда разбивали, выходили из крепостей и возвращались на пепелища, к своему сожженному жилью. Отстраивали всё заново и заново начинали жизнь. Нажить какое-то богатство и обзавестись хорошим жильём до следующих набегов не успевали.
В семьях скобарей даже женщины и дети были воинами. Домашним хозяйством эти люди практически не занимались, они занимались только защитой Северо-Западных рубежей Руси – отсюда у них и такой специфический характер выработался. Поэтому, наверное, и прав «Сербско-хорватско-русский словарь», в котором слово «скоб» обозначает «стычку» в военном деле. Самое интересное, что в этом словаре и слово «скобарь» есть! И означает оно – «участник военных действий». В этом же словаре говорится о том, что скобарям присущи ратное мастерство, воинственность, храбрость.
Вот в этих-то, северных, болотисто-лесистых местах и жила огромная семья Ковшиковых...
Когда я слушаю рассказы псковских и новгородских экскурсоводов в экскурсионных автобусах – люблю я экскурсии по этим областям – там почти всегда задаётся вопрос о скобарях. И, когда экскурсовод ведёт о них свой рассказ, я включаю свой диктофон и сам с большим удивлением слушаю о характерах этих людей. В словах экскурсоводов я полностью узнаю моих северных родственников – особенно нехозяйственных, красивых, но мужественных женщин!
Кому бы рассказать, что люди эти (даже женщины!) не занимались своим домашним хозяйством, а только защищались и отстраивались заново, а потом опять защищались – никто бы из современных людей не поверил…
Мало того, что мои прадеды были скобарями, так они ещё были и умными, грамотными людьми, что, в общем-то скобарям – кузнецам и крестьянам – было несвойственно. Они умели читать и писать! Тогда это было большой редкостью, хоть и находят там сейчас берестяные грамоты в большом количестве. Самое-то интересное… Ходят в нашем роду слухи, что прадеды мои были потомками великоновгородских волхвов. Отголоски всего этого есть во многих моих родственниках – некоторые из них такое предсказывают и так лечат людей, что диву даёшься.
В этой большой семье Ковшиковых и родился мой дед Василий. Слова «кулак» тогда, наверное, ещё и не существовало. Фамилия Ковшиков как раз и соответствовала слову «кулак» и характер кулацкий определяла. Только не в отрицательном, а в положительном смысле этого слова. Семья была большая, очень работящая – братьев и сестёр было много. Только один брат был совсем другого характера, чем все. Это мой дедушка.
Он очень любил лошадей, любил за ними ухаживать. На этом его умения в сельском хозяйстве и заканчивались. Он был очень весёлым, жизнерадостным. На гармошке любил играть, очень хорошо пел в церковном хоре. Любил запрячь парадный тарантас (тележка для лошади такая, на двух колёсах) и отправиться в соседнее село на танцы.
АЛЕКСАНДРОВ
Когда старшему брату, или кому-то из братьев, пришло время идти в армию, на семейном совете было решено «взамен» отправить моего деда Василия – «несручного» и бесполезного в хозяйстве – все остальные-то – ох, как были нужны!
На призывном участке, по старому обычаю, спрашивать фамилию не стали, а спросили попросту, по-деревенски: «Ты чей?» Ну, Василий, мой дед, и ответил: «Александров!». Александром звали его отца, моего прадеда.
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
Дед мой, теперь уже Василий Александрович Александров, попал в самое пекло, в самое начало Первой мировой войны. Поскольку он очень любил лошадей, вначале служил кавалеристом. А поскольку был очень грамотным и хорошо знал даже математику, его потом перевели в артиллеристы. Он настолько хорошо давал координаты стрельбы и так хорошо корректировал огонь, что был «лучшим бомбардиром» чуть ли не всей русской армии.
Был он, со слов всех ленинградских родственников, «человеком безумной храбрости». Не удивительно – из скобарей же. За все годы войны получил много различных наград, именное оружие, наручные (огромные) и карманные, с тремя крышками, на большой серебряной цепочке и с музыкой серебряные часы швейцарской фирмы «Павел Буре» с очень красивой гравировкой: «Василию Александровичу Александрову – за храбрость».
Самое главное – он на этой войне стал Полным Георгиевским Кавалером – получил четыре Георгиевских Креста – всех четырёх степеней!
Участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве – русская армия победила, но царское командование победой воспользовалось бездарно. Воевал он на территории Австрии и Румынии.
В середине войны или в её конце он приехал в своё родовое имение, может быть, был комиссован, поскольку имел три контузии и шесть ранений. Было ему уже 32 года. Разузнал он, что в соседнем селе живёт очень хорошая, красивая девушка. Запряг свой знаменитый парадный тарантас и поехал в это село свататься.
В 1963-ем году в тех краях мне удалось встретиться с 80-летней женщиной, которая помнила всё это сватовство – она тогда была в этом доме прислугой. Она рассказывает, что к дому подъехал тарантас, зазвенели шпоры – все забегали. «Молодые» вышли в сад, в большую липовую аллею. Минут пятнадцать гуляли по этой аллее. Так вот мой дед женился!
Дом этот – огромный, из огромных брёвен – в 1963-ем году был ещё «жив» и аллея из огромных лип была.
ПЕТЕРБУРГ
Жили они перед революцией в Петербурге, в большой квартире на Охте. Даже имели свою яхту на Финском заливе. Знаю это потому, что слышал от родственников много рассказов, как они на этой яхте тонули в Финском заливе.
Георгиевским кавалерам, даже с одним крестом, а, тем более, с четырьмя, быть было очень почётно. По рассказам родственников, куда бы дедушка ни заходил, в любое собрание или ресторан – все (даже генералы) обязаны были вставать. В жизни у этих героев были большие преимущества, в том числе и денежные выплаты. Говорят, что бабушка с дедушкой в Петербурге жили богато.
ПЕТРОГРАД
Революцию мой дед, вместе со своим командиром Алексеем Брусиловым, поддержал. Даже стал в Петрограде Комендантом форта – укреплённого района.
Но очень скоро, насмотревшись, как революционеры стали расстреливать людей и на многое другое – да ещё моя бабушка, уже в это время ждущая ребёнка, стала ходить на очень многолюдные и опасные митинги – он собрался и вместе с женой съехал из Петрограда туда, где они родились.
Развёл там большое хозяйство, построил большой дом, вырыли они пруд, дети стали рождаться. Это всё притом, что он был контужен и ранен несколько раз. А ещё и притом, что дедушка считался «несручным».
КУЛАК
Все бы в их жизни было хорошо, но к нему в тридцатые годы пришли представители Советской власти, объявили его «кулаком» и велели отдать всё, что он имел – даже дом. Иначе стали угрожать высылкой в Сибирь.
Непонятно почему, но он махнул рукой на всё. После того, как у него родились дети – характер у него стал совсем другой. Он стал бояться за них. Да, наверное, и слишком хорошо всё понимал. Может ещё и потому, что в разгар Революции сам был на стороне революционеров, которые безжалостно «экспроприировали экспроприаторов».
Отдал он всё. При этом сказал: «Посмотрю, что вы с моим богатством сделаете». Вся семья поселилась в городе Струги Красные, тогда Ленинградской области. Дедушка стал работать на заводе нормировщиком – математику-то он знал. Бабушка тоже работала на заводе фрезеровщицей. Лихо! Женщина из богатой семьи и в те-то годы – мужской специальностью владела. Вот тебе и «несручные»!!!
Дети отлично учились. И все жили в бараке с «коридорной» системой.
ВОЙНА
Перед войной у маминой сестры родился ребёнок. Маме моей было шестнадцать лет, она окончила девятый класс, дядя мой (звали его всегда Шурой) окончил школу с золотой медалью – ему было семнадцать лет. После выпускного, очень скромного вечера, «дядя» Шура поехал на рыбалку на Чёрное озеро. Приехал он с рыбалки – уже шла война. Один из родственников – офицер – примчался в этот барак радостный: «Ура!» – кричал он. – «Наконец-то мы разобьём врага! На его территории!». Муж маминой сестры Иван сразу ушёл на фронт.
Мой семнадцатилетний дядя пошёл в военкомат, прибавил себе год и был направлен сначала под Ленинград рыть окопы. Пешком приходил в Ленинград к нашим родственникам в очень плохой одежде, весь обмороженный – осенью в 1941-м году уже было очень холодно. Приходил в центр Ленинграда на Разъезжую («где бродил Достоевский», где «пять углов») и на Невский проспект, и на проспект Добролюбова на Петроградской стороне. Предвоенные люди писем друг другу не писали, адресов он не знал – нашёл он всех только по памяти.
А потом он был направлен на фронт – в отдельный, сапёрный батальон – под Ленинград! В письмах с фронта писал, что теперь хоть кормят и одежда хорошая (солдатская шинель, сапоги). Положение на фронте под Ленинградом было ужасным, но все его письма полны оптимизма и бодрости (1941-й год!) – во всех письмах полная уверенность, что немцы (не фашисты!) будут разбиты и что после Войны будем жить хорошо. Молодые пацаны воевали совсем без оружия. Да ещё и списались-то не сразу – растерялись все как-то в начале войны, раскидало всех – места, где жили «до войны», были оккупированы.
Остались в семье бабушка моя, дедушка-инвалид, две их дочери и грудной ребёнок. Дали им в стругах лошадь, а телегу загрузили какими-то документами и ещё чем-то, вручили предписание – сдать всё в городе Луга и сесть в эвакуационный эшелон. Все более-менее ценные вещи закопали в огороде (машинка швейная была хорошая, ещё что-то), с собой взяли только узлы, в которых были фотографии, какие-то деньги, которые уже ничего не значили, и ордена, медали, Георгиевские кресты. На телегу положить ничего не разрешили – она и так была перегружена – всё несли в руках. На телегу положили только грудного ребёнка.
Лошадью управлял мой дедушка – инвалид, полный Георгиевский кавалер. Очень часто приходилось идти лесами, а по дорогам их обгоняли немецкие мотоциклисты, у которых в колясках были установлены пулемёты. Немцам в начале войны было не до гражданского населения… Группами вместе с «беженцами» шли отступающие красноармейцы – они шли сами по себе – в глаза людям не смотрели – глаза у них были опущены в землю, многие были ранены. Некоторые сквозь зубы цедили: «Мы ещё вернёмся».
До Луги добирались дней шесть. За это время ребёнок умер. Настроение у всех было подавленное. Мамина сестра переживала, что муж у неё доблестно воюет, а она даже не смогла сохранить сына. Хотя потом выяснилось, что её мужа, дяди Вани (хотя какой он «дядя» – молодой парень) уже не было в живых – он погиб в первые же дни войны в бою или от авиационных бомб. В Луге лошадь, телегу и груз сдали и пытались сесть в эшелон. Железнодорожный вокзал уже был разбомблен, был беспорядок и полнейшая неразбериха, вагонов не хватало. Сесть удалось только с помощью какого-то коменданта – помогла справка о том, что у них грудной ребёнок. Так мертвый сын помог матери, дедушке, двадцатитрёхлетней тёте и моей маме – шестнадцатилетней девчонке…
В скотном вагоне, без крыши, битком набитом людьми, их повезли на восток. В пути постоянно бомбили. Туалета не было – в полу вагона была «дырка». Везли долго. У кого-то была карта. Когда Россия кончилась, а впереди была Мордовия, Чувашия, Татария – решили сойти. Так моя мама приехала на мою родину – родину протопопа Аввакума и патриарха Никона – в изумительное по красоте прирроды место, где сосем недалеко расположено знаменитое пушкинское Большое Болдино. Во время их приезда туда и была именно осень, «пушкинская осень» – только до природы ли им тогда было?!
Александр КАРПЕНКО
Продолжение следует.
Полный Георгиевский (часть 2)
Окончание. Начало можно прочитать здесь.
В ЭВАКУАЦИИ
В эвакуации мама окончила школу и вместе с сестрой окончила педагогический институт… Впрочем, мама начинала учиться в Горьком в Ленинградском, эвакуированном туда, кораблестроительном институте, но чертежи в нём делали тушью (тушью – во время войны!), готовальня стоила на чёрном рынке неимоверных денег, а лист ватмана стоил одну буханку хлеба. Пришлось перевестись в педагогический.
Так мама и проработала педагогом сорок пять лет, да ещё за свою работу получила орден Трудового Красного Знамени, кроме всего другого, кроме любви и уважения учеников, многие из которых стали математиками, кандидатами и даже докторами математических наук – это из сельской-то школы!
Дедушка, несмотря на сильную инвалидность, работал в совхозе «Сталинский» на лошадях, а потом в «избе-читальне». Пенсий-то тогда не платили, а приусадебных участков, как у местных жителей, эвакуированным никто не давал.
7 марта 1942 года погиб дядя Шура – было ему тогда уже где-то около восемнадцати лет. Погиб он в Синявинских болотах при обороне Ленинграда, в составе отдельного сапёрного батальона, без оружия (его просто не было!) – был послан впереди наших танков, чтобы на минах подрывались люди, а не танки. В этот день наши первый раз пошли в наступление, и бабушка моя, его мать, всё радовалась, что он увидел Победу, и потом получала за него пенсию – 18 руб. 50 коп.
Как ни странно всё это описал в письме замполит. А в похоронке написано было – «геройски погиб при сопровождении танков». Бабушка радовалась, что пришла похоронка, а не «пропал без вести». Замполит указал и место захоронения: «Александров Александр Васильевич похоронен около станции Погостье, около станции Мга, где были сильнейшие бои», только туда не пройти до сих пор – до сих пор не разминировано.
Меня назвали в его честь. Дядя Шура обладал потрясающей ручной умелостью. Я тоже, как говорят все мои родственники, «родился с плоскогубцами в руках», и умел, и умею делать всё! Это притом, что и его родители, и мои были, в общем-то, людьми «несручными». Из-за этой-то «несручности» дедушка мой и был всей семьёй отправлен на подвиги в Армию получать Георгиевские кресты. Хотя потом дедушка и бабушка дом построили – практически своими силами. Дом классный! Представляю – какая была «сручность» у всех других братьев моего деда! Теперь в нашем роду – наваждение какое-то – всем приходится строить свои, частные, дома, хоть и квартиры у всех есть. Любим мы землю и наполовину всегда продолжаем оставаться сельскими жителями.
В новых местах дедушке моему очень нравилась природа. Проехал я по местам его боёв – Австрия и Румыния, Альпы – природа там неописуемой красоты, но… Природа правого берега Волги в Горьковской (теперь Нижегородской) области сравниться не может ни с чем! В Альпах слёзы не текут. Думаю, что каждый русский человек должен проехать по пути от Макарьевского монастыря на Волге до Болдина. Только тогда и возможно будет понять свободолюбие и силу «тамошних» жителей.
Когда у дедушки погиб сын, работать в совхозе он уже не мог. Его взяли на работу заведовать в Большом Мурашкине «избой-читальней» – по нашему, по современному, это районная библиотека. Взяли с одним условием – нигде, никогда и никому не говорить, что он Георгиевский кавалер. На «идеологическом фронте» должны были работать только советские люди, а не царские.
Но я считал по-другому. Даже в самом глубоком детстве считал, что какие бы ни были родственники – ими надо гордиться, тем более, что про всех моих дедов и прадедов мне рассказывали, что они были отличными людьми. Все были храбрыми, работящими, не пили, не курили, не ругались. И я ещё до школы, а, тем более в школе – брал из дома все дедушкины ордена, медали, кресты и наградные серебряные часы и носил показывать своим друзьям.
Да ещё рассказывал всем, что и те, и другие мои деды были «кулаками» – «врагами народа». Это притом, что был я тогда пионером в отряде имени Павлика Морозова. Никто из моих друзей меня не выдал – места там были такие, про которые В.Даль говорил, что только там и можно «концы хоронить». Но про всё это прознала моя первая учительница. Она организовала весь класс на бойкот против нас – и назвала нас «кулаками» и «единоличниками». Полгода – до самого конца моей начальной школы – никто из моих друзей со мной не разговаривал. Эта учительница воспитала во мне способность бороться против всех, если нужно, быть воином, даже если ты и один в поле. Этот характер потом помог мне в жизни во всём. Но это другая история…
ЗАЙЦЫ
С дедушкой мы чуть ли не «всей улицей» всегда ходили в лес. До леса было четыре километра, да ещё через овраги и ручьи в них, сильно уставали – и он, и мы. Брали с собой игрушечные ружья. Однажды мой брат – младше меня на полтора года – нашёл под ёлкой пластмассового зайца. (Дедушка подложил его). Я всю дорогу из леса шёл и плакал, что мне не встретился на пути заяц. Дома меня немного успокоили – сказали, что завтра снова мы с дедушкой пойдём в лес, и ты обязательно встретишь зайца и принесёшь домой.
Видимо, говорили немного фальшиво, и я уже знал, что дедушка сходит в магазин к «дяде Пете» (продавец – старик с усами, как у дедушки) и купит мне этого зайца, сразу-то купить двух зайцев было дорого. Как он ходил в магазин я не уследил, но очень внимательно следил, когда дедушка забежит (вернее зайдёт) вперёд и подложит под ёлку мне этого зайца. Не уследил! Нашёл я его. Счастлив был безмерно! Хоть и понимал, что заяц подложен, игрушек-то в моём послевоенном детстве не было вообще.
Потом дедушка стал чувствовать себя всё хуже и хуже, стал жаловаться, что исчезли жаворонки и сильно расстраивался, когда мы, дети, ему этих жаворонков показывали, зависших не так высоко над полями.
СМЕРТЬ СТАЛИНА
Помню, как за несколько дней до смерти Сталина из нашего круглого, чёрного, картонного репродуктора звучала страшная, траурная музыка и я спрашивал у отца: «Как же так? Человек ещё не умер, а уже знают, что он умрёт! А, может, он поправится?!»
В это же время умирал и мой дедушка. Он говорил: «Сталина лечат, а меня нет!» Умерли они в одно время.
Дома, где стоял гроб, оставаться мы боялись, хотя мама нам говорила: «Что вы боитесь? Это же ваш дедушка». А сама шла в школу на уроки. И мы бежали на улицу, где какими-то бандами, шайками бегали по улицам, по чужим огородам и крышам всех сараев – играли в войну.
5 марта 1953-го года мы носились по огромным кускам льда метровой толщины, которые тракторами притащили к столовой в центре села для «холодильника» – заложить в подвал. Мы перепрыгивали с одной льдины на другую, кричали, смеялись.
Льдины лежали на проулке, а по центральной улице (улица Свободы) шла красивая, молодая женщина — вся в чёрном и с чёрной повязкой на руке — она плакала. Увидев и услышав нас, развесёлых, она свернула с центральной улицы в проулок и начала нас позорить за то, что мы в такой день смеёмся. Мы спрыгнули в этих льдин и побрели по домам, где всё было ещё более траурно…
Потом случилось так, что эта женщина стала моей первой учительницей английского языка в 5-6-7-м классах.
Замечательный человек, вся семья которой была семьёй капиталистов и была репрессирована Революцией и Сталиным.
Дедушка завещал похоронить себя в могиле без креста, без звезды, без ограды — и никто, кроме меня не знает, где покоится этот Герой России. Он знал, что масса наших родственников, погибших в бою или в лагерях, похоронены в безвестных, «братских» могилах, и выделяться он никак не хотел. Он знал, что и денег у его дочерей и жены на похороны совсем нет – эвакуированная абсолютно без вещей семья голодала.
Дедушка только верил, что Россия будет жить хорошо и просил – когда будем пить молоко, вспоминать его – очень он любил парное молоко. Оно напоминало ему, наверное, многое.
В селе, которое для него было чужбиной и в котором он умер, были три духовых оркестра, и церковь работающая – всех хоронили с оркестром и отпеванием. Дедушку хоронили без оркестра и без отпевания, хотя коммунистом он не был. Считал себя потомком волхвов. Вера волхвов противоречила христианской. Дедушку хоронили в тишине. Километра три до кладбища гроб несли на руках молодые парни, которых я всегда видел у него в «избе-читальне», он подбирал им интересные книги. (Бабушка этим парням после похорон дала по белой, очень мягкой булке – я-то белого хлеба тогда, после войны, и в глаза не видел. У нас с братом «текли слюньки»). Было так жутко, что я даже отказался кинуть в могилу горсть земли – не хотел закапывать дедушку! Никто и слова не сказал о его заслугах перед Россией – только что умерший Сталин ещё был страшен. Все боялись. Все подвиги и награды считались Царскими. А гибель почти восемнадцатилетнего сына-красноармейца при обороне Ленинграда – мелочью.
Будучи студентом, ещё когда нам разрешалось ходить в знаменитую «Ленинскую библиотеку» в Москве, я очень любил там просиживать всё своё очень тогда несвободное время. В газете «Ведомости» любил находить портреты, награждённых Георгиевскими крестами – при каждом награждении Георгием в газете печаталась фотография небольшого размера, но очень высокого качества (качество современных газет сравнить с тем, дореволюционным, никак нельзя!) и около фотографии помещался небольшой текст о подвиге.
С гордостью храню все его награды и серебряные часы «За храбрость», всем рассказываю о том, кем был мой дед и часто вспоминаю, как пришедшие с фронта искалеченные люди, совсем без ног и без рук, на самодельных тележках на подшипниках или огромных, деревянных протезах-брёвнах, сидели на лавочке и матерились. Рассказывали про Германию – про дороги, про то, что дрова там пилят бензопилой, про другое. Дедушка, даже страшно больной, всегда выглядел бравым воином, а эти фронтовики крутили из газет самодельные «самокрутки» («цигарки» делали, «козьи ножки»), забивали в них табак и дымили. Выглядели какими-то сморщенными, жалкими, сутулыми, даже не верилось, что они победили в такой войне. Дедушка всегда возмущался их нецензурной речью, нам, детям, всегда говорил, что такие люди воевали плохо.
Сразу после войны по пригородным поездам и по общим вагонам поездов дальнего следования, которых было большинство (купейных почти не было), с гармошками ходили инвалиды Великой Отечественной – пели песни.
«Раскинулось море широко
и волны бушуют в дали,
Товарищ, мы едем далёко,
подальше от нашей земли...»
Никаких денег дедушка им никогда не давал – не потому, что у него их просто-напросто не было – никакой пенсии ему не платили, просто он считал, что люди эти, которые попрошайничают, теряют своё Достоинство и Честь.
Жила вся наша семья на нищенские зарплаты учителей (620 рублей, с 1961-го года это было 62 рубля) – двух своих дочерей – моей мамы и тёти. И ещё бабушка получала пенсию, да и то не сразу, — 18 рублей 50 копеек за убитого на войне сына.
В школе у нас, в пионерской комнате, на большой перемене всегда на старом проигрывателе крутились заезженные пластинки – «Амурские волны», «Дунайские волны», «Летят перелётные птицы», «Заветный камень», «Шумел сурово Брянский лес», «Прощание Славянки» и «На сопках Манчжурии». Последний этот знаменитый вальс времён Первой мировой я всегда ассоциировал со своим дедушкой.
Тихо вокруг.
Сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой…
Белеют кресты —
Это герои спят.
Прошлого тени кружатся вновь,
О жертвах боёв твердят.
Тихо вокруг,
Ветер туман унёс,
На Сопках Маньчжурских воины спят
И русских не слышат слёз.
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена,
Плачут все, как один человек,
Злой рок и судьбу кляня.
Пусть Гаолян
Вам навевает сны,
Спите, герои русской земли,
Отчизны родной сыны.
Вы пали за Русь,
Погибли за Отчизну.
Но верьте, мы за вас отомстим
И справим мы славную тризну!...
Александр КАРПЕНКО,
5 апреля 2015 г.