Eraste Petrovitch Fandorine 5 глава

Серебряная туфелька

Куртизанка что-то со смехом сказала ему, и «новый японец» распрямился. Фандорин увидел румяную физиономию, почти до самых глаз заросшую густой чёрной бородой, чрезвычайно живые глаза, сочный рот. Дон Цурумаки оскалил замечательно крепкие зубы и дружески хлопнул Булкокса по плечу. Доронин был прав: в манерах и облике хозяина не было почти ничего японского – разве что разрез глаз да небольшой рост. В короткопалой руке дымилась толстенная сигара, большой живот был обтянут алым шёлковым жилетом, в галстуке мерцала огромная чёрная жемчужина. – О-о, мой русский друг! – зычно вскричал Дон. – Добро пожаловать в берлогу старого холостяка! Несравненная Обаяси-сан, ёку ирассяимасита!^[10] А это, должно быть, тот самый помощник, которого вы ждали с таким нетерпением. Каков молодец! Боюсь, мои девки из-за него раздумают перевоспитываться! Горячая лапа сильно стиснула руку титулярного советника, и на этом представление было окончено. Цурумаки с радостным воплем кинулся обниматься с каким-то американским капитаном. Интересный субъект, подумал Эраст Петрович, оглядываясь. Настоящая динамоэлектрическая машина. В зале играл оркестр, искупая сомнительное качество исполнения грохотом и бравурностью. – Наша добровольная пожарная команда, – прокомментировал Всеволод Витальевич. – Музыканты из них неважные, но других в городе нет. Гости весело болтали, стоя кучками, прогуливались по открытой террасе, угощались у длинных столов, Фандорина удивило количество мясных закусок – всевозможных ветчин, колбас, ростбифов, перепёлок, окороков. Доронин объяснил: – Японцы до недавнего времени были вегетарианцами. Мясоедение считается у них признаком просвещённости и прогресса, как у наших аристократов питьё кумыса и жевание пророщенного зёрна. Большинство гостей-мужчин составляли европейцы и американцы, но среди женщин преобладали японки. Некоторые, как Обаяси, были в кимоно, прочие, подобно О-Юми, нарядились по-западному. Целый цветник красоток собрался вокруг тощего, вертлявого господина, демонстрировавшего им какие-то картинки. Это был японец, но разодетый почище любого денди с лондонской Бонд-стрит: жилет с искрой, сверкающий бриллиантином пробор, фиалка в петлице. – Князь Онокодзи, – шепнул Фандорину консул. – Здешний законодатель мод. Тоже, в своём роде, продукт прогресса. Раньше в Японии этаких князей не бывало. – А это, сударыни, мадрасский чепец от Боннара, – донёсся жеманный голос князя, умудрявшегося, говоря на английском, ещё и грассировать на парижский манер. – Новейшая коллекция. Обратите внимание на оборки и особенно на бант. Вроде бы простенько, но сколько элегантности! Всеволод Витальевич покачал головой: – И это отпрыск владетельных даймё! Его отцу принадлежала вся соседняя провинция. Но теперь удельные княжества упразднены, бывшие даймё превратились в государственных пенсионеров. Некоторые, вроде этого хлыща, вошли во вкус своего нового статуса. Никаких забот, не нужно содержать свору самураев, живи себе поживай, срывая цветы наслаждений. Онокодзи, правда, в два счета прожился, но его подкармливает щедрый Туча-сан – в благодарность за покровительство, которое нашему разбойнику оказывал папаша князя. Эраст Петрович отошёл в сторонку, чтобы записать в блокнот полезные сведения о прогрессивном мясоедении и пенсионерах-даймё. Заодно попробовал набросать профиль О-Юми: изгиб шеи, нос с плавной горбинкой, быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. Получилось непохоже – чего-то недоставало. – А вот и тот, кто нам нужен, – поманил его консул. В углу, у колонны, разговаривали двое: уже знакомый Фандорину достопочтенный Булкокс и какой-то господин, судя по моноклю и сухопарости, тоже англичанин. Беседа, кажется, была не из приятельских – Булкокс неприязненно усмехался, его собеседник кривил тонкие губы. Дамы с горностаем рядом с ними не было. – Это капитан Бухарцев, – сказал Всеволод Витальевич, ведя помощника через зал. – Пикируется с британским супостатом. Эраст Петрович пригляделся к морскому агенту повнимательней, но так и не обнаружил в этом джентльмене никаких признаков русскости. Представители двух враждующих империй походили друг на друга, как родные братья. Если уж выбирать, то за славянина скорей можно было принять Булкокса с его буйной шевелюрой и открытой, энергичной физиономией. Разговора вчетвером не вышло. Сухо кивнув Фандорину, с которым его познакомил консул, англичанин сослался на то, что его ожидает дама, и отошёл, предоставив русских обществу друг друга. Рукопожатие капитан-лейтенанта Фандорину не понравилось – что за манера подавать одни кончики пальцев? Мстислав Николаевич (так звали агента) явно желал сразу установить дистанцию и продемонстрировать, кто здесь главный. – Гнусный англичашка, – процедил Бухарцев, провожая Булкокса прищуренным взглядом. – Как он смеет! «Вам не следует забывать, что Россия уже двадцать лет как перестала быть великой державой!» Каково? Я ему: «Мы только что победили Оттоманскую империю, а вы никак не можете справиться с жалкими афганцами». – Хорошо срезали, – одобрил Всеволод Витальевич. – А он на это что? – Вздумал меня поучать. «Вы цивилизованный человек. Неужто не ясно, что мир только выиграет, если научится жить по-британски?». Это суждение заставило Фандорина задуматься. А что если англичанин прав? Коли уж выбирать, как существовать миру – по-британски или по-русски… Но на этом месте Эраст Петрович сам себя одёрнул. Во-первых, за непатриотичность, а во-вторых, за некорректную постановку вопроса. Сначала нужно решить, хорошо ли будет, если весь мир станет жить по какому-то единому образцу, пускай даже самому расчудесному? Он размышлял над этой непростой проблемой, в то же время слушая, как Доронин вполголоса рассказывает агенту о зловещих пассажирах капитана Благолепова. – Бред, – морщился Бухарцев, однако, немного поразмыслив, оживился. – А впрочем, пускай. По крайней мере продемонстрируем министру, насколько Россия озабочена его безопасностью. Пусть помнит, что настоящие его друзья мы, а не англичане. В это время хозяин дома, видный издалека благодаря своей замечательной феске, бросился к дверям, где начиналась какая-то суета: одни гости подались вперёд, другие, наоборот, почтительно попятились, и в зал медленно вошёл японец в скромном сером сюртуке. Остановился на пороге, поприветствовал собравшихся изящным поклоном. Его умное, узкое лицо в обрамлении усов и подусников, осветилось приятной улыбкой. – А вот и наш Бонапарт, лёгок на помине, – сказал Фандорину консул. – Давайте-ка подберёмся поближе. За спиной министра толпилась свита, в отличие от великого человека, разряженная в пышные мундиры. Эраст Петрович подумал, что Окубо, пожалуй, и в самом деле подражает Корсиканцу. Тот тоже любил окружить себя златоперыми павлинами, а сам ходил в сером сюртуке и потёртой треуголке. Таков высший шик подлинной, уверенной в себе власти. – Ну, здравствуй, старый бандит. Здравствуй, Дантон косоглазый. – Министр с весёлым смехом пожал хозяину руку. – И вы здравствуйте, ваше не менее косоглазое превосходительство, – в тон ему ответил Цурумаки. Эраст Петрович был несколько ошарашен и эпитетом, и фамильярностью. Он невольно оглянулся на консула. Тот, шевеля краешком рта, прошептал: – Они старые соратники, ещё по революции. Что же до «косоглазых», то это театр для европейцев, недаром они говорят по-английски. – А почему «Дантон»? – спросил Фандорин. Но отвечать Доронину не пришлось – это сделал за него сам Цурумаки. – Смотрите, ваше превосходительство, если будете так крепко цепляться за власть, найдутся на вас и Дантоны, и Робеспьеры. Все цивилизованные страны имеют конституцию, парламент, а у нас, в Японии? Абсолютная монархия – тормоз прогресса, вы не можете этого не понимать! Дон хоть и улыбался, но видно было, что в его словах шутлив один лишь тон. – Рано ещё вам, азиатам, парламент, – не поддержал серьёзного разговора министр. – Просветитесь сначала, а там посмотрим. – Теперь понимаете, почему России так нравится Окубо? – не удержался от крамольной иронии Всеволод Витальевич, однако сказано было осторожно, Фандорину на ухо. Не слышавший вольнодумной реплики Бухарцев деловито произнёс: – Сейчас мы к министру не пробьёмся. Но ничего, я вижу того, кто нам нужен. – Он показал на военного, державшегося немного в стороне от остальных свитских. – Это вице-интендант полиции господин Кинсукэ Суга. Хоть он и «вице», все знают, что именно Суга является истинным начальником имперской полиции. Его начальник – фигура декоративная, из киотоских аристократов. Мстислав Николаевич протиснулся через публику, подал полицейскому знак, и минуту спустя все четверо уже были на отдалении от толпы, в покойном углу. Быстро покончив со светскими условностями, капитан-лейтенант перешёл к делу. Человек он все же был толковый – изложил суть ясно, коротко и притом исчерпывающим образом. Суга слушал, сдвинув густые брови. Пару раз потрогал подкрученные усы, нервно провёл ладонью по ёжику колючих полуседых волос. Эраст Петрович ещё не научился определять возраст туземцев, однако на вид вице-интенданту был лет сорок пять. Титулярный советник вперёд не лез, стоял позади агента и консула, однако полицейский генерал обратился именно к нему: – Господин вице-консул, вы не перепутали? Катер ночью плыл именно в Сусаки, а не к какому-нибудь другому причалу? – При всем желании спутать я не смог бы. Я ведь совсем не знаю Токио, ещё не успел там побывать. – Благодарю вас, вы добыли очень важные сведения. – Суга по-прежнему обращался непосредственно к Фандорину, отчего по лицу капитан-лейтенанта пробежала недовольная гримаса. – Знайте же, господа, что в Сусаки пришвартован пароход «Касуга-мару» – первый современный корабль, построенный нами без иностранной помощи. Вчера ночью его превосходительство был там – на банкете по поводу спуска парохода на воду. Сацумцы откуда-то узнали про это и наверняка хотели подстеречь господина министра на обратном пути. Всем известно, что его превосходительство в любое время суток перемещается без охраны. Если бы офицеры корабля, подвыпив, не придумали распрячь лошадей и докатить карету на руках, злоумышленники непременно выполнили бы свой преступный план… Вы говорите, что они заказали катер на сегодня к исходу ночи? – Так т-точно. – Значит, они знают, что и сегодня его превосходительство вернётся отсюда лишь под утро. Они запросто могут высадиться у какого-нибудь причала в Симбаси или Цукидзи, прокрасться ночными улицами и устроить засаду у резиденции министра в Касумигасэки. Господа, вы оказываете нашей стране поистине неоценимую услугу! Идёмте, я отведу вас к его превосходительству. Пошептав на ухо министру, Суга увёл его из кружка почтительных собеседников к русским дипломатам. – Завтра об этом напишут все местные газеты, – самодовольно улыбнулся Бухарцев. – Может даже в «Таймс» попасть, хоть, конечно, и не на первую полосу. «The Strong Man of Japan Conspires With Russians»^[11]. Сцена с докладом повторилась в третий раз, но только теперь на японском. Эраст Петрович уловил немало знакомых слов: «Фандорин», «Росиа», «катана», «Сусаки», «Касуга-мару», а без конца повторяемое «сацумадзин» наверняка означало «сацумцы». Вице-интендант полиции говорил напористо и часто кланялся, но не угодливо, а словно подталкивая фразы плечами. На усталом лице министра появилось выражение досады. Он резко ответил что-то. Суга снова закланялся, ещё напористей. – Что там? – вполголоса спросил Бухарцев, очевидно, не знающий японского. – Не соглашается на охрану, а Суга настаивает, – тихо перевёл Доронин и, кашлянув, заговорил по-английски. – Ваше превосходительство, осмелюсь заметить, вы ведёте себя по-ребячески. В конце концов, дело ведь даже не в вашей жизни, а в будущем страны, которую его величество император вверил вашему управлению. И потом, охрана – мера временная. Я уверен, что ваша полиция постарается скорее найти заговорщиков. А я как консул, со своей стороны, создам следственную группу в Йокогаме – нет-нет, разумеется, не в связи с предполагаемым покушением на ваше превосходительство (это было бы вмешательством во внутрияпонские дела), а в связи с подозрительными обстоятельствами кончины российского подданного. – А я придам в помощь консульской группе самого толкового из своих людей, который обеспечит вам содействие японских властей, – тоже по-английски подхватил Суга. – Клянусь, ваше превосходительство, полицейская охрана будет докучать вам недолго. Злодеи будут схвачены в считанные дни. – Хорошо, – нехотя согласился Окубо. – Три дня я потерплю. – Трех дней может не хватить, – заявил вдруг Фандорин из-за спин государственных людей. – Неделя. Бухарцев в ужасе оглянулся на нарушителя этикета, Суга с Дорониным тоже замерли, очевидно боясь, что министр взорвётся и пошлёт их к черту вместе с охраной. Но Окубо внимательно посмотрел на Эраста Петровича и сказал: – Вы – тот человек, кому поручено возглавить следствие? Хорошо, даю вам неделю. Но ни одного дня больше. Я не могу допустить, чтобы какие-то сумасброды стесняли свободу моих передвижений. А теперь, господа, прошу извинить – мне нужно побеседовать с британским консулом. Он кивнул и удалился. – Это он нарочно, – с кислой миной произнёс Бухарцев по-русски. – Для восстановления баланса. Статьи в «Таймс» не будет. Но его заглушил Суга. – Мистер Фандорин, вы молодец! Я никогда бы не осмелился разговаривать с его превосходительством в таком тоне. Целая неделя – это замечательно! Значит, господин министр отлично понял всю серьёзность угрозы. Прежде он никогда не соглашался на телохранителей. Он верит в судьбу. Часто повторяет: «Если я ещё нужен моей стране, ничего со мною не случится. А если больше не нужен – туда мне и дорога». – Как мы организуем расследование, господин генерал? – деловито осведомился Бухарцев. – Кого из ваших помощников вы присоедините к консульской группе? Вице-интендант, однако, обратился не к морскому агенту, а к Фандорину: – Ваш начальник сказал, что вы прежде работали в полиции. Это очень хорошо. Я дам вам не чиновника из управления, а кого-нибудь из инспекторов – разумеется, говорящего по-английски и хорошо знающего Йокогаму. Но я должен вас предупредить: японская полиция мало похожа на другие полиции мира. Наши люди исполнительны, но у них мало инициативы – ведь все они в недавнем прошлом были самураями, а самурая с детства приучали не рассуждать, но повиноваться. Многие слишком придерживаются старых обычаев и никак не хотят привыкать к огнестрельному оружию. Стреляют из рук вон плохо. Но ничего, пусть мой материал плохо обработан, зато это чистое золото, притом высокой пробы! – Суга говорил быстро, энергично, помогая себе взмахами кулака. – Да, моим самураям пока далеко до британских констеблей и французских ажанов по части полицейской подготовки, но зато они не берут мзды, усердны и готовы учиться. Дайте срок, и мы создадим лучшую полицию в мире! И эта страстная речь, и сам вице-интендант Фандорину очень понравились. Вот если бы нашей полицией руководили такие энтузиасты, а не надутые господа из Департамента полиции, думал титулярный советник. Особенно же поразило его, что полицейские не берут взяток. Возможно ли это, или японский генерал витает в облаках? Обсуждению деталей будущего сотрудничества помешало нежданное происшествие. – И-и-и-и! – раздался вдруг многоголосый женский визг, и такой отчаянный, что собеседники в изумлении обернулись. Через зал нёсся Дон Цурумаки. – Сюрприз! – с хохотом орал Дон, показывая на портьеру, которой была закрыта одна из стен. Визг доносился именно оттуда. Дирижёр залихватски взмахнул палочкой, пожарные грянули разухабистый мотивчик, и занавес распахнулся, открыв шеренгу девиц в газовых юбках. Это были японки, но командовала ими рыжая долговязая француженка. – Mes poules, allez-op!^[12] – крикнула она, и шеренга, задрав юбки, дружно вскинула ноги кверху. – Канкан! – зашумели гости. – Настоящий канкан! Танцовщицы задирали ноги не так уж высоко, да и сами конечности, пожалуй, были коротковаты, но зрители всё равно пришли в совершённый восторг. Должно быть, в Японии знаменитый парижский аттракцион был в диковину – сюрприз явно удался. Эраст Петрович видел, как заворожённо уставилась на канкан Обаяси – вся порозовела, прикрыла рот ладонью. Прочие дамы тоже смотрели на сцену во все глаза. Титулярный советник поискал взглядом О-Юми. Она стояла со своим британцем, отмахивала бешеный такт веером и чуть поводила точёной головкой, жадно следя за движениями танцовщиц. Внезапно она проделала штуку, которую вряд ли кто-нибудь кроме Фандорина мог увидеть – все были слишком поглощены канканом. О-Юми приподняла подол и выбросила вверх ногу в шёлковом чулке – очень высоко, выше головы, куда там танцовщицам. Ножка была длинной и стройной, а движение настолько стремительным, что со ступни слетела серебряная туфелька. Исполнив посверкивающее сальто в воздухе, этот эфемерный предмет стал падать и был ловко подхвачен Булкоксом. Англичанин и его подруга засмеялись, потом «достопочтенный» опустился на колено, взял необутую ножку, чуть дольше необходимого придержал узкую щиколотку и водворил туфельку на место. Пронзённый острым, болезненным чувством, Эраст Петрович отвёл глаза в сторону. У настоящей
Красавицы туфельки,
И те летают.

Первый луч солнца

Глубокой ночью, на исходе всё того же бесконечно долгого дня, Эраст Петрович сидел в кабинете у начальника муниципальной полиции. Ждали третьего члена следственной группы, туземного инспектора. Пока же пили крепкий чёрный кофе и понемногу приглядывались друг к другу. Сержант Уолтер Локстон в не столь отдалённом прошлом служил блюстителем законности в каком-то скотоводческом городке на американском Диком Западе и сохранил все повадки этого нецивилизованного края. Он сидел, закинув ноги на стол, и раскачивался на стуле; форменное кепи было сдвинуто чуть не до кончика носа, на манер ковбойской шляпы, в углу рта торчала потухшая сигара, а на поясе у сержанта висело два здоровенных револьвера. Полицейский не умолкал ни на минуту, балагурил, всячески строил из себя рубаху-парня, но Фандорин всё больше укреплялся в мнении, что Локстон не так прост, как прикидывается. – Ну и карьера у меня, вы не поверите, – рассказывал он, немилосердно растягивая гласные. – Нормальные люди из сержантов выслуживаются в маршалы, а у меня всё шиворот-навыворот. В той дыре, где на пятьсот жителей было пять тысяч коров, а преступлением века стало похищение 65 долларов с местной почты, я назывался «маршал». Здесь же, в Йокогаме, где живёт почти десять тысяч человек, не считая чёртовой уймы косоглазых, я всего лишь сержант. При том что мой помощник – лейтенант. Ну не умора? Так уж тут заведено. Сержант, а? Домой письма пишу – вынужден врать, подписываюсь «капитан Локстон». Ведь по-правильному-то я должен быть капитан. С сержантом – это какие-то ваши европейские выдумки. Вот скажите, Расти, у вас в России сержанты есть? – Нет, – ответил Эраст Петрович, уже смирившийся с ужасным «Расти», возникшим, с одной стороны, из-за неспособности Локстона выговорить имя «Эраст», а с другой, из-за седины на висках титулярного советника ^[13]. Раздражало лишь упорство, с которым хозяин кабинета уклонялся от разговора по существу. – Сержантов у нас в полиции нет. Я спрашивал, Уолтер, что вам известно о з-заведении «Ракуэн»? Локстон вынул изо рта сигару, сплюнул в корзинку коричневую слюну. Посмотрел на русского своими водянистыми, слегка навыкате глазами и, кажется, понял, что этот так просто не отстанет. Скривив медно-красную рожу, нехотя сказал: – Понимаете, Расти, «Ракуэн» находится за рекой, а это уже не Сеттльмент. То есть, юридически-то территория наша, но белые там не живут, одни желтопузые. Поэтому мы туда обычно не суёмся. Бывает, что джапы прирежут друг дружку, это сколько угодно. Но до тех пор, пока они не трогают белых, я ничего. Вроде как молчаливый уговор такой. – Но в данном случае есть подозрение, что умерщвлён русский подданный, – напомнил Фандорин. – Вы говорили, – кивнул Локстон. – И знаете, что я вам на это скажу? Чушь и собачий бред. Если ваш мистер Б. откинулся оттого, что его кто-то спьяну задел пальчиком по шее, стало быть, старикашка был совсем доходяга. Какое это к бесу убийство? Вот я вам расскажу, что такое настоящее убийство. Однажды у нас в Баффало-Крике… – А если Благолепова все же убили? – перебил чиновник, уже выслушавший несколько душераздирающих рассказов из уголовной истории ковбойского городка. – Ну тогда… – Сержант свирепо сощурился. – Тогда косоглазые мне заплатят. Если это и вправду какие-то их гнусные азиатские штучки, они не обрадуются, что напакостили на моей территории. В позапрошлом году на мосту Огонбаси (а это, заметьте себе, уже за пределами Сеттльмента) зарубили французского офицерика. Сзади, по-подлому. Один психопат из бывших самураев, разозлился, что ихнему брату запретили сабли носить. Тут ведь у них чуть что, во всем белые виноваты. Так я поднял всех своих ребят и взял сукина сына – он не успел даже кровь с сабли отмыть. Как он упрашивал, чтоб я позволил ему брюхо вспороть! Даже плакал. Только хрен ему. Проволок его на верёвке по туземному кварталу, чтоб желтомордые полюбовались, а после вздёрнул на той же верёвке, безо всяких церемоний. Был, конечно, скандал с япошками. Они должны были судить психопата сами и, как у них тут положено, оттяпать ему башку. Как бы не так! Я за своих предпочитаю расплачиваться сам. И если я пойму, что ваш соотечественник сыграл в ящик не сам, а ему помог кто-то из джапов… – Локстон не договорил, лишь красноречиво двинул кулачищем по столу. – Вы знаете инспектора, который приставлен к нам от японской полиции? Этого г-господина зовут Гоэмон Асагава. Эраст Петрович нарочно отозвался о японце с подчёркнутой корректностью, давая понять, что лексикон сержанта ему не нравится. Кажется, американец понял намёк. – Знаю. Начальник участка на Тележной улице, это в Туземном городе. Из всех жёлто… Из всех японцев Гоу – самый толковый. Мы с ним уже пару раз работали, по смешанным делам, где накуролесили и белые, и косоры… Ну, в смысле туземцы. Он совсем молодой парень, ещё тридцати нет, а опытный. Лет пятнадцать в полиции служит. – Как это возможно? – удивился Фандорин. – Так он потомственный ёрики. – Кто? – Ёрики, вроде участкового копа. При сёгунах, прежних правителях, было заведено, что всякое ремесло и даже всякая должность передавалась от отца к сыну. К примеру, если твой папаша был водоносом, то и ты будешь всю жизнь бочки с водой возить. Если родитель был помощник начальника пожарной команды, то ты тоже станешь помощником начальника. От этого у них тут всё и развалилось – не было резона надрываться, всё равно выше папаши не прыгнешь. А Гоу из рода ёрики. Когда его отца грабитель зарезал, парнишке лет тринадцать было. Но порядок есть порядок: нацепил две сабли, взял в руки дубинку и начал служить. Он рассказывал, что первый год длинную саблю под мышкой носил – чтоб по земле не волочилась. – Но разве может м-мальчишка поддерживать порядок в целом околотке? – У них тут может, потому как япошки… японцы не столько на человека, сколько на должность смотрят. Опять же полицейских тут уважают – они ведь сплошь самураи. А ещё, Расти, учтите, что парней, которые родились в семье ёрики, сызмальства обучали всей полицейской науке: как вора догнать, как грабителя обезоружить и связать, а уж дубинкой они дерутся так, что нашим копам и не снилось. Я думаю, Гоу и в тринадцать лет много чего умел. Эраст Петрович слушал с огромным интересом. – А как у них устроена полиция теперь? – По английскому образцу. Безработных самураев теперь полным-полно, так что в добровольцах недостатка нет. Если вас интересуют подробности, спросите у самого Гоу – вон он идёт. Фандорин посмотрел в окно и увидел на освещённой площади высокого японца в чёрном мундире, белых панталонах, с саблей на боку. По-военному отмахивая правой рукой, он шагал по направлению к участку. – Видите, у него на поясе револьвер, – показал Локстон. – Это у туземцев редкость. Они предпочитают дубинкой или, в крайнем случае, мечом. Инспектор Асагава – немногословный, спокойный, с неподвижным лицом и быстрыми, должно быть, чрезвычайно приметливыми глазами – титулярному советнику понравился. Японец начал с того, что церемонно, но вполне решительно поставил шумного сержанта на место: – Я тоже рад снова вас видеть, мистер Локстон. Только, если вам нетрудно, называйте меня, пожалуйста, «Гоэмон», а не «Гоу», хотя мы, японцы, чувствуем себя комфортнее, когда нас именуют по фамилии. Спасибо, кофе пить не буду. О здоровье и прочем, с вашего позволения, давайте поговорим позже. Начальство известило меня, что я поступаю в распоряжение господина вице-консула. Какие будут указания, мистер Фандорин? Таким образом, беседа сразу же была направлена в деловое русло. Эраст Петрович кратко изложил задачу: – Джентльмены, мы должны найти трех сацумских самураев, которых минувшей ночью возил на катере российский подданный к-капитан Благолепов. Нужно проверить, причастны ли эти люди к его скоропостижной смерти. О политической подоплёке расследования Фандорин ничего говорить не стал. Асагава понял и, кажется, одобрил – во всяком случае, кивнул. – Ну, и как мы их найдём, как проверим? – спросил Локстон. – Эти люди наняли капитана, чтобы сегодня перед рассветом он снова отвёз их в Токио, даже заплатили з-задаток. Стало быть, первое наше действие будет такое: мы отправимся к месту швартовки катера и посмотрим, явятся сацумцы в назначенный час или нет. Если не явятся – значит, им известно, что капитан мёртв. Тогда подозрение в их причастности к его смерти укрепится. Это раз. – Что толку-то? – пожал плечами сержант. – Ну, укрепится. Где этих троих искать, вот в чем штука. – Дочь покойного рассказала мне, что большинство к-клиентов её отцу поставлял хозяин «Ракуэна». Полагаю, что и эти трое договаривались не с капитаном, а с владельцем катера. Полной уверенности в этом у меня нет, но не будем забывать, что подозрительный удар по шее был нанесён именно в стенах «Ракуэна». Отсюда следственное действие номер два: если сацумцы на причале не появятся, займёмся мистером Сэмуси. Пока Локстон жевал сигару, обдумывая слова Фандорина, японец уже поднялся. – По моему скромному суждению, ваш план очень хорош, – коротко сказал он. – Я возьму десять опытных полицейских. Окружим причал и будем ждать. – А я возьму шестерых ребят, всю ночную смену, – встал и сержант. Эраст Петрович подытожил: – Итак, если сацумцы приходят, подозрение в смерти капитана с них снимается. Мы передаём их японской полиции, пусть сама займётся выяснением их личности и намерений. Если сацумцы не приходят, следствие остаётся в компетенции консульства и м-муниципальной полиции… – И, будьте уверены, мы добудем сукиных сынов хоть из-под земли, – подхватил американец. – Прямо с причала отправимся к горбатому япошке и вытрясем из него душу. Всё-таки не удержался, вздрогнул на «япошку» Фандорин, хотел сделать невоздержанному на язык сержанту замечание, но оказалось, что инспектор Асагава и сам не намерен давать свою нацию в обиду. – У японцев, мистер Локстон, душа запрятана глубже, чем у белых. Её так просто не вытряхнешь, особенно у такого человека, как Сэмуси. Он, конечно, акунин, но отнюдь не слабак. – Кто-кто? – сдвинул брови Фандорин, услышав незнакомое слово. – Акунин – это как evil man или villain ^[14], – попробовал объяснить Асагава. – Но не совсем… Мне кажется, в английском языке нет точного перевода. Акунин – это злодей, но это не мелкий человек, это человек сильный. У него свои правила, которые он устанавливает для себя сам. Они не совпадают с предписаниями закона, но за свои правила акунин не пожалеет жизни, и потому он вызывает не только ненависть, но и уважение. – Такого слова нет и по-русски, – подумав, признал Фандорин. – Но п-продолжайте. – Сэмуси, безусловно, нарушает закон. Это жестокий и хитрый разбойник. Но он не из трусов – иначе не удержался бы на своём месте. Я давно до него добираюсь. Два раза арестовывал: за контрабанду и по подозрению в убийстве. Но Сэмуси – якудза новой породы. Он действует не так, как бандиты прежних времён. Главное же, у него есть высокие покровители… Асагава запнулся и умолк, словно поняв, что наговорил лишнего. Не хочет выносить сор из избы перед иностранцами, догадался Фандорин и решил оставить дальнейшие расспросы на будущее, когда сойдётся с инспектором ближе. – Вот что я вам скажу, парни, – скептически прищурился Локстон. – Ничего у нас не выйдет. Не докажем мы, что старого куряку пришили. Это пальцем-то? Так не бывает. – А бывает, чтобы от прикосновения, да ещё через целлулоидный воротничок, на шее оставался след ожога? – парировал Фандорин. – Ладно, спорить об этом рано. Отправляемся к причалу и ждём сацумцев. Не дождёмся – будем работать с хозяином «Ракуэна». Но господин Асагава прав – напролом тут действовать нельзя. Скажите, инспектор, у вас есть агенты в штатском… ну, я хочу сказать, не в мундирах, а в к-кимоно? Японец чуть улыбнулся. – Кимоно – это парадная одежда. Но я понял ваш вопрос, господин вице-консул. У меня есть очень хорошие агенты – и в японской одежде, и в европейских сюртуках. Мы установим за Сэмуси негласное наблюдение. – А я со слов моего слуги составлю подробный словесный п-портрет человека, который дотронулся до шеи Благолепова. Но не будем забегать вперёд. Может быть, сацумцы все-таки появятся? * * *