Отрывок из романа Эмиля Золя «Радость жизни»

«… В три часа г-жа Булан уже перестала скрывать свою тревогу от Полины. Появились угрожающие симптомы, особенно ее пугал постепенный упадок сил. Можно было подумать, будто больная меньше страдает, - ее крики и потуги становились все слабее, - в действительности же работа мускулов грозила приостановиться, так велико было утомление. Луиза изнемогала от непрерывных болей. Каждая минута промедления грозила катастрофой. Снова начался бред, один раз она даже потеряла сознание. Г-жа Булан воспользовалась этим, чтобы еще раз исследовать больную и лучше узнать положение ребенка. - Как раз то, чего я и боялась, - пробормотала она. - Неужели лошадь сломала ногу? Ума не приложу, почему они не возвращаются! Полина стала говорить, что нельзя оставлять больную без помощи, она может умереть. Акушерка рассердилась. - Что ж, вы думаете, мне приятно смотреть на нее? Но если я решусь сделать поворот, и это плохо кончится, мне своим горбом придется расплачиваться за все неприятности... С нами ведь не очень церемонятся! Придя в сознание, Луиза начала жаловаться, что ей что-то мешает. - Это ручка проходит, - тихо проговорила г-жа Булан. - Она уже вся высвободилась... Да только плечо-то не пройдет. Около половины четвертого утра положение стало критическим. Г-жа Булануже готова была приступить к действиям, но тут явилась Вероника, вызвала Полину в коридор и сказала, что приехал доктор…. … - Ну что? - спросил Лазар; теперь он тоже сидел на стуле против Полины. Доктор ответил не сразу. Тусклый свет лампы, мутный свет долгих бдений, слабо озарял его старое, выдубленное лицо, на котором от сильного волнения бледнели только морщины. Но когда он заговорил надтреснутым голосом, в словах его послышался отзвук глубокой внутренней борьбы. - Я еще ничего не предпринял, - ответил он. - Я не хочу ничего делать, не посоветовавшись с вами. Он машинально провел рукой по лбу, будто стараясь отогнать докучную мысль или распутать какой-то узел. - Но мы ничего не можем решить, доктор, - проговорила Полина. - Мы отдаем ее в ваши руки. Он покачал головой. Его преследовало навязчивое воспоминание о негритянках, у которых ему пришлось принимать, когда он был в колониях. У одной из них ребенок тоже шел плечом, и эта рослая, здоровая женщина умерла, пока Казэнов извлекал из нее изуродованный трупик с переломанными костями. - Придется сказать вам все откровенно, - начал он. - Мне кажется, что и мать и ребенок погибли... Но, может быть, еще есть время спасти хоть одного из них... Лазар и Полина встали. Холод пробежал у обоих по телу. - Кого же мне спасать? - спрашивал доктор, - дрожа так же, как и те несчастные люди, которым он задавал этот вопрос. - Ребенка или мать? - Кого? Боже мой! - вскричал Лазар. - Разве я знаю? Разве я могу это решить? Его душили слезы. Смертельно бледная Полина была не в силах вымолвить, ни слова. Им предстоял страшный выбор. - Если я попробую сделать поворот, - рассуждал доктор, излагая вслух свои сомнения, - то ребенок, вероятно, превратится в кашу. Кроме того, я боюсь утомить больную - она слишком долго мучается... С другой стороны, кесарево сечение сохранило бы жизнь ребенку, но состояние женщины не так уж безнадежно, чтобы я имел право ею жертвовать... Это дело совести. Умоляю вас, решайте сами. Рыдания не дали Лазару ответить. Он судорожно комкал носовой платок, стараясь хоть немного овладеть собою. Полина заговорила первая. - Зачем вы пришли сюда?.. Нехорошо так мучить нас! Вы сами должны знать, что делать и как вам поступить. В эту минуту вошла г-жа Булан и сказала, что положение ухудшается. - Ну, что же вы решили?.. Она все слабеет. Доктор, поддаваясь внезапному порыву, вдруг обнял Лазара и заговорил с ним на "ты". - Послушай, я попытаюсь спасти и мать и ребенка. Но знай: если они погибнут, я буду еще несчастнее тебя, мне всегда будет казаться, что это по моей вине. - Наверх, друзья мои, - скомандовал доктор. - Вы мне будете нужны... И вообще лучше, если вы будете возле меня… Придя наверх, доктор Казэнов посоветовал затопить камин в соседней комнате - бывшей спальне г-жи Шанто, ибо после родов могло понадобиться другое помещение. Вероника, остававшаяся при Луизе в отсутствии акушерки, тотчас же пошла разводить огонь. Затем было приготовлено все остальное: разложили белье перед камином, принесли еще таз, чайник с горячей водой, литр водки и тарелку топленого свиного сала. Считая, что врач обязан предупредить роженицу, Казэнов обратился к Луизе: - Милое дитя, не волнуйтесь, но мое вмешательство необходимо... Ваша жизнь дорога всем нам, и если даже бедному малютке грозит опасность, мы не можем оставлять вас дольше в таких мучениях... Вы разрешите мне помочь вам, правда? Луиза, казалось, ничего не слышала. Она была совершенно обессилена бесконечными потугами, которым она не могла противиться. Голова ее запрокинулась, рот был раскрыт, из него непрестанно вылетал слабый стон, похожий на хрипение. Приподняв веки, она с недоумением посмотрела на потолок, словно пробуждаясь в незнакомом месте. - Вы разрешите? - повторил доктор.Тогда она прошептала: - Убейте меня, убейте меня сейчас же... - Скорее, доктор, умоляю вас! - тихо проговорила Полина. - Мы здесь затем, чтобы взять на себя ответственность за все. Но Казэнов продолжал объяснять Лазару: - За нее я отвечаю, если только не будет внезапного кровотечения. Но ребенок, кажется, обречен. В подобных случаях девять из десяти обычно погибают от перелома костей или другого повреждения. - Начинайте, начинайте, доктор! - в отчаянии ответил отец. Раскладную кровать нашли недостаточно крепкой. Роженицу перенесли на большую кровать, засунув предварительно доску между двумя матрацами. Луизу уложили поперек постели, головой к стене. Под голову подложили несколько подушек. Поясница пришлась у самого края. Луизе раздвинули ноги и подставили два низких кресла, чтобы она могла опираться ступнями о спинки. - Г-жа Булан будет держать одну ногу, - сказал доктор, - а вам, Полина, тоже придется нам помочь, держите вторую. Да не бойтесь, держите крепче, не давайте ей двигаться... Так. Теперь, Лазар, возьмите, - пожалуйста, свечу и посветите мне…. …Не переставая разговаривать вполголоса, доктор снял сюртук и засучил левый рукав сорочки выше локтя. Среди напряженных мышц, в розовых складках, сочащихся кровью и слизью, показывался ребенок. Но его остановило судорожное сжатие, которого он не мог преодолеть. Тело роженицы само продолжало делать отчаянные усилия, чтобы помочь ему выйти. Теряя сознание, мать все еще напрягалась в потугах, чувствуя только одно: ей надо разрешиться от бремени. Волны боли по-прежнему пробегали по телу, и при каждом усилии раздавался крик женщины, которая упорно добивается невозможного. Рука ребенка уже свесилась наружу. То была крохотная темная ручка; пальцы иногда сжимались и разжимались, словно цепляясь за жизнь…. … Не в силах дольше смотреть, Лазар отошел на другой конец комнаты и опустился на стул. Но тщетно он отводил взгляд: ему все мерещилась жалкая ручка несчастного создания, ручка, которая хотела жить и, казалось, ошупью искала опоры в том мире, куда она просунулась первая. Доктор опустился на колени. Смазав левую руку салом, он начал медленно вводить ее внутрь, положив правую на живот Луизы. Пришлось ввести обратно ручку ребенка - иначе пальцы врача не могли бы пройти; это был самый опасный момент. Пальцы, раздвинутые подобно ножницам, проникали постепенно все глубже и глубже; доктор делал при этом легкое вращательное движение - оно очень помогало, и вскоре вошла вся кисть руки. Углубляясь все дальше, Казэнов нащупал сперва колени, затем ступни ребенка. Нажимая правой рукой нанижнюю часть живота, доктор помогал внутренней работе. Но снаружи ничего не было заметно, только рука проникала все глубже в недра тела. Луиза снова потеряла сознание и казалась мертвой. Работа мускулов почти прекратилась. - Это лучше, - проговорил доктор, когда г-жа Булан сказала ему про обморок. - Она чуть не сломала мне руку - я уже готов был вынуть ее обратно, до того больно... Эх, будь я помоложе - все было бы уже кончено! Он нащупал ножки и стал осторожно тянуть их к себе, чтобы повернуть ребенка. Затем остановился и нажал правой рукой на живот. Его левая рука стала постепенно выходить наружу - ровно, медленно, сперва запястье, потом пальцы, и, наконец, показались ножки ребенка. Все облегченно вздохнули, Казэнов тяжело перевел дух; лоб у него был покрыт испариной, в висках стучало, словно после тяжелого упражнения. - Ну вот. Надеюсь, все сойдет благополучно, сердечко колотится... Но он не дается, постреленок этакий! Доктор опять опустился на колени. Снова обе женщины стали по бокам, поддерживая ноги Луизы. Вероника подала согретое полотенце. Казэнов обернулножки и медленно, осторожно стал тянуть их к себе. По мере того, как ребенок выходил, доктор обхватывал его рукой все выше, поднимаясь от щиколоток к икрам, затем к коленям... Когда показались бедра, он перестал нажимать на живот, обхватил поясницу ребенка и принялся действовать обеими руками. Ребенок продвигался, все сильнее расширяя и напрягая розоватую окружность влагалища. Но мать, до тех пор покорная, вдруг начала биться: снова появились боли. То были уже не прежние потуги - все тело ее судорожно извивалось. Луизе чудилось, будто ее рассекают большим тяжелым ножом, вродетого, как в мясных разделывают туши. Она отбивалась с такой силой, что вырвалась от Полины, а ребенок выскользнул из рук доктора. - Осторожно! - крикнул он. - Не давайте же ей двигаться!.. Если она не повредила пуповину, то нам повезло. Он ухватил тельце, спеша высвободить плечи, и стал выводить ручки одну за другой, чтобы легче прошла головка. Но судорожное метание роженицы мешало доктору: он то и дело останавливался, боясь сломать ребенку кости. Тщетно силились обе женщины удержать Луизу на ложе пыток. Она отталкивала их, приподымалась у них на руках, изгибая спину в страшном напряжении. - Осталась одна головка, - с дрожью в голосе проговорил Казэнов. - Но больная так мечется, что я боюсь дотронуться... Раз возобновились схватки - она, может быть, разрешится сама. Обождем немного. Г-жа Булан, не отпуская мать, следила за ребенком: он лежал между окровавленными ляжками, шея его еще не освободилась, он словно задыхался в тисках. Тельце его еле-еле шевелилось и вскоре замерло. Всех охватила прежняя тревога. Доктор решил искусственно усилить потуги, чтобы ускорить процесс. Он встал и принялся с силою давить на живот роженицы. Наступили страшные минуты. Несчастная надрывалась от криков, а головка медленно выходила, раздвигая влагалище, которое превратилось в широкое белесоватое кольцо. Снизу, между двумя расширенными и зияющими полостями, страшно натянулась нежная кожа. Она до того утончилась, что стали бояться разрыва. Вышли испражнения, и роженица в последнем усилии извергла ребенка в потоках крови и грязных вод. - Наконец-то! - проговорил Казэнов. - Ну, этот имеет право сказать, что его появление на свет было не из веселых… - Это мальчик, сударь, - объявила г-жа Булан, обращаясь к отцу…. - Я думаю, что ребенок мертв, - вполголоса проговорил доктор. - Скорей перевяжите пуповину. Появившись на свет, ребенок не издал того пронзительного, захлебывающегося крика, который свидетельствует, о том, что воздух вошел в легкие. Тельце, посиневшее до черноты, местами было покрыто беловатыми пятнами. Он казался мал для ребенка, родившегося восьми месяцев, но голова его была непомерно велика. Г-жа Булан, схватив младенца своими ловкими руками, отрезала и перевязала пуповину, причем вытекло немного крови. Но ребенок все еще не дышал и не было слышно биения сердца. - Конец, - объявил Казэнов. - Можно попробовать растирание и искусственное дыхание... Но, боюсь, это будет напрасная трата времени... Я должен заняться матерью, она гораздо больше нуждается в моей помощи. Полина слушала. - Дайте его мне, - сказала она. - Я попробую... Если он не начнет дышать, - значит, у меня не хватило дыхания. И она унесла ребенка в соседнюю комнату, захватив с собой бутылку водки и белье… …Полина боролась с возрастающей асфиксией несчастного крохотного создания, которое она сюда принесла. Она поспешно положила его в кресло у горящего камина, опустилась перед ним на колени и, смачивая тряпку в чашке с водкой, неустанно растирала его, не замечая даже, что судорога сводит ей руку. Ребенок был такой хилый, такой хрупкий и жалкий, что Полина боялась погубить его, растирая слишком сильно, и потому касалась кожи как можно нежнее, словно овевая птичьим крылом. Она с величайшею осторожностью поворачивала его, стараясь пробудить жизнь в крохотном тельце. Но ребенок не шевелился. Растирания немного согрели его, но грудь по-прежнему не поднималась. Напротив, он как будто еще больше посинел. Тогда Полина, не испытывая ни малейшего отвращения к этому дряблому, едва обмытому личику, приложила губы к неподвижному рту ребенка. Она начала медленно, осторожно дуть, соразмеряя свое дыхание с силою крохотных легких, куда должен был войти воздух. Когда Полина чувствовала, что сама задыхается, она приостанавливалась на несколько секунд, затем начинала снова. Кровь прилила у нее к голове, в ушах звенело, все кружилось перед глазами. Но девушка целых полчаса отдавала так свое дыхание, хотя и не видела ни малейшего результата: вдыхая воздух, Полина ощущала только слабый запах тления. Она осторожно пробовала делать искусственное дыхание, надавливая кончиками пальцев на ребра, - ничто не помогало. Другая на ее месте давно отказалась бы от этой неосуществимой попытки воскресить младенца. Но Полина вложила в нее все свое упорство, отчаянную надежду матери, которая добивается жизни в муках рожденному ею ребенку. Полина страстно хотела, чтобы он жил, и, наконец, почувствовала, что бедное тельце оживает, что из ротика, к которому она прикасалась губами, вылетел еле заметный вздох. Около часа провела она так в борьбе со смертью, совершенно одна, забыв обо всем на свете. Ощутив на губах колебание воздуха, этот слабый признак жизни, Полина ободрилась. Она снова принялась растирать ребенка, вдыхая в него время от времени воздух из своих легких, то приходя в отчаяние, то снова надеясь. Ее охватила безмерная жалость, ей все сильнее хотелось одержать победу, дать жизнь этому созданию. На миг ей снова почудилось, будто губы младенца неподвижны, но она тотчас заметила, что они чуть шевельнулись; воздух, видимо, вошел мало-помалу в легкие, ребенок начал дышать. Прижимая его к груди, Полина, казалось, слышала, как сердце его начинает равномерно биться. Губы ее по-прежнему не отрывались от его ротика; она жила вместе с этим крохотным существом, дышала с ним единым дыханием, которое переходило от одного к другому, словно у них была одна общая душа. То было чудо воскрешения. Губы ее были перепачканы слюной и слизью, но радость спасения ребенка была так велика, что Полина забыла всякое отвращение, она ощущала только теплое дыхание новой, опьяняющей ее жизни. Когда он закричал наконец слабым, жалобным криком, Полина упала на пол возле кресла, потрясенная до самой глубины своего существа… …Между тем жалкое создание продолжало шевелиться в кресле. Полина испугалась, как бы ребенок не свалился: в душе ее снова проснулась нежная жалость к этому безобразному, беспомощному существу. Она, по крайней мере, скрасит ему существование и с той же радостью поможет ему жить, с какой помогла ему родиться. И, забывая о собственном горе, Полина завернула его и взяла на руки, не переставая плакать. То были слезы сожаления о материнстве, которого ей не суждено познать, и глубокой жалости к страданиям живого человека. Г-жу Булан уже известили, что новорожденный ожил, и она пришла помочь Полине выкупать его. Они завернули его в согретую простыню, затем спеленали и положили на кровать, пока ему еще не приготовили колыбели. Акушерка, никак не ожидавшая, что ребенок выживет, внимательно осмотрела его. Она нашла, что мальчик недурно сложен, однако заметила, что выходить его будет крайне трудно, уж очень он слаб. Затем она вновь ушла к Луизе, жизнь которой все еще была в опасности. Только что Полина уселась возле ребенка, вошел Лазар; ему тоже сообщили о совершившемся чуде…»