Подготовка к вступлению в брак не сопряжена у австралийцев со сложными церемониями. Жених прежде всего должен заручиться согласием родителей своей избранницы, доказав, что он умеет драться и охотиться, иными словами, в состоянии защитить свою семью и позаботиться о ней. Что касается числа жен у такого молодца, то австралийцы на этот счет не очень-то строги; случается поэтому, что у одних пять-шесть жен, а у других ни одной. Претендент на руку девушки, у которой есть взрослый брат, должен в обмен отдать ему свою сестру — если, конечно, она у него имеется.
Вступать в брак с родственниками, даже очень отдаленными, не принято.
Если женщина забеременеет не от мужа, она покрывает себя позором, и новорожденного почти наверняка ждет смерть. Если семья увеличивается слишком быстро, например женщина рожает каждый год, племя держит совет, следует ли младенца оставить в живых; но решающее слово принадлежит отцу: по его просьбе ребенка могут помиловать, особенно если это девочка.
Рожают австралийки без посторонней помощи. Новорожденного заворачивают в шкуры и, если это время перекочевки, тут же двигаются дальше; питается младенец только грудным молоком.
Имя ему дают в честь какого-нибудь события или по отличительным признакам местности, где он родился, — озера или реки. При этом вся семья получает новые имена и носит их до рождения следующего ребенка.
Из того, что я уже сказал, ясно, что ревность — главная причина ссор австралийцев, ибо и мужчины и женщины равно находятся во власти «чудовища с зелеными глазами». Но бедняжкам-женам всегда достается больше; после кровопролитных сражений каждый супруг обычно считает своим долгом в спокойной обстановке как следует поучить свою половину.
Со временем я понял, что племена встречаются не только для обмена продуктов. Им надо было «выводить в свет» своих прелестниц, чтобы кавалеры видели их, знали и добивались их руки. К сожалению, этот вполне естественный процесс сопровождался таким диким взрывом страстей, что его следствием обязательно были тяжелые раны, и отнюдь не только сердечные.
Некоторые обиды австралийцы не забывали и не успокаивались, пока им не удавалось смыть их кровью.
До того как мы покинули Либлиб произошла еще одна драка, имевшая весьма неприятные последствия: когда люди враждебного племени снялись с места, один из наших последовал за ними, прокрался в шалаш человека, который когда-то обещал ему в жены свою дочь, а потом отдал ее другому, и, в то время как тот мирно спал рядом со своей женой, с такой силой пронзил его копьем, что пригвоздил к земле.
Удовлетворив таким образом жажду мести, он возвратился к нам и похвастался своим подвигом. Тогда его родственники и особенно близкие друзья, по-видимому, опасаясь нападения, не мешкая снялись с места. Те же, что остались, в том числе и я, на следующее утро отправились к сородичам убитого. Они как раз готовились привязать к дереву завернутый в шкуры труп.[23]. Так австралийцы хоронили умерших, которые при жизни не были им врагами. Этот способ погребения ранее был мне неизвестен.
Австралийцы выбрали большое, хотя и не очень пышное дерево и на высоте приблизительно двенадцати футов устроили настил из бревен, веток и коры. На настил они положили труп лицом вверх, с наклоном к западу, и, чтобы защитить его от хищных птиц, прикрыли сначала ветками и корой, а затем бревнами, какие только могло выдержать дерево.
В это время женщины вместе с вдовой убитого, сидя вокруг дерева, горестно оплакивали умершего. Их жалобные стоны разрывали сердце. Около этой необычной могилы австралийцы, как всегда, разложили костры, особенно к западу от нее, чтобы утром покойник был согрет не только лучами восходящего солнца, но и пламенем костра. Когда все было готово, австралийцы произнесли одно-единственное слово: «анимадиате». Это означало, что убитый ушел, но не навсегда, и станет теперь белым человеком.
Он был, по-видимому, общим любимцем, потому что все долго и искренне оплакивали его. В знак траура и мужчины и женщины острыми раковинами обрезали себе волосы, разрисовали тела глиной и всю ночь жалобно причитали. Их неподдельное горе очень растрогало меня, тем более, что бедные создания лишены утешения и надежды, которые дает христианская вера.
Меня глодала тоска, я очень страдал морально, особенно от этих сцен, которые повторялись чуть ли не каждый месяц, и снова решил бежать. Но мои опекуны или, как я их называю, родственники все время твердили, что, поскольку я вернулся из мертвых, мне ничто не угрожает.
На следующий день мы по-дружески распрощались с соплеменниками покойного и, догнав своих, все вместе пересекли реку Барвон. Остановились мы в Биарху. Здесь разгорелись жаркие споры по поводу убийства, и мне порой казалось, что убийце несдобровать. Наконец мы двинулись дальше и разбили лагерь в приморской местности Годокут. Шалаши поставили на возвышенности, откуда открывался широкий обзор, так что никто не мог приблизиться к нам незамеченным. По-видимому, мои друзья опасались мести и решили быть начеку.
В Годокуте, однако, нечего было есть, кроме моллюсков, и мы продвинулись миль на восемь в глубь материка. Нам пришлось пробираться сквозь очень густые заросли кустарника, что причиняло мне невыносимые страдания. Мои штаны давно превратились в клочья, и единственной защитой от колючек служила накидка из шкур. Несколько дней мы провели около двух пресноводных ручьев, выкапывая коренья и охотясь на опоссумов.
Отсюда мы направились в Палак-Палак, место среди широкой равнины с разбросанными на ней там и сям одиночными деревьями, изобиловавшее животными и рыбой. Здесь мы провели несколько месяцев. Мои родственники все еще опасались за свою жизнь и днем и ночью выставляли часовых, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Однажды часовые заметили многочисленное племя, которое пересекало равнину по направлению к нам. Мы мгновенно спрятались и всю ночь просидели в укрытии, изнемогая от голода, — австралийцы ведь почти никогда не делают запасов. Утром мы отправили нескольких смельчаков на разведку, они не вернулись даже ночью, и всех охватила тревога. На следующий день они наконец явились и сообщили радостную весть: племя, которое мы видели, дружественное и стоит в тринадцати милях от нас. Разведчики принесли несколько тлеющих головешек — в панике мы так быстро бросились бежать, что забыли запастись ими, — и теперь мы снова могли варить пищу.
Вскоре к нам пришел человек из этого племени: в лагуне, близ которой оно расположилось, обнаружилась масса угрей, и нас пригласили полакомиться ими. Такие приглашения обычны среди дружественных племен, поэтому мы без колебаний согласились и в тот же день присоединились к друзьям[24].
Теперь, когда нас стало много, мы уже не боялись нападения. Впрочем, впоследствии выяснилось, что наши опасения были напрасны: родственники убитого и не помышляли о мести.
Мы находились в превосходном месте, изобиловавшем едой, ничто не угрожало нашей безопасности, если не считать, разумеется, возникавших периодически ссор между своими, и на время воцарился покой. Благодаря этому я с каждым днем все лучше узнавал язык и обычаи австралийцев. Расскажу о некоторых из них, это оживит мою повесть.
Австралийцы, населяющие часть побережья Новой Голландии вокруг Порт-Филиппа, известную ныне под названием колония Виктория, как правило, люди среднего роста, с темным цветом кожи и волос, хотя они светлее жителей более теплых широт. Красавцами их, конечно, не назовешь, но многие были бы довольно миловидны, если бы не уродовали себя тем, что покрывали волосы, лицо и тело белой глиной и охрой. Волосы у них не вьющиеся, как у африканцев, а прямые[25]и имеют крайне неряшливый вид. Впечатление такое, что каждый волос растет в другую от собрата сторону и стремится отделиться от головы. Возможно, это и в самом деле так, ибо австралийцы отвратительно обращаются со своими волосами. Они самым безжалостным образом режут и кромсают их раковинами и осколками кремня. В их прическах находят себе пристанище живые мучители, называть которых не позволяют приличия.
В еде австралийцы не особенно разборчивы. Они употребляют в пищу всех животных, рыб, птиц, насекомых и пресмыкающихся, даже ядовитых, лишь бы побольше.
Они не имеют представления о Высшем Существе, хотя верят в потустороннюю жизнь, и не молятся даже Луне или Солнцу, как принято у других нецивилизованных народов. По их понятиям, земля покоится на столбах, которые оберегает человек, живущий на краю земли.
Однажды среди племен пронесся тревожный слух, будто надо послать старику запас томагавков, чтобы он мог нарубить новые столбы и новыми веревками покрепче привязать землю, иначе она упадет и все погибнут. Объятые страхом, австралийцы прикидывали, где находятся самые высокие горы и как до них добраться, чтобы на вершинах спастись от грозной опасности. Одновременно они позаботились о том, чтобы собрать все нужное.
Весть о предстоящем несчастье достигла прибрежных племен, и у некоторых колонистов, живших очень далеко от нас, стали пропадать пилы, топоры, канаты, тележные колеса. Эти предметы передавались от племени к племени и в конце концов, по-видимому, своевременно попали к старому джентльмену на краю земли, ибо катастрофа не произошла.
Дань такого рода собирали не раз. Но вот кто тот мошенник, который ее присваивал, мне выяснить не удалось. Впрочем, этот трюк ничем не отличается от махинации, широко распространенных в христианских странах. Но так как я не собираюсь подробнее на них останавливаться, пойдем дальше.
О том как у австралийцев появился огонь, они рассказывают такую легенду: одна женщина искала, мол, в муравейнике яйца. Мимо летел ворон, выронил из клюва сухую траву, та вспыхнула, а от нее занялось дерево.
Поэтому австралийцы очень чтут ваакее [26]и убивают его лишь когда уж совсем нечего есть.
Теперь расскажу о боевом и охотничьем оружии австралийцев, а затем вернусь к описанию моей жизни среди них день за днем.
Копье имеет в длину от десяти до пятнадцати футов, сделано оно из цельного куска дерева твердой породы, заканчивается острием или несколькими зубцами. Такое зазубренное копье — карнвелл — нелегко вытащить из тела человека или зверя.
Даар — охотничье копье меньшего размера. Его делают из двух кусков дерева, соединяемых жилами кенгуру. По сторонам его очень хорошо отточенного острия прикреплены при помощи смолы осколки белого кремня. Австралийцы бросают даар на большие расстояния с огромной силой и, как правило, попадают в цель, даже если это кенгуру, который мчится во весь дух в пятидесяти шагах от охотника.
Австралийцы пользуются, но преимущественно для военных целей, копьем еще одного вида, достигающим в длину семи футов. Оно имеет стержень из очень сухого дерева, вставленный в крепкую тростниковую трубку и также привязанный к ней сухожилиями кенгуру.
Кроме копий распространен марриван. имеющий на более узком конце крючок[27]. Есть также бумеранг, или вангаам, в форме полумесяца, который изготовляется из твердого дерева. Держа бумеранг за один конец, туземцы с силой бросают его, заставляя на лету вращаться, в своего противника.
Из оружия ближнего боя австралийцы располагают вадди, или коор, дубинкой, очень похожей на нашу биту для крикета, и джеангвелл. Последний представляет собой изогнутую под прямым углом палицу с шарообразной ручкой на конце. От ударов коор и копий австралийцы с большой изворотливостью прикрываются широким щитом — малка — из одного куска дерева длиной около трех футов, суживающимся кверху и книзу, с прорезями для рук.[28]
Теперь с разрешения читателя я возвращусь на равнину, где мы много месяцев наслаждались покоем и обилием еды. Конечно, мы не сидели на одном месте, а передвигались в пределах равнины, как того требовала охота, а то и просто ради удовольствия.
Но в конце концов однообразная пища надоела, и мы перекочевали, насколько я помню, на двадцать миль, в лес. Там есть такое место — Бурдек, где водились опоссумы. Зять[29]научил меня узнавать, сидит ли животное на дереве, и сбрасывать его вниз. Прежде всего он изо всех сил дул на ствол дерева: если по нему взбирался опоссум, над корой вздымались оставленные им щетинки. Обнаружив их, зять томагавком делал на стволе зарубку, вставлял в нее большой палец ноги и, зажав томагавк во рту, подтягивался на руках. Затем снова делал зарубку — и так он взбирался на вершину даже самых высоких деревьев. Там он засовывал руку в дупло, хватал опоссума за хвост и за лапы и сбрасывал к подножию дерева, где стоял я. Мое дело было прикончить животное. В этом я достиг известного совершенства, и зять частенько кричал сверху: «Ловко сделано».
Мы жили на равнине припеваючи — опоссумов было много, да и коренья тут росли превосходные. В жареном виде они имели сладковатый привкус, напоминавший мне каштаны, а по белизне не уступали муке.
Следующая наша стоянка была в Марриокке, изобиловавшем белками[30]. Едва мы успели поставить шалаши, как большинство мужчин отправились далеко на охоту. С женщинами и детьми оставались кроме меня еще человек шесть мужчин.
Перед уходом охотники, следуя обычаю, нанесли на руки штрихи, чтобы по ним определять, сколько дней они будут отсутствовать; то же самое сделал один из тех, кто оставался в лагере.
Стирая каждый день штрих, он будет знать, сколько прошло времени.
Только наши охотники ушли, как поблизости поставило шалаши какое-то племя. Чужаки не скрывали своей враждебности и дошли до того, что убили копьем мальчика и девочку. Это послужило поводом к драке, которая продолжалась около часа. Убедившись, что мы не так беззащитны, как им казалось, противники отступили. Мы же послали к охотникам гонца с вестью о том, что произошло. Те немедленно вернулись и устроили военный совет, чтобы решить, стоит ли преследовать неприятеля. В результате начались энергичные военные приготовления: мужчины разрисовывали свои тела белой глиной и приводили оружие в порядок.
Причиной нападения на нас была, по-видимому, очень старая вражда из-за женщин. Как это ни грустно, я должен признать, что все зло шло от этих прелестниц. Впрочем, начиная со времен Адама так оно было, есть и будет, так почему же очаровательные австралийские Венеры, едва прикрывающие свою наготу, должны составлять исключение из правила? Будь я на их месте, я бы этого тоже не допустил[31].
Утром мои сородичи, вооруженные до зубов, выступили в поход, кипя от негодования при мысли о том, что трусливые враги вероломно напали на женщин и детей; те, кто остался в лагере, похоронили убитых. Через два дня карательная экспедиция вернулась. Несколько человек были тяжело ранены, но это не могло омрачить общую радость по поводу того, что месть свершилась и двое врагов убиты.
Затем мы отправились в Баллакиллок. Там мы застали племя, которое уже несколько дней жило в шалашах из коры и веток. Сначала у нас были очень хорошие отношения, но дело не обошлось без драки, в которой копьем пропороли бедро двадцатилетней женщине из нашего племени, без разрешения родителей бежавшей из отчего дома с чужаком.
Как только потасовка прекратилась и стало тихо, мужчины пошли на озеро ловить рыбу, а женщины занялись своими обычными делами, оставив раненую в шалаше. Воспользовавшись этим, соблазнитель вторично похитил девушку. Обнаружив это спустя несколько часов, племя поклялось отомстить беглецам.
Примерно через неделю мы снялись с места и некоторое время шли почти без отдыха, останавливаясь только на ночь. По пути мы охотились на белок и опоссумов, их шкуры очень высоко ценятся австралийцами.
Есть еще одно животное, мясо которого австралийцы употребляют в пищу, — карбор [32]. Ростом он не больше собаки, туловище у него короткое и толстое, голова непропорционально большая, лапы очень короткие и вооружены когтями, прикрытыми густой вьющейся шерстью светло-коричневого цвета. Карбор живет на ветках высоких деревьев. Только ночью он спускается на землю и ест траву и коренья, составляющие его основную пищу. Будучи раненым, карбор издает душераздирающие вопли, напоминающие плач обиженного ребенка. Точно так же он кричит по ночам, и во время моих одиноких странствий его стенания часто не давали мне заснуть. Карбор — совершенно безобидное существо, легко поддающееся приручению. Его мясо очень вкусно и похоже на свинину. Детенышей карбор носит в сумке под брюхом, совершенно так же, как кенгуру. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, он очень подвижен и не хуже белки прыгает с ветки на ветку.
Наш путь лежал в Монваке. Там у небольшого ручья, впадающего в Барвон, мы должны были встретиться с другим племенем, но, придя на место, обнаружили, что никого нет, и отправили вперед посланца оповестить о своем приближении. Наконец нам удалось отыскать это многочисленное племя. В момент нашего появления его люди были заняты тем, что разрисовывали себя глиной, готовясь, очевидно, к какому-то важному событию. Мои родичи тут же последовали их примеру, беснуясь при этом так, словно они обезумели. К вечеру появилось еще одно племя. Впереди шагал юноша, похитивший нашу девушку, а уже за ним тесной толпой следовали остальные. Увидев это, я сразу понял, что драки не миновать.
Пришельцы уселись на свои накидки группами по пять-шесть человек, держа в руках наготове копья, щиты и вадди. Затем вперед выступил похититель нашей девушки. К его телу в нескольких местах нитью из скрученной шерсти опоссума были привязаны пучки перьев эму. Он начал выделывать замысловатые прыжки, вызывая наших мужчин на бой. Вызов, очевидно, был принят — кто-то метнул бумеранг, который задел ногу юноши. Вслед за тем из наших рядов было брошено копье, но юноша ловко прикрылся от него щитом. Он и после этого продолжал прыгать и вертеться, пока один из наших людей не приблизился к нему со щитом и вадди. Вот тут-то дело приняло серьезный оборот!
Удар следовал за ударом, и наконец щит заносчивого юноши разлетелся на куски и ему оставалось защищаться только вадди. Противник, воспользовавшись своим преимуществом, сокрушительным ударом по голове сбил его на землю. Юноша моментально вскочил, хотя кровь ручьями текла по плечам и спине, но его друзья закричали «довольно!» и пригрозили, что все вступят в драку, если раненого не оставят в покое. Угроза подействовала, и вскоре все разошлись. Так кончилось это дело, которое, казалось, могло иметь куда более серьезные последствия.
На следующий день мы переселились к довольно большому пресноводному озеру и разбили поблизости от него лагерь, хотя, может быть, не совсем там, где бы нам хотелось, потому что мы заметили на противоположном берегу незнакомое племя. Ночью с той стороны до нас доносился сильный шум. Когда рассвело, выяснилось, что спящие подверглись нападению, и мы поспешили на помощь пострадавшим.
Страшное зрелище предстало нашим глазам: вокруг лежали женщины и дети, раненные и искалеченные. Некоторые несчастные пытались найти спасение в озере и утонули. Только немногим удалось спрятаться в камышах… Мы предложили им помощь и защиту, и они отправились к нашим шалашам.
Убитых мы не стали хоронить, чтобы не терять времени даром: нас было мало, а враг мог нагрянуть в любой момент. Поэтому мы покинули озеро и возвратились в Мудеварри, где провели несколько месяцев.
Пока наше племя стоит на одном месте, мне, пожалуй, пора рассказать о быте австралийцев.
Итак, племена разделены на семьи, вернее говоря, состоят из семей[33]. Племя насчитывает от двадцати до шестидесяти семей. У них нет вождя, который властвовал бы над всеми, но хороший охотник, приносящий наибольшую пользу своим соплеменникам, пользуется всеобщим уважением и может иметь больше жен, чем другие мужчины.
Австралийцы стараются хранить в памяти свою родословную и, как я уже говорил, избегают жениться на родственницах, за одним исключением: каждый вправе взять себе в жены вдову или вдов своего покойного брата. Если женщина сопротивляется, ей почти неизбежно угрожает смерть, так неукоснительно соблюдается этот закон[34].
Австралийцы очень добры к детям, но ребенка, считающегося незаконнорожденным, убивают без всякого сожаления. Такая же участь ждет первенца женщины, которая была обещана в жены одному, а досталась другому. Если бы не эти бесчеловечные обычаи, племена были бы гораздо многочисленнее.
Как только малыши делают первые шаги, они, словно подчиняясь инстинкту, начинают искать еду. В четыре-пять лет они уже умеют копать коренья и могут обходиться без помощи родителей, которым не приходится заботиться о том, чтобы их отпрыски были одеты, обуты, умыты, причесаны и так далее. Дети бегают голые и, когда резвятся на берегу моря или реки, издали напоминают стадо дельфинов, которые нежатся под лучами солнца.
Австралийцы питают непреодолимое отвращение к уродам от рождения. Я видел, как одному такому младенцу размозжили голову, а его родного брата заставили съесть деформированные останки. Этот акт каннибализма мне объяснили так: во время беременности женщиной при определенном положении луны овладело безумие. Луна повлияла и на ребенка, поэтому он родился уродом. Ясно, что при таких обстоятельствах отец имеет право отказаться от отцовства. А мальчика заставили съесть тельце новорожденного, чтобы на него не напал какой-нибудь недуг.[35]
Глава V
СНОВА ОДИН
Теперь давайте вернемся на Мудеварри, причем в тот самый момент, когда к нам присоединилось еще одно племя и возник спор из-за женщины. Ее похитили у мужа и, к моему великому неудовольствию, привели в шалаш, где я жил. Я был очень расстроен, так как предвидел серьезные осложнения, и оказался прав. Заметив отсутствие своей жены, одураченный муж решил отомстить. Когда мы все спали, он прокрался в наш шалаш и копьем пригвоздил к земле соперника. Разбуженный шумом, я поднял крик, но злодей исчез вместе со своей женой. Я с братом раненого пытался вытащить из его тела копье, но оно имело на конце зубец и не поддавалось нашим усилиям. Наконец одной женщине удалось вытащить его, но, хотя были приняты все меры, чтобы спасти несчастного, несколько часов спустя он скончался.
Назавтра его похоронили на дереве. Мать страшно стенала и головешкой нанесла себе во многих местах ожоги.
Мужчины бросились на поиски убийцы, но незадолго до наступления темноты вернулись ни с чем.
Вскоре после этого мы снялись с места, отправились на охоту и случайно столкнулись с племенем, к которому принадлежал убийца. Началось кровавое побоище. Как обычно, когда австралийцы не в состоянии наказать самих виновников преступления, они обрушиваются на их родных. Поймав четырехлетнего сына убийцы, мстители проломили ему череп, а затем уложили на месте брата убийцы, его матери пропороли копьем бедро и ранили еще несколько человек.
Самому убийце, однако, удалось ускользнуть от кары, и он, пробравшись ночью с товарищами в шалаш человека, который убил его брата, заколол того копьем, срезал с костей мясо, насадил на копье и с триумфом отнес к себе.
Весь следующий день и всю ночь люди этого племени танцевали и пели, празднуя страшную победу. Мясо своего врага они изжарили между камнями и часть съели. В том, что это действительно было так, у меня нет ни малейших сомнений. Я собственными глазами видел, как австралийцы наслаждались страшным пиршеством. Они и меня приглашали принять в нем участие, но я, конечно, отказался, испытывая величайшее отвращение.
Австралийцы спасли меня от голодной смерти, и в благодарность за это мне, конечно, очень хотелось бы оградить их от упреков в каннибализме, но я не могу погрешить против истины и вынужден признать, что при определенных обстоятельствах многие жители этой части Новой Голландии едят человечье мясо.
Во время дикой трапезы австралийцы похвалялись тем, что таким же образом поступят со всеми соплеменниками убийцы.
Мы снова отправились в путь, останавливаясь то тут, то там, присоединяясь то к одному племени, то к другому. Так мы кочевали без особых происшествий и однажды поставили шалаши на берегу озера или залива под длинным названием Кудгингмурра (так австралийцы окрестили растущие здесь коренья).
Вскоре у нас появились соседи, и, конечно, спустя несколько дней завязалась драка, как всегда, из-за женщин. В этом сражении я едва не был убит бумерангом, который расщепил мой щит на две части, правда, бумеранг предназначался моему зятю, а не мне, и австралийца, который его метнул, жестоко наказали, несмотря на мое вмешательство, хотя он и без того очень огорчился. Бумеранг задел мою руку, и рана, хоть и небольшая, довольно сильно кровоточила.
Это так разжалобило женщин, что они плакали, пока жилами опоссума привязывали к ране кусочек шкуры, оторванный от накидки.
На рассвете мы перебрались на другую сторону озера и там провели много месяцев.
Пока наше племя стоит на одном месте, я воспользуюсь передышкой и расскажу еще кое-что об обычаях моих австралийских друзей.
Все они чрезвычайно любят музыку, если производимый ими шум можно назвать музыкой. Единственный их музыкальный инструмент — накидка из шкур, натянутая между коленями. Один барабанит по ней, а остальные отбивают ритм палками. Австралийцы настолько одержимы этой «музыкой», что нередко какая-нибудь семья ночью затевает концерт, к ней присоединяется вторая, третья, наконец, все племя заражается весельем, которое не прекращается до самого утра. Сколько раз я от всей души желал, чтобы они вместе со своими инструментами очутились на другом конце континента, там, где старый кудесник присматривает за столбами, на которых держится земля.
К воде австралийцы относятся с пренебрежением и купаются только летом, в жару. Они целиком находятся во власти природы и даже пальцем не желают пошевелить, чтобы выйти из подчинения ей.
О парикмахерах и сапожниках, портных и швеях, как догадывается читатель, австралийские дамы и джентльмены имеют примерно такое же представление, какое было у Адама и Евы. Зато они усердно разрисовывают свои тела самыми причудливыми узорами.
Бреются австралийцы далеко не самым приятным способом, выжигая бороду или соскребая ее раковиной моллюска. Они не выносят седых волос и выщипывают их из головы и из бороды, пока это единоборство со старостью не становится безнадежным.
Австралийцы, особенно женщины, очень любят украшения и проявляют в этом большой вкус. На голове они носят нечто вроде сеток, наподобие наших вязаных сумочек, которые плетут из сухой травы или расщепленного на несколько частей тростника, без помощи крючка или иного приспособления. Несмотря на это, сетки по качеству вязки не уступают изделиям наших лучших мастериц, а по изяществу могут сравниться с индийскими поделками, но гораздо прочнее их. Сетка заканчивается с двух сторон шнурками, окрашенными охрой, которые обвязываются вокруг лба.
Глядя на головные уборы австралийцев, трудно поверить, что они вышли из рук нецивилизованных людей.
На шее австралийцы носят нитки с нанизанными на них осколками раковин, зубами, перьями — лебяжьими и эму (крупные перья для большей эластичности разрезают пополам).
Многие женщины вдевают в ноздри кольца из костей птиц, а мужчины втыкают небольшие прямые косточки с утолщением на конце. Чем больше на человеке украшений, тем привлекательнее и элегантнее он считается.
Вернемся, однако, к нашему племени. Мы жили на озере до весны, питаясь преимущественно большими муравьями калкит, которые гнездятся в дуплах деревьев.
Для того чтобы обнаружить насекомых, австралиец ударяет по стволу дерева томагавком. Муравьи, привлеченные шумом, выползают наружу. Тогда австралиец расширяет отверстие дупла настолько, чтобы можно было засунуть туда руку и набрать муравьев, которых он складывает в корзину. Их поджаривают на куске коры длиной три и шириной один фут. Вкусом они напоминают костный мозг.
Муравьями можно питаться только один месяц в году. Затем они превращаются в больших мух и гибнут или снова меняют свое обличье.
Как только муравьиный сезон закончился, мы покинули озеро. Но, прежде чем мы двинемся следом за нашим племенем, я хочу рассказать вам о томагавке, очень важном орудии, бесспорно заслуживающем того, чтобы я уделил ему внимание.
Корпус томагавка австралийцы вырубают из очень твердого черного камня, не обращая особого внимания на форму. Затем его шлифуют гранитом, пока не получается тонкий острый край, настолько острый, что он позволяет валить даже самые большие деревья. Топор весит от четырех до четырнадцати фунтов. Топорищем ему служит толстый кусок дерева, расщепленный вдоль, перегнутый вдвое и скрепленный обработанной по особому способу смолой и сухожилиями.
Насколько мне известно, черный камень, обладающий одновременно и твердостью и способностью раскалываться на куски, можно найти в этом краю только в одной местности, которую австралийцы называют Каркин. Находится она, судя по их словам, миль за триста от берега моря и населена дикими неприветливыми племенами. Путешествие туда сопряжено поэтому с большими опасностями и трудностями и под стать только отряду отважных воинов.
Не удивительно, что томагавк считается большой ценностью.
Теперь вернемся к нашему племени. Мы получили приглашение прийти на берег реки Бунеавиллок. Австралийцы окрестили ее так по названию породы угрей, которыми она изобилует. Вода в реке стояла высоко, так что мы не смогли переправиться на противоположный берег, где виднелись шалаши наших друзей. Во многих местах над поверхностью реки возвышались скалы, а между ними на мелководье скользили взад и вперед угри. Их было такое множество, что мы ловили их десятками. И неглупая вроде рыба угорь, а к нам сама в руки шла. При еле уловимом шорохе рыбки стремглав кидались в глубь реки, но стоило нам зажечь факелы, как они всплывали наверх и мы без малейших усилий вытаскивали их из воды.
Когда полноводье спало — оно было вызвано продолжительными частыми ливнями, — мы перешли реку и устроились рядом с «хозяевами». Скоро к нам присоединилось третье племя, насчитывавшее около ста мужчин, женщин и детей, но угрей хватало на всех. Особенно много было некрупных рыбок с голубоватой спинкой и белым брюшком — австралийцы называют их мордонг — и бабаниен — чуть побольше, с коричневой спинкой.
Через несколько дней после появления третьего по счету племени произошла драка, ясное дело, из-за женщин. Одна была убита, несколько — серьезно ранены, и пришельцы сочли за благо удалиться.
Мы также задержались на реке ненадолго, верные привычке к бродячей жизни. Правда, мы кочевали не совсем бесцельно, а переходили с одного места на другое, чтобы разнообразить питание: сменять рыбу мясом, мясо — кореньями, коренья — еще чем-нибудь. Все же следует признать, что австралийцы по натуре своей скитальцы, вечно всем недовольные, вечно куда-то стремящиеся, и покой они находят, только когда спят, хотя и во сне видят корробори, сражения и измены.
Однажды во время перекочевки змея ужалила нашего товарища, который улегся спать на поваленном дереве. Бедняга тут же умер. Он был далеко не последний человек в племени, его смерть всех опечалила, и похоронили его со всеми подобающими почестями.
Одни умирали, другие просто отделялись от племени по тем или иным причинам, и случилось так, что мои родственники остались только с двумя-тремя семьями, которые все жили в разных шалашах.
Как-то раз мы увидели, что к нам приближается большое племя — человек шестьдесят, не меньше. На другом берегу они остановились и начали натираться глиной и охрой, словно готовясь к бою.
Сильно встревоженные, мы надеялись только на то, что наша беспомощность смягчит пришельцев. Они, однако, ничуть не скрывали своих намерений. Потрясая копьями, они перешли реку и бросились в атаку так стремительно, что женщины с детьми едва успели убежать. Зятя, который столько лет был мне верным другом, пронзили копьем у меня на глазах, а его жену поймали и уложили на месте. Затем враги вернулись туда, где я стоял; умирающий зять при приближении врагов, собрав остатки сил, вскочил и копьем проткнул одному руку. В ответ на моего друга и его сына обрушился град копий и бумерангов. Как это ни странно, ни один не поднял руки на меня. Конечно, прояви я хоть какую-нибудь враждебность, меня бы в один миг не стало, но что я мог сделать один против всех?
Причиной нападения на этот раз были не женщины. Человек, умерший от укуса змеи, принадлежал к тому племени, которое нас атаковало, и его сородичи решили, что у моего зятя было что-то, что вызвало смерть несчастного. Австралийцы вообще подвержены предрассудкам. Часто они извлекают из тела покойника почки, завязывают их в мешочек и носят на шее для защиты от сглаза и как талисман, приносящий окружающим добро или зло[36].
Сына же моего зятя убили потому, что он обещал свою дочь человеку из этого же племени, а отдал ее другому. Гибель бедных моих родственников, которые неизменно были так добры ко мне, глубоко потрясла меня. Я не стыжусь признаться, что в течение нескольких часов плакал навзрыд, да и потом никакие мог успокоиться. Считая меня ожившим братом, они неустанно заботились о моем благополучии. Вряд ли кто-нибудь мог бы относиться ко мне лучше, чем эти бедные австралийцы, и вот они лежат бездыханные, убитые бандой дикарей, которые, видимо, жаждали еще крови. Все, что я перенес в лесу, бледнело по сравнению с душевными муками, которые я испытывал в этот момент.
Отчаяние придало мне такую храбрость, что, когда здоровенный детина подошел к моему шалашу и потребовал копья зятя, я наотрез отказался отдать их.
Верзила не стал настаивать, но приказал взять запас рыбы и накидку, идти туда, где стояла его жена с детьми, и там дожидаться его прихода. При этом он не переставал распинаться в дружбе ко мне. Я все же не очень-то верил его клятвам и, отойдя на приличное расстояние, решил бежать. Я взял копья, свернул накидку как можно плотнее, переправился через реку и помчался к лесу, выбрав направление, противоположное тому, в каком, я знал, скорее всего направятся дикари. После того как туземцы хладнокровно убили на моих глазах стольких людей, я, безусловно, вправе называть их дикарями, хотя, как вы могли убедиться, среди них много добросердечных созданий. Пройдя около четырех миль, я встретил знакомых австралийцев. Они еще издали заметили, что я очень взволнован, и, конечно, встревожились. Узнав, что случилось, они немедленно стали готовиться к бою, тем более что среди них был тот самый молодой человек, которому сын моего зятя отдал свою дочь в жены. Мы условились, где встретимся после похода, и я отправился к реке Барвон. Утром я переплыл ее и еще до захода солнца поставил себе шалаш на холме, с которого открывался великолепный обзор. Место для костра я загородил корой и дерном из опасения, что пламя, видное издалека, может выдать врагам мое местонахождение.
Так я провел несколько дней, ожидая прихода друзей. Наконец однажды вечером я заметил в долине приближающийся огонек. Это меня обеспокоило: вряд ли друзья стали бы ходить по ночам. Не теряя времени даром, я потушил костер, убрал копья и рыбу подальше, а сам спрятался неподалеку в высоких камышах. Вскоре до меня донеслись женские голоса. Одна женщина спросила: «Куда он мог деться?». Остальные наперебой высказывали разные предположения.
Удостоверившись, что опасности нет, я вышел, к радости гостей. Передо мной стояли пять молодых женщин из дружественного племени, которое я встретил на днях. Они бежали после большого сражения между отрядом мстителей и теми, кто убил моих покровителей.
Чтобы не попасть в руки врагов, из которых трое были убиты, женщинам пришлось бежать с поля боя, но до этого они успели сжечь трупы моих родственников, опасаясь, как бы дикари их не изуродовали. Бедняжки от усталости валились с ног и изнемогали от голода. Я отдал им все мои запасы и уложил спать в шалаше. Утром две ушли, а три решили ждать своих соплеменников, но через несколько дней и они покинули меня.
Полагая, что какая-то причина помешала всему племени прийти, я отправился к месту зверского избиения моих друзей. Там