21 июня 1945.
1 Утро субботы было, в основном, занято восстановлением утомленных тел, а также запылившейся и помятой в походе одежды. В объемных резервуарах Гефсимании, наполненных дождевой водой, да в пенящемся Кедроне, разлившемся из-за недавних ливней и исполняющем целую симфонию на галечных камнях, столько воды, что она просто так и манит. И паломники невзирая на прохладу, спускаются один за другим, чтобы окунуться туда, а затем, переодевшись с головы до ног, с еще немного слипшимися от брызг ручья волосами черпают из резервуаров воду, дабы перелить ее во вместительные чаны, где находятся их одежды, рассортированные по своим цветам.
«О, хорошо! – говорит довольный Петр. – Там они отмокнут, и Мария постирает их с меньшими усилиями» (полагаю, что это женщина из Гефсимании). «Только ты, малыш, не можешь переодеться. Но завтра…» И правда, у мальчика есть одна чистая одежонка, вынутая из его мешочка, мешочка, который сгодился бы для какой-нибудь куклы, настолько он мал. Но одежонка эта еще более линялая и оборванная, нежели другая, и Петр опасливо смотрит на нее, бормоча: «Как я поведу его в город? Я бы, пожалуй, располовинил один свой плащ, тогда… он весь бы и укутался плащом».
Иисус, слыша этот отеческий монолог, говорит: «Сейчас лучше дать ему отдохнуть. Вечером отправимся в Вифанию…»
«Но я хочу купить ему одежду. Я ему это обещал…»
«Ты обязательно это сделаешь. Но лучше посоветоваться с Матерью. Знаешь… женщины… способнее нас насчет покупок… и Она будет счастлива заняться ребенком… Схóдите вместе!»
Идея пойди за покупками с Марией переносит апостола на седьмое небо. Не знаю, полностью ли выразил Свои замыслы Иисус, или удержал часть из них, а именно то, что у Марии более тонкий вкус, который убережет от жуткого сочетания цветов. Главное, что Он достигает цели, не огорчая Своего Петра.
2 Они разбредаются по оливковой роще, такой красивой в этот ясный апрельский день. Кажется, будто дожди прошлых дней посеребрили оливы и рассеяли цветы: так сверкают на солнце кроны и так многочисленны цветки под оливами. Повсюду поют и летают птицы.
Город раскинулся там, к западу от наблюдателя.
Людской муравейник, что внутри него, не виден, зато видны караваны, подходящие с этой восточной стороны к Рыбным воротам и к другим, названия которых я не знаю, и затем поглощаемые городом, словно каким-то ненасытным чревом.
Иисус ходит, посматривая на Явé, который весело играет с Иоанном и с теми, кто помоложе. Даже Искариот, чья вчерашняя досада прошла, весел и играет. Более пожилые наблюдают и улыбаются.
«Что скажет Твоя Мать об этом мальчике?» – спрашивает Варфоломей.
«Я думаю, скажет: „Он очень слабенький“», – говорит Фома.
«О, нет! Скажет: „Несчастный мальчик!“» – отвечает Петр.
«Наоборот, Она скажет тебе: „Я рада, что ты его любишь“», – возражает Филипп.
«Его Мать никогда бы в этом не усомнилась. Но я полагаю, Она не будет говорить, а примет его в Свое сердце», – считает Зелот.
«А Ты, Учитель, как думаешь: что Она скажет?»
«Она поступит так, как вы сказали. Но многое, и даже все, Она подумает и скажет в Своем сердце. А, целуя его, скажет только: „Будь благословен!“ – и окружит его заботой, словно птенца, выпавшего из гнезда. 3 Послушайте, однажды Она Мне рассказывала о том, как была еще маленькой девочкой. Ей еще не исполнилось и трех лет, поскольку Она находилась еще не в Храме, и сердце Ее разбивалось от любви, истощая весь свой елей и аромат, словно замятый цветок и сжатая прессом маслина. И в любовном исступлении Она говорила Своей матери, что хочет быть девой, чтобы сильнее угодить Спасителю, но что желала бы быть грешницей, чтобы иметь возможность быть спасенной, и чуть ли не плакала оттого, что мать не понимала Ее и затруднялась Ей объяснить, как поступить, чтобы оказаться и „чистой“, и „грешницей“ одновременно. Ее успокоил отец, принеся Ей воробушка, которого он спас, когда тому грозила опасность на краю родника. И привел Ей притчу о птенце[a], сказав, что Бог уже спас Ее наперед и что поэтому Она должна благословлять Его вдвойне. И маленькая Божья Дева, величайшая Дева Мария, осуществила Свое первое духовное материнство на этом несмышленыше, которого Она выпустила, когда тот окреп, но который больше никогда не покидал этот сад в Назарете, утешая своим порханьем и чириканьем печальный дом и сердца Анны и Иоакима, опечаленные после отбытия Марии в Храм. Он умер незадолго до того, как скончалась Анна… Выполнив свой долг… 4 Моя Мать посвятила Себя девству ради любви. Но, будучи совершенным созданием, Она и по крови, и по духу обладала материнством. Ибо женщина создана, чтобы быть матерью, и это ненормально, когда она глуха к этому чувству, к этой второй степени любви…»
Потихоньку подошли и остальные.
«Что Ты имеешь в виду, Учитель, говоря о второй степени любви?» – спрашивает Иуда Фаддей.
«Брат Мой, есть много видов любви, и у них разная степень. Есть любовь первой степени: та, что посвящена Богу. Затем любовь второй степени: материнская или отцовская, поскольку если первая – всецело духовна, эта на две трети духовная, и лишь на одну чувственная. Да, к ней примешано чувство человеческой привязанности, но преобладает в ней высшее, потому что отец и мать, если они здравы и святы, не только дают пищу и ласку плоти ребенка, но также питают ум и душу своего создания, даря ему любовь. И настоящая правда то, что Я скажу: что посвятивший себя детям, хотя бы только их обучению, в конце концов станет их любить, как свою собственную плоть!»
«Действительно, я очень любил своих учеников», – говорит Иоанн из Эндора.
«Я понял, что ты был, наверное, хорошим учителем, видя, как ты держишься с Явé».
Мужчина из Эндора молча кланяется и целует Иисусу руку.
«Продолжи, прошу Тебя, Свою классификацию типов любви», – просит Зелот.
«Есть любовь к своей спутнице: третья степень любви, так как состоит она наполовину из духа – Я все время говорю о здоровых и святых отношениях – и наполовину из плоти. Мужчина для жены – это учитель и отец, кроме того, что он супруг; а женщина для мужа – ангел и мать, помимо того, что жена. Это три самых возвышенных типа любви».
5 «А любовь к ближнему? Ты не путаешь? Или забыл про нее?» – спрашивает Искариот.
Остальные бросают на него удивленные и… свирепые взгляды из-за его замечания.
Однако Иисус спокойно отвечает:
«Нет, Иуда. Но погляди. Бога следует любить, потому что Он Бог, так что нет никакой нужды в разъяснениях, чтобы убедить следовать этой любви. Он есть Тот, кто есть, то есть Полнота; и человек, это ничто, становящееся причастником Полноты благодаря душе, вдунутой Предвечным[b] – без нее человек был бы одним из многих диких животных, что обитают на земле, в воде или в воздухе, – должен благоговеть перед Ним и из чувства долга, и дабы удостоиться того, чтобы устоять в этой Полноте, то есть удостоиться стать частью святого народа Божия на Небе, гражданином того Иерусалима, которому во век не испытать ни осквернения, ни разрушения.
На любовь человека, и особенно женщины, к своему потомству как на заповедь указано в словах Бога Адаму и Еве после того, как Он благословил их, видя, что создал „нечто хорошее“ в тот далекий шестой день, первый „шестой“ день сотворенного мира. Он сказал им: „Растите и умножайтесь, и заполняйте Землю…“
Вижу твое невысказанное возражение и сразу отвечу тебе так: учитывая что в сотворенном мире до грехопадения все было устроено и основано на любви, это умножение детей было бы святой, чистой, могучей и совершенной любовью. И Бог дал его человеку в качестве первой заповеди: „Растите и умножайтесь“. „Любите, следовательно, после Меня своих детей“. Такой любви, как сейчас, этого нынешнего воспроизводства детей, тогда не было. Не было лукавства, а с ним не было и омерзительного чувственного голода. Мужчина любил женщину, а женщина мужчину естественно. Естественно не по тому естеству, как мы его понимаем или, точнее, как вы, люди, его понимаете, а по естеству чад Божьих: сверхъестественно [c].
Сладостные первые дни любви двоих, что были братом и сестрой, как рожденные от одного Отца, а также супругами и, любя друг друга, смотрели один на другого невинными глазами двух близнецов в одной колыбели! И мужчина испытывал отцовскую любовь к своей подруге, что была „кость от костей его и плоть от плоти его“, словно ребенок для отца; а женщина познавала радость быть дочерью, то есть быть под защитой высшей любви, ибо чувствовала, что в ней есть нечто от того изумительного мужчины, которого она с невинным и ангельским пылом любила на прекрасных лугах Эдема!
После к ряду заповедей, что Бог с улыбкой дал Своим любимым чадам, прибавляется та, которую устанавливает сам Адам, по Благодати наделенный разумом, уступающим лишь Божьему, говоря о своей спутнице и в ее лице о всех женах. Это веление Божьего Промысла ясно отражалось в прозрачном зеркале Адамова духа и раскрылось в мысли и слове: „Оставит человек своего отца и свою мать и соединится с женой своей, и будут двое одной плотью“.
Если бы не было этих трех столпов, трех перечисленных типов любви, разве могла бы существовать любовь к ближнему? Нет. Не могла бы. Любовь к Богу делает Бога другом и научает любви. Кто не любит Бога, который благ, конечно, не сможет любить ближнего, который в большинстве случаев имеет изъяны. Если бы в мире не было супружеской и родительской любви, ближний не мог бы и существовать, ведь ближний состоит из рожденных людьми детей. Ты убедился?»
«Да, Учитель. Я не подумал».
«Это действительно трудно – подняться к истокам. Человек вот уже столетия и тысячелетия как втоптан в грязь, а истоки эти на таких высотах! К тому же, первый из них берет начало в непостижимой высоте: в Боге… Но Я возьму вас за руку и отведу к этим истокам. Я знаю, где они…»
6 «А другие виды любви?» – одновременно спрашивают Симон Зелот и мужчина из Эндора.
«Первая из второго ряда – это любовь к ближнему. На деле это четвертая степень любви. Потом идет любовь к знанию. А затем любовь к труду».
«И все?»
«И все».
«Но есть же много других видов любви!» – восклицает Иуда Искариот.
«Нет. Есть другие страсти. Но в них нет любви. В них „нелюбовь“. Они отрицают Бога, отрицают человека. Так что они не могут быть любовью, поскольку являются отрицаниями, а отрицание – это ненависть».
«Если я отказываюсь соглашаться со злом, это ненависть?» – снова спрашивает Иуда Искариот.
«Горе нам! Да ты придирчивее книжника! Скажи мне, что с тобой? Может, это разреженный воздух Иудеи сводит твои нервы судорогой?» – выкрикивает Петр.
«Нет. Мне нравится учиться и иметь разные представления, притом ясные. Здесь легко столкнуться именно с книжниками. Не хочу быть стесненным в доводах».
«И ты думаешь, что сможешь в нужный момент вытащить ветошь требуемого цвета из мешка, где у тебя навалено все это тряпье?» – не унимается Петр.
«Это слова-то Учителя – тряпье? Ты богохульствуешь!»
«Не надо притворяться возмущенным. В Его устах эти слова не тряпье, но как только они, искаженные, вылетают из наших уст, они им становятся. Ты попробуй отдать драгоценный виссон в руки какого-нибудь мальчишки… Вскоре он станет грязным рваным лоскутом. Так происходит и с нами… Так что если ты намереваешься в подходящий момент выловить нужный тебе лоскуток из смеси лоскутков и грязи… хм! Не знаю, как тебе это удастся».
«Ты об этом не переживай. Это мои дела».
«О! будь уверен, я не переживаю! Мне хватает моих переживаний. К тому же, я рад, что ты не причиняешь вреда Учителю. Потому что в противном случае я бы побеспокоился и о твоих делах…»
«Когда я сделаю зло, тогда пожалуйста… Но этого никогда не будет, потому что я знаю, что делаю… Я не какой-нибудь невежа…»
«А я невежа, я знаю. Но именно потому, что я это знаю, я ничего и не накапливаю, чтобы потом этим размахивать в нужный момент. Но поручаю себя Богу, и Бог мне поможет ради Его Мессии, которого я самый ничтожный и самый верный слуга».
«Мы все верные!» – высокомерно парирует Иуда.
«О, нехороший! Зачем ты обижаешь моего отца? Он старый, он добрый. Ты так не должен. Ты плохой человек и пугаешь меня», – строго говорит Явé, прерывая внимательное молчание, в котором пребывал.
«Уже второй!» – вполголоса восклицает Иаков Зеведеев, толкая локтем Андрея. Говорил он тихо, но Искариот услышал.
«Видишь, Учитель, разве не оставили след те слова глупого мальчика из Магдалы?»[d] – говорит Иуда, вспыхнув от досады.
7 «А не лучше было бы продолжить наставление Учителя, вместо того, чтобы уподобляться рассерженным козлятам?» – безмятежно вопрошает Фома.
«Конечно, Учитель! Расскажи нам еще о Твоей Матери. У Нее такое яркое детство! Его отблеск делает наши души невиннее, а я, несчастный грешник, так в этом нуждаюсь!» – восклицает Матфей.
«Что Мне вам рассказать? Есть много историй, одна милее другой…»
«Это Она Тебе их пересказывала?»
«Некоторые. Но гораздо больше Иосиф, как самую прекрасную повесть для Меня, ребенка, а также Алфей, сын Сары, который, будучи немногими годами старше Моей Матери, был Ей другом в короткий период Ее пребывания в Назарете».
«О! расскажи…» – умоляет Иоанн.
Все они сидят в кругу в тени олив, а в середине Явé, который пристально глядит на Иисуса, будто слушает райскую сказку.
«Расскажу вам об уроке целомудрия, который Моя Мать преподала Своему маленькому другу и многим другим незадолго до Ее прибытия в Храм.
В тот день одна девушка из Назарета, родственница Сары, выходила замуж, и на свадьбу также были приглашены Иоаким и Анна. А с ними и маленькая Мария, которой вместе с остальными детьми было поручено бросать сорванные лепестки по пути следования невесты. Говорят, Она была прекрасна с младенчества, и все оспаривали Ее друг у друга после торжественного входа невесты. Повстречать Марию было очень нелегко, потому что много времени Она проводила дома, больше всего отдавая предпочтение одной пещерке, до сих пор считая, что „Она с ней помолвлена“. Поэтому когда Она появлялась, светловолосая, розовая и нежная, Ее начинали донимать ласками. Ее называли „цветком Назарета“ или „жемчужиной Галилеи“, а то и „Божьим примирением“, в память о гигантской радуге, внезапно возникшей при Ее первом крике. Она в самом деле была и является всем этим и еще больше того. Она – Цветок Неба и мироздания, Жемчужина Рая, Божье Примирение… Да, Примирение. Я кроток, оттого что Сын Отца и сын Марии: беспредельного Покоя и Покоя сладостного.
В тот день всем хотелось поцеловать Ее и взять на колени. И Она, избегая поцелуев и прикосновений, с вежливой серьезностью сказала: „Прошу вас, не надо Меня мять“. Они посчитали, что Она говорит о Своем льняном платье, стянутом голубой лентой на поясе, на крошечных запястьях, на шее… или же о веночке из голубеньких цветов, которым Анна увенчала Ее, чтобы удерживать на месте Ее легкие локоны, и заверили Ее, что не помнут Ей ни платье, ни венок. Но Она, уверенная маленькая трехлетняя женщина, стоя в кругу взрослых, серьезно сказала: „Я имею в виду не то, что можно починить. Я говорю о своей душе. Она принадлежит Богу. И не хочет, чтобы к ней прикасался кто-нибудь, кроме Бога“. Ей возражали: „Мы же целуем Тебя, а не Твою душу“. А Она: „Мое тело – храм Моей души, а Дух в нем священник. Народ не допускается в священническую ограду. Прошу вас, не входите в ограду Божью“.
Алфей, которому было тогда чуть больше восьми и который очень Ее любил, был поражен этим ответом и назавтра, найдя Ее возле Ее пещерки, занятую собиранием цветов, спросил: „Мария, когда Ты станешь большой, не выйдешь ли Ты за меня замуж?“ В нем еще продолжалось бурление брачного торжества, на котором он присутствовал.
А Она: „Я тебя очень люблю. Но мужем тебя не представляю. Скажу тебе тайну. Я вижу только души живущих. И очень их люблю, всем сердцем. Но как ‚истинно Живущего‘, кому Я смогу Себя отдать, Я вижу одного лишь Бога“.
Вот такая история».
«„Истинно Живущий!!! Да Ты знаешь, какие это глубокие слова!“ – восклицает Варфоломей.
Иисус, смиренно улыбаясь: «Она была Матерью Премудрости».
«Была?.. Но разве Ей было не три года?»
«Была. Я уже жил в Ней с самого Ее зачатия, будучи в Ней Богом в Его совершеннейшем Единстве и Троичности»[e].
8 «Извини, если я, грешник, смею говорить, но Иоаким и Анна знали, что Она – предъизбранная Дева?» – спрашивает Иуда Искариот.
«Не знали».
«А в таком случает как мог Иоаким сказать, что Бог спас Ее наперед? Не намекает ли это на Ее привилегию в отношении греховности?»
«Намекает. Но Иоаким изъяснялся Божьими словами, как все пророки. Он тоже не постиг той высшей сверхъестественной истины, что Дух вложил в его уста. Ведь он, Иоаким, был праведным. Настолько, что заслужил это отцовство. И был смиренным. Действительно, нет праведности там, где есть гордость. Он был праведным и смиренным. Утешал Дочь отцовской любовью. Наставлял Ее священнической мудростью, так как, будучи хранителем Ковчега Божия, он был священником. Как понтифик он освятил Ее сладчайшим именем: „Непорочная“. Настанет день, когда другой седой понтифик[f] скажет миру: „Она есть Непорочное Зачатие“ и подарит обществу верующих эту истину как неоспоримый догмат веры, чтобы в тамошнем мире, все сильнее погружающемся в туманную серость ересей и пороков, со всей ясностью воссияла Прекраснейшая у Бога, увенчанная звездами, одетая уступающим Ей в чистоте лунным светом и опирающаяся на небесные светила Царица всего Сотворенного и Несотворенного[g]. Ибо у Бога-Царя в Его Царстве Мария будет Царицей».
«Так значит Иоаким был пророком?»
«Он был праведником. Его душа эхом повторяла то, что Бог говорил ей, этой душе, возлюбленной Богом».
9 «Когда мы пойдем к этой Маме, Господь?» – спрашивает Явé с горящими глазами.
«Сегодня вечером. Что ты Ей скажешь, когда Ее увидишь?»
«„Приветствую Тебя, Матерь Спасителя“. Так – хорошо?»
«Очень хорошо», – подтверждает Иисус, лаская его.
«А мы сегодня не идем в Храм?» – спрашивает Филипп.
«Перед тем, как отправиться в Вифанию, мы сходим туда. А ты останешься здесь и будешь послушным. Не так ли?»
«Да, Господь».
Неслышно подошедшая жена Ионы, смотрителя оливковой рощи, говорит: «Почему бы Тебе не отвести его? Мальчик этого желает…»
Иисус молча пристально глядит на нее.
Женщина понимает и говорит: «Я поняла! Но у меня должен еще быть маленький плащ Марка. Пойду поищу», – и быстро убегает.
Явé дергает Иоанна за рукав: «Учителя будут строгие?»
«О, нет! Не бойся. И потом это же не сегодня. Вместе с Матерью ты за несколько дней станешь мудрее законоучителя», – успокаивает его Иоанн.
Остальные слышат и улыбаются на эти опасения Явé.
«А кто будет представлять его в качестве отца?» – спрашивает Матфей.
«Я. Естественно! Если только… его не захочет представлять Учитель», – говорит Петр.
«Нет, Симон. Я не сделаю этого. Предоставлю эту честь тебе».
«Спасибо, Учитель. Но… Ты тоже там будешь?»
«Конечно. Мы все будем там. Это „наш“ ребенок…»
Возвращается Мария Ионина с темно-лиловым плащом, еще в хорошем состоянии. Но что за цвет! Она сама о нем говорит: «Марк никак не хотел им пользоваться, потому что ему не нравился цвет».
Еще бы! Он ужасен! И бедный Явé, который и сам-то оливкового оттенка, в этом жутко-лиловом будет похож на утопленника. Но он себя не видит… и поэтому рад этому плащу, в который может укутаться, словно взрослый…
«Трапеза готова, Учитель. Прислуга сейчас снимает с вертела ягненка».
«Тогда пойдем».
И, спустившись с того места, где находились, они заходят в просторную кухню, чтобы начать трапезу».
[a] См, Том I, 7.5.
[b] МВ приписывает внизу: если эта душа пребудет в Благодати, а следовательно, в состоянии обóжения, не по единству сущности, но благодаря восхождению к сверхъестественному порядку.
[c] Без того, чтобы к законоположениям Божьим, – отмечает МВ в машинописи, – касающимся умножения и заселения Земли, примешивалось бы лукавое бесчинство, а тем более, «подменяло» их. И добавляет на полях: До тех пор, пока человек оставался в своем чине, в нем не зарождалась отрава тройной похоти, что сделала его сначала безумным, потом мятежным, а затем и падшим.
[d] Вениамин из Магдалы тоже сказал, что Иуда его пугает (см. 184.7).
[e] Мария, вечное и чистейшее Святилище, в котором Триединый Бог устроил вечную обитель, – отмечает МВ в машинописи, – никогда не была отделена от Премудрости: Глагол Божий всегда был в Ней, в истинном Ковчеге, носительнице Предвечного Слова, и ни одно создание не познало Его так, как Она познала Его, это Слово и Божью Премудрость, что воспримет в Ней плоть и будет пребывать в Ней далее и навсегда.
[f] Папа Пий IX, провозгласивший догмат Непорочного зачатия 8 декабря 1854 года буллой Ineffabilis Deus.
[g] См. (Откр.12:1)