– Абсолютно ничего. Замечательная женщина! Но вот беда: я как раз отказался от мест на «Маджестик», так что…
– И даже не переговорили со мной? Час от часу не легче! А я-то расписывала вашему приятелю Расселу Сейджу, какие удовольствия ждут меня во время океанского перехода!
– Весьма огорчен, дорогая, но не мог же я сообщить вам эту новость в присутствии всех гостей в салоне у Лили!
– Разумеется! – сухо откликнулась она. – Это было бы немыслимо! Но, прошу вас, не мучайтесь понапрасну из-за такой безделицы: мне вполне придется по душе плавание на новом французском пароходе компании «Френч Лайн»: там я сразу попаду в обстановку, к которой так стремлюсь, и тетушка Эмити не станет мне преградой, напротив, она без ума от Франции!
– Опомнитесь, Александра! Это же смешно! Мы поедем вместе… через месяц.
– Почему не через год? Нет, Джонатан, мое решение твердо: завтра же я уезжаю в Филадельфию.
Джонатану удалось подобраться к жене и остановить ее, обняв за плечи.
– Вы так на меня сердитесь?
– Да, даже сильнее, чем могу описать. Вы не сдержали слова, а я такого не прощаю.
– Государственные интересы не служат с вашей точки зрения достаточным оправданием?
– Нет, ибо это устаревшее понятие, от которого отказалась Америка. Зато в Европе, которая внушает вам такое отвращение, оно еще живо.
Платье из золотой парчи делало ее до того обворожительной, что у Каррингтона сжалось сердце. Она – настоящая богиня, а богини имеют право требовать все, что им вздумается. Ему захотелось крепко прижать ее к себе, но она мягко отстранилась. Он почувствовал обиду.
– Вам не претит мысль о путешествии без меня?
– Почему бы и нет, раз вам такая мысль хорошо знакома? Что-то я не слышала, что необходима вам во время этой вашей загадочной миссии.
– Я еще сам не знаю, о чем пойдет речь…
– И тем более – сколько времени вы будете отсутствовать.
– Естественно.
– В таком случае не заставляйте меня разделять участь моряцких жен, которые не сводят взгляд с горизонта, ожидая возвращения судна, на котором уплыл за тридевять земель горячо любимый муженек. Наша жизнь именно тем и хороша, что каждый ведет то существование, которое ему больше нравится.
– Бесспорно… но при том условии, что по ночам мы встречаемся под одной крышей. Что произойдет, если мы очутимся на разных континентах?
Он был сейчас так печален, что Александра почуяла опасность: если ока смягчится, то придется все начинать сначала.
– Думаю, что несколько месяцев разлуки нам не так уж повредят.
Он не на шутку перепугался.
– Несколько месяцев?! Сколько же времени вы собираетесь отсутствовать? – Кто же ездит в Европу на пару недель? С вами я побывала только в Лондоне, и мне предстоит столько всего увидеть! Полагаю, что месяца три-четыре…
Каррингтон взял себя в руки. Он знал, что потерпел поражение, и решил не настаивать. Он отошел к шкафчику, где специально для него была выставлена батарея ликеров.
– Я знаю, что вы правы и что я не должен заставлять вас томиться здесь от скуки, пока я буду в отъезде неизвестной пока длительности. Единственное, что бы мне хотелось, – это чтобы вы не уезжали одна и очень надолго. Не забывайте, что на сентябрь у Делии назначена свадьба!
– Позволить ей выйти замуж без меня? И думать забудьте! – с улыбкой ответила Александра.
Она действительно была очень привязана к своей родственнице Корделии, дочери матери Джонатана от второго брака; ее привлекала в ней живость характера и современность взглядов. Мисс Хопкинс ничего не стоило завоевать год назад сердце молодого, но блестящего адвоката по имени Питер Осборн, выходца из прекрасной семьи, которого она с той поры держала под каблуком. Она довольствовалась тем, что приняла у него в знак помолвки обручальное колечко, и отказывалась положить конец сладостному статусу невесты, когда девушка остается предметом поклонения и возносится женихом на пьедестал.
– В связи с этим очень вас прошу как можно дольше не раскрывать, что вы уезжаете без меня, – сказал Каррингтон.
– Боитесь, как бы ей не взбрело в голову составить мне компанию?
– Готов поклясться, что так бы и произошло, и свадьбу пришлось бы в очередной раз отложить. Помните, ее уже переносили из-за какой-то ерунды.
Александра мигом вспыхнула и без колебаний принялась размахивать флагом женской солидарности.
– Не перестаю удивляться на вас, мужчин! Ерунда?! Но ведь речь шла об их семейном гнездышке! Нет, это только пошло на пользу их будущему браку. Договорились, Делия ничего не узнает, пока я не взойду на борт корабля. Тем более что я уже завтра уеду в Филадельфию.
Случаю было угодно, чтобы Александра отбыла в Европу, так и не повидавшись с родственницей. Когда она возвратилась в Нью-Йорк вместе с дядюшкой и тетушкой накануне отплытия, девушка гостила у подруги в Бостоне. В таком удачном совпадении сыграла свою роль ее мать. Что до Джонатана, то он к тому времени уже отбыл в неизвестном направлении.
Не смея себе в этом признаться, Александра испытывала грусть из-за того, что ее не сопровождают ни муж, ни его сестра. Она слишком долго мечтала, как будет путешествовать вместе с Джонатаном, и теперь не могла ему простить предательства; она бы не отказалась, если бы его место заняла Делия – презабавная попутчица…
Оказавшись у себя в каюте, где царил наведенный горничной безукоризненный порядок, молодая женщина некоторое время рассматривала кровать, на которой ее ждали ночная сорочка и халат. Ей не хотелось спать, и она испытывала сожаление, что волнение на море сделало первый вечер на борту мало занимательным. Тем не менее, зная, что от сожалений толку не будет, она рассудила, что наибольшую пользу ей принесет здоровый сон. Поэтому она вынула из волос длинные булавки с топазовыми головками и, немного пригладив прическу, отправилась с прощальным визитом к тетушке.
Та уже лежала в постели, попивая шампанское и перечитывая в тысячный раз «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена – свою неизменную настольную книгу в любом путешествии.
Эмити Форбс было под пятьдесят. Телосложением она напоминала солидную кирпичную постройку. При этом она отличалась длинными ногами, которые обычно украшали мужские башмаки, похожие на те, что носил Томас Джефферсон, в которого сна была влюблена с самого детства. В ее рыжей, как и у братца, шевелюре проступали седые пряди. Достойная дама была наделена звучным голосом и величественным профилем; она сошла бы за засидевшуюся в девицах дочь индейского вождя, если бы не розовые щечки и не небесно-голубые глаза. У нее были великолепные кисти рук, выдававшие способную пианистку, хотя она практиковалась в этом своем искусстве только дождливыми вечерами, когда на нее накатывала особенно сильная грусть. Она ненавидела завсегдатаев светских раутов, обзывала их варварами и не проявляла интереса к их сборищам. У нее было ангельское сердце, хотя она пыталась скрыть это под личиной вставшей на дыбы медведицы, отличающейся к тому же сарказмом и приступами неуемного веселья, чем наводила в юные годы ужас на матерей потенциальных женихов. Эмити не имела решительно ничего против такого положения вещей, ибо, не располагая возможностью выйти замуж за означенного президента Соединенных Штатов по причине его давней кончины, она раз и навсегда решила, что не станет ни с кем делиться жирной рентой, на которую жила. Исключение делалось только для ее собак, лошадей, слуг, птичек в саду и обожаемой племянницы Александры. К перечню следовало бы добавить также несколько благотворительных ассоциаций и спиритический кружок в Филадельфии, чьи заседания она посещала с завидным прилежанием, будучи свято уверенной в истинности происходящих там чудес.
Не смея в этом сознаться, она мечтала войти в сношение с душой великого деятеля, из которого сотворила себе идеал, хотя истина была как на ладони: Томас Джефферсон не принадлежал к категории мятущихся душ. Тем не менее Эмити не оставляла своих попыток.
Когда Александра предложила ей сопровождать ее в Европу, она как раз собирала чемоданы, так как сама отправлялась в Париж, где главной ее целью было посещение на кладбище Пер-Лашез могилы великого Аллана Кардека, в некотором смысле отца спиритизма, в годовщину его смерти, то есть 31 марта. Предложение миссис Каррингтон пришлось весьма кстати.
Опасения вызывал разве что дядюшка Стенли, фермер-джентльмен из семейства Форбсов, все же решившийся сопровождать сестру. Признавая достоинства мужского эскорта, охраняющего двоих беззащитных женщин, Александра питала некоторые сомнения относительно ханжества этого убежденного холостяка, который если и любил кого-либо на свете, помимо своих земель, то только лошадей. Именно из-за них он и пересекал Атлантику: оставив Эмити во французской столице, он предполагал податься в Нормандию, дабы посетить несколько знаменитых конных заводов, а затем в Англию, где у него имелось немало приятелей, интересующихся скачками.
Идея сопровождать племянницу не больно его окрыляла. Он гордился ее красотой и элегантностью, но полагал, что место жены – у домашнего очага, а не в таком испорченном городе, как Париж.
Он дал себе слово, что будет прилагать все силы, сберегая честь молодой женщины, являвшей собой, по его мнению, прекрасный американский цветок. По крайней мере, во время сумасшедшего перехода через Атлантику он не будет спускать с нее глаз.
Завидя племянницу, Эмити отложила книжку, отпила еще глоток шампанского и уставилась на Александру поверх очков.
– Тебе надоели океанские брызги? А я полагала, что ты воспользуешься тем, что половина корабля уже лежит в лежку, чтобы прогуляться по палубе.
– Дядя Стенли не принадлежит к этой лучшей половине.
– Что же из того?
– А то, что он следит за мной так пристально, словно он – полицейский а я – воровка-карманница.
Тетушку Эмити разобрал смех, с которым ей удалось справиться только при помощи нового глотка шампанского. Столь обильные возлияния были ей вовсе не свойственны: обыкновенно она ограничивалась на сон грядущий всего одним бокалом и редко когда превышала данную норму.
– Хочешь глотнуть? – любезно предложила она.
– Нет, благодарю. Я вообще не пью.
– Твое время еще наступит.
– Странное предсказание.
– По-моему, это неизбежно. В жизни нужны пристрастия. Ты вот замужем уже без малого три года и до сих пор не стала матерью. Это, кстати, вовсе не упрек.
– Тогда зачем об этом говорить?
Старая дева осушила бокал и поставила его на столик у изголовья. Бокал легко заскользил по гладкой поверхности, не выдержав качки. Тетушке пришлось снять со столика и его, и бутылку и пристроить все это у себя на коленях.
– Ты отлично знаешь, зачем. Я всегда была против твоего брака с Каррингтоном. Он, несомненно, выдающийся человек, его ждет большое будущее… если Господь отпустит ему на это время. Или ты предпочитаешь, чтобы ему воздвигли монумент при жизни? А ведь ты могла рассчитывать на кое-что получше!
– Вот как? Кого вы имеете в виду?
– Откуда я знаю? Вокруг тебя всегда вилась добрая дюжина кавалеров. Все молоды, все красавцы, все богачи! А тебя угораздило раскопать в Нью-Йорке моего ровесника! Да он же почти старик!
– Вы несправедливы! Как к нему, так и к самой себе. Джонатан…
– «Замечательная личность»? Знаю, знаю. Ты столько раз это повторяла! До того часто, что я заподозрила, что ты пытаешься убедить в этом прежде всего самое себя. Вот скажи мне: сколько раз в неделю у вас с ним бывает любовь?
– Тетя Эмити! – негодующе воскликнула смущенная Александра.
– Только не разыгрывай недотрогу! Чего ты больше боишься: слова или самого действия? Ты же замужняя женщина, черт возьми! Возможно, твой брак неудачен, но ты по крайней мере в курсе, чем должны заниматься супруги в постели?
– У вас странное представление о браке! У нас с Джонатаном редкое родство душ. Мы одинаково чувствуем, мы любим одно и то же…
– Как, например, Скотланд-Ярд и уголовные архивы? Это что-то новенькое! Тогда как тебя занесло сюда, в мое общество, на борт корабля? Пока еще не знаю, кто у вас кого боится, но не сомневаюсь, что у вас есть кое-какая проблема…
– Что это вы напридумывали?
– Это не выдумка, а правда. Я не требую, чтобы ты со мной откровенничала, крошка, но я убеждена, что ты совершенно не представляешь себе, что значит быть на седьмом небе от восторга.
– Зато вы отлично это себе представляете, – пробормотала Александра себе под нос.
– Не исключено. И прекрати таращить на меня глаза! Я, конечно, не Мессалина[1], но и мне есть что вспомнить… Возможно, наступит день, когда я поделюсь с тобой воспоминаниями. Но сперва тебе надо повзрослеть. Пока же забудь обо всем, что я тебе тут наговорила и выбрось из головы все, кроме радостей путешествия! Обещаю позаботиться, чтобы Стенли не испортил тебе удовольствие.
– Вряд ли вы добьетесь успеха! – вздохнула молодая женщина. – Я только и жду, что он завалится спать на полу прямо у меня за дверью.
– Беда в том, что ему нет дела до качки. Прирожденный моряк, как все Форбсы! В самую неистовую бурю он останется непоколебим, как Гибралтарская скала. Но ты можешь пользоваться тем, что наши с тобой каюты сообщаются, и выходить из моей двери.
Миссис Каррингтон возвратилась к себе в некоторой растерянности. Она знала, конечно, что тетушка – большая оригиналка. Однако услышанное от нее повергло ее в смущение. Неужели в промежутках между сеансами столоверчения Эмити вкусила любовь? Это была ошеломляющая новость. Не то, что она…
Супруга Джонатана Каррингтона не любила задумываться об интимной стороне жизни. Ее брачная ночь оказалась вполне спокойной. Нескольких романчиков, проглоченных втихаря, и невнятных советов матери перед ее отъездом из дому оказалось совершенно недостаточно, и, став замужней женщиной, она не познала телесного удовлетворения, хотя, выходя замуж за мужчину гораздо старше себя, она полагала, что он обладает солидным опытом в делах любви, и ждала от него чудес.
Однако у главного прокурора не оказалось достаточного опыта. Он был по уши погружен в свою работу и слишком мало якшался с женщинами, пока не повстречал мисс Форбс. Он не охотился за приключениями: презирая легкодоступных женщин, он ждал встречи с той, которая будет достойна сделаться его женой. Таковой оказалась Александра, однако, вместо того, чтобы испытывать к ней нежное, умиротворенное чувство, он загорелся к ней дикой страстью, которую ему не было суждено выказать, настолько его страшила невеста. При неописуемой красоте в ней была какая-то сдержанность, холодность, заставлявшие его держаться на почтительном расстоянии.
В самую брачную ночь, в поистине королевских апартаментах филадельфийского отеля «Белль-Вью», он испытал чуть ли не суеверный трепет, когда перед ним предстало великолепие готового отдаться ему юного тела. Испытывая преклонение перед красотой, он был готов рухнуть на колени, чтобы насладиться этой изысканной статуэткой из живой плоти. Он долго довольствовался тем, что любовался ею, не смея до нее дотронуться, в итоге лишившись и сил, и даже голоса; вящим унижением стало для него удивление, которое он прочитал в черных глазах Александры. Тогда его обуяла страшная ярость, перешедшая в неуемное желание; это спасло его от того, чтобы превратиться для нее в посмешище, но, не в силах перенести мысль, что сейчас она утратит к нему всякий интерес, он овладел девушкой с лихорадочной торопливостью, чего с ним никогда прежде не бывало, и быстро растянулся на спине, обессиленный и разочарованный.
– Прости меня! – пробормотал он. – Я… я не хотел…
– Ничего, – отозвалась она с сострадательной улыбкой, словно он опрокинул чашку с чаем ей на платье.
Остаток ночи прошел в полной тишине. Джонатан спал, как сурок. Что до его жены, то она пришла к выводу, что романисты сильно преувеличивают радости любви; впрочем, она испытывала достаточно сильную привязанность и уважение к тому, чьим именем теперь называлась, и поспешила отнести происшедшее с ней к мало приятным, хоть и обязательным обстоятельствам семейной жизни. В ближайшем будущем ее ждало столько приятных утешений…
В дальнейшем все оставалось по-прежнему. Каждую ночь во время свадебного путешествия в Саратогу и столицы канадских провинций, в одной из которых плечи Александры украсила чудесная соболья накидка, Джонатан, так и не сумевший избавиться от опасения оказаться не на высоте, ограничивался лишь быстрыми объятиями, не тратя времени на любовные приготовления; отсутствие опыта и скромность самой Александры также не поощряли его к иному поведению. Зато они много разговаривали. Нехватка телесного контакта компенсировалась контактом духовным: они говорили об искусстве жить и искусстве как таковом, о литературе, театре, музыке, общественных проблемах и величии Америки; им не удалось достигнуть согласия лишь по двум вопросам: криминологии и полезности поездок в Европу.
Все это вынуждало обоих предвкушать завершение свадебного путешествия и переход к обычной жизни супружеской пары. Прибыв в Нью-Йорк, отказавшись от заезда в Ньюпорт, они с радостью заняли каждый свои покои. Впрочем, Джонатан завел не слишком обременительную привычку заявляться ежевечерне к жене и любоваться ею, когда она снимает вечерний туалет. Задерживался он у нее не чаще одного-двух раз в неделю: он смирился с мыслью, что не сумеет овладеть этой обожаемой им женщиной настолько полно, насколько ему хотелось бы, к тому же он знал, что так и не сможет произнести слов, которые сделают его посмешищем в ее глазах или хотя бы вызовут улыбку.
Прошло каких-то несколько недель – а у них уже наладилось уютное согласие, отличающее престарелые пары, которые связывает привязанность, взаимное уважение и многочисленные общие интересы. Джонатан погрузился в дела, а Александра, вообразившая, что познала любовь, хотя на самом деле ей приоткрылся лишь самый ее краешек, окунулась в светскую жизнь, которую быстро стала путать со счастьем.
И лишь в этот вечер на корабле она надолго застыла перед туалетным столиком, медленно делая то, что всегда совершала без помощи горничной: без конца расчесывала свои длинные волосы, полировала ногти, чистила до блеска колечки, снимала с лица легчайший слой косметики. Потом она загляделась на свое отражение в зеркале, на самом деле ничего не видя: ей не давали покоя странные речи тетушки Эмити. Неужели ей еще не все дано? А она-то уже считала себя пресыщенной…
Тем временем Антуан Лоран попивал в капитанской каюте выдержанный коньяк. Он был давно знаком с капитаном судна Морра, с самого первого плавания «Лотарингии». Им нечасто приходилось видеться, но от этого их отношения делались только теплее. Лоран специально провел в Нью-Йорке два лишних дня, чтобы отплыть именно на этом судне, к которому питал пристрастие. Теперь он наслаждался отдыхом после длительной тайной миссии, в которую его отправило правительство президента Лубе – впрочем, наотрез отказавшееся бы сознаться в этом.
Истина же состояла в том, что прошлым летом Антуан, талантливый художник, особенно по части портретов – что позволяло ему скрывать иные свои, не столь подходящие для обнародования делишки, – отбыл из Франции вместе с инженером Филиппом Бюно-Вария, бывшим прежде компаньоном Фердинанда де Лессепса в разработке проекта канала через Суэцкий перешеек. Тот проект им удалось с блеском осуществить, невзирая на невиданную неразбериху при работах. Бюно-Вария направлялся в Вашингтон для встречи с президентом Теодором Рузвельтом, Лоран же сопровождал его, обеспечивая безопасность. Во время встречи предстояло обсудить завершение американцами работ, которые пришлось приостановить из-за ужасного политико-финансового скандала, потрясшего до основания Бурбонский дворец и запятнавшего грязью немало уважаемых деятелей.
Но президент Соединенных Штатов поклялся подарить стране капал! С другой стороны, от французов исходила нехитрая идея: сделать так, чтобы над Панамой, остающейся пока под контролем Колумбии, задули ветры свободы. Иными словами, устроить маленькую революцию, от которой будет не слишком много ущерба, поскольку противник находится по ту сторону высоких гор; тем временем американский флот будет невинно плавать вдоль берега, чтобы помешать колумбийцам преодолеть горную преграду.
Все удалось как нельзя лучше, практически без кровопролития: в ноябре 1903 года население Панамы выступило против Колумбии, осуществив таким образом самую мирную революцию в истории. Под защитой американского флота возникло новое государство, а Колумбия, поднявшая оглушительный крик, получила двадцать пять миллионов долларов, чем и довольствовалась.
По сути дела, задача Антуана Лорана была куда проще, чем могло показаться. Впервые в жизни ему поручили дело, оказавшееся сплошным отдыхом, но одновременно сослужившее ему неплохую службу, поскольку новое правительство щедро отблагодарило его за роль, которую он сыграл в революции. Во Франции его не ждали какие-либо неотложные дела, поэтому он позволил себе устроить нечто вроде зимних каникул и потратить немного из так просто доставшихся ему денег. Он погрузился в Колоне на корабль, доставивший его в Новый Орлеан, где он пробыл несколько недель. После поездки на восточное побережье Соединенных Штатов он вернулся в Нью-Йорк, где намеревался немного развлечься.
Но здесь его подстерегала неудача.
Обогатившись за счет щедрых панамских подношений, среди которых было несколько изумрудов, он не хотел заниматься излюбленным спортом, а именно кражей драгоценностей, выделяющихся редкой историей или красотой. А ведь американские дамочки были увешаны ими с ног до головы! Они усеивали ими свои колье, цепочки, кольца, браслеты, пояса, диадемы, едва ли не конские сбруи; но драгоценностей было слишком много, а он любил редкие вещицы, его прельщали изделия невиданные, труднодоступные. Американское богатство показалось ему слишком свежеиспеченным, бряцающим, лезущим в глаза. Какой смысл идти на риск в такой обстановке?
Находясь в Нью-Йорке, конкретнее в отеле «Уолдорф», он узнал о событиях на другом конце света: в ночь с с 8 на 9 февраля японский флот атаковал Порт-Артур, недавно приобретенный Россией, чтобы получить выход в Желтое море. Эта информация чуть было не надоумила его остаться в западном полушарии еще на какое-то время, поскольку ему было нетрудно предсказать, что французский «Второй отдел» с радостью зашлет туда нескольких «наблюдателей», среди которых вполне мог бы оказаться и он, если станет известно о его возвращении. Однако приближалась весна, и он сгорал от желания встретить ее в Шато-Сан-Совер, что в Провансе, где у него было имение.
Итак, желание возвратиться в свой сад возобладало, и он взошел на борт «Лотарингии». Он знал, что здесь его ждет встреча с другом, что также следовало учитывать, однако, не испытывая ни малейшего желания сталкиваться с людьми, способными превратить его океанский переход в сущее мучение, он решил питаться в каюте. Капитану Морра потребовалось проявить настойчивость, чтобы выманить его из норы.
– Не собираетесь же вы провести в четырех стенах целую неделю! – молвил моряк, подливая гостю трехзвездочный «мартель».
– Почему бы и нет? Сами знаете, я – старый медведь, – отвечал сей старик сорока двух лет от роду. – Я еще могу иногда наведываться к вам, чтобы опрокинуть рюмочку-другую. Это, конечно, подлинное счастье. Но дорожные встречи меня нисколько не влекут.
– Полагаю, что на этот раз вы ошибаетесь. У нас на борту есть несколько очаровательных женщин, которым хватило смелости бросить вызов Атлантике в марте, вас же, дорогой мой художник, я знаю как человека, чувствительного к женской красоте…
– О, красоток везде хватает.
– Несомненно, но одна другой рознь.
– А у вас водится что-то особенное?
– Вот именно! Скажем, мисс Лилиан Рассел, знаменитая певица.
– Согласен, у нее восхитительное сопрано, но она уже немолода и обязана своей популярностью больше страсти к мужчинам, бриллиантам и велосипедам. Зачем она плывет к нам – чтобы принять участие в «Тур де Франс»?
Капитан «Лотарингии» со смехом протянул гостю рюмку коньяку:
– Вы невыносимы. Она по-прежнему красавица. Но у нас есть кое-что и получше.
– Кого вы имеете в виду?
– Чудо, а не леди! Миссис Каррингтон, молодую супругу весьма уважаемого человека – главного прокурора штата Нью-Йорк Вы с ней часом не знакомы?
– Бог мой, нет! И… какова она собой? – Ослепительна! Ваша пренебрежительная гримаса напрасна! Мне редко доводилось лицезреть такую красавицу, буквально излучающую прелесть…
– Гм… Можно подумать, что вы покорены ею.
– Исключительно в эстетическом смысле, поскольку она держится особняком. Сами бы в этом убедились, если бы соизволили отужинать с остальными.
– Скажите, пожалуйста! А как же муж?
– Блестящее отсутствие! Однако наша красотка путешествует с дядюшкой и теткой, которые охраняют это сокровище еще более бдительно, чем охранял рейнское золото дракон Нибелунгов. Кажется, на нее совершенно не действует качка: после трапезы она оказалась единственной женщиной, которая задержалась на палубе. В этот час она, разумеется, уже удалилась к себе. Вот приходите днем к обеду! Клянусь честью, она того стоит!
Художник опорожнил рюмку и, поставив ее на столик, поднялся, протянув на прощание руку гостеприимному хозяину.
– Должен признать, вы разбудили во мне любопытство. Как тут усидишь в четырех стенах, раз поблизости расхаживает Венера собственной персоной!
– Полностью разделяю ваше мнение. Если вы придете, то я запишу вас за своим столиком, куда собираюсь пригласить и ее.
– В таком случае я и подавно не смогу сопротивляться! Доброй ночи, дружище!
На самом деле Антуан ответил согласием только для того, чтобы не разочаровать добряка, проявившего неожиданную настойчивость; он и не думал витать иллюзий насчет красотки, оказавшейся на борту судна. Он знал, конечно, что американки бывают порой потрясающе красивы, однако неизменно находил в них какой-то изъян, некую незаконченность, несовершенство. Уж слишком они уверены в себе! Ему бы, напротив, хотелось видеть в женщине то неуловимое, на чем зиждется зачастую шарм европейских дам. Лишь одна женщина на его памяти не подпадала под эту категорию: девушка, которую он повстречал когда-то в Китае при исключительно драматических обстоятельствах. Кто знает, что с ней стало теперь и жива ли она?..
Тем большим было его изумление, когда следующим утром, прогуливаясь под проливным дождем с трубкой в зубах по мокрой палубе, он увидел перед собой ту самую девушку! Она шла ему навстречу, завернувшись в длинный плащ с капюшоном на толстой пестрой подкладке; только что она, засунув руки в карманы, рассматривала серое небо, где протянулись, насколько хватало взгляда, черные, набухшие дождем тучи, время от времени изрыгающие хвостатые молнии. Океан угрожающе дыбился, подбрасывая на волнах, как пробку, пузатый рыбачий корабль, подплывший довольно близко к пассажирскому лайнеру.
Лоран не успел произнести имя, вертевшееся у него на языке: она сама узнала его и ускорила шаг.
– Тони! – вскричала она, протягивая затянутые в перчатки руки. – Неужели это вас мне довелось встретить посреди океана?
– Да, это я, Александра! Я бесконечно счастлив снова с вами увидеться! Тем более, что только накануне вечером я вспоминал о вас.
– Как это получилось? Уж не знали ли вы о моем присутствии на борту?
– Нет. Я думал о вас из-за слов капитана…
– Неужели? А я лишь мельком на него взглянула! О, Тони, пройдемся немного! Не возражаете? По крайней мере согреемся…
Они двинулись дальше в ногу, дружно раскачиваясь.
– Так что же капитан?
– В общем, мы с ним давние друзья. Вчера мы сидели в его каюте, смакуя коньяк, и он расписывал мне невероятную красоту одной из пассажирок, некой миссис Каррингтон. Вот я и вспомнил вас – в том смысле, что для того, чтобы тягаться с вами в красоте, надо быть уроженкой другой планеты.
Она радостно рассмеялась и, не выдержав особенно зловредного порыва ветра, ненароком прижалась к нему.
– Придется вам расстаться с иллюзиями, Тони! На этом пароходе вам не суждено встретиться со сказочным созданием: миссис Каррингтон – это я.
Глава II
ПЕКИНСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ
У Антуана не оказалось времени, чтобы удивиться: из дверей главного салона к ним со скоростью локомотива ринулся краснолицый господин. Сходство усиливала отчаянно дымящая сигара.
– Что это значит, Александра? – проревел он. – Что ты себе позволяешь?
– Это ваш супруг? – любезно осведомился живописец.
– К счастью, нет! Дядя Стенли, позвольте вам представить моего давнего друга, который…
– Никогда не встречал этого господина в Филадельфии.
– Как и я. Зато этого не скажешь о Пекине, где он спас мне жизнь, если не больше… Неужели я никогда не рассказывала вам об Антуане Лоране?
– Рассказывала, и неоднократно! – вскричала мисс Форбс. Сия эксцентричная особа, нахлобучившая шляпу с чрезмерным количеством серого муслина, увенчанную ярко-красным пером, появилась перед троицей с достоинством фрегата, входящего в гавань с распущенными парусами. – Где ты его откопала, Александра?
– Прямо на палубе! Он прогуливался в одном направлении, я – в другом, вот мы и повстречались. Счастливое совпадение!
– Не то слово! Антуан, дорогуша, позвольте я вас расцелую!
Тетушка Эмити без дальнейших церемоний сгребла художника за плечи и звучно чмокнула его сначала в одну щеку, потом в другую, чем ввергла в полнейшее замешательство своего братца, вынужденного теперь поддерживать взятый ею тон.