Eraste Petrovitch Fandorine 1 глава

«Надо же было вырядиться таким шутом!» – терзался лиловыми мыслями обладатель чудесного головного убора. Едва ступив на трап и осмотрев публику на пристани, Эраст Петрович сделал открытие, очень неприятное для всякого, кто придаёт значение правильности наряда. Когда ты одет правильно, окружающие смотрят тебе в лицо, а не пялятся на твой костюм. Внимание должен привлекать портрет, а не его рама. Сейчас же выходило ровно наоборот. Купленный в Калькутте наряд, который в Индии смотрелся вполне уместно, в Йокогаме выглядел нелепо. Судя по толпе, в этом городе одевались не по-колониальному, а самым обычным образом, по-европейски. Фандорин делал вид, что не замечает любопытствующих взглядов (казавшихся ему насмешливыми), изо всех сил изображал невозмутимость и думал только об одном – поскорей бы переодеться. Вот и консул, кажется, был фраппирован оплошностью Эраста Петровича – это чувствовалось по колючести взгляда, которую не могли скрыть даже тёмные очки. Приглядываясь к Доронину, Эраст Петрович по всегдашнему обыкновению выстроил дедуктивно-аналитическую проекцию. Возраст – сорок семь, сорок восемь. Женат, но бездетен. Умен, желчного склада, склонён к насмешливости, отличный профессионал. Что ещё? Имеет вредные привычки. Круги под глазами и жёлтый оттенок кожи свидетельствуют о нездоровой печени. А Йокогама молодому чиновнику по первому впечатлению и правда не понравилась. Он надеялся увидеть картинку с лаковой шкатулки: многоярусные пагоды, чайные домики, снующие по воде джонки с перепончатыми парусами, а тут обычная европейская набережная. Не Япония, а какая-то Ялта. Стоило ли ради этого огибать половину земного шара? Первым делом Фандорин избавился от дурацкого шлема – самым простым способом. Сначала снял, будто жарко сделалось. А потом, поднимаясь по лестнице к набережной, незаметно положил изобретение колонизаторов на ступеньку, да и оставил там – кому надо, пусть забирает. Омурасаки не пожелала расставаться с титулярным советником. Покинув шлем, заполоскала крылышками над широким плечом молодого человека, но так и не села – заметила посадочную площадку поинтересней: на плече у рикши пестрела, посверкивая капельками пота, красно-сине-зелёная татуировка в виде дракона. Легкокрылая путешественница коснулась ножками бицепса и успела уловить нехитрую бронзово-коричневую мысль туземца («Каюй! Щекотно! (яп.)»), после чего её коротенькая жизнь завершилась. Рикша не глядя шлёпнул по плечу ладонью, и от прелестницы остался лишь пыльный серо-голубой комочек. Не беречь красы
И не бояться смерти:
Бабочки полет.

Старая курума

– Господин титулярный советник, я ожидал вас с пароходом «Волга» неделю назад, первого мая, – сказал консул, останавливаясь у красной лакированной одноколки, явно знававшей лучшие времена. – По какой причине изволили задержаться? Вопрос, хоть и произнесённый строгим тоном, но в сущности простой и естественный, отчего-то смутил Эраста Петровича. Молодой человек кашлянул, переменился в лице: – Виноват. Когда пересаживался с корабля на корабль, п-простудился… – Это в Калькутте-то? На сорокаградусной жаре? – То есть, нет, не простудился, а проспал… В общем, опоздал. Пришлось ждать следующего п-парохода… Фандорин вдруг покраснел, сделался почти такого же оттенка, что повозка. – Те-те-те! – с радостным удивлением воззрился на него Доронин, сдвигая очки на кончик носа. – Покраснел! Вот тебе и Печорин. Не умеем лгать. Это превосходно. Желчное лицо Всеволода Витальевича смягчилось, в тусклых, с красноватыми прожилками глазах блеснула искорка. – В формуляре не описка, нам и в самом деле всего двадцать два года, просто мы изображаем из себя романтического героя, – промурлыкал консул, чем ещё больше сконфузил собеседника. И совсем разойдясь, подмигнул: – Держу пари, какая-нибудь индусская красотка. Угадал? Фандорин нахмурился и отрезал: «Нет», но более не прибавил ни слова, так что осталось непонятным – то ли красотки не было, то ли была, но не индусская. Консул не стал продолжать нескромный допрос. От его прежней неприязненности не осталось и следа. Он взял молодого человека за локоть и потянул к одноколке. – Садитесь, садитесь. Это самое распространённое в Японии транспортное средство. Называется курума. Эраст Петрович удивился, отчего это в коляску не запряжена лошадь. В голове на миг возникла фантастическая картина: чудо-повозка, несущаяся по улице сама по себе, с оглоблями, выставленными вперёд наподобие алых щупальцев. Курума с видимым удовольствием приняла молодого человека, покачав его на потёртом, но мягком сиденье. Доронина же встретила негостеприимно – вонзила сломанную пружину в его и без того тощую ягодицу. Консул поёрзал, устраиваясь поудобнее, проворчал: – Скверная душа у этой колесницы. – Что? – В Японии у каждой твари и даже у каждого предмета имеется собственная душа. Во всяком случае, так веруют японцы. По-научному это называется «анимизм»… Ага, вот и наши лошадки. Трое туземцев, весь гардероб которых состоял из обтягивающих панталон и скрученных жгутом полотенец на голове, дружно взялись за скобу, крикнули «хэй-хэй-тя!» и загрохотали по мостовой деревянными шлёпанцами. – «Вот мчится тройка удалая по Волге-матушке реке», – приятным тенорком пропел Всеволод Витальевич и засмеялся. Фандорин же приподнялся, держась рукой за бортик, и воскликнул: – Господин консул! Как можно ехать на живых людях! Это… это варварство! Не удержал равновесия, упал обратно на подушку. – Привыкайте, – усмехнулся Доронин. – Иначе придётся передвигаться пешком. Извозчиков здесь почти нет. А эти молодцы называются дзинрикися, или, как произносят европейцы, «рикши». – Но почему не использовать для упряжки лошадей? – Лошадей в Японии мало, и они дороги, а людей много, и они дёшевы. Рикша – профессия из новых, лет десять назад про неё здесь не слыхивали. Колёсный транспорт считается тут европейским новшеством. Этакий бедолага пробегает за день вёрст шестьдесят. Зато плата по местным понятиям очень хорошая. Если повезёт, можно пол-иены заработать, это по-нашему рублишко. Правда, долго рикши не живут – надрываются. Годика три-четыре, и к Будде в гости. – Это чудовищно! – передёрнулся Фандорин, давая себе зарок никогда больше не пользоваться этим постыдным средством передвижения. – Так дёшево ценить свою жизнь! – К этому вам придётся привыкнуть. В Японии жизнь стоит копейку – и чужая, и своя собственная. А что им, басурманам, мелочиться? У них ведь Страшного Суда не предусмотрено, лишь долгий цикл перерождений. Сегодня, то бишь в нынешней жизни, тащишь на себе тележку, но если будешь тащить её честно, то завтра в куруме повезут уже тебя. Консул засмеялся, но как-то двусмысленно, молодому чиновнику в этом смехе послышалось не издевательство над туземными верованиями, а, пожалуй, нечто вроде зависти. – Изволите ли видеть, город Йокогама состоит из трех частей, – стал объяснять Доронин, показывая тростью. – Вон там, где скученные крыши, Туземный город. Здесь, посередине, собственно Сеттльмент: банки, магазины, учреждения. А слева, за рекой – Блафф. Этакий кусочек доброй старой Англии. Все кто посостоятельней селятся там, подальше от порта. Вообще же в Йокогаме можно существовать вполне цивилизованно, по-европейски. Имеется несколько клубов: гребной, крикетный, теннисный, скаковой, даже гастрономический. Кстати говоря, недавно открылся и атлетический. Полагаю, вам там будут рады. При этих словах он оглянулся назад. Следом за красной «тройкой» тянулся целый караван повозок с фандорийским багажом. Тащили их такие же желтокожие кентавры, какую по двое, какую в одиночку. Замыкала кавалькаду тележка, нагруженная атлетическими снарядами: там были и чугунные гири, и боксёрская груша, и связка эспандеров, а сверху сверкал полированной сталью уже поминавшийся велосипед – патентованный американский «Royal Crescent Tricycle». – Все иностранцы кроме посольских сотрудников стараются жить не в столице, а у нас, – хвастался йокогамский старожил. – Тем более что до центра Токио по железной дороге всего час езды. – Здесь и железная дорога есть? – уныло спросил Эраст Петрович, лишаясь последних надежд на восточную экзотику. – Преотличная! – с энтузиазмом воскликнул Доронин. – Современный йокогамец теперь живёт так: по телеграфу заказывает билеты в театр, садится в поезд и через час с четвертью уже смотрит спектакль Кабуки! – Хорошо хоть К-Кабуки, а не оперетку… – Новоиспечённый вице-консул мрачно разглядывал набережную. – Послушайте, а где японки в кимоно, с веерами и зонтами? Я не вижу ни одной. – С веерами? – усмехнулся Всеволод Витальевич. – Сидят по чайным домам. – Это такие туземные кафе? Там пьют японский чай? – Можно, конечно, и чаю попить. Заодно. Но ходят туда за другой надобностью. – Доронин изобразил пальцами циничную манипуляцию, которой можно было ожидать от прыщавого гимназиста, но никак не от консула Российской империи – Эраст Петрович от неожиданности даже сморгнул. – Желаете наведаться? Сам-то я от подобных чаепитий воздерживаюсь, но могу порекомендовать лучшее из заведений – называется «Девятый номер». Господа моряки им чрезвычайно довольны. – Нет-нет, – заявил Фандорин. – Я п-принципи-альный противник продажной любви, а публичные дома почитаю оскорблением как для женского пола, так и для мужского. Всеволод Витальевич с улыбкой покосился на вторично покрасневшего спутника, но от комментариев воздержался. Эраст Петрович поскорее сменил тему: – А самураи с двумя мечами? Где они? Я столько о них читал! – Мы едем по территории Сеттльмента. Из японцев здесь дозволяется жить только приказчикам да прислуге. Но самураев с двумя мечами вы теперь нигде не увидите. С позапрошлого года носить холодное оружие запрещено императорским указом. – Какая жалость! – О да, – осклабился Доронин. – Вы много потеряли. Это было незабываемое ощущение – пугливо коситься на каждого ублюдка с двумя саблями за поясом. То ли мимо пройдёт, то ли развернётся, да и рубанёт наотмашь. У меня до сих пор привычка – когда иду по японским кварталам, всё назад оглядываюсь. Я, знаете ли, приехал в Японию во времена, когда здесь считалось патриотичным резать гайдзинов. – Кто это? – Мы с вами. Гайдзин значит «иностранец». Ещё нас тут называют акахигэ – «красноволосые», кэтодзин, то есть «волосатые», и сару, сиречь «обезьяны». А пойдёте гулять в Туземный город, детишки будут вас дразнить, делая вот так. – Консул снял очки, оттянул пальцами веки кверху и книзу. – Это значит «круглоглазый», считается очень обидно. Ничего, зато больше не режут почём зря. Спасибо микадо, разоружил своих головорезов. – А я читал, что меч у самурая – предмет б-благоговейного поклонения, как шпага у европейского дворянина, – вздохнул Эраст Петрович, на которого разочарования сыпались одно за другим. – Неужели японские рыцари так легко отказались от старинного обычая? – Очень даже не легко. Весь прошлый год бунтовали, до гражданской войны дошло, но с господином Окубо шутки плохи. Самых буйных истребил, прочие присмирели. – Окубо – это министр внутренних дел, – кивнул Фандорин, демонстрируя некоторую осведомлённость в туземной политике. – Французские газеты называют его Первым консулом, японским Бонапартом. – Сходство есть. Десять лет назад в Японии произошёл государственный переворот… – Знаю. Реставрация Мэйдзи, восстановление императорской власти, – поспешил вставить титулярный советник, не желая, чтобы начальник считал его полным невеждой. – Самураи южных княжеств свергли власть сёгунов и объявили правителем микадо. Я читал. – Южные княжества – Сацума и Тёсю – это вроде французской Корсики. Нашлись и корсиканские поручики, целых трое: Окубо, Сайго и Кидо. Его императорскому величеству они презентовали почёт и обожание подданных, а власть, как и положено, забрали себе. Но триумвираты, особенно если в них целых три Бонапарта, штука непрочная. Кидо год назад умер, Сайго поссорился с правительством, поднял мятеж, но был разгромлен и по японскому обыкновению сделал харакири. Так что министр Окубо теперь остался единственным петухом в здешнем курятнике… Правильно делаете, что записываете, – одобрительно заметил консул, видя, что Фандорин строчит карандашом в кожаной тетрадочке. – Чем скорее вы вникнете во все тонкости здешней политики, тем лучше. Кстати говоря, вам нынче же представится случай посмотреть на великого Окубо. В четыре часа состоится торжественное открытие Дома для перевоспитания падших девиц. Это совершенно новая для Японии идея – прежде тут никому не приходило в голову перевоспитывать куртизанок. Средства на это святое начинание выделил не какой-нибудь миссионерский клуб, а благотворитель-японец, столп общества, некий Дон Цурумаки. Соберётся creme de creme йокогамского бомонда. Ожидают и самого Корсиканца. На торжественную церемонию он пожалует вряд ли, а вот на вечерний Холостяцкий бал – почти наверняка. Мероприятие это абсолютно неофициальное и с перевоспитанием блудниц никак не связанное, совсем напротив. Скучать не будете. «Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал». Доронин снова, как давеча, подмигнул, однако холостяцкие радости титулярного советника не привлекали. – Посмотрю на господина Окубо как-нибудь в другой раз… Я несколько утомлён путешествием и предпочёл бы отдохнуть. Так что, если п-позволите… – Не позволю, – с напускной строгостью оборвал его консул. – На бал – непременно. Рассматривайте это как первое служебное поручение. Увидите там много влиятельных людей. Будет и наш морской агент Бухарцев, второй человек в посольстве. А пожалуй, что и первый, – со значительным видом присовокупил Всеволод Витальевич. – Познакомитесь с ним, а завтра повезу вас представляться его превосходительству… Однако вот и консульство. Томарэ!^[1] – крикнул он рикшам. – Запомните адрес, голубчик: набережная Банд, дом 6. Эраст Петрович увидел каменный дом в виде буквы "П", повёрнутой ножками к улице. – В левом флигеле моя квартира, в правом ваша, а вон там, посередине, присутствие, – показал Доронин за ограду – в глубине двора виднелось парадное крыльцо, увенчанное российским флагом. – Где служим, там и живём. Дипломаты спустились на тротуар, причём Эраста Петровича курума любовно качнула на прощанье, консула же брюзгливо зацепила кончиком пружины за брюки. Всё ноет, клянёт
Злые ухабы пути
Моя курума.

Глаза героя