Ваш весь Федор Достоевский.
743. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
21-22 апреля 1878. Петербург
Любезный брат, поздно присылаешь, еду, еще 2 минуты - не застал бы дома. Хотел бы написать, не могу. Посылаю 4 руб. Паспорт вовсе надобен был не по сомнению в его безопасности, а потому, что его надо доставить Философовой, иначе она не поедет хлопотать о богадельне, а время уходит, ваканцию в богадельне у Погреба займут.
Когда я сказал Наталье Мартыновне, что поздно пришла, она обиделась и бросилась уходить. Отчего, господи, один я на свете ни на кого не обижаюсь, а есть ли человек, который бы меня не задел.
Обнимаю тебя и целую, заходи, у меня ревматизм, ноет рука. Беда, опоздал.
Тв<ой> Ф. Достоевский.
На конверте: Его высокородию Николаю Михайловичу Достоевскому.
744. А. Д. ВОЕВОДИНУ
24 апреля 1878. Петербург
24 апреля.
Милостивый государь Александр Дмитриевич,
Вы, вероятно, совершенно поймете, что на письмо Ваше от 16 марта мне трудно было отвечать тотчас, так как надо было познакомиться с Вашей рукописью. Но познакомиться я сейчас не мог за неимением времени и здоровья не только для чужих, но и для собственных своих дел, самых необходимейших.
Кроме того, должен сообщить Вам, что в письме Вашем было для меня довольно много непонятного. Вы пишете: "отвечайте категорически: да или нет" и тут же прибавляете: "мне терять нечего". Но на что же отвечать? На Вашу тему о самоубийстве? Но не думаю, чтоб Вы предполагали получить от меня ответ в письме. Писать на эти темы письма совсем невозможно, тем более, что я не знаю Вас лично и не знаю Ваших мыслей. По тетради же Вашей очень трудно составить о Вас какое-нибудь понятие. Можно заключить, что Вы человек впечатлительный, любящий искусство, интересующийся современными темами. Но это мало. К тому же я хоть и прочел более половины Вашей тетради, но в ней такой беспорядок и так она интимно (то есть для Вас одного) написана, что, признаюсь, она задала мне много труда, а объяснений мало дала.
Относится ли наконец Ваш вопрос: "да или нет" до "Записок гимназиста"? Но я едва разыскал эту рубрику и, признаюсь, не совсем понял, что это такое? Действительно ли бывшие письма или повесть? И наконец, Вы пишете, что у Вас есть 100 страниц. Где же эти 100 страниц? Одним словом, повторяю, я совсем спутался.
Если благоволите зайти ко мне сами, то я вернее всего бываю дома или от 2-х до 3-х утра или от 8 до 9 вечера. Может быть, тогда что-нибудь и объясните.
Позвольте Вас поблагодарить за личное Ваше ко мне расположение, и верьте, что умею оценить.
Всегда готовый к услугам Вам
Федор Достоевский.
745. Э. АБУ
2 (14) апреля 1878 г. Петербург
Saint-Pйtersbourg, 14 avril 1878.
Monsieur le Prйsident,
Vous me faоtes grand honneur en m'invitant au Congrиs Littйraire international, dont nos confrиres de Paris ont pris l'initiative.
Le but que vous vous proposez touche de trop prиs aux intйrкts des lettres, pour que je ne me fasse pas une obligation de rйpondre а votre appel. Il y a, en outre, pour moi un attrait tout particulier dans cette solennitй littйraire, qui doit s'ouvrir sous la prйsidence de Victor Hugo, le grand poиte dont le gйnie a exercй sur moi, dиs mon enfance, une si puissante influence.
Je dois prйvoir toutefois, que ma santй peut me crйer des difficultйs. Il m'est indispensable de faire une saison d'eaux, et je ne sais rien encore ni du lieu ni de l'йpoque que les mйdecins prescriront.
Je ferai tous mes efforts pour concilier cette nйcessitй avec mon vif dйsir de prendre part au Congrиs. Mais, ne disposant pas de mon entiиre libertй d'action, je dois vous en informer, pour qu'en prйsence de cette incertitude vous dйcidiez s'il convient ou non de m'adresser une carte de dйlйguй.
Veuiller agrйer, Monsieur le Prйsident, l'expression de mes sentiments de haute considйration.
Thйodore Dostoiewsky*
* С.-Петербург. 14 апреля 1878
Господин президент,
Вы оказываете мне великую честь своим приглашением на международный литературный конгресс, устраиваемый по инициативе наших парижских собратьев.
Выдвигаемая Вами цель слишком близка интересам литературы, чтобы я не счел себя обязанным ответить на Ваш зов.
Помимо этого, лично меня особенно влечет к этому литературному торжеству то, что оно должно открываться под председательством Виктора Гюго, поэта, чей гений оказывал на меня с детства такое мощное влияние.
Я должен предусмотреть тем не менее, что состояние моего здоровья может создать для меня затруднения. Мне необходимо пройти курс лечения на водах, и я пока еще ничего не знаю о месте и времени, которые предпишут мне мои врачи.
Я напрягу все усилия, чтоб согласовать эту необходимость с моим живейшим желанием принять участие в конгрессе. Но, не располагая полной свободой действий, я вынужден известить Вас об этом, чтобы Вы решили ввиду этой неопределенности, надлежит ли посылать мне билет делегата.
Благоволите принять, господин президент, выражение чувств высокого уважения к Вам.
Федор Достоевский
<с франц.>
746. А. П. ФИЛОСОФОВОЙ
27 апреля 1878. Петербург
Многоуважаемая Анна Павловна,
К чрезвычайному несчастью, у меня субботний вечер уже обещан, и даже в два места, и я, не зная как поступить, хочу быть в обоих местах, если только удастся. Ваше же приглашение выходит третье, и я, на этот раз, поневоле должен отказаться, чтоб не оскорбить тех. Но если бы это было отложено или как-нибудь повторилось впоследствии, то я с удовольствием, хотя бы и пришлось сидеть на скамейках. В некоторых случаях я вовсе не белоручка. Благодарю за бумажку няни, которую получил.
Жму Вашу руку и остаюсь Ваш весь
Фед<ор> Достоевский.
27 апр<еля> 78.
747. И. Н. ЛИВЧАКУ
6 мая 1878. Петербург
Петербург 6 мая./78
Милостивый государь,
многоуважаемый Иосиф Николаевич,
Я с чрезвычайным удивлением прочел письмо Ваше. Вы пишете, во-1-х: "Вам вероятно известно, что моему военно-техническому проекту, с которым я специально приехал перед пасхой в Петербург, не суждено было и по нынешний день удостоиться какого бы то ни было внимания со стороны правительства". Но позвольте, почему же мне это известно? Вы изволили заехать ко мне раз, и после того я ни разу не видал Вас и (само собою) ничего не слыхал об Вас. И вот вдруг Вы избираете меня "докладчиком" по Вашему делу у его высочества и прибавляете странные строки: "Одним словом, я вполне уверен, что Вы, в настоящем случае, как нельзя более подходите к той роли, которую навязывает Вам как бы сама судьба"...
Это ужасные слова, Иосиф Николаевич: СУДЬБА (!) навязывает на меня такую страшную обузу, а между тем кто я и что я? Я больной человек, которого доктора гонят из Петербурга, чтоб начать пить воды, да, кроме того, я, обремененный семейством, необходимо должен нынешним летом лечить детей на водах в Старой Руссе. Наконец, я живу своим трудом, и у меня есть свои родные, заветные мечты и намерения. Я, например, теперь затеял свой труд и, летом же, несмотря па лечение (потому что у меня нет отдыха), намерен и должен приступить к труду моему. И вот я всё это бросай: "Сама, дескать, судьба назначает меня", потому что я, по Вашему взгляду, в настоящем случае "как нельзя более подхожу к той роли, которую навязывает мне эта судьба". И вот я бросай детей, труд свой, забудь свое здоровье, облекайся во фрак и гоняйся за аудиенцией у е<го> в<еличества> в Кронштадте, в Свеаборге, хлопочи, излагай, докладывай. Мало того: Вы дозволяете мне наконец вскрыть Ваш пакет, познакомиться с Вашим изобретением с обязанностию "проштудировать" его и, наконец, придумать, создать особую форму изложения проекта (1) (особенно нравится мне тут Ваше словцо: "докладчик", которым Вы облекаете будущую роль, предназначенную мне судьбой) и - о ужас - добиваться аудиенций и отстаивать проект, разумеется, и в той дальнейшей комиссии, куда перешлет его, без сомнения, его высочество, и т. д. и т. д.
Без сомнения, меня, слабого, немощного, вечно обремененного болезнями и обязанностями человека, мог бы подвигнуть патриотизм и вынудить от меня готовность на такие огромные труды и на обязанности уже высшие, чем к детям, к семейству пли к собственному делу. Но ведь этот патриотизм может явиться, согласитесь сами, лишь в том случае, если я буду убежден в том, что Ваш проект есть именно всё, что надо, и что Англия будет им (и только им) побеждена. Но ведь я, пока, не имею убеждения полного об истине Вашего проекта. Кроме того, если б я и познакомился с ним, то, по недостатку технических знаний, ни за что не мог бы решить сам: "Истина ли это или нет?". А посему, оставаясь в таком неразрешенном положении, я, конечно, не могу вполне верить, а стало быть, не могу для того дела, в которое и сам не уверовал, иметь настолько патриотизма, чтобы взять на себя такие жертвы, труды и заботы. Да еще под какою ответственностью! Чуть лишь не удастся проект, и вот от Вас наверно услышу обвинение (2): "Сгубил мою мысль, не сумел доложить!" и т. д. и т. д. Да то ли еще? А вдруг Вы заподозрите, что кто-нибудь воспользовался Вашим проектом (уже потом), и вот опять обвинение: "Тайну не хранил", и проч. и проч.
Теперь вникните серьезно. Мне, обсуждая всю эту странность, то есть странность Вашего письма и предложения, приходит на ум, что Вы были подвигнуты каким-нибудь посторонним влиянием. Нельзя же предположить, что Вы, даже не удостоивший перед Вашим отъездом из Петербурга заехать ко мне и известить меня о своих делах, вдруг назначаете меня исполнителем, докладчиком Вашим с прибавлением, что это определение самой судьбы! Не уверила ли Вас Варвара Ивановна Прибыткова в том, что я сию же минуту готов служить, бросить всё свое и лететь по Вашему делу, куда прикажут? Признаюсь, я даже уверен, что тут могло быть нечто с ее стороны. Многие женщины любят обещать, покровительствовать, ходатайствовать - и вот она Вас уверила и обо мне: "Он, дескать, у меня в кармане". Но уверяю Вас, что с этой дамой я знаком лишь самым отдаленным образом и что никогда ничего она не сообщала мне об Ваших делах. За три лишь дня до получения мною письма Вашего она вдруг явилась ко мне с странным предложением вскрыть какой-то ящик и Ваш пакет - для чего, я не понял, чтоб быть каким-то свидетелем чего-то и почему-то. Я, разумеется, понял что она что-то хочет свалить на меня и на мою ответственность, и отказался наотрез, поняв, в какой степени могу отвечать за это вскрытие. Вот все, что было. Ничего я никогда ей не обещал, ничего сам от нее не слыхал, так что всё это свалилось на меня как с неба.
Во всяком случае, уведомляю Вас, что я даже и по физической одной невозможности не мог бы служить Вам, потому что на днях выезжаю из Петербурга до осени, покамест в Старую Руссу.
А теперь
Примите уверение в моем искреннем уважении и совершенной преданности.
Ф. Достоевский.
Р. S. Ради бога, извините за помарки, не сочтите за небрежность. Не умею писать без помарок.
Д <остоевский>.
(1) далее было: (так как вы сами этими мелочами не занимаетесь, а только изобретаете, и мы, докладчики Ваши, должны уже всё это представлять).
(2) было начато: вопль
748. А. П. ФИЛОСОФОВОЙ
8 мая 1878. Петербург
8 мая/78.
Многоуважаемая Анна Павловна,
Благодарю за книги, но книгу Флеровского отсылаю Вам обратно. Дело в том, что, много, через неделю выезжаю из Петербурга, теперь же занят с утра до ночи и ночью всем тем, что надо закончить перед отъездом. Днем же на всю неделю у меня часы распределены тоже по разным разъездам, а потому читать здесь, в Петербурге, я уже ничего не могу и не буду, а стало быть выходит, что надо Вам возвратить Флеровского, так как Вы этой книгой дорожите. Тэна же возьму с собою до сентября (если же и эта книга Вам нужна, то дайте знать и я Вам возвращу ее до отъезда). Впрочем, я наверно и сам к Вам заеду проститься. Итак, благодарю за книги.
Что же до технолога, то тут какое-то мошенничество. Этот господин зашел ко мне на днях (первый раз в жизни). Фамилья его Хаецкий (так он назвался). То же говорил мне, что и Вам (о купцах), тоже уверял, что не ел сутки, тоже указывал на свое платье. Просил на хлеб. Я дал ему три рубля и теперь почти жалею, ясно вижу, что это промышленник. Это потому, что никогда я его не посылал к Вам, ни одного слова не сказал про Вас, даже имени не упомянул (и в мыслях не было посылать его к Вам!). И вдруг он Вам мелет такую неправду. Ясное дело, что он от кого-нибудь и где-нибудь узнал о том, что я с Вами знаком, и воспользовался моим именем для рекомендации, чтоб выманить и у Вас. (Моим именем и прежде некоторые пользовались, являясь к другим, будто я их послал, и тем очень меня компрометировали, по редакциям например). Итак, это явно мошенник. Прошу Вас не принимать его. Я же еще раз уверяю и даю слово, что не посылал его к Вам и не упоминал о Вас совсем в разговоре с ним ни прямо ни намеком.
Что он технолог - это может быть, но что он мошенник - это несомненно. Да не шпион ли он?
А засим до свидания. Благодарю и жму Вашу руку.
Ваш Достоевский.
Итак, если Тэн очень нужен, черкните мне, я к Вам завезу.
749. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
16 мая 1878. Петербург
Вторник 16 мая/78
Дорогой и любезный брат Николай Михайлович, сегодня скончался у нас Алеша, от внезапного припадка падучей болезни, которой прежде и не бывало у него. Вчера еще веселился, бегал, пел, а сегодня на столе. Начался припадок в 1/2 10-го утра, а в 1/2 третьего Лешечка помер. Хороним в четверг 18-го на Большом Охтенском кладбище. До свидания, Коля, пожалей о Леше, ты его часто ласкал (помнишь представлял пьяного: Ванька дуляк?) Грустно, как никогда.
Все плачем.
Твой брат Ф. Достоевский.
Р. S. Не знаешь ли, где живет Федор Михайлович? Надо бы его известить.
На конверте: Здесь. Его высокоблагородию Николаю Михайловичу Достоевскому На Петербургской стороне, по Большому проспекту, в доме г-жи Шевяковой, дом № 69
750. П. А. ИСАЕВУ
16 мая 1878. Петербург
Вторник, 16 мая/78.
Милый Павел Александрович,
Сегодня скончался у нас Алеша, от внезапного, никогда не бывавшего до сих пор припадка падучей болезни. Еще утром сегодня был весел, спал хорошо. В 1/2 10-го ударил припадок, а в 1/2 третьего Леша был уже мертв. Хоронить будем на Большеохтенском кладбище в четверг, 18-го мая. Пожалей моего Лешу, Паша. Дай бог здоровья твоим деткам. Кланяйся супруге.
Твой всегдашний Ф. Достоевский.
751. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
20-21 июня 1878. Москва
Москва. Вторник. 20 июня, вечером.
Здравствуй, милая Аня. Как твое здоровье - это главное. Здоровы ли Федя и Лиля? Смотри за ними, ради Христа. - А теперь опишу тебе лишь самое главное, без больших подробностей, которые доскажутся при свидании. Дорогой я устал ужасно, так что и теперь еще невмочь, да сверх того схватил такой кашель в вагоне (всё сквозной ветер), какого почти и не запомню. Приехали в Москву в 12-м часу вечера. Нанял в "Victori'ю" на Страстном бульв<аре>. Везет меня извозчик, я и спрашиваю его: Хорошая это гостиница? - Нет, сударь, нехорошая. - Резкий и твердый ответ удивил меня. - Чем же нехорошая? - Да там ни один порядочный гость не остановится никогда. - Как так? - А так что только для виду. Там никто никогда не остановится, разве самый незнающий. Эти номера, как в банях. Как ночь, так с Страстного бульвара кавалеры девок водят, на час времени и занимают. Все знают, и скандалы бывают.
- Я спросил, какая же гостиница лучше. Он мне очень расхвалил "Европу", против Малого театра (тоже очень недалеко от Страстного бульвара). Я и велел ехать в "Европу". Действительно, стоят все семействами и видимо почтенные люди. Мне дали номер в 2 р. 50 к., дорогонько и в третьем этаже, но лезть в 4-й этаж показалось мне тяжело, и я занял. Всю ночь напролет не спал, мучаясь удушливым, разрывным кашлем. Встал в 10 часов утра, кашель кончился (теперь вечером опять подымается). В 1-м часу поехал к Каткову и застал его в Редакции. (Он живет на даче и только наезжает.) Катков принял меня задушевно, хотя и довольно осторожно. Стали говорить об общих делах, и вдруг поднялась страшная гроза. Думаю: заговорить о моем деле, он откажет, а гроза не пройдет, придется сидеть отказанному и оплеванному, пока не пройдет ливень. Однако принужден был заговорить. Выразил всё прямо и просто. При первых словах о желании участвовать лицо его прояснилось, но только что я сказал о 300 рублях за лист и о сумме вперед, то его как будто передернуло. - Видите ли что, сказал он мне, - мы всего только на пришлой неделе совещались общим советом: продолжать ли вести "Русский вестник" или закрыть его на будущий год, потому что я сам, по нездоровью, не в силах наблюдать за обоими изданиями ("Моск<овскими> ведомостями") и "Р<усским> в<естником>"), а потому позвольте мне подумать, что вам ответить, так как придется решиться опять продолжать журнал и значительно на него затратить. Узнав же, что я всего в Москве на 3, на 4 дня, обещал мне дать ответ завтра, в среду, 21 числа, для чего и просил меня заехать к нему в Редакцию в 2 часа пополудни.
Я теперь, в 10 часов вечера, во вторник, 20-го, сижу и думаю, что завтра он мне несомненно откажет. Если же не откажет, то будет хлопотать на сильной сбавке с 300 р. Письмо это пошлю тебе завтра, 23, (1) после того как увижусь с Катковым, и потому оставляю на завтра Post Scriptum, из которого разом всё и узнаешь.
Ливень прошел на минутку, и между 1-м и 2-м ливнем я успел проехать к сестре Варе, у которой и выждал перемены погоды почти до 5 часов. Возвратясь в гостиницу, пообедал и в 7-м часу отправился в Нескучный сад к Соловьеву. (Извозчик туда и назад 2 руб.) Соловьева застал, очень странный, угрюмый и поношенный. Я ему рассказал тоже откровенно. Он очень удивился, что Лавров (и еще другой кто-то) у меня не были. Теперь он не знает, где Лавров (но не в Москве). А Юрьев в другой губернии в деревне. Тем не менее желание их приобресть мой роман - верное, и люди состоятельные. Итак, с ними теперь ни видеться, ни списаться нельзя, а разве только состоится их предложение мне в сентябре. Но думаю, что тогда и еще кое-кто предложит. Во всяком случае, возвратясь в Старую Руссу, примусь работать. Но если откажет Катков, то придется жить, примерно до октября, бог знает чем.
С Соловьевым решили ехать в Оптину Пустынь в пятницу (Калужской губер<нии> на границе Тульской, Козельского уезда). Завтра Соловьев ко мне придет в гостиницу в 5 часов пополудни.
У книгопродавцев не был, буду завтра. У Елены Павл<овны> еще не был, тоже завтра. До свиданья, Аня, обнимаю тебя. Завтра Post Scriptum, решающий в нашей участи многое. Устал ужасно. Поцелуй детей, скажи, что папа целует. Поцелуй и Ваню. Поклон Анне Николаевне. Очень жутко за детей. Целую тебя очень. Итак, до Р. Scriptum'a (Москва, Гостиница "Европа", против Малого театра, занимаю № 21-й).
Среда 11 часов утра (21 июня).
Post Scriptum.
Новости: сейчас ко мне Катков прислал из Редакции рассыльного с извинением, что сегодня он дать мне ответа не может, потому что, по встретившимся внезапно обстоятельствам, должен немедленно съездить в деревню (рассыльный выразился: в именье), а потому и просил меня побывать у себя завтра, в четверг, 22, то есть прийти в Редакцию, где и получу от него ответ. Он, стало быть, завтра воротится. Не вижу изо всего этого ничего для себя доброго. Ничего.
До свидания, голубчик. Завтра напишу о результате и отправлю к тебе вечером. А теперь отправляю это письмо. Сегодня обойду книгопродавцев. <2 строки нрзб.> (1) Детей целую.
Твой Ф. Достоевский.
NB. Ночью спал опять всего 4 часа. Нервы расстроены ужасно. Желудок тоже.
На конверте: В Старую Руссу (Новгородской губ<ернии>)
Ее высокоблагородию Анне Григорьевне Достоевской. По Перерытице, дом бывший Гриббе
(1) описка, нужно: 21
(2) строки густо зачеркнуты А. Г. Достоевской
752. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
22 июня 1878. Москва
Москва, четверг, 22 июня.
Милая Аня, пишу тебе совсем наскоро, столько дела, беготни и проч., что совсем спутался и времени ни минуты. Получил сейчас от тебя письмо: позволь попенять на краткость, могла бы хоть капельку распространиться. Любочку расцелуй, да уж и Федю тоже. Сегодня был у Каткова и не знаю, как тебе и написать. Надо пересказать, потому что очень длинно, а на письме не упишешь. Короче, он рад, деньги вперед, 300 р. и проч. - за это ничуть не стоят, а меж тем всё еще не решено, будет ли мой роман в "Р<усском> в<естни>ке", и даже будет ли еще и сам "Р<усский> в<естни>к". В октябре решится, и я обещал приехать в Москву. Деньги же Катков не только даст, но и особенно просил меня взять вперед: то есть 2000 теперь, 2000 в октябре (или в конце сентября и проч.). Одним словом, всё расскажу на словах при свидании. От денег же я не отказался, и тебе в Петербург незачем будет ехать.
У книгопродавцев был у всех, все расскажу при свидании, но получил лишь от Преснова (7 руб.). Да от Васильева пока 50 руб., а перед отъездом моим доставит полный счет. И про это всё расскажу при свидании.
Был у Аксакова, встретил Пуцыковича. Очень всё интересно, но всё при свидании. Завтра утром поеду с Соловьевым в Оптину пустынь. Во вторник буду в Москве (вероятно). Был у меня Прохоровщиков (почитатель), вот тот, который (1) третьего года был у государя в Ливадии, московский миллионер. Очень хочет и зовет меня Новикова (Киреева). Не знаю, когда к ней. Много рассказывать придется, когда приеду. Тороплюсь.
Итог: с Катковым я в наилучших отношениях, в каких когда-либо находился. - Он особенно велел кланяться тебе. Сегодня мы просидели и проговорили более 2-х часов. У него, отчасти до тебя, просьба. При Лицее есть Ломоносовские стипендиаты. Это Лицей содержит даром из сирот беднейшего класса, но дает им высшее образование. Один ученик, Александров, страдает золотухой, болью в ноге и проч. Ему 15 лет. Доктора решили выключить из Лицея. Катков же по доброте сердца и на свой счет, не выключая, посылает его в Старую Руссу (завтра). Но не знает совсем, куда и как послать. А потому посылается формальная (не от Каткова) казенная бумага от Лицея к Рохелю - в том смысле: что вот, дескать, воспитанник Александров, под ваше покровительство и т. д., поместите удобнее, лечите и пришлите счет содержания. Так они и сделают. Но Катков особенно просит меня и тебя принять в этом деле участие, то есть (это я говорю) или позвать к себе, или отправиться тебе самой к Рохелю и предупредить об воспитаннике Александрове; и чтоб он особенно взял бумагу Лицея во внимание (не с Катковым же ему ссориться). Но так как в бумаге просят Александрова и поместить, и кормить, а не только что лечить, то допытайся у Рохеля, какие он может сделать распоряжения, чтобы приютить мальчика. Если же возможно, прибавил Катков, то нельзя ли нанять ему квартиру, где-нибудь у какого-нибудь священника, который бы надзирал над ним и проч., а он бы лечился тем временем. - Главное в том, что воспитанник вовсе не аристократ, а из беднейшего народного сословия. Катков прибавляет, что очень не худо, если б Рохель представил счет поскромнее, потому что за этого мальчика некому платить, сказал Катков, у него ничего нет и плачу за него лишь я. Приехав, примусь за М-м Рохель в этом смысле.
Ну вот пока всё, Аня. Во вторник, в среду я буду обратно в Москве, тут будут всякие дела. Нервы расстроены. Рвусь возвратиться в Старую Руссу, где всё расскажу тебе. А теперь прощай. Целую тебя. Вижу тебя во сне. Целуй детишек, будь весела. Молился у Иверской.
Твой Ф. Достоевский.
Детишек целуй, Елену Павловну видел 10 минут, она живет на даче в Сокольниках и наезжает в №№ раз в неделю. Дала мне золотые часы Ольги Кирилловны, которые и привезу.
Деток обнимаю. Целую Ваши ручки и ножки, хотя и не стоите Вы того по краткости Ваших писем.
Твой Ф. Достоевский.
На конверте: В Старую Руссу (Новгородской губернии)
Ее высокоблагородию Анне Григорьевне Достоевской.
(1) далее было начато: прош<лого>
753. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
29 июня 1878. Москва
Москва, четверг, 29 июня/78, вечером.
Милый голубчик Аня, только что сейчас воротился из Оптиной пустыни. Дело было так: мы выехали с В. Соловьевым в пятницу, 23 июня. Знали только, что надо ехать по Московско-Курской жел<езной> дороге до станции Сергиево, то есть станций пять за Тулой, верст 300 от Москвы. А там, сказали нам, надо ехать 35 верст до Опт<иной> пустыни. Пока ехали до Сергиева, узнали, что ехать не 35, а 60 верст. (Главное в том, что никто не знает, так что никак нельзя было узнать заране.) Наконец, приехав в Сергиево, узнали, что не 60 верст, а 120 надо ехать, и не по почтовой дороге, а наполовину проселком, стало быть, на долгих, то есть одна тройка и ту останавливаться кормить. Мы решили ехать и ехали до Козельска, то есть до Оптин<ой> пустыни, ровно два дня, ночевали в деревнях, тряслись в ужасном экипаже. В Опт<иной> пустыни были двое суток. Затем поехали обратно на тех же лошадях и ехали опять два дня, итого, считая со днем выезда, ровно семь дней. Вот почему и не писал тебе долго, а из Оптиной пустыни писать было слишком неудобно, потому что надо было посылать нарочного в Козельск и т. д. Обо всем расскажу, когда приеду. Приехал в Москву, остановился опять в "Европе" и тотчас поехал к Елене Павловне за письмами. Ее, разумеется, не застал, она в Сокольниках, но уговорено было еще прежде, что письма будет получать и сохранять швейцар. Итак, получил все три твои письма, за которые очень благодарю и тебя целую. - Но пока деньги не в кармане - радоваться нечему. Там (у Каткова) не разберешь, за неделю могли передумать. Завтра отправлюсь к Каткову. Если получу, то одну часть возьму на себя (то есть на груди, попрошу зашить Варю), а другую вышлю по почте. Но все дела, по расчету моему, не могу окончить скоро, а потому, вероятно, выеду в Старую Руссу в воскресенье в 8 ч. 30 м. утра и приеду к Вам в понедельник 3-го июля, в 1-м часу пополудни. - Если же не получу денег, то приеду раньше.
Вообще, милый друг, тут много может быть для тебя непонятного, то есть неизвестного. Но все подробности оставляю до приезда, расскажу при свидании.
Целую тебя очень, целую деточек. Вероятно, получишь это письмо в воскресенье, хотя я сейчас же, то есть в четверг, несмотря на ночь, иду опустить его в ящик. Целую еще раз вас всех очень, целую Ваню, поклон Анне Николаевне. А тебе еще раз, особенно ручку и все остальное.
Твой весь Ф. Достоевский.
Может быть и то, что в редакции Каткова не застану, а распоряжение сделать забыто, и потому придется получить (если получить) не завтра, а послезавтра и т. д. А потому и не дивись, если запоздаю против обещанного.
Весь ужасно изломан, припадков не было, но боюсь, что будут, пора.
На конверте: В Старую Руссу (Новгородской губернии)
Ее высокоблагородию Анне Григорьевне Достоевской.
754. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
1 июля 1878. Москва
Москва, 1 июля/78
Милый друг Аня, посылаю тебе восемьсот рублей из тех денег. Вероятно, прибудут к тебе, когда уже я сам буду дома.
Твой весь Ф. Достоевский.
На конверте: В Старую Руссу (Новгородской губернии)
Ее высокоблагородию Анне Григорьевне Достоевской По Перерытице, дом бывший Гриббе Со вложением восьмисот рублей кредитными билетами.
755. С. А. ЮРЬЕВУ
11 июля 1878. Старая Русса
Старая Русса, 14 июля/78.
М<илостивый> г<осударь> Сергей Андреевич!
Я получил Ваше письмо третьего дня, 9 июля. Я узнал Вас и стал Вас уважать с того времени, когда начала издаваться редактированная Вами "Беседа". С тех пор я слышал от некоторых, что и Вы отзывались обо мне с симпатией. Я очень бы рад был с Вами познакомиться лично. В письме Вашем прочел выражение, что я сохранил о Вас мое мнение, "несмотря на то, что мы с Вами так давно уже не виделись". Но разве мы с Вами когда-нибудь виделись и были лично знакомы? Вы не поверите, как часто подобные напоминания тяжело на меня действуют. Дело в том, что у меня уже двадцать пять лет падучая болезнь, приобретенная в Сибири. Эта болезнь отняла у меня мало-помалу память на лица и на события до такой степени, что я (буквально) забыл даже все сюжеты и подробности моих романов, и так как иные не перепечатывал с тех пор, как они напечатаны, то они остаются мне буквально неизвестны. И потому не рассердитесь, что я забыл те обстоятельства и то время, когда мы были знакомы и когда встречались с Вами. Со мной это часто бывает и относительно других лиц. Если будете столь любезны, напомните мне, хотя бы когда при случае, о времени и обстоятельствах нашего прежнего знакомства.