с матерью, посещая Труро и своего дядю Кэрри, ежедневно контролируя дела и попутно приобретая еще большее богатство. Но его душа оставалась безучастной. Еще меньше он участвовал в парламентской деятельности. Джордж всегда гордился возможностью войти в зал под руку с Элизабет, но не был готов в одиночестве участвовать в бесконечной веренице званых вечеров и обедов, которые планировал посещать с женой. Он лишился прежних амбиций. В отличие от своего соперника и врага Росса Полдарка, Джордж никогда не связывал собственную деятельность в парламенте с желанием сделать что-то для других, только с собственной выгодой. Так зачем теперь этим заниматься?
Несколько раз он задумывался, не уступить ли место, ему хватало и двух членов парламента от его же округа Сент-Майкл, которыми он мог манипулировать, но когда самые тяжелые годы остались позади, Уорлегган порадовался, что этого не сделал. Собственное место принесло ему различные коммерческие преимущества, а присутствие в Лондоне позволяло оставаться в курсе происходящих событий, и ничто не смогло бы этого заменить.
И отец, и мать настаивали на повторной женитьбе. Элизабет, несмотря на хорошие манеры, так и не пришлась им по душе. Они всегда держались
с ней подчеркнуто любезно, но считали недостатком ее слишком хорошее воспитание, к которому не прилагались связи в обществе. Разумеется, ужасно, что она ушла так стремительно, но подобное случается с женщинами во все времена. Женщина, вынашивающая ребенка, и в лучшие времена подвергается риску. Ими полнилось каждое кладбище, и на
каждом званом вечере или балу тот или иной молодой энергичный вдовец поглядывал на юных, соблазнительных незамужних девушек, размышляя, какая принесет ему больше преимуществ или удовольствия в качестве второй жены.
|
|
Что уж говорить о Джордже! Богатый, почитаемый в графстве, а если
и не почитаемый, то хотя бы уважаемый, а если и не уважаемый, то хотя бы держащий в страхе, торговец, банкир, хозяин медеплавильных предприятий, а теперь еще и рыцарь! И ему всего чуть за сорок! Один из лучших трофеев в стране! Он может выбирать из множества! Возможно, некоторые дворянские семьи еще не смотрели на него в таком свете, но чем сильнее росло его влияние, тем меньше их оставалось. Год скорби — максимум того, что диктуют приличия.
Но жить из года в год, стареть, понемногу увеличивая собственное влияние и все больше становясь похожим на дядю Кэрри, которого интересуют лишь счета и бухгалтерские книги... Это слишком. Николас, начинавший с нуля и заложивший тот фундамент, на котором Джордж построил свою империю, свидетель всех его планов и начинаний, его пути к успеху, умер через полгода после Питта. Лежа в постели с сердцебиением в сто шестьдесят ударов в минуту, он размышлял о том, почему не чувствует удовлетворения. В минуты перед смертью его волновала мысль о сыне, так и не сумевшем оправиться от привычного для семейной жизни несчастного случая.
После смерти Николаса Мэри Уорлегган продолжила торопить Джорджа с новым браком, но со временем стала вспоминать об этом все реже. Какая старая вдова захочет, чтобы единственный сын покинул дом, или будет жаловаться на его присутствие? В конце концов, у Джорджа двое детей, и хотя Валентин рос достаточно эксцентричным ребенком, он наверняка выправится с возрастом, и она много времени проводила со своими внуками. Валентин проводил большую часть каникул дома, а Урсула, отрада ее глаз, все время жила в Кардью.
|
|
Кэрри положение дел тоже устраивало. Они с Элизабет крайне не любили друг друга — каждый считал, что другой оказывает на Джорджа плохое влияние. Но после ее смерти они с племянником сблизились. В первые годы вдовства Джорджа дядя несколько раз предостерегал его от необдуманных инвестиций: хватка у Джорджа оставалась все такой же крепкой, но тяжелая утрата временно лишила его коммерческого чутья.
Однако всё это осталось в прошлом. Со временем Джордж снова ощутил вкус к лондонской жизни и масштабным сделкам, начатым ещё в 1799 году. Он близко сошёлся с лордом Гренвилем, бывшим премьер-
министром, а теперь лидером вигов, и время от времени посещал его дом в Корнуолле. В бесконечных манипуляциях партий с местами в парламенте, последовавших после смерти Питта, а впоследствии и Фокса, Джордж постепенно оказался в оппозиции. Несмотря на то, что именно Питту он был обязан дворянским званием, он никогда не принадлежал к числу поклонников покойного, объединившихся вокруг Джорджа Каннинга. Уорлегган был убеждён, что слабость и нерешительность правительства тори непременно и очень скоро приведёт его к падению, следовательно, в интересах Джорджа завести дружбу с новыми людьми.
Конечно, у некоторых из них — типов вроде Уитбреда, Шеридана и Уилберфорса — имелись безумные идеи относительно реформирования законодательства и свобод. Но Джордж лишь молча слушал, когда они бессмысленно сотрясали воздух, он был уверен, что получив власть, реформаторам придется забыть о высоких идеалах под давлением кабинета министров. Возможно, когда-нибудь придёт время, и ему предложат какой-нибудь скромный пост в правительстве.
|
|
Но Джордж по-прежнему не помышлял о новом браке. Его сексуальная энергия, похоже, навсегда сублимировалась в дела коммерции
и политики. Конечно, за прошедшие годы он не испытывал недостатка в шансах воспользоваться благосклонностью той или иной соблазнительной дамочки из тех, что имели на него виды, надеясь заполучить в мужья — или ещё один трофейный скальп на пояс, пока муж в отлучке. Однако Джордж неизменно осторожничал. Возможность попробовать товар, не покупая, всегда чревата необходимостью расплаты, а относительно второго типа дам — ему не нравилось, что та начнет хвастаться подругам, затащив его в постель, или даже цинично насмехаться над его способностями и опытом.
Однажды, в годовщину женитьбы на Элизабет, Джордж в приступе тоски отправился в Тренвит. Хотя они венчались в другой части графства, он счёл уместным провести несколько часов в старом доме — там, где они впервые встретились, где он долго ухаживал за ней, где Элизабет обычно проводила лето уже будучи замужем, где она умерла — хотя в этом доме всегда враждебно к нему относились. В фамильном доме Полдарков его всегда считали незваным гостем.
Утром двадцатого июля 1810 года он отправился в путь с одним только грумом и приехал к церкви ещё до полудня. Стоял яркий солнечный день, но из-за резких порывов ветра в тени ощущался холод. Среди могил тоже было прохладно и сыро, сквозь заросли прошлогодних сорняков высоко поднималась свежая трава. На могиле Элизабет вырос огромный
куст ежевики с толстыми, как у дерева, ветвями. Джордж пнул его ногой, но сломать не смог.
Светлой памяти Элизабет Уорлегган, покинувшей этот мир 9 декабря 1799 года, любимой жены сэра Джорджа Уорлеггана из Кардью. Скончалась в возрасте 35 лет, дав жизнь единственной дочери.
Джордж не принёс цветов, он никогда этого не делал, цветы казались ему излишне эмоциональным, показным жестом, оскорбляющим его достоинство. Помнить можно и без подобных условностей. Кроме того, цветы — пустая трата денег. Никто их не увидит, они завянут и пожухнут, не успеешь оглянуться.
Он позаботился, чтобы Элизабет похоронили подальше от Полдарков, особенно от мерзкой ведьмы Агаты, испоганившей им жизнь. Джордж молча постоял пять минут, глядя на высокий, уже тронутый временем гранитный крест.
Буквы уже начали расплываться и скоро совсем сотрутся. Непорядок. Их следует почистить и выгравировать поглубже. Весь погост в неподобающем состоянии. Можно подумать, Полдарки жалеют на него денег, хотя, конечно, их собственный участок не так запущен, как остальные. Преподобный Кларенс Оджерс стал теперь дряхлым стариком и почти выжил из ума, так что жене или сыну приходилось по воскресеньям во время службы стоять рядом, подсказывая, что делать.
Грум Нанкивелл ждал с лошадьми у входа на кладбище. Джордж взгромоздился в седло, дернул уздечку и без единого слова поехал в сторону Тренвита.
Дорога заросла почти так же, как церковный погост, и Джордж решил отчитать братьев Харри. Конечно, вдвоём трудно поддерживать в приличном состоянии такое обширное поместье, но он подозревал, что большую часть времени братья просто в стельку напиваются. Он давно уволил бы обоих, если бы не знал, как их ненавидят и боятся в округе.
Разумеется, они уже ждали его возле дома — оба брата и единственная миссис Харри, которую, по слухам, они делили между собой. За год это был единственный визит с проверкой, поэтому они приложили немало усилий, чтобы всё выглядело чистым и опрятным. Около часа Джордж вместе с ними осматривал дом, время от времени резко отвечая на оправдания и извинения, но больше молчал, предаваясь воспоминаниям, воскрешая в памяти сцены прошлого. Джордж пообедал один в летней гостиной. Обед оказался вполне сносным, подавала его Лайза Харри. От
неё несло камфорными шариками и мышами, а весь дом провонял тленом. Но не всё ли равно? Дом не его, он принадлежит тощему, высокомерному и наглому Джеффри Чарльзу Полдарку, который теперь сражается в армии этого нелепого сипайского генерала-неудачника где-то в Португалии. Разумеется, если Джеффри Чарльз схватит пулю прежде, чем англичане решат прекратить бессмысленные потери и снова в панике отступят, как сэр Джон Мур, — тогда дом перейдёт к Джорджу. Но даже если это случится — какая разница, в каком состоянии дом сейчас? Уорлегган больше не намеревался в нём жить. И уж точно не продаст этот
дом никому из Полдарков.
Покончив с едой, Джордж отпустил братьев Харри и принялся обходить дом, комнату за комнатой. Почти каждая вызывала у него особые воспоминания — о былой любви или (по крайней мере, одна) о ненависти. Потом он вернулся в огромный зал и сел перед камином, предусмотрительно разожжённым миссис Харри. Солнечный свет ещё не прогрел стены старого, построенного при Тюдорах, особняка. Джордж сомневался, стоит ли оставаться на ночь. Обычно он ночевал здесь, а утром возвращался в Лондон. Но его спальня наверху, рядом со спальней Элизабет, выглядела уж очень непривлекательно, даже несмотря на пару грелок в кровати, которые вроде бы должны защитить от сырости. В позапрошлом году, вспомнил Джордж, он подхватил здесь простуду.
Он посмотрел на часы. Пора возвращаться в Труро, а то и в Кардью — до заката еще много времени. Но Джорджу не хотелось шевелиться, чтобы не спугнуть плывущие перед глазами обрывки воспоминаний. Он закурил трубку — это случалось редко, он был не слишком заядлым курильщиком
— поворошил огонь в камине, и тот вспыхнул и зашипел, прямо как тётушка Агата. В камин положили дрова из старой ели, в поместье и не осталось ничего другого, не считая высоких вязов да нескольких сосен — мало какие деревья выдержат такой ветер. Надо же было построить дом в таком забытом Богом месте. Должно быть, в те давние дни, подумал Джордж, Джеффри де Тренвит нажил на металле хорошие деньги. Как Годольфины, Бассеты, Пендарвсы. Все они строились рядом с шахтами, принесшими им богатство.
Более тридцати пяти лет назад именно в этой комнате Джордж впервые встретил тётушку Агату — Фрэнсис пригласил его переночевать у них после школы. Уже тогда она была очень стара. Трудно поверить, что она пережила всех и успела отравить первые годы его брака. Много лет спустя она сидела в кресле напротив — вон в том самом, — когда он вошёл сообщить своему отцу, что Элизабет раньше срока родила сына. Это
произошло четырнадцатого февраля, и младенца назвали Валентином. Тётушка Агата зашипела на них, злобно, как змея — её возмущало их
присутствие в фамильном доме, она ненавидела его счастье. Даже в том, что Джордж стал отцом прекрасного мальчика, она с изобретательностью, присущей её злобному характеру, постаралась найти слабое место и отравить их радость ядом, внести раздор и предсказать беду.
— Родился во время затмения, — сказала она, ведь в ту ночь было лунное затмение. — Родился во время затмения, и ничего хорошего из него не выйдет, из этого твоего сына. Затмение приносит несчастье. Я знала двоих таких, и оба плохо кончили!
Она сидела в этом самом кресле напротив. Как странно — человеческая оболочка разрушается и приходит в упадок, а бездушная вещь на четырёх ногах, сделанная краснодеревщиком ещё во времена Якова II, всё живёт, нетронутая временем. Солнцу осталось светить через огромное окно еще час, но в полумраке зала из-за мерцающего и шипящего, как кошка, огня возникали странные иллюзии. Пламя угасало, и тётушка Агата как будто снова сидела в кресле. Старая мерзкая развалина с редкими седыми волосенками, убранными под плохо сидящий парик, с маленькими слезящимися глазками, слюнявым запавшим ртом, гнилыми зубами, проницательным взглядом и рукой возле уха. Может, она и сейчас здесь. В эти минуты проклятая старуха виделась Джорджу реальнее, чем Элизабет. Но Агаты нет, умерла в девяносто восемь, он хотя бы помешал ей обмануть всех окружающих относительно даты своего рождения.
В зале послышались шаги, и Джордж вздрогнул от неожиданности. Но все же не пошевельнулся, не поддался...
Оглянувшись, он увидел высокую белокурую девушку в светлом платье, перетянутом на талии алым поясом. В руках она держала букетик наперстянок. Девушка удивилась при виде Джорджа не меньше его самого.
В тишине зашипел огонь, выплюнул в воздух горячие щепки, и угольки посыпались на пол, но не привлекли их внимания.
— Кто вы? Что вам здесь нужно? — резко спросил Джордж. В последнее время ему не часто случалось говорить таким тоном — люди и без того спешили исполнить его приказания, но это неожиданное появление, это вторжение...
— Простите, — сказала девушка. — Я увидела, что дверь открыта, и подумала — её, должно быть, распахнул ветер.
— А вам-то что за дело?
В этой девушке была странная безмятежность, спокойствие, совсем не похожее на чрезмерную самоуверенность — кажется, она не видела в
произошедшем ничего предосудительного или неправильного.
— О, я иногда прихожу сюда, — ответила она. — Сейчас возле живых изгородей цветут наперстянки, такие красивые. Раньше я никогда не видела, чтобы дверь была открыта.
Джордж поднялся.
— А вам известно, что вы нарушаете права владения?
Она сделала несколько шагов и положила букет на огромный обеденный стол, стряхнула с платья приставшие лепестки и цветочную пыльцу.
— Вы сэр Джордж Уорлегган?
По её речи Джордж понял, что она не из деревни, и ужасное подозрение закралось ему в голову.
— Как ваше имя?
— Имя? — улыбнулась она. — Клоуэнс Полдарк.
II
Вернувшись в Нампару, Клоуэнс не застала никого дома. Она вошла через незапертую переднюю дверь, чуть слышно просвистела три нотки, ре, си, ля, поднялась на половину лестничного пролета и просвистела снова. Не дождавшись ответа, она прошла через кухню, отнесла букет наперстянок на задний двор и наполнила ведёрко из водокачки, где двадцать шесть лет назад её мать, голодную оборванку из Иллагана, обливали водой, прежде чем впустить в дом. Клоуэнс сунула цветы в воду, чтобы не завяли до возвращения матери и она успела расставить их в доме, а потом отправилась на поиски.
Стоял прекрасный вечер, прохладный ветерок не беспокоил Клоуэнс, она была слишком молода. Весна выдалась поздняя и сухая, на Длинном поле за домом косили сено. Посреди поля Клоуэнс увидела группу людей и узнала тёмные волосы и серебристо-серое платье матери. Во время короткой передышки Демельза вместе с Джейн Гимлетт отнесла в поле глиняный кувшин и кружки. Работники, отложив инструменты, столпились вокруг миссис Полдарк, а она наполняла кружки элем. Всего их собралось восемь — Мозес Вайгас, Дик Тревейл (незаконнорожденный сын Нэнси Тревейл от Джека Кобблдика), Кэл Тревейл (законный сын Нэнси), Мэтью Мартин, Эрн Лобб, Малыш Смолл, Сефус Биллинг и Нат Триггс. Когда подошла Клоуэнс, все смеялись над какой-то шуткой Демельзы. Они весело улыбались и кивали хозяйской дочке, а та улыбнулась в ответ.
— Кружечку эля, мисс Клоуэнс? — спросила Джейн Гимлетт. — У меня есть запасная, если желаете.
Конечно, Клоуэнс желала, и некоторое время все вместе болтали. Потом один за другим работники неохотно стали расходиться, забирая косы. Последним ушёл Мэтью Мартин — он всегда задерживался, если поблизости оказывалась Клоуэнс. Мать с дочерью направились к дому. Клоуэнс несла кружки, а позади них на приличном расстоянии шла Джейн
с кувшином.
— Вижу, ты опять без обуви, — сказала Демельза.
— Да, мама. Лето же.
— Все ступни будут в занозах.
— Ничего, они выйдут, как всегда.
Это было их небольшое яблоко раздора. Для Демельзы, у которой до четырнадцати лет совсем не было обуви, ходить босиком означало некоторую потерю социального статуса. Клоуэнс, родившаяся в семье джентльмена, любила наслаждаться свободой, сбросив обувь, даже в шестнадцать.
— А где все?
— Джереми ушёл с Полом и Беном.
— Ещё не вернулся?
— Наверное, рыба не клюёт. А если посмотришь влево — увидишь миссис Кемп с Беллой и Софи, они возвращаются с пляжа.
— Точно. А папа?
— Он вот-вот вернётся.
— Встреча акционеров банка?
— Да.
Дальше они шли молча, а у ворот остановились подождать миссис Кемп с её подопечными. Ветер трепал им волосы и раздувал юбки.
Удивительно, что у брюнетов, Росса и его жены, выросла такая яркая блондинка — Клоуэнс. Она родилась светлой и, взрослея, нисколько не потемнела. Ребёнком Клоуэнс всегда была пухленькой, но за последнюю пару лет, покинув школу для молодых леди миссис Граттон, она вытянулась, похорошела и стала тоньше, только лицо ещё оставалось круглым. Рот решительный и чётко очерченный, серые глаза смотрели чистосердечно, открыто и искренне, что в то время считалось не вполне подобающим для юной леди. Клоуэнс быстро загоралась, заинтересовавшись чем-то, но так же быстро остывала.
Она дважды сбегала из пансиона — не потому, что он ей совсем не нравился, просто дома было интереснее. Она принимала все события своей
жизни такими, как есть, без страха и сомнений. Демельза говорила Россу, что лицо дочери напоминает ей только что распустившуюся маргаритку, и горячо надеялась, что её никогда не ранит холодный дождь.
Что же касается самой Демельзы, она совсем недавно отметила сороковой день рождения и старалась — до сих пор довольно успешно — гнать прочь мысли об отдыхе у камина. Для «плебейки», как называл её преподобный Осборн Уитворт, она выглядела моложе своих лет, гораздо лучше многих высокородных ровесниц. Правда, на лице появилось несколько морщинок, которых не было пятнадцать лет назад, но в основном — от улыбки, не особенно заметных на её лице, обычно доброжелательном и приветливом. На висках Демельзы проступила седина, однако втайне от Росса, утверждающего, что ненавидит крашеные волосы, она покупала маленькую бутылочку какого-то зелья у мистера Ирби в Сент-Агнесс и аккуратно наносила на волосы раз в неделю после мытья.
На свой возраст, и даже старше, Демельза выглядела во время приступов головной боли, случавшихся обычно раз в месяц. За двадцать шесть дней хорошего самочувствия она всегда набирала вес, а за два дня мигрени — теряла всё лишнее, сохраняя таким образом равновесие.
Белла издалека узнала мать и сестру и помахала им, а те помахали в ответ.
— Мама, — спросила Клоуэнс, — а почему Джереми с друзьями так часто ходят на рыбалку и ни разу не поймали ни одной рыбы?
— Но они ловят рыбу, дорогая. Мы постоянно её едим.
— Маловато. Они уходят после завтрака и возвращаются к ужину, а улов у них — ты или я столько за пару часов с лодки поймаем.
— Наверное, они не особенно стараются. Просто целый день сидят на солнышке и мечтают.
— Может быть. Я как-то у него спрашивала, он ответил, что в этом году у побережья мало рыбы.
— Хочешь сказать, что это неправда?
— Просто для рыбаков Сола это, похоже, не так.
Они прошли еще несколько шагов.
— А знаешь, — сказала Клоуэнс, — я насобирала для тебя наперстянок. Они красивые.
— Спасибо. Ты навещала Энисов?
— Нет, мама... Но я встретила одного твоего друга.
Демельза улыбнулась.
— Что ж, это многое объясняет. Но это и в самом деле друг?
— А что?
— Ты так это сказала...
Клоуэнс стряхнула пылинку с юбки.
— Это сэр Джордж Уорлегган.
Она старалась не смотреть на мать, но хорошо понимала, что означает её молчание.
— Где? — спросила Демельза.
— В Тренвите. Я впервые увидела дверь открытой и зашла посмотреть, а он оказался там, в большом зале, сидел перед догорающим камином, с погасшей трубкой и таким мрачным видом, как будто ежа проглотил.
— Он тебя видел?
— Да, конечно. Мы даже поговорили! Он спросил, какого чёрта я там делаю, а я ему ответила.
— Ответила что?
— Что там самые лучшие наперстянки в округе, особенно бледно-розовые, у живой изгороди возле пруда.
Демельза пригладила рукой волосы, но ветер тут же снова их растрепал.
— И что дальше?
— Он очень грубо разговаривал. Сказал, что я нарушила права владения и меня нужно привлечь к ответственности. Что он позовёт своих людей и меня выгонят за ворота. Ну и всё такое, рассердился.
Демельза взглянула на дочь. Та совсем не казалась расстроенной.
— Клоуэнс, зачем ты туда ходила? Мы же велели тебе этого не делать. Ты напрашиваешься на неприятности.
— Ну я же не знала, что наткнусь на него. Но это не важно, ничего страшного не произошло. Мы с ним поладили.
— Хочешь сказать, ты ему ответила?
— Разумеется, но очень вежливо. Я вела себя прилично. Просто сказала — очень жаль, что ему приходится быть грубым с соседями, даже с родственниками — мы же что-то вроде кузенов.
— И что он на это сказал?
— Сказал, что я ему не кузина, у него вообще нет никаких кузин, а я не понимаю, о чём говорю, и лучше мне уйти, не то он позовёт братьев Харри и меня вышвырнут вон.
К ним приближалась миссис Кемп. Белла и Софи ближе к дому прибавили ходу и шли уже ярдах в пятидесяти.
— Не говори отцу, что была в Тренвите, — попросила Демельза. —
Ты же помнишь, что он сказал в последний раз.
— Конечно, не скажу, не хочу его расстраивать. Но я не ожидала, что это тебя огорчит.
— Я не расстроена, дорогая. Это... это мутное дело, и мне оно совсем не по душе. Я не могу объяснить тебе ни причины, по которым твой отец и Джордж Уорлегган стали врагами, ни почему пропасть между нами стала такой глубокой. Ты наверняка слышала сплетни...
— Да. Отец и Элизабет Уорлегган в молодости были влюблены друг в друга. Разве это так ужасно?
Демельза, до этого хмуро смотревшая на дочь, рассмеялась.
— Ну, можно сказать, что и нет... Но в каком-то смысле это продолжалось всю жизнь. Понимаешь, с этим ничего не поделать, но...
— А я уверена, всё было совсем не так, как у вас с отцом. Ваши отношения особенные. Мне, наверное, не повезёт встретить человека вроде него, и уж конечно, я никогда не смогу стать похожей на тебя...
Белла Полдарк, тоненькая и темноволосая, подбежала к ним, приплясывая и оживлённо болтая — возле шахты Уил-Лежер они нашли что-то большое, белое и вонючее, похоже, мёртвую рыбу. Она хотела притащить это домой, но миссис Кемп не позволила. Софи Энис, годом моложе, чуть отстала от Беллы, но тоже внесла свой вклад в рассказ. Демельза склонилась над девочками, заговорила с ними, и, воспользовавшись возможностью, незаметно смахнула с глаз влагу. Трудно без эмоций принимать похвалу от детей, а комплименты прямолинейной Клоуэнс ей случалось слышать нечасто. Наконец, к ним присоединилась миссис Кемп, и все вместе пошли домой, Джейн Гимлетт — впереди, чтобы приготовить для девочек чай с печеньем.
Порыв излияний чувств прошел, и Клоуэнс с матерью последовали за остальными в предвкушении чая. Они были одного роста, и дующий в спину ветер ерошил им волосы, как нежные птичьи перышки.
— Но потом тебе позволили беспрепятственно покинуть Тренвит? — спросила Демельза.
— Да, в конце концов мы расстались не так уж плохо. Я оставила ему немного наперстянок.
— Оставила? Ты подарила Джорджу цветы?
— Он не хотел брать. Сказал, пусть завянут на чёртовом полу в проклятом зале, ему всё равно, и тогда я нашла старую вазу, набрала воды
и поставила цветы на стол. Какой там огромный стол! Я таких никогда не видела! Думаю, он устоит, даже если весь дом рухнет.
— И он... он позволил?
— Ну, он не мог мне помешать. Проворчал что-то пару раз, как сердитый пёс. Но мне кажется, он только с виду злой — лает, но не кусает.
— Не стоит на это рассчитывать, — сказала Демельза.
— Вот, а после того, как поставила цветы — хотя у меня это пока выходит не так красиво, как у тебя — я очень вежливо пожелала ему хорошего вечера.
— А он зарычал в ответ?
— Нет, только сердито взглянул. А после ещё раз спросил, как меня зовут. Я сказала.
Глава четвёртая
I
Об Уильяме Уиндхаме, первом бароне Гренвиле, говорили, что страсть к Боконноку, поместью в Корнуолле размером в восемь акров, была единственным изъяном в его выдающейся парламентской карьере. Поместье купил Уильям Питт за часть выручки от продажи огромного алмаза, оно перешло к Гренвилю, когда тот женился на Энн Питт, дочери лорда Кэмелфорда.
Гренвиль, строгий человек с аристократическими вкусами, способный делать замечания относительно долга и ответственности многим людям, не исключая королевскую семью, обычно сам пренебрегал долгом, стоило ему оказаться в двухстах пятидесяти милях от Вестминстера, в своём особняке
с видом на огромный парк, где его владения простирались, насколько мог охватить самый зоркий взгляд.
Именно здесь, а не в Вестминстере, с ним впервые встретился Джордж Уорлегган. Его представил сэр Кристофер Хокинс, который считал себя другом Джорджа, что не мешало ему наживаться за его счет. Хокинс сообщил его милости, что если тому понадобится еще один человек на приеме в честь победы в Трафальгарской битве, устраиваемом в Боконноке, то подходящим гостем мог бы стать член парламента от Сент-Майкла, лет пять назад получивший звание рыцаря и имеющий немалое влияние в Труро. Джордж удивился, но охотно принял приглашение. Как раз в этот период он понемногу начал выходить из глубокой печали после смерти Элизабет и в нём снова стало разгораться честолюбие.
Никто, даже сам Джордж, не рассчитывал, что за последующие пять лет он так сблизится с лордом Гренвилем — сдружиться с Гренвилем было значительно труднее, чем с принцем Уэльским — но Уорлеггана часто принимали в огромном доме. Время от времени они встречались в Вестминстере, и Гренвиль счёл полезными соседство и поддержку корнуольца. Лишившись спутницы жизни, Джордж почти не принимал гостей, но летом 1809 года устроил в Кардью большой приём, пригласив лорда и леди Гренвиль. Тот отказался, но записку с отказом написал собственноручно.
На следующий год, спустя месяц после ежегодного паломничества
Джорджа в Тренвит и почти за месяц до того, как Росс поддался давлению
и согласился поехать в Португалию, Гренвиль пригласил Джорджа на приём и обед в своём доме. Именно там Джордж случайно встретился с леди Харриет Картер. За обедом они сидели рядом, и Джордж заинтересовался — отчасти это было физическое влечение, отчасти интерес и любопытство.
Она была темноволосой — тёмной, как ночь, в противоположность светлой, как день, Элизабет — не особенно красивой, но со строгими классическими чертами лица, которые всегда восхищали Джорджа. Волосы цвета воронова крыла блестели, как лакированная кожа, а глаза были удивительно красивыми. В элегантной одежде леди Харриет Джордж сразу же распознал прекрасный вкус — отличительную особенность высокородных женщин, таких, как его первая жена.
Считалось, что за столом лорда Гренвиля невозможно встретить недостойных людей, хотя его милость, вынужденный исполнять роль хозяина одного из самых крупных частных имений графства, иногда включал в число гостей некоторых местных уважаемых и влиятельных помещиков (и их жён), которые, по мнению Джорджа, уважения совершенно не заслуживали. Леди Харриет явно была не из их числа.