ИРИНА ДЕЙЛИК
— Мальчишки, переезжаем, — сказала женщина лет тридцати-тридцати пяти.
— Хорошо, и долго мы собирались, а переедем за один день.
К ней подсели два пацана. Одному на вид было лет десять, другому двенадцать. Это была их мама. Они обняли ее и положили головы к ней на плечи.
— Посидим на дорожку, — сказала женщина.
— А мне так спать хочется! — сказал пацан, который постарше.
— Паша, поспишь в машине. Нам где-то два часа ехать.
— Хорошо, мам. А там, правда, железная дорога рядом с домом?
— Да, Петя.
— Класс!
— Опасно, конечно, но вы же взрослые и на дорогу ходить не будете, — сказала мама. Маму, кстати, звали Вера.
— Я люблю стук поездов! — сказал Петя.
— У нас с вами, ребятки, начинается новая жизнь, новая работа, новая квартира, новая школа.
— Да, мы так здорово здесь привыкли, нам жалко уезжать…
— Но нужно, нужно, родные, — и она обняла их ещё сильнее.
В дверь позвонили.
— Петя, открой, это грузчики, наверно.
Петя побежал к двери. В дом зашли шесть здоровых мужчин.
— Здрасьте, хозяева-а! С чего начинать грузить? — спросил рыжий весёлый парень.
Вера привстала.
— Здравствуйте! С дивана, наверно.
— Нет! Что у вас самое крупное?
Вера посмотрела, сказала:
— Шкаф.
— Ребята, начнем со шкафа, — показал на него своим мужикам рыжий мужчина.
Двое самых крупных подошли, обвили шкаф ремнями.
— И… раз, — сказал один.
Присели и встать не могут.
— Не-е-е! Да он не подъёмный! Надо разбирать. Такой тяжёлый, ужас! Это, наверно, очень старый шкаф? Как его разобрать-то, чтобы не попортить?
— Да, — сказал другой, — задача!
— Антиквариат, — сказал третий.
— От кого достался-то? — рыжий парень спросил хозяйку.
— От прапрадедушки, — ответила Вера.
— Такой тяжёлый! Вы б его лучше продали, денег бы вам дали. Что старьё-то держать…
— Да я хотела… — сказала Вера, — но дед перед смертью меня подозвал и сказал, чтобы я никогда этот шкаф не продавала и никому не отдавала. И помер. Вот и завет его держу уже пятнадцать лет. Да я к нему и привыкла. Он мне напоминает о всех умерших родственниках, да и детям наказала его беречь. Так что мне никаких денег не жалко, только не разбирайте его, а тащите. Все вместе тащите, я заплачу.
— Хорошо, оставим его, поставим в самом конце фуры, — сказал рыжий. Он у них был, видимо, бригадир. — А мальчишки ваши пусть погуляют, а то ещё чего уроним из-за них.
— Пацаны, сходите в магазин. Купите что-нибудь на перекус, — попросила их мама Вера.
— А чипсы можно? — спросили мальчуганы.
— Нет, лучше купите колбасы с сыром — порежем на бутерброды. И воды купите.
— Сколько по времени вы будете приблизительно грузиться? — спросила Вера.
— Часа полтора! — сказал рыжий бригадир.
— Ну грузите. А я буду вам говорить, что и где лежит, чтоб не разбить чего ещё.
— Ладно.
Мальчишки сбегали в магазин, купили всё, что сказала мама.
И мама им говорит:
— Идите в комнату. Из нее как раз всё вынесли – там поешьте.
— А ты, мама? — спросили пацаны.
— Я попозже.
— Хорошо, — сказали ребята.
Тут пришёл бригадир.
— Всё вынесли, — сказал он. — Ну, мужики, накинемся на шкаф, что ли? Сколько доплатишь, хозяйка?
— По пятьсот рублей на всех хватит? — сказала Вера.
— Вполне. Постараемся.
И уже через десять минут бригадир к ней подошёл и сказал, что всё, Вера, всё загрузили, только а где Вы-то поедете?
— Как где? — удивилась Вера. — Вы же сказали, что нас довезёте…
— Мы договорились только о мебели.
— Так что же нам делать? — спросила Вера.
— Да… — бригадир почесал свои рыжие волосы. — Ну, Вас с одним пацаном мы возьмём в кабину.
— Ну а как же другой?
— Давай рискнём и посадим его четвертого пассажира.
— Но если остановят? — спросили мужики.
— То придётся ему, а следовательно, и вам тогда выйти. А у ребят (показывает на своих парней-мужиков)…у них тоже мест нет. Их пятеро. Или давайте сделаем так. До ГАИ он едет в кабине, перед ГАИ мы останавливаемся на остановку и прячем его в фуре, ну, за 300 где-то 500 метров, да, прячем его. Фуру всё равно проверять не будут. Ну а если даже и откроют — там стоит шкаф. Один из мальчишек в шкаф и спрячется.
— Решено, едем.
Всё семейство село в кабину.
— А так спать хочу, не могу, мам?
— Подожди, сынок. Сейчас ГАИ объедем, и спать тебе два часа. Целых два часа будешь спать.
— Скорей бы…
— Ну, с богом! — сказала Вера.
— Вы что, верующая? — спросил бригадир.
— Нет, но крещённая. Просто так всегда говорят «с богом», когда отъезжают, — сказала Вера и покраснела.
— Хорошо, поехали.
— У Вас просторно здесь! — прошептала Вера. — А как Вас зовут?
— Я — Пал Палыч.
— О, ещё один, — сказала Вера. — Этот соня, который спать хочет, тоже Пашка.
— А, тёзка, значит, мой! Загадывайте желание, Вера, вы между двух Паш сидите. Загадали? — спросил бригадир.
— Загадала, — ответила Вера.
— Ну вот, останавливаешься, через тридцать метров уже у нас будет ГАИ. Кто из вас, пацаны, самый смелый и спрячется в шкаф? — спросил бригадир.
— Я! — сразу крикнул Павел.
— Ну, пошли…
Он открыл дверь в фургон, и …Пашка залез в машину.
— Ой, слезай. Сбегай возьми одеяло и подушку, чтобы тебе комфортно было.
Мальчишка сбегал, принёс одеяло.
— Ну что, залез? — спросил бригадир.
— Да, — ответил Паша.
— Не боишься?
— Нет, — твёрдо сказал Паша.
Двери закрылись, и Паша оказался в темноте. Он свернулся калачиком и укрылся тёплым одеялом. И только закрыл глаза, как к нему постучались.
— Эй, не уснул? — спросил Пал Палыч. — На дороге, сказали, одни гаишники стоят на дороге. Их много. Может, здесь ещё посидишь? Ну что, согласен?
Пашка крикнул, что согласен. Конечно, ему очень было там удобно и тепло. И действительно, так тепло и комфортно, как в этом шкафу, ему не было никогда. Он подумал-подумал, да и заснул. Ехали долго, два часа, а Паше снился удивительный сон! Сон был, как наяву.
Снится ему, как будто он проснулся в шкафу и почувствовал удивительный, вкусный запах пирогов. Он быстро открыл дверь и немного в чём-то запутался.
— Странно, подумал он, — откуда здесь столько вещей?
Весь шкаф был полным каким-то тряпьём. На дверях внутри шкафа висели иконы. Паша очень растерялся и расчихался. Он оказался в каком-то доме. Посмотрел, походил по комнате, повернулся вокруг и увидел свой семейный древний шкаф. Он снова подошёл к нему. Перед его глазами был забитый шкаф. В нём чего только не висело.
— Как это попало в наш шкаф? — подумал он.
И он начал искать своё одеяло, которое взял у водителя, но одеяла не было. Сбоку стоял стул. Он сел и задумался, что это такое, где он и что ему делать? В комнату вбежала белая кошка и подбежала к Паше. Паша взял её на руки, чтобы погладить, но кошка выпрыгнула, видно, она почувствовала, что он не свой.
— Как вкусно пахнет! — сказал он кошке.
Кошка вильнула хвостом и прыгнула на кровать.
— Ты, видно, сытая? — спросил он кошку. — А я очень хочу есть!
Встал и, посмотрев в окно, снова сел на стул.
Во дворе на улице играло несколько детей. Одеты они были в старинные какие-то костюмы.
— Паша, поиграй с Арсением! Я борщ пока заправлю, — крикнула какая-то женщина.
К маленькому ребёнку лет трёх тут же подошёл мужчина в рясе священника. Он взял его на руки и начал кружить и подбрасывать вверх. Паша спрятался за занавеской. Паша через щель увидел, как в комнату вошла какая-то женщина, видно, та, которая кричала священнику, и сказала вслух:
— Опять что-то в шкафу искали. Ай!
И закрыла шкаф. Подошла к окну, улыбнулась, помахала рукой своим детям и священнику и увидела …Пашу.
Паша стоял и смотрел на неё, не понимая, что сказать в своё оправдание.
— Ой! — она испуганно закричала.
Паша хорошо разглядел её. Женщина была лет тридцати-тридцати пяти и очень похожа на его маму: тоже была высокая, с хорошей фигурой. Черты лица были похожи на мамины, но лицо было покруглее.
— Ты кто? Откуда? Тебя привёл отец Павел?
— Нет, — сказал Паша. — Я сам пришёл, точнее, вышел. Он хотел сказать, из шкафа, но промолчал, а потом сказал:
— Я приехал из города.
— Да??? Но почему мы тебя не заметили? Как ты вошёл?
— Я… я… за кошкой побежал, вы меня и не увидели.
— Где твои родители? — задала вопрос женщина.
— Я один сейчас, один… живу.
— Где?
— В городе.
— Как тебя зовут?
— Паша.
— А меня тётя Вера.
— И мою маму, — хотел сказать Паша, — тоже зовут Вера, но сказал: «Звали Вера».
— Хорошо. Ты голоден?
— Очень! — сказал Паша.
— Пойдём я накормлю тебя.
И она взяла его за руку и повела на кухню.
— Мой руки и садись. Сегодня у нас вкуснейший борщ с курицей и пирожки с картошкой.
— Прошу к столу, — она крикнула в окно, и через полминуты вся семья стояла у стола.
— Знакомьтесь, это Паша, — сказала женщина Вера. — А это мой муж, отец Павел, и наши дети Димка, Петя и Арсик.
— Ну что ж, помолимся, — сказал батюшка. — Ну читай, Паша, «Отче наш», читай вслух.
— Я… не знаю молитв.
— Как? — удивились дети. — Ты в школе не учился?
— Учился, но молитв не знаю.
— У вас был Закон Божий? — спросил отец Павел.
— Нет, — сказал Паша.
— Странно. Где же ты учился?
— Ну отстаньте от парня. Давай, Дима, ты читай, а… то борщ уже остывает.
Он прочел молитву, все перекрестились и сели кушать.
— Как тебе борщ, понравился, или я его пересолила, или недосолила?
— Очень понравился. Очень! Вкуснее я не ел ничего.
— И пироги бери. Бери, бери, не стесняйся. Они вкусные.
— Да, спасибо, — сказал Паша.
После еды мальчишки побежали на улицу.
— Пойдём с нами поиграем, — позвали Пашу мальчишки.
— Я… немного посижу, можно? Что-то мне нехорошо.
— А может, полежишь? — сказала Вера.
Когда спросила, показала на кровать.
— Да, если можно, полежу.
Паша лёг и начал вспоминать, как они с мамой и братом собирали вещи, как к ним пришли грузчики и что он спрятался в шкаф и заснул.
«Значит, я сплю. Это сон. Как же мне проснуться?» — думал Паша.
Арсик, маленький мальчишка, бегал по комнате, потом сел и стал играть и что-то напевать на полу.
«Надо подумать… Так, как я здесь оказался? Как я здесь оказался? Что же делать? Мм, как же мне проснуться? Сейчас похожу, посмотрю дом по сторонам и решу, что делать».
Паша встает и выходит на улицу. Посмотрел на дом и… увидел свой дом, из которого они с мамой и братом только недавно выехали, только он был поновее и на крыше была труба, из которой шёл дым.
«Ничего не пойму».
Паша взялся за голову и стал стучать по ней:
«Проснись, проснись!»
Ребята подошли к Паше.
— Пашка, давай поиграем, Пашка! А ты долго у нас гостить будешь?
— Похоже, долго, — тихо сказал Паша.
— Значит, завтра пойдёшь с нами в школу?
— Пойду.
— Вот здорово! Ты читать-то умеешь?
— Умею-умею, даже очень хорошо.
— Ой, Пашка-простоквашка, Пашка-простоквашка, — засмеялись ребята и крикнули: — Ой, уже 16.30. Отец-батюшка сейчас наш уходит в церковь на службу. Ты, Паш, пойдёшь?
Все посмотрели на Пашу.
Он не знал, что сказать.
— Пойду схожу, — крикнул Паша.
Он сказал это просто так. Он никогда не был на службе в церкви, ни разу.
— Может, переоденешься, — сказали ребята, — а то этот костюм у тебя какой-то странный, все же в храм идёшь.
— У меня ничего нет. Я ничего с собой не взял.
— Пойдём, — сказал Димка. — Мы с тобой одного роста, одной комплекции. Я тебе свои вещи дам.
Они снова пришли в ту комнату, в которой стоял старый шкаф.
— А этот старый шкаф, — спросил Павел, — у вас давно?
— Да какой же он старый! — сказал Димка. — Отец его на прошлой неделе только купил. Он новенький!
— А какого он года?
— Как какого? Этого же.
— А! сейчас какой год? — спросил Паша.
— Да с тобой точно что-то не то. И одет ты не по-нашему. Ты что, в каком-то театре играл и в этой одежде-то?
— Да, в театре играл, в театре. Ну, а год-то какой? Мне по голове кто-то ударил, и я не помню, какой сейчас год. Ну никак не могу вспомнить.
— Тысяча девятьсот тридцатый год.
— Да ладно, — сказал Паша. — Какой, скажи ещё раз?
— Тысяча девятьсот тридцатый год. Сентябрь месяц.
— Мама дорогая! Не верю! Не верю! — и он похлестал себе по щекам.
— Давай переодевайся быстрее, отец уже уходит, — сказал Димка.
— А! Я сейчас.
И он быстро надел штаны и рубаху.
— А обувь?
— Обуви нет у нас. Нужно заказывать у сапожника. Завтра закажем. Пока в своих походи.
— Хорошо, — сказал Павел.
— Ну что стоишь? Беги догоняй батюшку.
И Паша побежал. Догнал и говорит:
— Отец Павел, только я молитв не знаю, мне можно со всеми в храм пойти?
— Конечно, можно. Постоишь, помолишься в душе. Может, Бог тебе память и вернёт.
И они пошли в храм.
Храм был весь-весь расписан очень красиво. Батюшка зажёг свечи и сказал:
— Я пойду в алтарь молиться, а ты здесь молись. И никуда не ходи. Когда служба кончится, я к тебе подойду. Понял?
— Да, — ответил Паша.
Он стоял и молился впервые в жизни. Молился Богу от чистого сердца. Он так хотел назад, к маме и брату… Ну, очень хотел! Перед его глазами была красивая икона, очень большая.
«Наверное, в мой рост», — подумал Паша.
Он подошёл к ней поближе и стал читать:
— Кто же изображён на иконе? Ни-ко-лай Чу-до-тво-рец! Алек-сандр Нев-ский!
И так дальше он прочитал всех святых. И в конце было написано, в самом низу:
«Тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год».
— Красивая икона, и все, кто изображён на ней, умоляю вас, помогите мне вернуться к маме и брату! — молился Паша. — Они, наверное, уже приехали в новый город, в квартиру рядом с железнодорожным вокзалом, а меня нет. Мама, наверное, переживает и брат Петя тоже. Помогите, родные! Святые, помогите!
Так он молился и забыл даже, что служба кончилась, и к нему подошёл отец Павел.
— Ну что, тёзка, пошли домой? Так и не вспомнил ничего, горемыка?
— Не-а, — сказал Павел.
— Пойдём домой, — ещё раз сказал батюшка Паше.
— Конечно, — сказал Паша. — Но… можно Вас спросить?
— Да, спрашивай.
— Меня заинтересовала эта икона и все святые, на ней изображённые. Я понял, кто это, — и показал на святого Николая, – это Николай Угодник. Я его знаю, читал про него, и мама мне рассказывала, как он многим помогает.
И Паша посмотрел на священника и спросил:
— А мне он поможет, как Вы думаете?
— Поможет. Ты же сам сказал, что он всем помогает. И тебе поможет.
— Нет, это мама так говорит, а я и не знаю. Мне бы очень хотелось, чтобы это было правдой.
— Да, сынок, молись ему, проси помощи, и он тогда тебе вернёт эту твою память. Ты всё вспомнишь: и молитвы, и откуда ты, — сказал священник.
— Так я и так всё помню, — сказал шёпотом Павел и опустил глаза вниз.
— Ладно, не переживай. Пойдём домой. Пока будешь жить с нами.
— Хорошо, — сказал Паша.
— Пошли, пошли?
Они вышли из храма, закрыли двери на замок и пошли к своему дому. Ну… Вначале они молчали, но молчание прервал сам батюшка.
— Я тебе расскажу, раз спросил, откуда у нас эта икона. Она появилась два года назад. Началось гонение на храмы, особенно на городские, не на поселковые, потому что в них много драгоценностей, золотых вещей. Правительство стало отбирать дорогие кресты, посуду и церковные предметы. Даже к нам в 1922 году приходили ребятки и описывали наши вещи. Но дальше дело не пошло, так как у нас очень бедный приход, в основном только железные вещи позолоченные. Но… я отвлекся, — сказал батюшка. — Так вот. Был хороший день, и мы с матушкой решили съездить в город и сделать кое-какие дела. Ну и зашли, конечно, в храм у станции в городе. Мы просто не могли не зайти, ты понимаешь.
Пашка кивнул головой.
— Я очень удивился, что на дверях был замок. Раньше этот храм был всегда открыт для всех. Мы перекрестились перед дверью. Собирались уже уходить, как вдруг я почувствовал запах керосина.
Матушка спросила:
— Что это за доски лежат вдалеке?
Она плохо видела, но видела же! Я из любопытства или из-за запахов пошёл посмотрел, что там лежит. И что увидел… В этой куче лежали тряпки, ветки, и, ты не поверишь, иконы. И эта икона, которую ты видел, она там лежала, была среди них. Я нагнулся и сразу понял, что с ней хотят сделать. Вокруг никого не было. Я вытащил икону и оттащил в сторону, в кусты. Там ещё лежало несколько икон. Но их вытащить я уже не смог, так как услышал приближающиеся шаги.
— Что тебе, поп, нужно? Уже всё это мы сейчас сожжём. Ценности эти вещи не имеют.
— Но, послушайте, — сказал я. — Может, не надо.
— Поп, уйди подобру-поздорову, — сказали мужики лет пятидесяти. — Иначе мы и тебя подожгём. Нам только спасибо скажут.
И нам с матушкой пришлось уйти. Но ушли мы недалеко, так как ждали темноты, чтобы забрать ту икону, которую мы спасли. Где-то пять часов мы сидели в пятисот метрах и молились. Вдруг я почувствовал, что все негодники уже ушли, и мы пошли за нашей этой иконой. Она лежала в кустах, вся облитая керосином. Вера сняла косынку, обтёрла икону и сняла платок. Мы завернули икону в большой платок. Тут же мы наняли извозчика и повезли икону в наш храм. И тогда, когда мы приехали, только смогли разглядеть, что это за икона, так как сначала она лежала вниз ликами, а потом было темно, она была завёрнута в платок, и поэтому мы не видели, что это за икона. Извозчик нас спрашивал: «Что вы везёте?» Пришлось сказать: «Картину». Больше вопросов и не было. Когда приехали, развернув при свечах, мы увидели несколько святых — покровителей царя и его семьи. Внизу была надпись: «Икона посвящена событиям тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года». В этом году царская семья ехала в поезде, и поезд потерпел крушение. Много народу погибло, но из царской семьи никто не умер, как будто их святые охраняли. И после чудесного спасения царь издал указ, что во всех больших городах, при железных дорогах, на станциях, должны быть такие иконы. И такая икона, точнее – иконы, были написаны. В этот же город прислали из монастыря, именно вот в этот храм, чудную икону и освятили придел в честь всех святых, которые отражены на ней. Мы с матушкой и детьми часто приезжали в город и заходили в этот храм, где она находилась, чтобы помолиться всем святым, коорые спасли царя-батюшку и его семью.
Вот, Паша, таким образом икона попала в наш храм. А теперь мы молимся здесь. Как только всё наладится, я обязательно верну эту икону на место, — сказал батюшка, — ведь она должна быть именно там, на той станции, в том городе, потому что столько людей спасутся, если помолятся этим святым перед дорогой, перед длинной поездкой в разные места. Это ведь икона-спасительница!
— Да, — сказал Паша, — я понимаю. Но как же вы её дотащили? Этого я понять не могу. Она ведь очень большая и, наверное, тяжёлая…
— Бог помог, Паша, Бог. Ну вот мы и пришли.
На крыльцо выбежала матушка Вера.
— Заходите скорее. Сейчас будем пить чай с малиновым вареньем.
— Хорошо бы попить, — сказал батюшка. — Очень хорошо.
На следующий день ребята пошли пешком в школу и повели с собой Пашу. Да как оказалось, Паша вообще ничего не знал. По-церковнославянски он как-то говорить не умел. И читать не умел. Его перевели сразу в первый класс.
— Но я знаю зато английский и немецкий языки хорошо. Мама меня с детства учила.
Учительница знала английский и немецкий и спросила Пашу.
Да, она была очень удивлена, что он владеет ими отлично, даже лучше её.
— Что же мне с тобой делать? Английский, немецкий ты знаешь, а церковнославянский нет. Давай тогда так. Я проверю, как ты владеешь математикой, и мы тогда уже с директором школы решим, в какой класс тебя отдать.
— Хорошо, — сказал Паша.
Она дала ему двадцать примеров и три задачи за четвёртый класс. Он их решил за сорок пять минут. Учитель проверила и очень удивилась опять.
— Да… я удивляюсь ещё больше, чем в прошлый раз с английским и немецким.
У него не было ни одной ошибки.
— Да, математика — это мой конёк! У меня всегда почти весь класс списывал.
Директор и учительница ушли, посоветовались, пришли к Паше и сказали:
— Паша, мы посоветовались и решили: ты будешь учиться в четвёртом классе, как и положено, но церковнославянским языком придётся заниматься дополнительно. Всё-таки тебя приютила семья священника. Я думаю, они тебе помогут, и ты справишься. Уж очень ты сообразительный мальчик и память у тебя хорошая.
— Вот спасибо! — сказал Паша и улыбнулся.
— Да, он справится, — сказал Димка.
Вечером они пришли домой, и пришёл фотограф. И они всей семьёй вместе сфотографировались на память у храма.
После этого прошло шесть месяцев. Паша так и жил у батюшки Павла и всему учился. Очень уж он полюбил церковь и даже начал служить в алтаре. Церковнославянский язык он выучил и даже иногда читал и пел на клиросе. В храме ему было очень легко; он забывал, что где-то ждут его мама и брат, а когда возвращался из молитвенных состояний, скучал и даже плакал, уткнувшись в подушку. Но семью священника он очень любил, причём всех: и батюшку, и матушку, и всех их детей. Он их полюбил, и ему казалось, что он их знает очень давно и давно, казалось, что другой, той жизни, уже у него не было в двадцать первом веке.
Итак, в нём боролось два человека: мальчик двадцать первого века и уже двадцатого.
Батюшка с матушкой полюбили и привыкли к Паше, как к родному.
— Паш, а Паш, что я так тебя люблю? — сказала матушка Вера. — Будто ты наш родной.
— Я тоже вас полюбил, — сказал Паша и обнял матушку.
— А вы на мою маму похожи.
— Да-а? Ты мне никогда не говорил. Чем же?
— А знаете, всем, только у вас немного лицо покруглее, а у мамы вытянутое лицо.
— А мама твоя молитвы тоже не знала?
— Она знала только одну молитву, её дед научил. «Боже, я к тебе с Паской, а ты ко мне с любовью и лаской!» И нас с братом научила этой молитве. И когда нам было плохо, мы её произносили про себя.
— А где вы жили? — спросила матушка.
— Мы сначала жили в доме, — и показал на этот дом, где они находились, но сообразил и сказал: — В доме, похожем на ваш дом. А потом мы переехали в новую квартиру в городе рядом с железнодорожным вокзалом. А потом… потом я потерялся.
Он сказал и заплакал, да так сильно, что матушка еле-еле его успокоила.
Время шло, с едой становилось всё хуже и хуже. Ели уже только один раз в обед. Остальное время пили чай, настоенный на разных травах, и варенье. Варенья, слава богу, было много, поэтому их семья почти не голодала.
Паша был не по годам умным мальчиком и однажды спросил матушку:
— А батюшка еле-еле тянет приход, да и в храм уже почти никто не ходит. Я слышал, он хочет завтра поехать в город попросить, чтобы ему сняли немного налоги. Можно мне с ним поехать?
— Я думаю, батюшка решит сам. Если возьмёт, то, конечно, езжай.
— Хорошо. Ну тогда пойду спать. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Павел.
В эту ночь, как ни странно, Паша проспал как убитый. И когда он проснулся и подошёл к матушке, матушка сказала:
— Паша, он уехал. Сказал, что съездит быстро, поговорит и напишет заявление о снижении налога и приедет. Так что, отдыхай. И погладила его по голове.
— Приедет быстро, сказал — повторила она.
— Только бы снова, ироды, не приехали, — прошептала матушка.
Паша услышал.
— А что, они уже были?
— Да, это началось в двадцатые годы. Да, шёл 1922 год. Начались гонения на храмы и на священнослужителей. В марте 1922 года Ленин писал в секретном письме членам Политбюро: «Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».
Но… в 1922 году батюшку не тронули, только припугнули и заставили платить налоги новому правительству.
«Что же, всё же село-то у нас, — решили они, — большое, народу много. Пусть поплатит…»
Ничего не сказали тогда. Батюшка из последних сил старался. Ему нужно было сдать и всем нам, соответственно, всей его семье, всему приходу, сдать государству определённое количество молока, яиц, шерсти, мяса и другого. Сначала активно помогали селяне. Но через несколько лет такая настала нищета, не передать, а налоги всё повышались и повышались. И священнику никак не оставалось ехать и подать заявление.
У нас было три коровы сначала, но две сразу подохли, а третью убили безбожники. Да-да, их хватало в селе. Все члены Исполнительного комитета всеми силами агитировали детей не ходить в церковь, не слушать попа Павла и заставляли их рисовать такие, знаешь, плакаты и вывешивать их на домах и ходить с ними. На плакатах было написано: «Родители, не сбивайте нас с толку! Не делайте нам Рождество и елку! Воспитывайте детей с помощью педагога, а не Бога!» И поэтому очень много детишек обозлились на церковь, на священника; они его обзывали и даже плевали в него. Но он продолжал служить и платить налоги.
Батюшка мне однажды говорит:
«Не могу больше, Вера. Поеду в город, поговорю, объясню им, бесам, что платить нечем, что все коровы сдохли… Поеду, поеду сегодня же!» — он тогда сказал.
— Можно, я с тобой? — спросила я.
— Нет, Вера, оставайся. Дома оставайся, а то вчера вон как соседа-то Георгия избили.
— А за что?
— За то, что он перекрестился. Оставайся, я один съезжу.
— Хорошо, только лишнего чего не скажи, — сказала я.
— Ладно, ладно.
— Давай я тебе хоть хлеба два куска положу.
— Нет, положи один, второй себе оставь. Мне и одного хватит. Тем более я планирую сегодня назад вернуться.
— Хорошо. Ну, с богом!
Батюшка всех перекрестил, всех благословил и поехал в город. Но… лучше бы он не ездил. Вернулся он глубокой ночью не солоно хлебавши. Ему не поверили и даже не то что разговаривать не стали, даже заявление не приняли. А утром, в 9.00 часов, в нашу хату постучались. Я решила, что это соседка пришла, выглянула в окно, а там… стояло шесть незнакомых здоровенных парней лет по двадцать пять. Я открыла дверь – один из мужчин подошёл ближе к двери и прочитал мне бумагу высшей законодательной власти Советской России: «Президиум ВЦИК от 2 января 1922 года принял Постановление о ликвидации церковного имущества». 16 февраля вышло Постановление об изъятии церковных ценностей для реализации на помощь голодающим.
— Вы — жена попа? — спросили меня. — Приказываем ему открыть нам церковь!
— Да как же так! — запричитала я. — Батюшка, батюшка, Паша, выйди на крыльцо.
Отец Павел подошёл к двери.
— Именем закона, откройте нам церковь!
— Зачем? — спросил священник.
Они протянули ему бумажку. Он быстро прочитал.
— Не открою! — сказал он. — Ни за что не открою!
— Вера, что-то дует. Войди.
Вера зашла, и он закрыл дверь.
— До свидания.
Он закрыл щеколду.
— Ой, что теперь будет! — заплакала я.
— Не ной, не ной! Прошу тебя, Верочка! — сказал батюшка и подошёл к красному углу, встал на колени и стал молиться.
Парни не стали больше грубить, решили пойти к церкви и посмотреть, что там и как. Когда они подошли к церкви, то увидели на двери огромный замок. Мы, конечно, пошли следом и стали тоже за ними наблюдать.
— Всё… — сразу они посмотрели на одного из мужчин. — Максим, сможешь открыть?
Он подошёл, посмотрел.
— Это ерунда. Через три-четыре минуты, минимум через пять я открою дверь.
— Ну-у-у…
Они присели на корточки и закурили.
Парень быстро вскрыл саквояж и вынул инструменты.
— Волшебник! — сказал, усмехаясь, один из них.
— Маг! Нет, маг он! — сказал другой.
— Ох, не успели присесть, уже вставать, — сказал третий.
Они быстро встали, ногами толкнули дверь храма. Двери открылись.
— Где у них тут свечи? Где? Где у них свечи? Ниче не видно.
— Пойдём на свечном ящике возьмём. Бери самые большие! — сказал самый крупный из них парень.
— Зажигай свечи везде. Света нам нужно много, чтобы всё разглядеть и описать.
— Хорошо. С чего начнём-то?
— С алтаря, конечно. Там главные сокровища. Опишем алтарь, потом — иконы. И… полезем на колокольню, посмотрим, сколько здесь колоколов.
Батюшка помолился и вошёл в храм. Когда он зашёл, мужики были в алтаре. Один из них оглянулся.
— О! Явился не запылился! Иди сюда! Из чего у тя крест-то? Мы не поймём, из серебра с напылением или из золота?
— Он металлический, — сказал отец Павел.
— Металлический? Врёшь!
И стал кусать его.
— Зубы сломаешь! В нём вся ценность-то это крест Господа.
— Так, хорошо, поп, хорошо. Тогда скажи, что в вашем храме самое дорогое по цене?
— Ну додумался спросить попа! — сказал один из парней.
— Так он тебе и скажет! — сказал другой.
— А что? Скажу! — сказал священник. — Весь храм ценен. Он бесценен!
— Так, давайте по порядку… Что это? Это ма-щевик? Что в нём ценного?
— Я же сказал, он бесценен! — сказал священник.
— Из чего он выполнен? Нам нужно сделать опись. Пока только опись. Только опись, батюшка, только опись.
— Хорошо, — сказал батюшка. Я вам всё скажу, только выйдите из алтаря, не оскверняйте святого места.
Все парни быстро вышли.
— Ну давай! Не тяни… Нам нужна опись каждой вещи.
Началась опись. Когда она была завершена, оказалось, что золота не было вообще, а серебряными были лишь лжицы и ещё две цепочки.
— Это всё??? — прокричали мужики. Ну приехали! С нас теперь всю шкуру снимут.
А зачем ты назвал это село, — сказал другой, — ведь я говорил: поедем в Горловку. Там церковь-то побогаче!
— Ладно! Колоколов-то сколько? — спросил один из парней.
— Три колокола: большой и два малых, — сказал отец Павел.
— Ой, со старой овцы хоть шерсти клок. Заберём, ребят, тогда один колокол и поедем в город.
— Хорошо, тогда кто полезет-то? Ты самый шустрый, — посмотрели на одного, — вот и лезь.
— Сколько весит самый маленький колокол? — спросил шустрый.
— Килограмм тридцать–пятьдесят.
Он почесал голову.
— Ладно. Пусть весит. Потом сразу все снимем. На сегодня хватит.
— Подождите, а что с иконами? Какие самые ценные? — повернулся самый шустрый к отцу Павлу и задал вопрос.
— Я же сказал: здесь всё ценное!
— Ну не говори… Ещё узнаешь, как не помогать властям! Ребята, по коням!
Они сели на коней и ускакали в город.
Вот так, Паша, было в прошлый раз, когда батюшка поехал в город подать заявление. Чует моё сердце, в этот раз то же самое будет.
И действительно, батюшка приехал поздно, весь уставший, у него не было сил даже попить чаю. Сразу свалился в постель.
Помолился и говорит:
— Верочка, Верочка, всё расскажу завтра, расскажу завтра.
А когда утром он проснулся и рассказал, что храмы закрываются один за другим, священников сажают в тюрьмы.
— Ужасное время, Вера, настало! Ужасное время настало! Но время временем, но сегодня выходной, а значит, воскресный день, значит, малая Пасха. И для нас этот день самый важный! Пойдём, дорогие мои, служить, молиться Богу!
Мы все оделись и пошли в храм.
В этот день, как никогда, церковь была заполнена полностью. Народу было так много, что и не сосчитать. По-моему, пришли все селяне в этот трагический день. Священник Павел отслужил литургию, и все прикладывались ко кресту, целовали и уходили через обычный, непарадный вход. Последним подошёл мужчина в шапке и сапогах. Когда он зашёл в храм, все сразу подумали: безбожник зашёл. Он ни разу не перекрестился и не поклонился Богу. Встал в углу и стоял до самого конца, чего-то ждал. Пока в храме не остался ни один прихожанин, только тогда он подошёл к священнику. Священник с матушкой и детьми смотрели на происходящее, смотрели... Мужчина в шапке подошёл к кресту и отобрал его у священника. Двери закрылись. Послышался сильный лай собак.
— Именем Советской власти Вы арестованы! — и опустил крест вниз.
Священник попросил отдать крест и закрыть врата.
Человек в шапке крест не отдавал.
Ещё раз произнёс, что «Именем Советской власти Вы, батюшка, арестованы! И я не прошу, а приказываю: пройдёмте с нами!»
Тут матушка начала причитать:
— Да как же так? Как можно? Имейте страх Божий. Вы ведь в храме находитесь, в храме Божьем.
Дверь открылась, и в церковь вошёл высокий человек в форме с тремя собаками. Это они лаяли около церкви.
— Безбожники! — закричали бабульки-свечницы.
— Идолы! — сказала матушка. — Креста на вас нет!
— Это ты точно угадала, — сказал мужчина в шапке. — Руки за спину! — и навели на батюшку пистолет.
Батюшка развернулся, поклонился Богу перед алтарём. Командир быстро завязал руки верёвкой, развернул его и обошёл назад. Подтолкнул священника ногой. Священник немного пошатнулся, но устоял.
— Ишь, разъелся! — сказал офицер. — Брюхо какое нарастил!
— Ничего, на нашей еде похудеет быстренько, — подхватил другой в шапке.
Собаки продолжали лаять, прям в храме.
— Ужас! Ужас! — закричала матушка и выбежала вся в слезах из храма. — Люди добрые, помогите, спасите! Нашего отца Павла забирают… Ироды!
Но вокруг никого не было, ни души.
Перед ней стоял только Паша и её дети.
— Как же так? Как же так? — кричала матушка. — Как же так? Заступитесь за батюшку! — кричала она. — Заступитесь, родные!
— Нет никого, — сказала одна из свечниц, — Нету, матушка, нету. Все испугались!
— Да, все испугались, — тихо сказала матушка.
Когда они оглянулись, то увидели выходящих из парадного входа двух мужчин и их любимого батюшку — отца Павла.
— Разой-ди-ись! — по привычке кричали они.
Но расходиться было некому. Все попрятались по норам, по своим домам. И лишь слева стояли матушка Вера, Пашка, их дети и две свечницы. Стояли и громко плакали.
— Священника увели!.. Как мы будем жить?
Да, священника увели и храм тут же закрыли, а им сказали, нет, не сказали, даже припугнули:
— Если кто из вас откроет храм, священника расстреляем сегодня же!
Женщина заплакала. Матушка заплакала. Дети все заплакали и все поковыляли домой.
Утром им сказали, что отца Павла увезли в город, и больше его никто никогда не видел.
На следующий день из храма стали выносить все вещи и иконы. Иконы все разложили по размеру, как по описи.
Вдруг один из мужиков сказал:
— Этой иконы нет в списке.
— Как нет? — спросил другой.
— Ну нет, нет и всё.
— Откуда же она появилась? — сказал первый. — И тяжёлая такая! Она не, не древняя, она 1888 года.
— Нам надо что-то жечь. Сожжём её, — предложил другой.
— Да, решено! — сказал первый. — А то скажут, что мы утаили что-то… Всё равно нужно что-то уничтожить. Пусть будет она.
— Да, но только не сегодня, завтра.
— Ну хорошо, завтра. А то нам уже нужно есть и спать. Я уже всё, устал! — сказал первый.
И они ушли в избу.
Паша стоял за сараем и смотрел на происходящее.
— Я не дам вам жечь эту икону, не дам!
Он открыл храм и попытался поднять икону, но она была так тяжела, что не то что поднять, а даже с места не смог её сдвинуть.
— Святые, святые, изображённые на этой иконе, помогите мне! Помогите мне вас спасти! — сказал Паша.
Какая-то сила закипела в нём. Он сосредоточился и поднял икону. Икона была с него ростом, но он её поднял и пронёс до самой двери.
— Святые, помогите мне!
И поднял ещё. И так, медленными шажками, донёс её до дома.
— Матушка! — крикнул Паша.
— Павел, это ты? Входи. У меня нет сил. Но я сплю, и мне станет легче. Ты не переживай за меня, не переживай!
— Матушка! — снова крикнул Павел. — Я икону принёс, икону, которую вы с батюшкой спасли. Её надо куда-то спрятать, матушка!
Матушка еле-еле подошла к двери.
— Да, надо, надо. Надо, но куда?
Но тут прибежал Димка, увидел икону и сказал:
— Я знаю, куда мы её спрячем.
Взял икону с одной стороны, а Павел взял с другой, и они понесли её в комнату, в которой Паша оказался в первый день.
— М<