Наль забралась на колени к мужу, обвила его шею руками и по-детски продолжала:
– Самое для меня трудное, – это, конечно, доктор. Чего бы я только не дала, чтобы не иметь с ним дела.
– Вот для того, чтобы многим женщинам облегчить в будущем материнство, ты и будешь доктором. Ты уже сейчас так подготовлена мною, что я надеюсь, тебя примут сразу на второй курс медицинского факультета, но это мы с тобой ещ„ сверим по программе. Это наиболее л„гкая сторона дела, поскольку и твоя память и способности помогают тебе без труда преодолевать препятствия в науке. Сейчас нам с тобой – в смысле духовного роста и совершенствования – нельзя терять ни мгновения. Посмотри на этот дивный вид, что расстилается перед нами. Отец, повидавший весь мир, говорит, что он один из лучших на земле. Как счастлив тот человек, что приходит в мир через тебя, дорогая. Твои глаза могут видеть величайшую красоту земли в первые моменты его жизни. Тво„ сердце ощущает гармонию природы и гармонию такого великого человека, как Флорентиец. Неужели ты не ощущаешь себя сейчас единицей всей вселенной? Разве можешь ты отъединить себя от меня? От этих кедров и кл„нов? От солнца и блестящего озера? О Наль, жизнь и смерть – вс„ едино. Наша жизнь сейчас – только мгновенная форма вечной жизни. И вс„, что мы знаем тв„рдо, неизменно,
– это то, что мы – хранители жизни. Ты станешь матерью. Ты передашь наши две жизни новой форме, которую будешь беречь до тех пор, пока жизнь не пошлет ей зова к тому или другому виду самостоятельного труда и творчества. Мы должны создать для новых, приходящих через нас единиц вселенной такие условия раскрепощенного существования в семье, чтобы ничто не давило на них, не всасывалось в них ядом наших предрассудков и страстей.
– Меня страшила бы ответственность, Николай, если бы я не была рядом с тобой. Знаешь ли, однажды пастор поразил меня своей прозорливостью. В тот день, когда отец оставил меня и его в своей тайной комнате, пастор сказал: «Ваш муж не вынес бы ни мгновения вашей неверности». И я поняла, что связана с тобой до смерти, что между нами не может встать не только образ какого-либо человека, но даже сама мысль об измене. А ещ„ я стала понимать, что наша семья необходима и дяде Али, и отцу Флорентийцу, чтобы цепочка преданных им учеников и радостных слуг не прерывалась. Помолчав, Наль тихо прибавила:
– Пастор и Алиса тревожат меня. Пастор так слаб, а Алиса этого не видит.
– Нет, Наль, Алиса часто плачет об отце. Но это ангельское создание улыбается. Она боится потревожить кого-нибудь своим расстроенным видом и скрывает горе, отлично понимая, что е„ ждет вечная разлука с отцом, как она пока называет смерть.
– Но ведь это трагедия, Николай. Во мне растет новая жизнь, а он, венчавший нас, уходит. Неужели ему нельзя побыть с нами. Пожить в радости, отдохнуть.
– Нам ещ„ не понять до конца пути человеческие, Наль. Но пока человек способен совершенствоваться, – он жив„т. Он борется, терпит поражения, разочаровывается, но не теряет мужества, не теряет цельности в своих исканиях и вере, жив„т и побеждает. Его сердце вс„ растет, его сознание ширится. Он ещ„ может принести в день сво„ творчество. Ещ„ способен просто отдавать свою доброту, – и поэтому жив„т.
Бывает, что человек десятки лет вед„т бесполезную жизнь. Жив„т эгоистом и обывателем. Становится никому не нужным стариком – и вс„ жив„т. Жизнь, великая и мудрая, видит в н„м ещ„ какую-то возможность духовного пробуждения. И Она ждет. Она да„т человеку сотни испытаний, чтобы он мог духовно возродиться. И наоборот, бывают люди, так щедро излившие в своих простых, серых буднях доброту и творчество сердца, что вся мощь его превращается в огромный свет.
И их прежняя физическая форма уже не способна нести в себе этот новый свет. Она рушится и сгорает в вихре тех новых вибраций мудрости, куда проникло их сознание. И такие люди уходят с земли, Наль, чтобы вернуться на не„ ещ„ более радостными, чистыми и высокими. Ты найди в себе такую нежность любви и такую дружбу, чтобы утешить Алису не состраданием-слезами, а состраданием мужества и силы. Обними е„ и старайся видеть перед собой дядю Али, чтобы его сила через тебя поддерживала Алису в спокойном подчинении воле жизни.
И всегда сознавай, что все месяцы твоего материнства, а потом, вероятно, и годы нашей общей жизни в семье, – в них счастье служить человечеству. Счастье трудиться для него, не выбирая что-нибудь полегче и приятнее, а трудиться так и там, как укажут дядя Али и отец Флорентиец. День в сотрудничестве с ними, – о каком ещ„ высшем счастье можно мечтать? Нет разлуки, Наль, с дядей Али для тебя. Что бы ты ни делала, куда бы ни шла – вс„ мысленно держи его руку.
Оба Друга, муж и жена, не замечали времени. Они умолкли и наблюдали начинавшийся закат, возвращающиеся домой стада, появление дымков над крышами. Видя, как постепенно оживала долина, они чувствовали себя слитыми с этой жизнью природы. Сердца их бились ровно и спокойно, неся в себе, каждое по-своему, свою, особенно звучащую ноту общей жизни.
Внизу послышались голоса, и вскоре супруги услышали л„гкие шаги Флорентийца и Алисы на лестнице. Наль, ещ„ раз поцеловав мужа, пошла к двери и распахнула е„ прежде, чем согнутый пальчик Алисы успел в не„ постучать. Вытянутая рука девушки по инерции коснулась Наль, что заставило обеих и Флорентийца весело рассмеяться. – Наль, я так соскучилась без тебя.
– И не вздумай верить этой ветренице, дочь моя. Теперь по„т жаворонком, а можешь ли представить эту козочку бегающей взапуски с Сандрой. Я чуть не умер от смеха, когда лорд Мильдрей, осанистый и величественный, тоже пустился было помогать ей обогнать Сандру.
Лорд Бенедикт сделал какое-то движение, приподнял ногу, чуть-чуть пов„л плечом и головой, – и все покатились со смеху, узнав мгновенно милого, доброго лорда Мильдрея.
– Ну, я вижу, доченька, что ты смеешься громче всех. Значит, здорова, а потому одевайся и спускайся к обеду.
– Алиса уже предъявила мне счет за исполнение обязанностей хозяйки за завтраком. Если это повторится за обедом, – я, пожалуй, стану банкротом.
– Что только вы не скажете, лорд Бенедикт, – всплеснула руками Алиса.
– Вот видишь, Наль, второй раз она говорит мне сегодня эту фразу. Ну, давай мириться, Алиса. – И Флорентиец, подойдя к девушке, снял с не„ шляпку, поправил кудри и сказал:– Ну, разве она не красотка, наша Алиса?
– Конечно, отец, не только красотка, но настоящая чудо-красавица. И если вы будете е„ обижать…
– То, пожалуй, е„ поклонники меня обидят. Очень рад, дети мои, что у вас обеих такие мирные и благородные поклонники. Могу вам сообщить радостные новости. После страшнейшей бури на Ч„рном море, в которой твой брат Левушка не осрамил тебя, Николай, а стяжал себе репутацию храбреца, он познакомился в Б. с сэром Уоми и там узнал, что ты писатель. Сэр Уоми подарил ему обе твоих книги и просит теперь выслать ему новые экземпляры. Я надеюсь, ты сделаешь это сам.
– Кто этот, сэр Уоми, лорд Бенедикт? – спросила Алиса. – Это, козочка, один мой друг, большой мудрец, у которого глаза почти такого же цвета, как твои. Но пойд„м отсюда, тебе и мне пора приводить себя в порядок, а Наль, я думаю, уже не терпится пройтись до обеда.
Флорентиец спустился к себе, а Алиса зашла к отцу, который снова показался ей усталым. Пастор сидел на балконе в глубоком кресле. Лицо его действительно было усталым, но выражение безмятежного покоя и радости – такое редкое за последнее время – светилось в его больших, добрых глазах.
– Как я счастлив, дочурка, что ты зашла ко мне. В этих покоях, в этом просторе и тишине, к которым мы с тобой не привыкли, ты мне кажешься совсем другой. Я только здесь и в лондонском доме лорда Бенедикта сумел понять, чем ты была для меня всю мою жизнь и в каком я перед тобой долгу.
Алиса села на скамеечку у ног отца, прижалась к нему и взяла обе его руки в свои.
– И вот, дорогая, скоро опустится занавес пятого акта моей жизни. Многое, многое сделано не так, как я того хотел. Ещ„ больше не выполнено. И перед тобой я виновен в том, что не сумел дать тебе счастья и беззаботного детства. Я не смог отстоять твоей самостоятельности и теперь ухожу, оставляя тебя чужой в родной семье. Без законченного общего и музыкального образования. Алиса, Алиса, ты будешь права, если назовешь меня нерадивым отцом.
– Папа, зачем вы говорите против всякой очевидности? Вы знаете, что были лучшим отцом, о каком можно мечтать. Вы украсили мне жизнь и показали, что значит божественное в человеке. И для Дженни вы были лучшим отцом, какого она только могла иметь. А если Дженни, развиваясь, пленялась только внешним блеском жизни и отбрасывала духовные ценности, на которые вы ей указывали, – в этом нет вашей вины. Зачем нам говорить о том, что будет, когда опустится занавес вашей земной жизни? Сейчас он поднят, папа. Мы жив„м. Жив„м в обществе человека, знакомство с которым сделало нашу жизнь сказкой.
– И этот человек послал тебя, дитя, переодеться, потом стоял под дверью, трижды стучал и ожидал разрешения войти, – услышали отец и дочь чудесный голос лорда Бенедикта, стоявшего подле них на пороге балкона.
Алиса, смущ„нная, вскочила на ноги, а пастор хотел встать, чтобы пододвинуть стул хозяину, но Флорентиец удержал его в кресле, взял стул и, садясь рядом, продолжал:
– Вот вам ещ„ конфета, лорд Уодсворд. Как вы себя чувствуете? Если вы хорошо себя чувствовали после первой, то так же и даже лучше будете себя чувствовать после второй. Но, леди Уодсворд, вас я не хвалю. Вот уже и гонг. Попросите Дорию хотя бы причесать вас.
Алиса убежала к себе, а лорд Бенедикт и пастор медленно сошли вниз на террасу, куда вскоре собралось вс„ общество, перед тем как войти в столовую. Весело и оживл„нно проходил обед. Много спорили о том, ехать ли на скачки. Наль и Алисе, не испытывавшим никакого интереса к выставке нарядов высшего общества, как и к самому этому обществу, и опасавшимся вдобавок, что лошадей будут бить, ехать не особенно хотелось. Пастор сказал, что предпочел бы почитать в тишине. Сандра пылал желанием ехать. Мильдрей и Николай молчали. Хозяин предложил отправиться всем вместе.
– Вам, девочки, необходимо побывать на скачках, чтобы понять, среди кого вы жив„те. Чтобы понять народ – недостаточно видеть дворцы и музеи и знать его язык. Надо наблюдать ещ„ нравы и обычаи, проникнуться его темпераментом. Вы, друзья, будете наблюдать не только великосветские ложи, но и море трибун для простонародья. И в ложах, и на трибунах вы увидите кольца пылающих страстей, в которые заковали себя люди, думая, что они являют собой высшую цивилизацию всего культурного мира. А вам, лорд Уодсворд, и Алисе предстоит ещ„ один урок жизни. Вы пойм„те, что зло тащит за собой человека не потому, что окружает его извне, а только потому лишь, что внутри его сердца уже бурлит кратер, куда зло только подливает сво„ масло.
Сердце доброго – кратер любви, и маслом ему служит радость. Оно свободно от зависти, и потому день доброго л„гок. Тяжело раздраж„нному. Потому что кипение страстей в его сердце не да„т ему отдыха. К сердцу того, кто всегда в раздражении, открыт путь всему злому. Такой человек не знает л„гкости. Не знает своей независимости от внешних обстоятельств. Они давят его во вс„м и постепенно становятся его господином. Поедемте все вместе. Дамам нашим милая и умная Дория соорудит по части туалетов вс„, что для скачек требуется. Мы е„ отправим завтра в Лондон, а утром в воскресенье поедем сами. Но я слышу, подъехал экипаж. Это, несомненно, юристы. Алиса, поиграй для всей молодой компании, а мы с твоим отцом должны поработать часа два с несносными, но неизбежными законниками.
Молод„жь отправилась в зал, откуда вскоре донеслись звуки музыки, а Флорентиец с пастором прошли в кабинет, где и занялись делами.
Очень быстро закончив свои личные дела, лорд Бенедикт предложил пастору составить завещание. Лорд Уодсворд подтвердил в новом завещании волю деда, оставившего дом и драгоценности Алисе, а деньги Дженни. Жене пастор оставлял проценты от неприкосновенного капитала, который после е„ смерти переходил обеим дочерям. Несовершеннолетней Алисе отец назначал опекуном лорда Бенедикта. Затем в завещании было сказано, что Алиса, до дня своего совершеннолетия, должна жить в доме опекуна, а если бы последний уехал куда-либо из Лондона, Алиса должна следовать за ним. Своим домом, как и драгоценностями, она вольна распорядиться, как того пожелает. До совершеннолетия вс„ е„ состояние должно находиться у опекуна, лорда Бенедикта, и ни мать, ни старшая сестра не имеют никаких прав ни на само„ Алису, ни на е„ состояние. Особый пункт завещания гласил, что часть капитала, лежащая в определ„нном банке, принадлежит сестре пастора Цецилии Оберсвоуд, ушедшей из дома в юности и точно канувшей в воду. Всю жизнь пастор е„ разыскивал. Если спустя десять лет после его смерти никто, ни она, ни е„ наследники не явятся на зов, капитал поступает на благотворительные дела по усмотрению лорда Бенедикта. Но до этого момента проценты с капитала, сами по себе составляющие крупную сумму, получает его жена, леди Катарина Уодсворд.
Пастор просил юристов хранить завещание в полной тайне до его смерти. А на третий день после смерти пастора отвезти завещание к его жене и старшей дочери. Алиса же узнает волю отца раньше, из письма, которое пастор ей оставит.
Окончив все дела и проводив посетителей, друзья присоединились к молодому обществу, где ш„л научный спор между Сандрой и Николаем. Индус кипел на этот раз особенно восторженно, так как Николай указал ему на две ошибки, и умный юноша был несказанно рад, что ещ„ не обнародовал свой труд и мог внести в него поправки.
Пастор был особенно добр и нежен с Наль, которая тоже льнула к нему, точно желая воздать ему вдвое лаской и любовью за каждую его минуту на земле. Алиса, вс„ подмечавшая, отметила и особенное внимание Наль к е„ отцу, и что-то новое в н„м самом. Точно он снял с себя какуюто заботу и ему стало свободнее и легче. Но какую именно заботу сбросил с себя отец, она угадать не могла.
Как сон пролетели ближайшие дни, и когда в субботу вечером Флорентиец предупредил, что завтра надо рано встать, чтобы поспеть к скачкам, у всех вырвались возгласы удивления и разочарования, ибо воскресенье подкралось слишком быстро. Тем не менее в восемь с половиной утра все сидели в экипажах, чтобы двинуться на станцию к лондонскому поезду.
ГЛАВА 5 СКАЧКИ По дороге в Лондон лорд Бенедикт просил всех своих друзей отнестись к предстоящим скачкам серь„зно, а не как к развлечению. Он напомнил о том, что когда ид„шь в толпу, следует сосредоточиться и постараться привнести наибольшее благородство во встречи, какие могут произойти.
Алиса, знавшая страсть матери и сестры к скачкам, думала о том, что они без е„ помощи не способны приготовить себе элегантные туалеты. Сцена за сценой мелькали в памяти Алисы. И внезапно, каким-то озарением, она поняла, что у не„ никогда не было родной семьи. Что у не„ был только отец, и они жили вместе с временными спутниками, холодными к ним обоим.
– Если бы я и не наблюдал за тобой так пристально, дочурка, – сказал ей пастор, становясь рядом с ней у окна, – то вс„ равно прочел бы на тво„м лице вс„, о ч„м ты думаешь. Ведь ты думаешь, как мать и Дженни устроятся со скачками без тебя. Ну, а как вообще ты представляешь себе их дальнейшую жизнь? Можешь ли ты одна везти воз с непосильной для тебя поклажей – двумя человеческими жизнями? Осознай глубже, Алиса, величайшую мудрость жизни: каждый может прожить только свою собственную жизнь. И сколько бы ты ни любила людей, – ни мгновения их жизни ты не прожив„шь. Не набирай себе долги и обязанности, которые на тебя никто не взваливал. Иди радостно. Просыпаясь утром, благословляй свой новый расцветающий день и обещай себе принять до КОНЦА вс„, что в н„м к тебе прид„т. Творчество сердца человека – в его простом дне. Оно в том и заключается, чтобы принять все обстоятельства как неизбежные, единственно свои, и их очистить любовью, милосердием, пощадой. Но это не означает, что следует согнуть спину и позволить злу кататься на тебе. Это значит и бороться, и учиться владеть собой, и падать, и снова вставать, и овладевать препятствиями, и побеждать их. Быть может, внешне не всегда это уда„тся. Но внутренне их надо всегда побеждать любя. Старайся переносить свои отношения с людьми из области мелкого и условного в огонь Вечного. Ищи всюду Бога и законы Его.
Ломай условные перегородки между собой и людьми. И ищи в наибольшем такте возможность войти сознанием в положение того, с кем общаешься. И ты всегда найд„шь, как разбить предрассудки, нелепо встающие между людьми, как открыть вс„ лучшее в себе и пройти в храм сердца другого. В себе найди цветок любви и брось его под ноги тому, с кем говоришь. И только в редких случаях, при встречах с абсолютно злыми людьми, твоя любовь не победит. Таково мо„ тебе духовное завещание, Алиса. Но если увидишь потемневшее сознание, – страшно сказать, – как Дженни и мать, – проходи мимо. Благословляй и прощай, но никогда не прикасайся. Не старайся обратить на путь истины. Это невозможно. Всю жизнь я стремился это сделать, – и только отяжелил наши с тобой жизни, не принеся им пользы.
В тот день, когда меня не станет, ты не верн„шься больше домой. Ты останешься у лорда Бенедикта, там, где твоя истинная семья. И это тоже прими как мою предсмертную волю.
– О папа, папа. Каждое ваше желание было, есть и будет мне законом. Но для чего снова говорить о смерти? Вы так поправились за эти дни. Лорд Бенедикт говорил мне, что вы прожив„те в его деревне ещ„ два месяца, вместе со всеми нами. Представляете ли вы себе это счастье? Мы с вами будем гулять, кататься, читать, и никто не выразит нам своего неудовольствия. И если уж сейчас, за три дня, вы так поправились, что же будет через два месяца?
Лицо Алисы, полное любви, загорелось румянцем. Глаза е„ сверкали энергией, вся она светилась радостью и была так прекрасна, что пастор ласково шепнул ей:
– Я никогда не отдавал себе отч„т, что ты так прекрасна, моя дорогая детка. Боюсь, что надежды твои не оправдаются, моя любимая. Как бы вместо прогулок и удовольствий и не доставил бы тебе забот и не причинил горя. И вместо отдыха как бы не сделаться тебе сиделкой возле отходящего отца.
– Тогда я выполню, отец, вашу волю: приму в тв„рдости и спокойствии вс„ то, что жизнь мне пошлет. Но я прошу вас, не терзайте своего сердца мыслями о прошлом или будущем. Я так счастлива, что сейчас вы со мною, вы здоровы, бодры, вид ваш прекрасен. Быть может, вы угадали мо„ беспокойство о Дженни и маме в связи со скачками. Но ваши слова сняли с меня огромную тяжесть. Мне стало легко. Будь что будет, – если нам придется расстаться, то Божья воля свершится, не разбив мне сердца. Даю вам слово. Не думайте обо мне и, если так суждено, уходите легко, не печалясь.
Поезд подош„л к перрону. Флорентиец подал руку Алисе, как-то особенно внимательно поглядел на не„ и сказал:
– Ты поедешь со мною, дружочек. Я хочу с тобой поговорить. О папе не беспокойся. Наль и Николай довезут его очень бережно.
Как только Флорентиец и Алиса сели в экипаж, он взял е„ руки в свои и, нежно их пожимая, сказал притихшей девушке: – У каждого, Алиса, своя Голгофа. Мы уже говорили с тобой об этом. Теперь настал твой момент собрать все свои силы и выразить активным действием верность твоей любви. Отец сказал тебе свою волю, он бросил тебе мысль о своей смерти. Я. подтверждаю: смерть его близка, ближе, чем ты предполагаешь. Собери всю силу верности и любви и проводи отца в дал„кий путь. Ты – единственное, что он создал в своей жизни истинно прекрасного. Одна ты вошла в мир той действенной силой, которая будет продолжать его вековой труд на общее благо. Сейчас ты, своим спокойствием и самообладанием, можешь вознаградить отца за жизнь страданий и борьбы. И он уйд„т спокойно, поняв, что жил не впустую.
Твоя роль священна. Проводить человека, осветив его последние дни радостью, а не слезами уныния, – это установить с ним новую связь для дальнейшей вековой жизни.
Вторая часть твоей Голгофы труднее. Но здесь я тебе помощник. Возьми мою руку, обопрись на не„ и не разлучайся со мною ни в мыслях, ни в делах. Ты не возвратишься больше к себе домой. Связь твоя с сестрой и матерью, внешне ещ„ существенная, – окончится в духе тво„м сегодня. Согласно завещанию отца ты останешься у меня до своего совершеннолетия. Но мать и сестра будут делать вс„, чтобы заставить тебя покинуть мой дом.
Сегодня ты увидишь их на скачках. Увидишь и удивишься их униженному положению. Тебя вот не интересует, ни где ты будешь сидеть, ни во что будешь одета. Они же обе извелись от того, что туалеты их не умопомрачительны, хотя они влезли в долги, из которых не будут знать, как выбраться. Они увидят вас с отцом раньше, чем ты увидишь их. И сердца их наполнятся злой завистью и жаждой мстить, из чего ни ты, ни я, ни все мы, вместе взятые, их вытащить не сможем. Есть ли в сердце тво„м сомнение в том пути, что указываем тебе мы с твоим отцом?
– Нет, лорд Бенедикт. Сомнение и не подступало ко мне. Единственно, в ч„м я могу себя винить, так в сво„м упоении счастьем подле вас, в котором я живу. Я не просила вас о Дженни.
– Ты можешь успокоиться. Дженни позаботилась о себе на свой лад, но с просьбой обратилась не ко мне, а к Николаю. Тебе и не понять все сложные махинации этой души. Но помнишь, я говорил тебе, что у человека, признавшего кого-то своим руководителем, должно быть полное, добровольное подчинение требованиям Учителя и в тех вопросах, которые непонятны ему в данный момент, потому что ученик не может ещ„ знать столько, сколько знает Учитель. Если ты хочешь идти за мной, стать членом моей семьи, как Наль и Николай, вот тебе мо„ назидание на сегодня и далее: не принимай ни писем, ни посылок от сестры и матери. Ни на одно свидание с ними не ходи. Ты можешь передавать мне свои пожелания и мысли о том, каким образом тебе хотелось бы помочь им. Но можешь не сомневаться, вс„ – и гораздо больше, чем ты предполагаешь, – будет сделано им в помощь. К несчастью, можно вытащить утопающего, но не того, кто попал в сети зла, потому что человек сплетает их себе сам. Но вот мы и приехали. Проглоти эту розовую пилюлю и, я уверен, у тебя хватит сил на вс„.
Было без пяти минут одиннадцать, когда все обитатели дома лорда Бенедикта отзавтракали и разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть и одеться к скачкам. Хозяин дома вош„л в свой кабинет и принялся разбирать скопившуюся на столе почту. Несмотря на огромное количество писем, требовавших ответа. Флорентиец сам в„л всю свою корреспонденцию и дела, обходясь без секретаря. В последнее время он стал привлекать к своей работе Наль, Николая и Алису. Больше работал Николай, и обе женщины шутливо упрекали Флорентийца в том, что у него появился любимчик.
В это утро на лице Флорентийца несколько раз мелькало сосредоточенное выражение. Он как бы призывал кого-то издалека или посылал куда-то свои мысли. Затем принимался работать дальше.
Алиса и Наль отправились к Дории узнать, что с их туалетами. У каждой из них на сердце лежала мысль о пасторе, но ни словом они не обмолвились о своей печали. На этот раз Дория удивила своих госпожподруг. Для Наль она приготовила платье апельсинового цвета с накидкой из белых кружев и прелестной белой шляпой. Для Алисы – платье цвета подснежника, с ч„рной ш„лковой пелериной и ч„рной же кружевной шляпой. Когда Николай в л„гком сером костюме сош„л вниз со своими элегантными дамами, общий восторг рассмешил их.
– Ну вот, – сказала Наль, действительно поражавшая сочетанием нежной кожи, зел„ных глаз и т„мных волос с апельсиновым платьем и белым тончайшим кружевом, – сегодня мы с Алисой ждали осуждения. Алиса уверяла, что ми слишком ярки, и что вы примете нас за прилетевших откуда-то какаду. И вдруг восторг. Будьте же справедливы и поднесите цветы и конфеты нашей милой, самоотверженной Дории. Мы с сестр„нкой Алисой палец о палец не ударили, вс„ сделано одной Дорией.
– И за всю свою самоотверженность, – вмешалась Алиса, – это чудное созданье, нарядившее нас, как принцесс, оста„тся дома убирать за нами. Мне бы так хотелось, чтобы Дория была мне сестрой и мы бы сидели с нею рядом на скачках, лорд Бенедикт. Как могло случиться, что Дория, с е„ воспитанностью, образованностью, вкусом и красотой, – наша слуга?
– Об этом ты, быть может, однажды узнаешь от не„ самой. А теперь пора. Николай с женой. Ты, Алиса, и Сандра со мною. А лорд Мильдрей и наш дорогой пастор поедут вдво„м.
Сандра, тоже очень элегантный и старавшийся до этой минуты держаться солидно, не преминул выкинуть одно из своих антраша и заставил смеяться даже солидных слуг лорда Бенедикта. Усевшись в экипажи, вс„ общество покатило на скачки.
Задолго до этой минуты Дженни, не спавшая почти всю ночь, никак не могла решить, пойд„т ли она к лорду или нет. То ей казалось, что это бессмысленно, потому что ничего нового, кроме ходульных наставлений, она не получит. То ей хотелось покорить этого человека и заставить его служить себе в гораздо большей степени, чем он делал это для Алисы. Мелькали мысли, что он не женат, и какая бы это была победа – вдруг стать его женой и иметь в подчинении его и весь дом, а не только Наль и Алису. Но когда она вспоминала его взгляд, под тяжестью которого выходила из его кабинета, чуть не приседая к земле, – фантазии е„ разлетались прахом, ей становилось страшно встретить эти глаза, от которых ничего не укроется. Снова Дженни думала об Алисе и е„ жизни. Быть труженицей вроде сестры, сидеть часами за роялем или книгами, – Дженни приходила в ужас от перспективы всякого регулярного труда. Она окончательно решила не ходить к лорду Бенедикту. Раздражение, вызванное завистью к сестре, поднималось теперь в Дженни вс„ с большей силой. В душе е„ уже не было раскаяния, она перестала сожалеть о причин„нных сестре обидах. «Так ей, дуре, и надо, – тоже мне юродивые, папенька с сестрицей», – думала Дженни. Она не сомневалась, что дура сейчас сидит в деревне и шь„т Наль туалеты. Горькое чувство в е„ сердце вызывалось не положением сестры, приживалки, как она полагала, юной графини, а тем, что у не„ отняли способную швею и усердную горничную. Дженни подошла к зеркалу и осталась недовольна собой. Кожа сегодня была какаято сухая, на лице следы утомления, глаза не такие блестящие и даже губы побледнели.
Она открыла окно и стала разглядывать при свете дня свой туалет, присланный вчера портнихой. Он показался ей слишком ярким, даже кричащим. Ярко-фиолетовый костюм с серебряным кружевом у ворота и такая же шляпа. Когда луч солнца упал на материю, глазам стало больно. Портниха предлагала совсем иное сочетание красок, уверяя, что сама Дженни так ярка, что е„ красота нуждается только в элегантной рамке. Но Дженни, боясь затеряться в толпе, не уступила уговорам. Теперь она раскаивалась, но было поздно. Пасторша тоже отклонила совет портнихи надеть ч„рный костюм, а пожелала платье зел„ного цвета. И сколько е„ ни уговаривала Дженни, она заказала себе ярко-зел„ное платье и зел„ную же шляпу. Каково же было отчаяние Дженни, когда мать ещ„ надела ожерелье, подаренное ей на свадьбе Наль. Только категорическое заявление Дженни, что она сейчас же разденется и останется дома, заставило пасторшу снять бриллианты и прикрыть жирную белую шею.
– Вы, мама, столько лет ездили на скачки и неужели не заметили, что туда ожерелья не надевают.
Плотная фигура пасторши казалась втиснутой в облегающий зел„ный футляр. Когда-то красивые формы давно утеряли свою прелесть, но владелица их, привыкшая слыть красивой женщиной, вс„ ещ„ считала себя таковой, в ч„м убеждали е„ л„гкие и мимол„тные победы. Теперь Дженни понимала, что обе они плохо и вульгарно одеты. Но было поздно. Друзья матери уже приехали за ними. Дженни с тоской посмотрела на жалкий на„мный экипаж, в который были впряжены две клячи. Мысленно она представила элегантную коляску, ежедневно приезжавшую за Алисой. И она ещ„ раз вспомнила, что Алиса и пастор в деревне, и теперь подумала об этом с облегчением.
Экипаж тронулся; пасторше казалось, что она очаровательнее своей дочери, хотя и любила е„ горячо, до обожания. Но сейчас Дженни была хмурой и совсем неинтересной. Мать с дочерью, с самого того вечера, когда ни Алиса, ни пастор не вернулись домой, больше о них не говорили. Но каждая знала, что мысль об Алисе гвозд„м сидит в сердце другой. Щебеча пташкой, пасторша считала, что украшает путь на скачки, а Дженни сгорала со стыда и досады от бестолковости матери. И была рада, когда они наконец приехали. Сделав над собой усилие, Дженни постаралась улыбнуться своему кавалеру, предложившему ей руку. Она сразу же убедилась, что опасения е„ были верны: несмотря на многотысячную толпу и яркость летних туалетов, их рыжие головы и кричащий цвет платьев не остались незамеченными, им вслед неслись фривольные замечания.
С трудом отыскав свои места, Дженни и пасторша стали рассматривать публику. Кавалеры обратили их внимание на то, что места находятся почти напротив королевской ложи. Высший свет, правда, не спешил рассаживаться. Но, наконец, и ложи стали наполняться публикой. Только три ещ„ пустовали, из них одна королевская. Но вот послышался какой-то гул, возбуждение пробежало в толпе, это прибыла королевская чета.
Раскланявшись с публикой, устроившей овацию, король подал знак к началу скачек. Дженни и пасторша, рассмотрев королеву и дам из е„ свиты, ещ„ раз поняли, как была права портниха. Даже в п„строй толпе их туалеты бросались в глаза. Разглядывая ложи, Дженни вдруг вскрикнула, побледнела и опустила свой бинокль.
– Что с тобой? – с беспокойством спросила пасторша. – Я уколола палец о свою брошь, – небрежно ответила Дженни, – но теперь уже вс„ прошло.
Скачки шли своим чередом, но Дженни ничего не слышала и не видела, кроме одной ложи. Она даже не замечала, что е„ кавалер пристально за ней наблюдает. И тоже направил свой бинокль на ложу, соседнюю с королевской, от которой не могла отвести взгляда Дженни. Увидев двух изысканно одетых, необычайно красивых женщин, мистер Тендль, как звали кавалера Дженни, разглядел за ними мощную и величественную фигуру прекрасного лорда Бенедикта, о котором столько говорил Лондон в этом сезоне. Рядом с лордом он увидел своего приятеля Сандру, чему немало удивился. Ему казалось, что Сандра просто болтает о сво„м знакомстве с лордом, а вс„ оказалось правдой. Затем Тендль увидел Николая и пастора, о котором ничего не знал, и лорда Мильдрея, которого много раз видел вместе с Сандрой и знал, что это его большой друг.