Иван Михайлович Левашов в царствование Елизаветы Петровны был сержантом Измайловского полка. Однажды ему довелось спасти жизнь будущей Екатерине II, в ту пору еще Великой Княгине и супруге наследника Петра Федоровича, о чем сама императрица рассказывает в мемуарах. Приведем этот эпизод полностью:
«После Пасхи мы переехали в Летний дворец и оттуда в конце мая на Вознесенье ездили к графу Разумовскому в Гостилицы; императрица выписала туда 23-го того же месяца посла императорского двора барона Бретлаха, который ехал в Вену; он провел в Гостилицах вечер и ужинал с императрицей. Этот ужин кончился поздней ночью, и мы вернулись после восхода солнца в домик, где жили. Этот деревянный домик был расположен на маленькой возвышенности и примыкал к катальной горе. Расположение этого домика нам понравилось зимою, когда мы были в Гостилицах на именинах обер-егермейстера, и, чтобы доставить нам удовольствие, он и на этот раз поселил нас в этом домике; он был двухэтажный; верхний этаж состоял из лестницы, зала и трех маленьких комнат; мы спали в одной, великий князь одевался в другой, а Крузе занимала третью, внизу помещались Чоглокова, мои фрейлины и горничные.
Вернувшись с ужина, все улеглись. Около шести часов утра сержант гвардии Левашов приехал из Ораниенбаума к Чоглокову поговорить насчет построек, которые тогда там производились; найдя всех спящими, он сел возле часового и услышал треск, показавшийся ему подозрительным; часовой сказал ему, что этот треск повторяется уже несколько раз с тех пор, как он на часах. Левашов встал и обежал дом снаружи; он увидел, что из-под дома вываливаются большие каменные плиты; он побежал разбудить Чоглокова и сказал ему, что фундамент дома опускается и что надо поскорее постараться вывести из дома всех, кто в нем находится. Чоглоков надел шлафрок и побежал наверх; стеклянные двери были заперты; он взломал замки и дошел до комнаты, где мы спали; отдернув занавес, он нас разбудил и велел поскорее выходить, потому что фундамент дома рушился. Великий князь соскочил с постели, взял свой шлафрок и убежал. Я сказала Чоглокову, что иду за ним, и он ушел; я оделась наскоро; одеваясь, я вспомнила, что Крузе спала в соседней комнате; я пошла ее разбудить, она спала очень крепко, мне удалось с некоторым трудом разбудить ее и объяснить ей, что надо выходить из дому.
Я помогла ей одеться, и, когда она была готова, мы переступили порог комнаты и вошли в зал, но едва мы там очутились, как все затряслось, с шумом, подобным тому, с каким корабль спускается с верфи. Крузе и я упали на пол; в эту минуту Левашов вошел через дверь лестницы, находившейся против нас. Он меня поднял с полу и вышел из комнаты; я взглянула случайно на гору; она была в уровень со вторым этажом, теперь же, по крайней мере на аршин, выше уровня этого второго этажа. Левашов, дойдя со мною до лестницы, по которой пришел, не нашел ее больше: она обрушилась, но так как несколько лиц влезли на развалины, то Левашов передал меня ближайшему, этот – другому, и так, переходя с рук на руки, я очутилась внизу лестницы, в прихожей, а оттуда меня вынесли из дому на лужайку. Там был и великий князь, в шлафроке.
Выбравшись, я стала смотреть, что делалось в стороне дома, и увидела, что некоторые лица выходили оттуда окровавленные, а других выносили; между наиболее тяжело раненными была моя фрейлина княжна Гагарина: она хотела спастись из дому, как и другие, и, когда проходила по комнате, смежной с ее комнатой, обрушившаяся печь упала на ширмы, которые опрокинули ее на находившуюся в комнате кровать; несколько кирпичей упали ей на голову и тяжело ее ранили, так же, как и горничную, спасавшуюся вместе с ней. В этом самом нижнем этаже была маленькая кухня, где спало несколько лакеев, трое из них были убиты обрушившейся печью. Но это были еще пустяки в сравнении с тем, что произошло между фундаментом этого дома и первыми этажами. Шестнадцать работников, служивших при катальной горе, спали там, и все были раздавлены этим осевшим строением. Причиной всего этого было то, что домик этот был построен осенью, наспех. Фундамент был заложен в четыре ряда известняковых плит; архитектор велел поставить в первом этаже двенадцать балок на манер столбов в прихожей. Он должен был отправиться в Украину; уезжая, он приказал управляющему Гостилиц запретить до своего возвращения прикасаться к этим двенадцати балкам.
Когда управляющий узнал, что мы должны жить в этом домике, то, несмотря на распоряжение архитектора, принял самые спешные меры к тому, чтобы выломать эти двенадцать балок, так как они портили сени. Когда наступила оттепель, все здание осело на четыре ряда известняковых плит, которые стали сползать в разные стороны, и само здание поползло до бугра, который его задержал.
Я отделалась несколькими синяками и большим страхом, вследствие которого мне пустили кровь. Этот общий испуг был так велик, что в течение четырех с лишком месяцев всякая дверь, закрывавшаяся с некоторой силой, заставляла нас всех вздрагивать. Когда первый страх прошел, в этот день императрица, жившая в другом доме, позвала нас к себе, и, так как ей хотелось уменьшить опасность, все старались находить в этом очень мало опасного, и некоторые даже не находили ничего опасного; мой страх ей очень не понравился, и она рассердилась на меня за него; обер-егермейстер плакал и приходил в отчаяние; он говорил, что застрелится из пистолета; вероятно, ему в этом помешали, потому что он ничего подобного не сделал, и на следующий день мы возвратились в Петербург, после нескольких недель нашего пребывания в Летнем дворце». (Мемуары Екатерины II.Часть 1. Глава 2.).
Как отмечает императрица в своих мемуарах, Левашов приходился родственником «старой Г-жи Чеглоковой», тогда уже статс-даме, которая была приставлена к Великой Княгине, о чем мемуаристка подробно повествует в той же главе. В действительности же Мария Семеновна Чоглокова графиня Гендрикова, родственница императрицы Елизаветы Петровны, не только не была «старой», поскольку умерла в возрасте 33 лет, но и не состояла в родстве с Левашовыми. Родственником Ивана Михайловича был ее супруг, Николай Наумович Чоглоков, также состоящий при особе Великого Князя Петра Федоровича, юного супруга Екатерины.
После вышеописанного случая служба молодого сержанта гвардии должна была бы пойти блестяще, но Иван Михайлович неожиданно скоро вышел в отставку «с чином гвардии капитан-поручика и удалился в Новгородскую вотчину Спасо-Мошенское, дабы посвятить себя всецело хозяйству», состоявшему из более 8 тысяч крестьян и значительных лесных угодий в будущих Боровичском и Крестецком уездах Новгородской губернии. В книге генеральных межеваний Боровичского уезда, за № 1740 значится «Спасской Мошенской погост Ивана Михайлова сына Левашова». Из краткого описания мы узнаем, что находились «реки Увери на левом берегу дом господской деревянной, а церковь на писцовой церковной земле, а дачею ручья Кошевера на левой стороне, земля серопещаная, хлеб и трава родится средственно, лес дровяной, крестьяне на пашне». В усадьбе было 5 дворовых мест, 10 дворовых мужского и 6 женского пола, под усадьбою 4 десятины, под пашней – 78 десятин, под покосами и лесом – 3 и 6 десятин соответственно… А на противоположном берегу Увери в Николо-Мошенском погосте находилось имение родственника Ивана Михайловича – Александра Савича Чоглокова. Возможно, их матери (фамилия которых нам пока неизвестна) были родными сестрами, вышедшими за дворянских детей Левашова и Чоглокова, получив в приданое имение на Увери, которое было разделено строго по линии реки – но это только досужее предположение. Здесь стоит добавить, что вышеупомянутые Спасо-Мошенской и Николо-Мошенской погосты Боровичского уезда – теперь берега села Мошенского, районного центра Новгородской области.
А.В. Неклюдов оставил нам описание старого усадебного дома, в котором жил мошенской помещик: «Это был деревянный сруб на кирпичном подвальном этаже, с высокою тесовою крышею и неширокою крытою галлерейкою с точеными перилами вдоль двух стен; внутри несколько небольших и невысоких (для сохранения зимою тепла) горниц с небольшими подъемными оконцами и громоздкими печами-лежанками. В таком именно домике и жил старый, богатый барин, сначала с дочерью, потом один, изредка наезжая к дочери и зятю в Петербург».
Общая площадь в Спасо-Мошенском погосте, вместе с неудобной землей оказывалась более 93 десятин. Кроме того, в уезде Левашову принадлежал ряд деревень и пустошей – общим количеством не менее сотни названий. В Боровичском музее, среди документов архива помещиков Божеряновых, которые купили Спасо-Мошенское у действительного статского советника Василия Сергеевича Неклюдова, правнука Ивана Михайловича, в ветхом состоянии сохраняются планы пустошей, составленные еще в 1780-х гг. На них также можно видеть имя деда первого владельца усадьбы Гверстянка – гвардии капитан-поручика Ивана Левашова.
Сохранилось семейное предание о том, что по возвращении из Южного путешествия, «у Боровицких порогов реки Мсты, где Императрица вышла из ладьи и проследовала несколько верст берегом, ее встретило с торжеством все окрестное дворянство, в числе коего находился, разумеется, и Иван Михайлович Левашов. Когда старик подошел к руке Императрицы, последняя тотчас же признала его и любезно и игриво спросила: «А помните вы, Иван Михайлович, как Вы меня на руках вынесли? Теперь, чай, не снесть бы Вам меня: видите, как я грузна стала». – «Эх, Матушка-Государыня, – простодушно и весело отвечал Левашов – «да и я то сам старенек – молодых бабенок из постели таскать!» (А.В. Неклюдов. «Старые портреты. Семейная летопись». Париж. 1932)
В Новгородском музее хранится цветная миниатюра на эмали, с портрета неизвестного автора, сохранившая облик И.М. Левашова. На ней мы видим старика лет 65 на вид, изображенного «в вицмундире Измайловского полка – зеленой куртке с золотыми галунами по борту – и в небольшом пудреном парике; несколько одутловатое и желтоватое, – но с румянцем, лице, с широким носом и невысоким, но характерным лбом – оживлено парою серых глаз, небольших но проницательных, под чрезвычайно нависшими и густыми седыми бровями. Выражение добродушное, но в то же время отнюдь не наивное; видно, что при случае оригинал портрета не давал себя никому в обиду и «знал себе вес». Поскольку миниатюра датирована 1790-ми годами, мы можем предположить, что смерть Левашова совпала с концом правления Екатерины Великой, т. е. в середине 1790-х гг. Скончался он в своей родовой усадьбе Спасо-Мошенское и похоронен там же при храме.