ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЯ ПОСЕЛКА АДЖИМУШКАЙ

(подготовка текста, предисловие и комментарии – О.И. Демиденко)

М.П. Радченко известен керчанам как свидетель и участник героической обороны Аджимушкайских каменоломен (18 мая – 31 октября 1942 г.). Это трагическое событие в жизни нашего города он пережил в юном возрасте, 15-летним подростком попав в Центральные Аджимушкайские каменоломни. Под землей ему довелось пройти те же испытания, которые выпали на долю взрослых людей, укрывшихся в каменоломнях, – газовые атаки и многотонные обвалы кровли, жажду и голод, смерть близких и последующее пленение…

М.П. Радченко родился 26 ноября 1927 г. в пос. Аджимушкай. До войны он успел окончить 6 классов общеобразовательной школы. Как и все мальчишки его возраста хорошо знал подземные выработки. Тогда еще, прогуливая в каменоломнях школьные уроки и играя в «войну», не подозревал, что спустя пару лет война под землей перестанет быть игрой.

В мае 1942 г. Михаил Петрович вместе с другими жителями поселка укрылся в Центральных Аджимушкайских каменоломнях, которые покинул 26 сентября 1942 г., всего за месяц до окончания обороны. После освобождения Керченского полуострова в 1944 г. был призван в Действующую армию, в 90-ю отдельную армейскую роту ВНОС 28-й, 4-й танковой, 65-й армий. В мирное время работал по специальности электриком, был заместителем председателя сельского совета, работал в подземном Музее истории обороны Аджимушкайских каменоломен экскурсоводом-совместителем, горным техником.

С конца 1960-х гг. Михаил Петрович активно способствовал популяризации темы героической обороны Аджимушкайских каменоломен. В начале 1970-х гг. участвовал в поисковых экспедициях. В числе первых, оставшихся в живых участников событий оставил свои воспоминания в архиве Керченского музея [НА ВКИКМЗ, оп. 4, ед.хр. 284]. М.П. Радченко неоднократно делился своими воспоминаниями со многими исследователями подземной эпопеи. По мнению военного историка В.В. Абрамова «воспоминания Радченко М.П. отличаются свежестью, знанием многих деталей жизни в каменоломнях » [Абрамов, 2006, с. 226]. Наиболее полная версия этих воспоминаний впервые была опубликована в 2012 г. в специализированном сборнике интервью ветеранов Великой Отечественной войны «Говорят погибшие герои» [Радченко, 2012, с. 8-16].

В последние десятилетия, вплоть до своей смерти М.П. Радченко был фигурой, весьма заметной в общественной жизни Керчи. Вряд ли можно вспомнить хоть одну памятную дату или мероприятие, участником которых он бы не был. Коренастый, неторопливый, неизменно носящий темные очки, а в последние годы и перчатку на правой руке, он стал непременным участником встреч, митингов, заседаний, членом разнообразных президиумов и комиссий. Обращали на себя внимание и орденские планки, носимые им по будням, и уж тем более многочисленные знаки, медали и ордена на «парадном» пиджаке. Этот образ ветерана, достойно прошедшего через множество военных испытаний, стал для большинства керчан своеобразным символом уже почти ушедшего поколения, а для тех, кто знал о его участии в обороне каменоломен, и символом Аджимушкая. И это притом, что боевой путь Михаила Петровича был очень коротким, а боевых наград в его послужном списке не было вообще. Свой первый орден – Отечественной войны I ст. – он получил в апреле 1985 г., когда в связи с очередным юбилеем Победы правительство решило именно так отметить заслуги всех принимавших участие в боях.

Впрочем, этот орден оказался лишь «первой ласточкой», и после довольно продолжительного периода нахождения «в тени» наградной список М.П. Радченко стал постоянно пополняться. Правда, уже совсем в другой стране и другими наградами – наибольшее количество своих знаков отличия М.П. Радченко получил в конце 1990-х – начале 2000-х, будучи, как и все жители Крыма, гражданином Украины. Вряд ли стоит объяснять это политической конъюнктурой или принципиально другим, чем во времена СССР, отношением украинского государства к ветеранам, а уж тем более запоздалым признанием свершенных в годы войны подвигов. Просто политика была такая. А М.П. Радченко по какой-то причине оказался одной из наиболее заметных фигур среди ветеранской общественности Керчи. Факт удивительный, особенно учитывая то, что в городе проживало немало участников войны, чей боевой путь был гораздо более ярким, а подвиги (судя по боевым наградам Великой Отечественной) – более убедительными. И, тем не менее, этому есть объяснение.

Михаил Петрович «сделал себя» сам. Сотрудники музея, работавшие в Аджимушкае в 1970-х-1990-х гг. вспоминают об удивительно сочетавшихся в нем внешней, порой даже показной, скромности с непомерным честолюбием. Причем, та или иная составляющая заметно преобладала в зависимости от места, обстоятельств и аудитории. На традиционных ежегодных встречах аджимушкайцев М.П. Радченко всегда держался в стороне, на заднем плане, практически не участвуя в общих разговорах и не привлекая к себе внимания. Так было даже в последние встречи в первой половине 1990-х гг. Совсем иначе он вел себя, например, во время экскурсий в подземном музее, работая там какое-то время экскурсоводом-совместителем. Тогда в заключение каждой экскурсии он неизменно обращался к посетителям, сообщая им о том, что главным героем рассказа является сам, дожидаясь слов благодарности и аплодисментов. Постепенно преувеличенное представление о своей роли в борьбе подземного гарнизона с оккупантами приобретало у М.П. Радченко все более ярко выраженный характер. Особенно заметно это стало тогда, когда в силу объективных причин участники обороны перестали приезжать в Керчь – многие из них ушли из жизни, другие, растеряв здоровье на фронтах и в немецком плену, уже не в состоянии были предпринимать столь далекие и тяжелые из-за волнений и переживаний поездки. Именно тогда М.П. Радченко уже абсолютно уверенно принял на себя миссию говорить от имени всех аджимушкайцев и постепенно в глазах многих, не знавших в деталях его биографию, превратился из «сына полка» в полноценного бойца, а чуть позже чуть ли не в человека, к советам которого прислушивалось командование подземного гарнизона.

Видимо, этим объяснялось весьма неоднозначное отношение к ветерану многих его односельчан – ведь тысячи мирных жителей, в том числе и жителей пос. Аджимушкай, какое-то время укрывались в каменоломнях, кто-то находился там достаточно долго, чьи-то родственники там и погибли, но никто больше не брал на себя смелость причислять себя к воинам-аджимушкайцам.

Довольно скептически относились к личности М.П. Радченко и его свидетельствам исследователи истории обороны каменоломен и, прежде всего, С.М. Щербак. Отголоски этого отношения, естественно, вызывавшего ответную реакцию, мы видим и в публикуемых ниже воспоминаниях. В целом же, несмотря часто сквозившее в рассказах Михаила Петровича явное желание приукрасить действительность, поставив себя в центр описываемых событий, его воспоминания являются интересным источником и по истории каменоломен, и по истории самого пос. Аджимушкай.

Публикуемые нами воспоминания М.П. Радченко были записаны 3 февраля 2003 г. в ходе беседы, целью которой было уточнение ряда вопросов, касающихся действий подземных гарнизонов (отдельных эпизодов, мест дислокации под землей различных служб и подразделений и т.п.), а также сопоставление отдельных фактов, сообщенных М.П. Радченко, с данными, полученными в ходе работ экспедиций «Аджимушкай», и воспоминаниями других участников. Не маловажным для нас было выявление сведений, связанных с другими историческими событиями (имевшими отношение к подземным выработкам, или происходившими в Аджимушкае), местных топонимов, легенд, а также судеб жителей поселка. Поэтому беседа с М.П. Радченко, построенная в виде интервью, носит прерывистый характер, временами не последовательна, но изобилует различными деталями и бытовыми подробностями, представляющими значительный интерес для тех, кто углубленно изучает историю обороны Аджимушкайских каменоломен.

* * * * *

О семье и поселке

Мой отец, Петр Федорович Радченко, 1899 г.р., мать – Надежда Александровна, 1906 г.р., первый брат умер маленьким в 1923 г., я родился в 1927 г. Кроме меня были еще братья, Александр, 1931 г.р. и Валентин, 1938 г.р. Сначала Валентина хотели назвать в честь Валерия Чкалова после его гибели, но, когда собирались называть Валерием, наша соседка, тетка Маруська, успела раньше назвать так своего сына, родители решили не повторяться и поэтому брата назвали Валентином.

Мой дед проживал на Кубани, говорили, что дед моего отца бежал из-под крепостного права откуда-то из Молдавии. Дед приехал сюда и устроился здесь рыбаком, у нас и кличка была в деревне Чамбур. Означала она следующее: раньше по фамилиям почти не называли, только по кличкам. Дед, когда рыбалил, тянул волокуши, а лямки надевал на плечи как бурлак и тянул вдоль берега. От лямки шел длинный конец, а там бурбило, которое называлось чамбуркой. Когда тянешь волок, доходишь до конца, а потом откручиваешь, открутил до конца, рукой ударил – оно гудит и опять пошел. И деда хозяин побил чамбуркой. Потом говорили: а кто [такой]? А тот, кого побили чамбуркой. Отсюда и пошла наша кличка. Старые жители Аджимушкая и сейчас [Чамбуром] называют меня [но] редко, а вот Леньку Радченко чаще. Мой отец погиб [на войне], а вот дядька остался живой. У меня погиб еще один дядька и два брата.

Наша семья, после переезда с Кубани, сразу поселилась в поселке Аджимушкай. Мой дед потом бросил рыбалить и начал здесь резать камень. Отец тоже резал камень, но только лишь при своем отце. Жизнь отца такова; не успел подняться на ноги – революция. Отец пошел в партизаны сюда. [2] Затем, после разгрома партизан, его отправили в тюрьму, приговорили к расстрелу, но его освободила наша Красная армия. [3] Его сразу забрали к Буденному в конницу. Отец любил лошадей. Ушел и попал в Сальские степи, [4] где переболел цингой. В 32 года у отца не было ни одного зуба, все повыпадали. Дальше отец работал начальником движения в карьере, где били камень. Карьер начали разрабатывать еще до революции. В карьере камень не резали. [5] Как пришла советская власть, камень резали в Центральных каменоломнях в «низовках» от обвала «Стабилизаторов». [6] Дальше на стенах стояков начинаются ступеньки, это дорезали «низовки». Там шел хороший для обработки камень. Его использовали для изготовления надгробных памятников. Когда убирали старое аджимушкайское кладбище, [7] там были памятники из этого камня. Из него делали могильные плиты, кресты, статуэтки. Все это обрабатывалось, а мастерам платили большие деньги за работу. Мастеров по художественному обрабатыванию камня в поселке не было.

До Великой Отечественной войны дом моего деда стоял там, где сейчас поставлены авиабомбы, [8] над каменоломнями. Я должен сказать, что этот поселок Аджимушкай сегодня весь послевоенный. Дома здесь стояли очень редко. Там, где [была] наша улица, стоял дом богатого, его раскулачили. По другую сторону дороги было всего пять домов. Весь Аджимушкай до войны находился с другой стороны дороги, над каменоломнями и напротив их. [9] И заселение проводилось там же. Первые поселенцы селились недалеко от колодцев. А камни разрабатывались очень давно. Бельгийцы (по приказу моего отца) покупали и вывозили камень. [10] Столбы-подставы около Греческих каменоломен [остались] не от взрывов, [11] они существовали еще до Великой Отечественной войны. Камень грузили на старой пристани.

Когда отец пришел из армии, мать жила на улице Куйбышева (ныне Макарова), [12] а потом на ул. Данченко (бывшая Горбульского). [13] Когда мои родители поженились, то на углу улицы Горбульского (где сейчас Оборонный переулок) был дом, в котором я родился.

Семью Медведевых знали все, не только мы. Таких семей было несколько. У меня есть пленка – запись рассказа Медведева. Когда он записывал свои воспоминания, я пошел к нему и переписал на пленку. [14]

О каменоломнях

Каменоломни я помню Греческие (Центральные Аджимушкайские каменоломни) [15], Кириковские. Последние назывались –[у] «Сладкого» колодца. Малые каменоломни – Жидовские, Еврейскими их никто не называл. Потом Печные, так как там находилась известковая печь, Быковские, Вергопольские. Были еще одни, не помню. [16] Ну а под Тремя Курганами [17] были Негреевские каменоломни. Все названия идут от хозяев. [18] В одном из журналов «Огонек» есть статья [о] Кириковских каменоломнях. Это было еще перед революцией. Когда Кириков набрал бригаду, они начали пилить камень и дошли до излома плиты. Возможно, при землетрясении пласт камня в этом месте раскололся и образовался излом. За ним пласт идет вниз, так как он осел, а часть пласта, где Центральные Аджимушкайские каменоломни, остался наверху. На месте секретного входа (под дорогой) [19] пошел не камень, а мусор, то есть земля, тырса и бут. Кирика доказал, что если пройти излом, то дальше пойдет камень хорошего качества (мне эту историю рассказал отец). А когда они прошли – так и оказалось. Так образовался «секретный» ход. Большая высота этого хода не потому что это делали специально во время обороны в 1942 г., и не потому что там выбирали хороший камень. Так получилось, что, когда резчики проходили излом, то потолок этого прохода остался, а на месте излома обвалился. Образовалась дыра. Резчики камня поставили там квадратные в сечении шпалы и укрепили таким образом потолок. А сверху это место засыпали. Дальше камень пилили вниз. Каменоломни, вход которых расположен на углу ул. Данченко и Краснопартизанской (выработка 1949 г.) очень красивые. Сейчас они засыпаны. Каменоломни тянутся достаточно далеко. А после войны в поселке проходила железная дорога на Булганак, там Кокский (коксохимический) завод [20] резал в этой выработке камень с 1946 г. по 1949 г. А проход в эту выработку прорезал Кирика со своей бригадой. Кирика прошел много. Мой дядька также резал камень. А вытягивали камень лебедками. После войны камень пилили не вручную, а мотором. [21] Камень вытягивали лебедкой с пологой шахты. [22]

«Главные штольни» в каменоломнях? Понятие «Главная штольня» появилось только во время войны. Их так называли потому, что они вели к штабу Крымского фронта; [23] где [находился] «Соленый» колодец была кухня, [24] и там был центральный вход, куда заезжали машины. Штольни были прямые, и можно было ехать аж до самого госпиталя. [25] Сейчас там [все] перебито завалами.

Что касается Больших и Малых каменоломен, я должен сказать, что Большие каменоломни названы в честь большого гарнизона, а Малые – в честь меньшего по численности гарнизона. На самом деле Малые каменоломни в три раза больше Больших. [26] Малые каменоломни местами трехъярусные. К третьему ярусу можно пройти от грибного хозяйства, [27] но там сейчас очень опасно из-за обвалов. Вообще обвалы были еще и до войны, но редко. Например, над Центральными каменоломнями проходила улица Тельмана, где проживало большое количество греков. Когда один грек резал камень и выносил, то провалился аж на третий ярус (в 1936-1937 гг.) Может и остался бы живой, но со второго яруса сорвалась плита и, падая, упала ему на голову, самого его прижав к стене. [28] То есть несчастные случаи были. Придавливало резчиков и блоками.

Кресты на стенах делали ребята. [29] В каменоломнях никто не шалил. В Греческих каменоломнях, там, где [сейчас показывают] госпиталь, выращивали грибы. [30] Госпиталь находился в тупиках, за музейной «Операционной» [31] и где С.М. Щербак [32] хотел посадить смотрителя. В гарнизоне операционная была с обратной стороны стояка, где пробито отверствие. Здесь, где сейчас [операционную] показывают туристам, был проход. Когда существовал гарнизон, там (в госпитале) не было ни одной каменной перегородки. Они были поставлены после войны, когда делали музей. На экскурсии [рассказывают], что делали [каменные] перегородки, [но] их нельзя было делать, потому, что при взрыве сжатый воздух разметал все. [33] А вот если вешали брезент, то он лишь поднимался и опускался. Огорожен был только склад. Склад Пирогова, [34] который находился за мемориалом с левой стороны, мы получили приказ: перенести – с западной части каменоломен в восточную, центральную. [35] И вот, когда я спускался, нес сахар, где [сейчас] лестница к могилам, [36] там был просто спуск. С левой стороны, когда спускаешься, мой товарищ, когда мы несли сахар при горелке – телефонном кабеле, упал. Стало темно. Потом я позвал ребят, и мы его похоронили [там, где он упал] с левой стороны. После войны, когда разбирали территорию музея, его нашли. Он был военный.

О могилах и захоронениях в каменоломнях

Там, где находится «нижняя» братская могила, [37] была яма, подготовленная под хранение воды партизанами 1919 г. Я в ней сто раз сидел, когда мы пацанами играли в каменоломнях в «войнушку». Верхняя могила сделана из черепов. Там приблизительно человек шесть. Захоронены они были под порогом, образованном вследствие резки плитки (камня). Никакой ямы там не было. [38] А когда подняли шум по поводу каменоломен, дошло до Москвы, откуда сюда приехала комиссия. [39] В комиссии сказали: «Принесешь череп – дам три рубля». [40] Я, конечно, не ходил, а пацаны ходили, собирали. Хотя Ефремов [41] говорил, что ты мог сам все это дело обследовать, ты «под рукой». Как будто у меня не было семьи и работы. К тому же я видел все это [во время войны] и не мог переносить. Кто просил, того я водил [под землю], даже немцы в 1943 г. меня просили, и я водил, сами [они] в каменоломни не ходили.

Бетонировал могилы в музее Иван Милосердов. В «верхней» могиле – одни черепа, в нижней – яма была приблизительно 4,5х4,5х3,8 м. [42] Останков в «нижней» могиле могло быть примерно от 300 до 400 человек. Заполнена она была с верхом, там все колыхалось. Когда находили в каменоломнях одиночные трупы, то они были мумифицированы. Например, останки Ягунова тоже были мумифицированы, [43] так как камень забирает с тела всю жидкость. А в нижней могиле всю влагу камень не мог забрать, так как было в ней много людей, хотя сама яма не была зацементирована. Партизаны 1919 г. в яму ставили мешки из брезента, в которых была вода. Партизаны 1941 г. тоже частично баки цементировали, а частично в мешках хранили [воду]. [44]

До войны, когда мы с пацанами играли в «войну», в яму, где сейчас «нижняя» братская могила, сажали «пленных». «Войну» проводили между Аджимушкаем и Скалой. [45] Аджимушкай был до верхнего магазина, а от магазина дальше – Скала. Жители Скалы были скаляне. «Воевали» Аджимушкай со Скалой или с 3-м и 5-м Самостроями. [46] Сюда приходили [чужие] – бились и с пришлыми. Бились камнями так, что другой раз приезжали сюда воинские части, нас разбивали (разнимали), пожарники разливали, то есть, не дай бог, кто к нам прийдет. [47]

Относительно ям в братских могилах – это легко проверить, взять лом и пробить с боку дыру. [48] Лом в нижней могиле уйдет вниз, а в верхней нет. Хотя Щербак доказывал мне обратное, но он был не прав. Он опирался на слова Голика, [49] но Голик не был партизаном 1919 г., его приписали, он в 1919 г. кадило носил.

О дневнике Сарикова-Трофименко и газовых атаках

Еще я хочу сказать, что не делайте фантазии из дневника Трофименко, дневник вам подсунули. [50] В нем описана только жестокость, его написали, чтобы воспитать ненависть к немцам. Они [немцы] и так подлости много наделали и погубили много людей. Люди рвались в каменоломни как на единственный кусочек советской земли. Поэтому, когда говорят, что тысячи погибли от газов – вранье. От газовой атаки никто не погиб. [51] Мишка Разогреев приспособился. [52]

Возьмем книгу Пирогова. [53] Он тоже ссылается на дневник Трофименко. Ефремова книгу разбирали – там у него 130 неточностей. [54] Газ качали в первый раз 19 мая 1942 года. [55] Немцы пробовали дымовые шашки, [56] а не газ. Это был сильный дым, люди сразу подняли сильный шум и гам. Газ качали 23 мая, а не 24-го. А 24 мая родилась моя сестра двоюродная. Тетка родила девочку, а [накануне, то есть] 23 мая они покинули каменоломни из-за этого газа.

Народ был [у выходов] как пробка. Военные подразделения сразу вышли на помощь мирному населению и сразу выпустили всех. Сразу все выскочили, выходы были все открыты.

Немцы произвели один только взрыв у «Сладкого» колодца, самый крайний взрыв. [57] И пошла очень сильная волна, которая дошла до тупиков и вернулась к выходу.

Мирное население все вышло, а вместе с ними, под тот шум вышло большое количество военных подразделений. Я не могу сказать сколько, может, десять тысяч. [58] И когда они выходили (ты знала Буханца?), военный подбежал к стоящему на выходе пулемету и пустил очередь по верху, призывая подлецов вернуться, а не сдаваться в плен. [59]

Немцы во время выхода людей из каменоломен не стреляли, но, когда пошла масса народа, возле церкви стоял огнемет. Что-то немцы говорили, видимо: «Вы выходите, без воды пропадете», то есть призывали выходить из каменоломен.

Командование гарнизона, я знаю, не было заинтересовано, чтобы под землей оставалось большое количество войск, потому что не было воды и [запасов] продовольствия. К тому же, мирное население ходило к Ягунову с требованием дать еду. [60]

О «партизанах» в подземном гарнизоне и их судьбах

Когда основная масса людей вышла, под землей осталось семей десять: Проценко, Селезнева, Данченко. [61]

Почему расстреляли семью Проценко, [62] могу сказать следующее, в Аджимушкае проживал Сергей Воронок, [63] он хотел жениться на Ольге Проценко [а она ему отказала, и он затаил обиду]. Проценко жили там, где я сейчас живу. В Великую Отечественную войну Воронок был смотрителем в керченской тюрьме, то есть надзирателем.

Я помню, что встречался после войны здесь, в музее, с Валентиной Проценко (дочерью Константина Проценко). Я говорил, что в тюрьме я встречался с Колей Проценко. [64] Я знал, что дядю Ваню (Селезнева) застрелили, потому что он сошел с ума, но [не знал судьбу Константина Проценко, поэтому] спросил у Коли, что с отцом. Он мне ответил, что отец, по-видимому, тоже покончил с собой. [Помню, что] когда я приходил со штаба, то тетка Дуська (мать Коли Проценко) очень ругала Ивана Селезнева. Она говорила, что они бы вышли, так как Константин Проценко не был в партии, ему ничто не угрожало. Но он (Проценко – О.Д.) хотел, по ее словам, «дешевой популярности, славы», он хотел стать партизаном. Ну, они и создали в каменоломнях партизанский отряд. Партизанами никто из них раньше не был (ни в 1919 г., ни в 1941 г.), поэтому тетя Дуся сильно упрекала Селезнева Ивана.

А у Коли Проценко был двоюродный брат в Киеве, который сошел с ума, так как его «загрызла» совесть. Когда его в 1942-1943 гг. вызвали в СД и сказали, чтобы он взял на поруки детей Проценко – Олю и Колю, он ответил прямо: «Я не беру партизан». Это рассказал мне наш советский шпион, который помогал нам. Он спас и меня. Его имя и фамилию знает В.В. Абрамов. [65] Он с ним переписывался. [66]

Я остался жив, потому, что за меня подписалось 35 человек, моих посельчан. Их очень просила моя мать. Она тогда раздала все домашнее хозяйство и кое-какое золото. Хотя при немцах это было очень опасно, но подписались за Мишку Радченко. А сдала меня, когда [я] вышел из каменоломен материна подружка Захарова. Она получила за меня 10 тясяч. Хотя по моему внешнему виду было и так ясно [что я вышел из-под земли], я был сильно истощен.

После Великой Отечественной войны я десять раз присутствовал на ревтрибуналах, когда судили наших партизан, старост, полицейских, СД в Севастополе и Керчи. [67] Тоже есть в архиве.

Литвинова [68] как-то написала, что нам в тюрьму носили передачи, это не правда. Никто не носил. Я с ними был почти до конца. Нас уже готовили к расстрелу (меня, Колю, Олю). Перед расстрелом немцы отправляли в баню, чтобы сделать «шмон». Проверяли одежду, так как в ней иногда зашивали ценные вещи и золото. «Шмонали» свои. [69]

Вышел из тюрьмы я 31 декабря 1942 г. Меня выпустили и до октября 1943 г., я каждую неделю ходил в гестапо – отмечался. Потом я был в лагере Булганака. Там резали камень, немцы заставляли. Там был один немец, его звали Антон. Неплохой, правда, последний раз меня он крепко побил. Он меня отпускал в Аджимушкай домой. Если бы я не ходил отмечаться, то тех 35 человек, которые подписались за меня, немцы могли расстрелять. Они были заложниками. Я помню, что за меня подписались Масловы. Когда я в последний раз пришел отмечаться в гестапо, этот немец, Антон, начал меня сильно ругать за то, что я пришел. В гестапо было все раскидано, немцы отступали. Антон взял у меня бумагу, в которой ставили печать-отметку о моем появлении, и порвал. И сказал, чтобы я ушел и что это уже закончено. Освободили нас из лагеря наши войска.

Об оборудовании завода им. Войкова, спрятанном в Аджимушкайских каменоломнях[70]

Эту историю я не слышал и думаю, что это вранье. В 1941 г. никто не ожидал, что немцы так быстро прийдут в Керчь. Я знаю, что большое количество оборудования переправили. Но отец мне рассказывал, что его оставили подорвать завод. Были заложены шашки, но взорвать не успели. А потом получили приказ не взрывать.

О засыпанных подземных выработках

Ничего не слышал. Взорвана часть каменоломен, где проходила улица Нагорная, 1. Там же был похоронен Ягунов. [71] Когда камень рвали в карьере, жителей улицы переселили. В том месте обнажились входы в каменоломни. Немцы эти входы взорвали. Ходы эти далеко не вели. [72] Аджимушкайские каменоломни не связаны с другими, потому что камень под поселком не един, не монолит, а лежит отдельными участками – «плашками». Каменоломни даже не связаны с каменоломнями на Рязановой горе.

Рязанова гора находится на выезде из Аджимушкая, [от дороги] в Глазовку справа. Там был очень крепкий камень. Там резал камень мой отец. Но подземных выработок там нет, камень рубили сверху. [73] По-моему, из этого крепкого камня был сделан цоколь театра на ул. 23 мая, где стоит памятник Знамя (был построен театр). [74] Я там был, когда немцы хотели забрать в Германию, но я сбежал.

Меловая гора находится там, где колодец на дачах. [75] Там есть гора – приступ мела – крейды. [76]

О десанте 1941 г., могиле и кладбище

Когда высадили десант в 1941 г., [77] среди них было большое количество «ялдышей» [78] – азербайджанцев. Немцы находились на Трех Курганах. А чуть дальше от колодца, но не далеко, стояли три немецкие зенитки с «рупорами». [79] Еще пост был в районе ул. Гагарина. Она в Великую Отественную войну была смещена влево, в сторону пролива, а справа стоял большой сад. Когда пошел десант, у немцев взлетел «фокке-вульф» – корректировщик. [80] А как только «ялдыша» убьют, они [все, земляки] собираются и причитают над ним. А немцы по их скоплению пускали мины.

Среди них [десантников] собрались все моряки: русские, грузины, человек 150-200 вышли на горку. Там рядом лощина, в ней зенитки расстреляли прямой наводкой [эту группу десантников]. Я думаю, неужели партизанам было трудно подняться и ударить немцам в тыл, чтобы выручить большое количество людей. [81] Среди оставшихся в живых в поселке есть люди, которые еще помнят. Например, Наталья Чичерова. [82] Она как-то рассказывала, что, когда они кормили и обслуживали раненых, они ругались на партизан, потому что, те отсиделись. Это было под Меловой горой. Потом мы запрягли лошадей [и вывозили тела погибших], в том числе и я, я тоже сильно ругался с партизанами. [83] Тогда я познакомился с Черкезом. Я хотел, чтобы братская могила, которая [сейчас] стоит в сквере, [84] не стояла у дороги. У нас там была футбольная площадка. Я хотел, чтобы они братскую могилу сделали ближе к кладбищу. Кладбище было слева от дороги, где сейчас сквер. Там все убрали, сгорнули памятники, плиты. Кладбище было большим, но дома на нем сейчас не стоят. В эти дома вокруг сквера переселили людей с [ул.] Нагорной-1. Солуменко взял план и построил над самим кладбищем дома. Там тогда был центральный магазин. Справа от дороги (условно) стоял памятник партизанам 1919 г., затем церковь, [85] затем поповский дом. Это было до современной библиотеки. [86]

Церковь была красивая, с красной оградой. В 1935 г. или 1936 г. приехали к церкви пожарники, зацепили и снесли крест. [87] Потом из церкви сделали клуб, там танцевали. Клуб раньше был в другом месте, из клуба потом сделали магазин. А магазин был там, где в 1942 г. был секретный ход гарнизона. Там еще жили Самодаи. Потом, когда обратно выбрали Нагорного, то под магазин отдали дом Самодая, там жили Чичеровы (дядька Яшка, дядька Володька, дядька Гришка). Из Чичеров сейчас сейчас живой только один – Спиро Чичеров. Наталья (Надежда – О.Д.) – Чичерова по мужу. Спиро Чичеров живет где-то на заводе Войкова. Наталья (Надежда – О.Д.) Чичерова живет в Аджимушкае, на улице Пожарского 13 или 15.

О страшных историях

Страшных поверий среди камнерезчиков я не помню. Вообще было страшно [иногда]. Помню один случай. Однажды отец разбудил меня в три часа ночи. Он мать не боялся, но опасался. Здесь в тупиках [каменоломен], напротив домов [где сейчас находится администрация] музея жили его друзья, и он у них выпил. Тогда был сильный ливень, и вся вода с улиц поселка стекала в Центральные каменоломни. Там и сейчас на стенах видно, как каменоломни заливало. Улицы мощеными не были. Были улицы 8-го марта, Нагорная-1, Нагорная-2, Кирова. Отец в подпитии, оказалось, пришел в одной калоше [и подумал, что потерял ее, и ее потоком воды унесло в каменоломни]. Он меня поднял, и мы пошли в каменоломни. И мне все в каменоломнях тогда черти казались. Калоши мы не нашли. Оказалось, что отец оставил ее там, где выпивал.

История в Аджимушкае была страшная такая. Мужик очень крепко пил. Раньше рядом со «Сладким» колодцем у нас была пивная, на углу улицы. Там тогда проживали Пироженко, Радченко, Дудник и потом там жили греки с правой стороны на улице 8-го марта. Проходила здесь и дорога на Булганак. Там наверху стояла мельница. И этот мужик пришел домой, разбудил жену и отправил ее к колодцу за холодной водой. Там было не далеко. Она взяла канат и пришла к колодцу. А когда она наклонилась над колодцем, вытягивала воду, он схватил ее за ноги и сбросил в колодец. И мы, не зная, неделю или две пили из этого колодцу воду. Затем начали замечать, что вода жирная и с запахом. Опустили в колодец два зеркала и увидели плавающий труп. Греки взялись вычистить колодец. Закрыли доступ воды в него. С помощью лошади в больших бидонах вытянули всю воду из колодца. Потом привезли с Баксов [88] сухой навоз «кирпичами», опустили его в колодец и подпалили. Навоз в колодце горел с неделю. Потом вычистили. Поставили рядом с колодцем большой бак, его набрали водой. Потом пришел поп, посвятил воду и сам напился. После этого люди стали пить воду их колодца.

В 1934 г. поп еще был. Церковь работала в поселке до 1936 г. Крест сняли в 1936 г. Я помню, что мы дом купили в 1935 г., а на следующий год сняли крест. Я помню, как еще с бабушкой ходил святил в церкви пасхи. Поп святил вокруг церкви.

В 1942 г. гражданское население находилось во многих каменоломнях. В Печечных были, в Еврейских – нет. В Вергопольских были и были в каменоломнях под «Сладким» колодцем. В Кириковских их не было, только под «Сладким» колодцем [89] и в центральных каменоломнях, напротив [нынешних] музейных домов. [90]

Люди спустились в каменоломни потому, что в поселке был аэродром, который немцы сильно бомбили. Аэродром был, как проезжаешь из Аджимушкая [в город] с правой стороны, где сейчас поле. Там сейчас есть горка, эта горка – бывший ангар. А в школе располагалась лётная кухня. Я там работал – воду возил. Благодаря этому мы могли поесть. Нам давали помои, хлеб, то есть можно было накормить семью. Я, Петя Маслов, Жорка Маслов (они уже умерли). Жорка был партизаном. [91] Кухня была в том здании, которое мы до войны называли «Сахалин» (в нем не учились). А все летчики жили либо по домам, либо в больших помещениях. Большей частью по квартирам. В мае 1942 г. летчики сели на самолеты, даже девушек забрали с собой [и улетели].

Об отношениях с разными людьми

Валя Проценко, потом, когда встретилась с Щербаком, начала мне высказывать: «Почему моего брата расстреляли, а ты остался живой?» Объяснять я ей не стал, да и она бы не слушала меня.

Уже после войны, студентом, я поехал в Белогорск, где встретился с Иваном Солуменко. Жил он сначала в Молдавии, потом в Белогорске (он уже умер). Он был в авторите у немцев, был полицаем. Детей Проценко он не забрал к себе, поэтому и Коля, и Оля на его совести. Совесть его потом и «загрызла», он покончил с собой.

Когда приезжал Н.Я. Бут [92] в Керчь, то он говорил, что нужно нарисовать картину Мише Радченко. А Щербак С.М. сказал, что со мной еще надо разобраться. Я присяги не давал, но я никого не предал. Если бы так было, в поселок бы я больше не вернулся. А Щербаку я был лучшим другом, как мог помогал, старался. А Щербак архив свой не отдал? [93] У него много в архиве малоизвестного. [Из-за такого ко мне отношения со стороны Щербака] я ему и могилу Ягунова специально не показал. Хотя реставраторам я сказал. Об этом знает Н.Н. Близняков. [94] Останки Ягунова были мумифицированы. Кости были покрыты бурой кожей.

Когда дочь Ягунова ездила в военную академию и рассказала о секретной гранате, то ее не поняли. [95] Полковник Ягунов был грамотный, умный человек. Никогда он бы на эту глупость не пошел. Кто-то где-то нашел и принес ему эту гранату? Это чушь! [Это] то, что придумал Ефремов. В его книге 77 процентов [ложь]. Он там говорит, что 21 сентября вышел. Я видел его в лагере. Он почему меня и не любил, [потому что] он раньше вышел. Если бы он был в каменоломнях до 21 сентября, то книгу он бы так не написал. Я думаю, что он написал воспоминания, но когда обрабатывал [их и готовил] книгу, то мог сказать, что – правда, а что – нет. А Ягунов погиб иначе. Сам я не видел, но я догадываюсь. Последнее время у нас в каменоломнях было трудно с оружием. Сырость. Гранаты Ф-1 противопехотные, а запалы были от противотанковых. Запалы эти вставляли в Ф-1, и нужно было их хорошо загнуть и поставить. [96] И если кидать такую гранату, то нужно помнить, что детонация очень тяжелая. Она могла взорваться раньше, поэтому нужно бросить и сразу отпускать. [97] Ягунов доказывал, что с этим можно воевать, тогда он и погиб. Вранье с секретной гранатой показывает его [Ефремова] безграмотность.

Штаб Ягунова в каменоломнях [находился там] где [сейчас] запасной ход – комната с чернильным пятном. [98] Это чернильное пятно довоенное, а Ефремов описал злость Ягунова. [99] Это пятно поставили школьники до войны, когда прогуливали уроки. Если бы были живы мои друзья: Витька Филоненко, Дуська Кукаркин, Чичеров Володя, Челакиди (его мать погибла), то они знали. Те, кто остались ребята живы сейчас, – это были маменькины сыночки. Они мало ходили по каменоломням. Моего возраста уже не осталось тех, кто знает каменоломни.

Теперь о Челакиди: [100] никакой Молчановой [101] здесь не было. Подвиг, который совершили Дуся Челакиди [102] с золовкой, приписали Молчановой. Я по этому поводу спорил с С.М. Щербаком прямо в горкоме партии. Хотя ряботники музея отмалчивались, в том числе и Света Литвинова. Мне не верили, хотя меня избрали председателем совета Аджимушкая. Кто-то им сказал, что была Молчанова, а потом С.М. Щербак прямо сказал: «Ладно, что жалко орден одной женщине, пусть она войдет в историю».

Когда приехала дочь Челакиди (а в то время, когда греков и татар выселяли, то [подвиг Челакиди] приписали русской Молчановой, а не [гречанке] тетке Дусе), то она спросила: «Ну что Миша?» А я ей ответил, что так и будут говорить, пока существует советская власть.

Паша Чичерова была ранена, когда они выходили второй раз за водой. Немцы, когда стреляли, то не убивали, а били по ногам разрывными пулями. И когда Челакиди сестру вынесл