Египетские прозаики Абд ар-Рахмап аль-Хамиси и Нагиб Махфуз, ливанские новеллисты Мухаммед Ибрахим Дакруб и Марун Абуд, алжирские писатели Мулуд Мам-мери и Мухаммед Диб, иракский новеллист Зуннун Айюб и многие другие, по их словам, преклоняются перед гением Толстого. Каждый из них принадлежит своему народу, своей литературе, творчество их самобытно, многогранно, и было бы неправильно сближать его с опытом одного какого-либо иностранного писателя, даже такого, как Толстой. Но в острой критике империализма и западной буржуазной цивилизации, в реалистической художественной манере этих писателей, во многих темах их творчества нельзя не заметить влияния социальной проблематики и художественного метода великой русской литературы.
ТОЛСТОЙ И АФРИКА
В годы своей юности Лев Толстой, как и большинство русских людей в те годы, имел об Африке весьма смутное представление. Первое его знакомство с далеким, загадочным континентом, судя по сохранившимся материалам, относится к середине 40-х годов XIX в., времени пребывания в Казанском университете, на отделении арабско-ту-рецкой словесности. Значительная часть арабов, проживавших в Африке, находилась тогда под властью Турции. Некоторые африканские страны, например Алжир, Египет, Тунис, Судан, еще не освободившись из-под турецкого ига, стали объектом эксплуатации европейских колониальных держав.
Изучая в университете арабский язык, историю стран Африки и другие предметы, относящиеся к избранной им специальности, молодой Толстой знакомился по книгам с тем далеким континентом, где проживало много арабских народов, язык и культура которых его глубоко интересовали.
Позднее, в 1858 г., во время пребывания Толстого па Кавказе, в его дневнике отмечено чтение двух книг об Африке.
Первая из них — «Путешествие Александра Дюма и компании в Тунис, Марокко и Алжир», обширгые главы которой печатались в 1852 г. в «Отечественных записках» (тт. 50 — 51). Александр Дюма-отец вместе с сыном Александром, в сопровождении художника Жиро и писателей Маке и Дебароля, объехали в 1846 г. много африканских городов и селений. Путевые очерки Дюма содержат яркие зарисовки жизни народов Африки, их своеобразного быта, труда, искусства, в том числе и музыки.
На Толстого эти очерки произвели, по-видимому, большое впечатление. В частности, утверждение Дюма о любви африканцев к музыке напомнили ему, по его словам, «то огромное наслаждение», которого он лишен, находясь на военной службе в глухой кавказской станице. Это он с горечью отметил в своем дневнике (46,101).
Вторая книга об Африке, прочитанная Толстым годом позднее, — двухтомное «Путешествие вокруг света» французского писателя Жака Араго, изданная в русском переводе в 1844 — 1845 гг. Араго сообщил много интересных сведений об Африке, но, увлекшись описанием экзотики, он, как и другие его соотечественники, проявил пренебрежительное отношение к туземному населению, описал его с точки зрения заносчивого европейца. Это чутко уловил молодой Толстой и записал в дневнике: «Путешествие Араго очень не понравилось мне. Оно проникнуто французской самоуверенностью, как в ученом, так и в моральном отношении» (46,197).
Из этой книги Толстой сделал в дневнике ряд выписок, в том числе записи о географической достопримечательности — горе Тенериф на западном берегу Африки, о мысе Доброй Надежды — английской колонии «на самом берегу, заселенном дикими свободными народами», о знаменитой Столовой горе на юге Африки и др. (46, 197).
Эти редкие и скупые записи создают впечатление, что в ранний период жизни Толстого Африка, как, впрочем, и другие дальние континенты, интересовала его преимущественно со стороны ее географических и этнографических достопримечательностей. Однако в одном из рассказов раннего периода — «Люцерн» (1857), мы находим горестное авторское раздумье об африканцах, порабощенных белыми колонизаторами. Обличая богатых англичан, проявивших черствость и бессердечие к талантливому уличному певцу, и расценивая этот факт как признак моральной деградации западноевропейского общества, Толстой попутно с сарказмом упоминает об ограблении европейцами жителей Африки: «Англичане убили еще тысячу китайцев за то, что китайцы ничего не покупают за деньги, а их край поглощает звонкую монету; французы убили еще тысячу кабилов за то, что хлеб хорошо родится в Африке» (5, 23)1. «Отчего это, — с горечью замечает Толстой, — эти люди в своих палатах, митингах и обществах, горячо заботящиеся о состоянии безбрачных китайцев в Индии, о распространении христианства и образования в Африке, о составлении обществ исправления всего человечества, не находят в душе своей простого первобытного чувства человека к человеку?» (5,23-24),
Ответ на этот вопрос Толстой дает несколькими годами позднее в серии страстных статей, где резко обличает западную буржуазную цивилизацию с ее эксплуатацией и угнетением бедняков, порабощением так называемых отсталых народов. Буржуазный прогресс, утверждает он в статье «Прогресс и определение образования» (1863), выгоден небольшой кучке богачей, пользующихся его благами, но он обошел стороной целые континенты — миллионы людей, проводящих жизнь в нищете и дикости. «Прогресс, — иронизирует Толстой, — есть общий закон для человечества — говорят они (т. е. защитники буржуазной цивилизации. — А.Ш.), только кроме Азии, Африки, Америки, Австралии, кроме миллиарда людей» (8, 333).
Идеологи буржуазного прогресса утверждают, что современная цивилизация несет человечеству свободу, демократию, равенство, что люди всех континентов веруют в прогресс и жаждут его скорейшего развития. Да, саркастически говорит Толстой, блага западной цивилизации столь желанны народам Африки, что «цивилизаторам» приходится время от времени «просвещать» облагодетельствованные им народы... огнем и мечом. Так, говорит он, было в прошлом, «так до сих пор делают миссионеры в Африке и Китае» (8, 8). По мнению Толстого, «в древней Греции и Риме было более свободы и равенства, чем в новой Англии с китайской и индийской войнами, в Новой Франции — с двумя Бонапартами и самой Новой Америке — с ожесточенной войной за право рабства...» (8, 334).
Стоит отметить, что упоминание о Бонапартах в этой статье не случайно и также связано с раздумьями об Африке. Когда Толстой писал эту статью, им уже владел замысел романа, впоследствии получившего название «Война и мир». Изучая для этого романа историю наполеоновских войн, он в числе других преступлений Наполеона запомнил потрясший в свое время Европу кровавый эпизод расстрела по его приказу пленных солдат в Африке. Как мы помним, уже на первых страницах романа во время оживленной беседы в салоне Анны Павловны Шерер маленькая княгиня Лиза в ответ на восхваление Наполеона Пьером Безуховым восклицает: «А пленные в Африке, которых он убил?» (8, 25).
В следующих частях романа Толстой снова возвращается к этому преступлению. О нем напоминает князь Андрей в разговоре с Пьером, доказывая, что тирания и жестокость несовместимы с подлинным величием. «Нужно перестрелять пленных, как Наполеон в Африке, разорить край, своих сзади припугнуть картечью... в мире всегда найдутся льстецы, которые во всем совершившемся и давшем власть найдут великое» (14,338 — 339).
Африка, таким образом, пеоднократно возникала в сознании Толстого как одна из территорий, где безнаказанно творят зло, где народы бессильны противостоять ему.
По завершении «Войны и мира», в начале 70-х годов, Толстой, возобновив свои педагогические занятия с крестьянскими детьми, прерванные в период работы над романом, создает свою знаменитую «Азбуку» и «Русские кпиги для чтения», для которых он пишет наряду со сказками, баснями и легендами ряд очерков этнографического характера. Среди них мы паходим собственноручно составленный Толстым очерк об Африке, ее климате, ее жителях и их занятиях. Очерк предназначался для детей младшего возраста и потому написан предельно просто, ясно, доступно. Вот его текст:
«В Африке есть такие земли, где никогда не бывает зимы. В этих землях никогда не бывает снега, вода никогда не мерзнет и дождика никогда не бывает. В этих землях так сухо и жарко, что ничего не растет: ни травы, ни деревьев. А везде только один песок. Жить можно там только подле рек. Подле рек бывает трава и деревья. И деревья эти целый год бывают зеленые.
В этих землях живут люди черные. Их называют неграми. Люди ходят всегда голые и живут без домов, в шалашах. Шалаши они делают из веток и листьев. Едят они плоды с деревьев и сырое мясо зверей» (21, 356).
По неизвестной причине — возможно, из-за отсутствия под рукой необходимых материалов — очерк остался незавершенным. Но заслуживает внимания сам толстовский замысел — написать такой очерк, ознакомить русских детей с далеким, малоизвестным континентом.
Любопытно в этой связи напомнить, что и действие знакомого всем детям рассказа из «Азбуки» — «Акула» — Толстой также перенес в Африку (22, 261 — 262).
Так сама действительность время от времени обращала интерес молодого Толстого к Африке, хотя, разумеется, в этот ранний период его внимание к этому континенту еще не было ни постоянным, ни особенно пристальным.
Пережитый Толстым на рубеже 80-х годов глубокий идейный перелом обострил его интерес к социальным проблемам эпохи, в том числе к проблемам империализма и колониализма.
Именно с этого времени усиливается борьба великих держав за передел мира, за колонии, за сферы влияния, за господство на морях и океанах. С особенной силой разгорается борьба за колонии в Африке. Ф. Энгельс писал об этом с горечью: «Арабские и кабильские племена, которые дорожат независимостью, как сокровищем, а ненависть к иноземному господству ставят выше самой жизни, подавляются и усмиряются посредством свирепых набегов, во время которых сжигаются и разрушаются их жилища и имущество, вытаптывается их урожай, а уцелевшие несчастные существа подвергаются либо истреблению, либо всем ужасам разврата и жестокости»2.
В 1881 г. французы огнем и мечом покоряют Тунис. Через год англичане не менее жестокими методами овладевают Египтом. Тем временем бельгийцы, которые еще в 1879 г. проникли в Конго, окончательно прибирают его к рукам, а немцы, истребляя целые племена, захватывают Юго-Западную Африку, Обширный африканский континент становится местом кровавых схваток между крупными империалистическими государствами.
Толстой, яо-новому осмысливающий в это время историю человечества, переоценивающий с позиций своего нового мировоззрения и все явления современности, ставит эти печальные события в ряд с другими уродствами собственнического мира и в своем трактате «Так что же нам делать?» (1886) резко обличает колониальный разбой и захватнические войны.
Мы увидим ниже, как гневно Толстой реагировал на итало-абиссинскую и англо-бурскую войны. Но колонизация Африки происходила не только в форме больших войн и покорения обширных территорий — она составляла повседневный уклад жизни миллионов людей. Колонизаторский режим был в Африке ее буднями, ее «нормальным» повседневным бытием. Миллионы черных рабов работали на плантациях белых хозяев. Они вели нищенский, голодный образ жизни. Многих туземцев обманным путем вывозили на другие континенты, чаще всего в Америку, как дешевую рабочую силу. Туземное хозяйство велось на уровне натурального, а то и первобытнообщинного строя. Тяжелые условия существования — непосильный труд, болезни, межплеменные распри, разжигаемые плантаторами, — косили людей, уносили в могилу тысячи жизней.
Явления эти, разумеется, были характерны не только для Африки. Толстой, как мы видели, получал письма из Индии, Китая, Персии, Турции, из стран Арабского Востока и Латинской Америки, и все они повествовали об одном — о бедственном положении народов. Отовсюду взывали о помощи. Но положение народов Африки, где местами еще полностью царило рабовладение, где белые надсмотрщики бичами истязали туземцев, где не существовало никаких законов, кроме тех, которые устанавливали сами плантаторы, было особенно нетерпимым. Совесть писателя не могла мириться с этим. Вот почему в его антимилитаристской, антиколониальной публицистике последнего периода Африке уделено особенное внимание.
В этот период нет почти ни одной статьи или трактата Толстого, ни одного его обращения или воззвания по социальным вопросам, где бы наряду с многострадальной Азией не упоминалась бы Африка как место тяжких преступлений колонизаторов и особенно бедственного положения народов. Ужасы колониализма являются в глазах писателя неопровержимым свидетельством моральной деградации всего современного ему буржуазного общества.
О том, как пристально Толстой следит в эти годы за действиями колонизаторов в Африке, свидетельствуют пе-которые записи в его дневнике. Так, 28 апреля 1881 г. он записывает: «Газета в Тунисе — беременным не выпускать кишки» (49, 30). Эта несколько туманная запись вызвана аомещенной в газете «Московские ведомости» телеграммой корреспондента парижской газеты «Журналь де деба» («Газета дебатов»), сообщившего о расправе французов над мирным населением Туниса. «У них сожжены все их жилища, — писал корреспондент, — убивали мужчин и женщин, а раненых приводили к начальникам, которые приказывали им рубить головы. Даже беременные женщины не были пощажены: были беременные женщины с распоротыми животами»3.
Заметка эта произвела на Толстого сильнейшее впечатление. Не ограничившись сообщавшимися в ней сведениями, он в печати нашел и другие материалы на эту тему. Об этом говорит тот факт, что к своей дневниковой записи Толстой вскоре сделал горестную сноску: «На мой глаз, порублено тысяч восемь» (49,30),
В июне 1890 г. у Толстого гостил Томас Стивене, известный американский путешественник, который ездил из Нью-Йорка в Восточную Африку на розыски пропавшего английского путешественника Стенли. Он много рассказывал Толстому о жизни племен Африки, об их быте, обычаях, верованиях, об их тяжелом труде на плантациях белых господ. Толстой засыпал его вопросами и с большим интересом слушал его.
До этого в письме к В. В. Майкову от 13 сентября 1889 г. Толстой одобрил идею создать общедоступный всемирный язык, который охватил бы вместе с народами Европы и Америки также и Африку, и назвал это «делом первой важности» (64, 304).
Толстой искал пути приобщения азиатских и африканских народов к лучшим достижениям современной культуры, особенно к ее моральным ценностям. Позднее он столь же горячо поддерживал эсперанто, надеясь с его помощью сломать языковые барьеры, существующие между отдельными странами и континентами.
Как мы видели выше, из многочисленных социальных проблем человечества Толстой в своей публицистике наибольшее впимание уделял колониализму и расизму как источникам наиболее тяжких физических и моральных страданий порабощенных народов. С особенной силой он ставил эти проблемы применительно к Африке.
Во все времена, писал он, находились люди, «которые силой отнимали у трудящихся плоды их трудов: сначала грабили, потом порабощали их и требовали с них или работу на себя, или дани. Так это происходило в древности, происходит и теперь в Африке и Азии» (36, 316).
История колониальных авантюр насчитывает много столетий. Никогда, однако, формы колониального грабежа не были столь бесстыдными и бесчеловечными, как в описываемое время в Африке. Сильные милитаристские державы, не утруждая себя поисками других источников богатств, грабят слабые народы. И делают это с редким цинизмом и бессердечием. «Как важны кажутся... всем деятелям Сити, и банкирам всего мира, и их органам печати вопросы о том, кто займет Босфор, кто захватит какой кусок, земли в Африке» (39,1^3).
С каждым годом империалистическим государствам нужно все больше и больше средств, и приобретают они их только двумя путями: «обманом, т. е. обменом большей частью ненужных и развращающих предметов, как алкоголь, опиум, оружие, на необходимые им предметы питания, и насилием, т. е. грабежом народов Азии, Африки, везде, где они чувствуют возможность безнаказанно грабить» (35,327).
Вместе с милитаризмом и колониальным разбоем Толстой осуждает и так.называемое культуртрегерство, которым колонизаторы всюду — особенно в Африке — прикрывают свои мерзкие дела.
По поводу зверских методов насаждения «культуры» английскими миссионерами в Южной Африке Толстой записал в дневнике: «Все это ужасно. Но — пришло в голову — может быть, это неизбежно нужно для того, чтобы к этим народам проникло просвещение?» И тут же добавил: «Какой вздор! Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклуха-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать?»4.
Жизненный подвиг русского ученого Н. Н. Миклухо-Маклая (1846 — 1888), прожившего много лет среди диких племен Новой Гвинеи и своим гуманным отношением завоевавшего их любовь и дружбу, служил Толстому лучшим аргументом против цивилизаторской политики западного образца. В этой связи заслуживает внимания переписка Толстого с Миклухо-Маклаем. Великий ученый, узнав об интересе Толстого к быту и верованиям диких племен, прислал ему в сентябре 1886 г. свои научные труды5, а также теплое письмо, в котором выразил готовность предоставить в его распоряжение и другие материалы о своих путешествиях, в том числе и драгоценные коллекции предметов быта, которые он собрал, живя среди папуасов.
25 сентября 1886 г. Толстой ответил ему большим дружеским письмом, в котором писал:
«Очень благодарен за присылку ваших брошюр. Я с радостью их прочел и нашел в них кое-что из того, что меня интересует. Интересует — не интересует, а умиляет и приводит в восхищение в вашей деятельности то, что, сколько мне известно, вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе общительное существо, в общении с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, где люди пашего общества даже его и не понимают».
И далее:
«Мне хочется вам сказать следующее: если ваши коллекции очень важны, важнее всего, что собрано до сих пор во всем мире, то и в этом случае все коллекции ваши и все наблюдения научные ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которое вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними и воздействуя на них одним разумом; и поэтому, ради всего святого, изложите с величайшей подробностью и с свойственной вам строгой правдивостью все ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступали там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству» (63,378 — 379).
В ответном письме от 21 февраля 1887 г. Миклухо-Маклай, горячо благодаря Толстого за высокую оценку его деятельности, сообщил, что он полностью принял его совет и дополнил свои записки подробным описанием своих повседневных взаимоотношений с жителями Новой Гвинеи. «Ваше письмо сделало свое дело»6, — закончил он свое дружеское послание.
Уместно здесь напомнить, что Толстой многократно в устных беседах и в статьях возвращался к благородной деятельности Миклухо-Маклая, противопоставляя ее поведению западноевропейских и американских колонизаторов, а также псевдоученых, направлявшихся в Африку с корыстными целями. Так, еще в 1884 г. в трактате «В чем моя вера?» он с гордостью писал о русском ученом: «Миклуха-Маклай поселился среди самых зверских, как говорили, диких, и: его не только не убили, но полюбили, покорились ему только потому, что он не боялся их, ничего не требовал от них и делал им добро» (23, 463).
Позднее, в 1906 г., Толстой снова напомнил о деятельности русского ученого-гуманиста как об образце самоотверженного служения людям: «Миклуха-Маклай, — сказал он, — жил в уединении между островитянами Новой Гвинеи. Имел на них влияние своим мужеством. Когда чужое племя взяло в плен старика того племени, у которого жил Миклуха-Маклай, его слугу, чтобы его убить, он пошел туда и внушил им, что нельзя убивать, и они отпустили старика. Он действовал целеустремленностью, в противоположность европейским матросам...»7.
По предложению Толстого издательство «Посредник» подготовило для детей и юношества книгу о Миклухо-Маклае («Замечательный русский путешественник, друг диких Н. И. Миклуха-Маклай»), но она увидела свет уже после кончины писателя, в 1915 г.
Проблема культуртрегерства и позднее многократно возникала перед Толстым. Так, в декабре 1899 г. ему попалась в руки книга американского публициста Гаррисона Свифта «Империализм и свобода», содержавшая описание бесчеловечных методов культуртрегерства в разных частях света. И Толстой спова резко осудил действия колонизаторов. А. Б. Гольденвейзер вспоминает: «Вот замечательная книга, — сказал Лев Николаевич. — Он (автор) — американец, следовательно, сам англосаксонец, тем не менее он разоблачает так называемое просветительное влияние англосаксонской расы. Я не понимаю, как могут люди дер-жаться этих предрассудков! Все делается во имя наживы!»8.
Толстой был убежден, что так называемые отсталые народы, несмотря на то что отгорожены от современного прогресса, стоят в нравственном отношении несравненно выше своих западных «просветителей».
«Христианские народы, — писал он в 1902 г., — завоевали и покорили американских индейцев, индусов, африканцев, теперь завоевывают и покоряют китайцев и гордятся этим. Но ведь эти завоевапия и покорения происходят не от того, что христианские народы духовно выше покоряемых пародов, а, напротив, от того, что они духовно несравненно ниже их» (35, 175).
Толстой считал колониальный разбой пичем не оправдываемым преступлением.
Одной из первых колониальных войн, которые при жизни Толстого развернулись в Африке, была итало-абиссинская война 1895 — 1896 гг. До этого, в 1889 г., Италия навязала Абиссинии кабальный Уччиальский договор, а затем, сфальсифицировав его и вызвав этим протест негуса
Менелика II, внезапно, без объявления войны, напала на Абиссинию и захватила ряд ее городов и областей.
Повод для войны был столь очевидно надуманным и сама война велась итальянцами столь жестокими методами, что ее осудили все передовые люди мира. Что касается народа Эфиопии, то он, оправившись от первых ударов, единодушно поднялся на борьбу и в двух решающих битвах — при Амба-Алаги и при Адуе — разгромил своих врагов. Италия вынуждена была признать себя побежденной, согласиться на полную независимость Абиссинии и даже уплатить ей 10 миллионов лир контрибуции за нанесенный ущерб.
Лев Толстой следил за войной в Африке со все растущей тревогой и возмущением. Когда-то он посетил Италию, и его представление об итальянском народе как о творце одной из великих цивилизаций прошлого оказалось в резком противоречии с доходившими до него вестями о зверствах итальянских солдат в Абиссинии.
Войну в Африке Толстой осмысливал в ряду других участившихся актов разбоя, которые империалистические государства творили тогда в Европе, Америке, Азии и Австралии, а также в сопоставлении с колонизаторской политикой царского правительства по отношению к народам Польши, Кавказа, Средней Азии. Он пришел к выводу, что насилия, грабежи, убийства лежат в основе политики любого современного ему буржуазного государства, составляют самую их сущность. «Мы дожили до того, — писал он в дневнике 21 февраля 1895 г., — что человек просто добрый и разумный не может быть участником государства, т. о. быть солидарным, не говорю про нашу Россию, по быть солидарным в Англии с землевладепием, эксплуатацией фабрикантов, капиталистов, с порядками в Индии — сечением, с торговлей опиумом, с истреблением народностей в Африке, с приготовлениями войн и с войнами» (53, 9).
Опустошительная война в Абиссинии длилась почти два года, и Толстой не переставал осуждать ее. Имея в виду этот и другие акты международного разбоя, он писал американскому публицисту Джону Мансону, просившему его высказаться о современном положении в мире. Положение это ужасно. «За какое хотите время откройте газеты, и всегда, всякую минуту, вы увидите черную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памиры, то Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венесуэла, то Трансвааль. Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там, не переставая, идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая большая война всякую минуту может и должна начаться» (90, 47).
Выход из этого бедственного положения Толстой видел в разрушении всего господствующего строя жизни, в замене его строем, основанным на всеобщем братстве: эти мысли Толстой излагал в годы итало-абиссинской войны многим своим корреспондентам — В. В. Стасову, Н. И. Страхову, английскому литератору Джону Кенворти, американскому писателю Эрнесту Кросби, японскому философу Иокои, немецкому писателю Фридриху Шпильгагену, австрийской писательнице Берте фон-Зутнер, — и всюду его письма публиковались в печати. А когда в марте 1896 г. до него дошла весть о разгроме итальянцев под Адуей и полной победе абиссинцев, он с чувством облегчения взялся за перо, чтобы осмыслить происшедшее и сделать из него необходимые выводы.
Лейтмотив статьи «К итальянцам» — одной из лучших в антиимпериалистической публицистике Толстого — отрицание всякой войны, осуждение милитаризма и империализма, которые являются причинами всех захватнических войн и кровопролитных конфликтов в современном мире. Заодно он осудил шовинизм и расизм, которые в подобных войнах выступают под маской высокого патриотизма.
Автор «Войны и мира» знал цену истинному народному чувству любви к родине, которое возникает у людей при защите своей земли от врага. Но ничего общего с этим, утверждал он, не имеет тот дух расового превосходства, который разжигали в народе вдохновители итальянской колониальной авантюры. И поэтому он в своем обращении наряду с обличением откровенного милитаризма обрушился против страшного «суеверия» казенного патриотизма и великодержавного шовинизма, справедливо считая, что без этого «суеверия» империалистическим заправилам не удалось бы заставить народ Италии воевать в далекой знойной Африке за чуждые ему интересы.
«Братья итальянцы! — начал Толстой свою статью. — Вы всегда шли впереди народов Европы. И теперь судьба открывает вам путь на переднее место. Совершившееся в Абиссинии событие имеет огромное значение» (31, 193).
Что же случилось, спрашивает Толстой, как могла возникнуть эта нелепая и бесчеловечная авантюра? И отвечает:
«Случилось то, что в Абиссинии убито и ранено несколько тысяч молодых людей и потрачено несколько миллионов денег, выжатых из голодного, нищенского народа. Случилось еще то, что итальянское правительство потерпело поражение и унижение. Но ведь если это случилось, то случилось только то, к чему в продолжение десятилетий готовилась Италия, к чему теперь, не переставая в продолжение 20 лет, готовится вся Европа и Америка» (31, 193).
Весь собственнический мир, утверждает Толстой, охвачен жаждой добычи. Нет ни одного крупного государства, которое бы лихорадочно не вооружалось, не готовилось к нападению на другие государства, особенно на беззащитные народы Азии и Африки.
Защитники империализма утверждают, что войска готовятся только для обороны; правительства якобы и не помышляют о войне. Молодым людям, призываемым на военную службу, внушают, что никакая опасность им не грозит. Толстой показывает, что это подлый обман. «Ведь если срубленное дерево переделано в дрова, то только затем, чтобы сжечь их. Точно так же, если есть люди, отнятые от производительного труда и переделанные на солдат, то только затем, чтобы быть искалеченными или убитыми. Если же убитые и искалеченные люди Абиссинии не принесли теперь итальянскому правительству славы, а только позор, то это случайность, которая может измениться и всегда изменяется. Войны наполеоновские 1805, 1807 года принесли ему славу, войны 1812, 1813, 1815 года принесли позор. Войны Пруссии 1807 года принесли позор, война 1870 года — славу. Если есть войска, то они или побеждают, или побеждены, и победы, и поражения чередуются, и в обоих случаях люди убиваются и калечатся. Так что в том, что произошло в Абиссинии, не только нет ничего неожиданного, но случилось то самое, что должно было случиться...» (31,193 — 194).
Что же делать? Где выход из тупика? В чем спасение для человечества? На эти вопросы Толстой отвечает призывом к народам опомниться, отказаться от повиновения милитаристам.
«Вопрос только в том, — пишет он, — проснутся ли народы от того дурмана, в котором их держат правительства, и сумеют ли они сделать неизбежные и явные выводы из тех положений, в которых они находятся, и поймут ли, наконец, что если они соглашаются платить подати, которые обращаются на военные приготовления и содержание войск, если они нанимают людей в солдаты и сами идут, отдают своих сыновей в военную службу, то неизбежно будет все большее и большее разорение (потому что соседние народы также вооружаются и надо равняться с ними) и еще неизбежнее будут войны, на которых (будет ли государство победителем или побежденным) все равно будут убивать и калечить людей...» (31, 194).
Во время итало-абиссинской войны несколько раз случалось, что итальянские солдаты отказывались повиноваться офицерам и переходили на сторону покоряемых ими африканцев. Одновременно в самой Италии участились случаи, когда разоренные войной и поборами крестьяне отказывались платить подати, за что они подвергались жестоким репрессиям. Толстой приветствует такие действия; по его мнению, это «самое простое», что должны делать итальянцы и другие народы империалистических стран.