1А — 1-я армия.
4/6 — 4-я батарея 6-й артиллерийской бригады.
16. 22 пп. — 1-й батальон 22-го пехотного полка.
1 гв. д — 1-я гвардейская дивизия.
1 гв.. кд — 1-я гвардейская кавалерийская дивизия.
Гв. п. — гвардейский полк.
8 гр. п — 8-й гренадерский полк.
2 к — 2-й корпус.
1 кк — 1-й кавалерийский корпус.
1. кав. д или 1 кд — 1-я кавалерийская дивизия.
1 кзч. д — 1-я казачья дивизия.
Квк. кд — Кавказская кавалерийская дивизия.
10 кзч. п — 10-й казачий полк.
Лндв. д — ландверная дивизия.
36 ландш. бр. — 36-я ландштурменная бригада.
Отр. — отряд.
3 пд — 3-я пехотная дивизия.
2 рпд — 2-я резервная пехотная дивизия.
5 сбр — 3-я стрелковая бригада.
3 сд — 3-я стрелковая дивизия.
Св. кзч. д — Сводная казачья дивизия.
Св. кд. — Сводная кавалерийская дивизия.
6 Сиб. сд — 6-я Сибирская стрелковая дивизия.
2/12 сп — 2-й батальон 12-го стрелкового полка.
Трк. бр — Туркестанская бригада.
2 тд — 2-й тяжелый артиллерийский дивизион.
1/59 — 1-я батарея 59-й артиллерийской бригады. [382]
1/22 м — 1-я батарея 22-го мортирного артиллерийского дивизиона.
1 м двз — 1-й мортирный артиллерийский дивизион.
Т — тяжелый.
1, 2/Ивангор — 1-я и 2-я батареи Ивангородского тяжелого артиллерийского дивизиона.
с — сибирский.
с. т. — сибирский тяжелый.
с. м. — сибирский мортирный.
На схеме 26 группа Балуева надписей не имеет; по условным знакам можно определить число, калибр и род батарей.
2/51 — 2-я батарея 51-й артиллерийской бригады.
1/11 т — 1-я батарея 11-го тяжелого артиллерийского дивизиона.
2 двз/51 — 2-й дивизион 51-й артиллерийской бригад.
6 кг — 6-я батарея Кавказской гренадерской артиллерийской бригады.
1/2 к. м — 1-я батарея 2-го Кавказского мортирного артиллерийского дивизиона.
3/8 т — 3-я батарея 8-го тяжелого артиллерийского дивизиона.
|
|
Лв. подгр — левая подгруппа.
Пр. — арт. гр — противоартиллерийская группа.
Ср. подгр. — средняя подгруппа.
Т. гр — тяжелая группа.
Том IV
Часть шестая. Боевая подготовка артиллерии
Глава I. Общие основы боевой подготовки
Введение
В процессе воспитания и боевой подготовки русской армии с давних времен наблюдалась тенденция почти исключительно наступательного характера — в духе решительного, непреодолимого движения вперед, поддержанного огнем.
Основная военная доктрина русской армии была проведена в «Наставлении для действия отрядов из всех родов оружия», приложенном к Уставу полевой службы, утвержденному в апреле 1904 г., а также в Уставе полевой службы, утвержденном в апреле 1912 г.
Устав полевой службы 1904 г. редактировался генералом М. И. Драгомировым, известным в свое время в русской армии авторитетом{691}, и потому большинством современников признавался последним словом военного искусства. Доктрины этого устава свили прочное гнездо в старой русской армии и оставались нерушимыми до начала первой мировой войны.
Русская армия вступила в войну с японцами подготовленной на основах Полевого устава 1904 г., так как этот устав перед его изданием испытывался в войсках в течение двух с половиной лет.
Полевой устав 1912 г. большинство войсковых частей получило в 1913 г., русская армия руководствовалась этим уставом не более полутора лет до начала первой мировой войны, и поэтому можно считать, что она вступила в войну подготовленной по существу также на основах Устава полевой службы 1904 г.
|
|
В русской армии всегда стремились поддерживать так называемый «моральный элемент», своеобразно его понимая и воспитывая в армии довольно пренебрежительное отношение к технике. В боевых уставах подчеркивалось преобладающее значение духа над материей. Перед русско-японской войной, по почину М. И. Драгомирова, в русской армии так много и усердно твердили о «духе», что в значительной степени проглядели «материю». [6]
Согласно Полевому уставу 1904 г., «действительным средством для поражения неприятеля служит нападение на него; посему стремление к наступательным, действиям должно быть положено в основание при всякой встрече с неприятелем». В уставе про оборону, которой отведено меньше внимания, говорится, что она, как и наступление, имеет целью «разбить противника»; поэтому рекомендуется «не только отбиваться, но и наносить удары» и всякую оборону завершать контратакой. Излюбленный тезис Драгомирова, что на войне главное — человек и дух его, а материя и техника — лишь нечто второстепенное, был широко проведен в уставе; поэтому в нем весьма мало учитывалось могущество огня новейшей артиллерии, пулеметов и современного ручного огнестрельного оружия. Несомненно, Драгомиров не мог не понимать значения техники в военном деле. Например, известно, что после войны 1877 — 1878 гг. он настоял на введении 6-дюймовой полевой мортиры, но, с другой стороны, он же противился усовершенствованию в технике стрелкового оружия. Против магазинных 3-линейных винтовок он писал, что дело не в скорости стрельбы, а в меткости, которая «лежит не в оружии, а в человеке», и что «берданка перестреляет любую магазинку»{692}. Пулеметы он высмеивал так: «...если бы одного и того же человека нужно было убивать по нескольку раз, то это было бы чудесное оружие. На беду для поклонников быстрого выпускания пуль человека довольно подстрелить один раз, и расстреливать его затем вдогонку, пока он будет падать, надобности, сколько мне известно, нет».
|
|
Такими приемами, более остроумными, чем серьезными, не брезговал даже Драгомиров, чтобы побить своих противников, придающих большое значение могуществу огня современного оружия.
При обучении войск Киевского округа, командующим которого был в то время Драгомиров, наступающей пехоте запрещалось ложиться под огнем; артиллерии рекомендовалось располагаться не дальше 2—3 верст от противника, широко применять быстрые переезды к передовым атакующим войскам на ближайшие к противнику позиции, избегать стрельбы на дальние дистанции, избегать стрельбы через головы своих войск и пр.
Старая суворовская «Наука побеждать», для которой человек — все, а «материя» — почти ничто, авторитетным словом и властной рукой М. И. Драгомирова глубоко внедрялась в толщу русской армии и жила в ней до самого последнего времени как более простая и милая русскому сердцу наука.
Нельзя отрицать глубокого смысла суворовских истин в отношении воспитания духа армии, но нужно понимать внутреннее их содержание и не закрывать глаза на значение современной техники. Но именно этого необходимого понимания и не было. Суворовские афоризмы, казалось, бы, вполне ясные и категоричные, толковались [7] различно и послужили в свое время яблоком раздора между двумя враждующими партиями военных мыслителей. Одни признавали «штык» — знамение отваги, духа, храбрости — и утверждали, что, каковы бы ни были совершенства техники и сила огня, все же главное на войне будет человек, что важно не оружие, а человек с его решительностью, и что так как представителем этого качества является штык, то суворовский афоризм «пуля — дура, штык — молодец» вечен. Другие, увлеченные могуществом современного огня, придавали преувеличенное значение технике, отрицали «штык», а с ним — и суворовский афоризм.
М. И. Драгомиров окрестил первых «штыколюбами», вторых — «огнепоклонниками». Первые, возглавляемые самим Драгомировым, остались победителями, покровительствуемыми верхами власти.
Непрестанные пререкания «штыколюбов» и «огнепоклонников» привели к неясности понимания вопросов «пули» (материи) и «штыка» (духа), к ложным выводам теории и, следовательно, к неправильной постановке дела подготовки к войне, к излишнему увлечению моральной стороной подготовки войск для боя в ущерб военной технике.
Авторитетная проповедь М. И. Драгомирова нашла яркое отражение в Полевом уставе 1904 г. и в других уставах того времени и оказала немалое отрицательное влияние на вооружение русской армии и снабжение ее современными техническими средствами борьбы. Например, даже в последнем Уставе полевой службы, утвержденном в 1912 г., сохранилось суворовское «Поучение воину перед боем», в котором имелись такие «руководящие указания»: «В бою бьет, кто упорнее и смелее, а не кто сильнее и искуснее»; «Лезь вперед, хотя бы передних и били»; «Не бойся гибели»; «Неприятеля можно бить или штыком, или огнем, из двух выбор не труден»; «Если враг близко — всегда штыки; если подальше — сначала огонь, а потом штыки» и т. п.
Практическим результатом предвзятых теорий воспитания духа оказалась кровавая расплата для русской армии в русско-японскую, а затем и в первую мировую войну.
По Уставу полевой службы 1904 г. основная задача артиллерии в бою определялась так: «Артиллерия своим огнем должна содействовать пехоте и коннице». При широком, осмысленном понимании и толковании устава в этом общем указании основной задачи, по существу совершенно правильном, возможно было усмотреть и другие, вытекающие из основной задачи частные обязанности артиллерии — и при подготовке, и при поддержке атаки, и пр. Но в русской армии командный состав не был подготовлен к восприятию подобного устава, его не удовлетворял такой устав. Большинству тогдашнего командного состава, обладавшему недостаточно широким тактическим кругозором, нужны были пунктики, правила на все случаи, а не общие указания, требующие проявления личной инициативы, т. е. разрешения чуть ли не самого больного вопроса прежней царской армии. [8]
В Полевом уставе 1904 г. подчеркивалось важное значение инициативы и самостоятельности частных начальников, значение единства цели и взаимной поддержки.
Устав полевой службы 1912 г. давал следующие общие указания{693}: «Наилучшим способом достижения поставленной цели служат действия наступательные. Только эти действия дают возможность захватить почин в свои руки и заставить неприятеля делать то, что мы желаем».
«Стремление к достижению общей цели требует взаимодействия всех частей и родов войск, самоотверженного исполнения всеми своего долга и взаимной выручки».
Руководящие мысли Полевых уставов 1904 и 1912 гг. плохо проводились в жизнь старой русской армии. Причиной тому служило, с одной стороны, малосознательное отношение к существовавшим правилам дисциплины, требовавшей «точного и беспрекословного исполнения приказаний начальства», с другой стороны, далеко не изжитая к началу мировой войны старая традиция царской русской армии: «не сметь свое суждение иметь». Что же касается боязни ответственности, то известно, что в русской армии страх перед начальством бывал нередко больше, чем перед неприятелем в бою. При таких условиях, вместо проявления инициативы, проще было ссылаться на неполучение приказания свыше, придерживаться пословицы «моя хата с краю» и ничего не предпринимать, чем брать на себя самостоятельные решения, всегда рискованные в боевой обстановке.
Накануне мировой войны 1914—1918 гг. Россия не была одинока в отношении недооценки значения военной техники.
В годы, предшествовавшие мировой войне, во Франции под влиянием уроков русско-японской и других войн того времени много говорили и писали о могуществе огня, о необходимости развития артиллерии и пр. Но реальное значение огня, почти решающее в условиях развития современной артиллерийской техники, не было осознано огромным большинством руководящих военных кругов Франции. В результате к началу мировой войны на вооружении французской артиллерии состояла только одна полевая 75 -мм пушка.
В уставах французской армии говорилось, между прочим: «Ведение войны должно быть проникнуто необходимостью придать операциям решительно выраженный наступательный характер... Пехота — главный род войск. Она... действует маневром и огнем; лишь движение вперед, доведенное до штыкового удара, является решающим и непреодолимым...»
Обучение французской армии велось, как и русской армии, также в духе решительного и непреодолимого наступательного движения вперед, лишь «поддерживаемого огнем», но не требующего предварительной мощной огневой артиллерийской подготовки, сопровождающей наступление и обеспечивающей успех атаки. [9]
«Наши большие маневры, завершающие год обучения, — говорит в своем известном труде Эрр, — состояли из нескольких дней походов, заканчивающихся большим военным спектаклем, где пехота в сомкнутых строях, с развевающимися знаменами и барабанным боем продвигалась вперед к атакуемой позиции с полным презрением к неприятельскому огню».
Тот Же Эрр говорит, что германцы также «...были абсолютно убеждены в превосходстве наступления. Но в то время, как наша доктрина (т. е. французская) придавала главное значение маневру и основывалась на решающем значении движения вперед, их доктрина лучше оценивала могущество огня и важность его роли» Ч
На техническую подготовку русской полевой артиллерии к производству стрельбы было обращено внимание еще до японской войны, с 1900 г., с самого начала перевооружения 76 -мм скорострельными орудиями. С 1904 г. на подготовку русской артиллерии к стрельбе с закрытых позиций при помощи угломера было обращено исключительное внимание генерал-инспектора артиллерии.
В 1904 г., когда началась война с Японией, ни одна легкая скорострельная батарея не отправлялась в Маньчжурию без подготовки к стрельбе при помощи угломера, что проверялось генерал-инспектором артиллерии или командируемыми по его распоряжению специалистами, по большей части из числа руководителей бывшей офицерской артиллерийской школы. Формирование и обучение стрельбе горных скорострельных батарей, отправляемых на войну, производились под личным руководством генерал-инспектора артиллерии. Но все же война с Японией застала русскую артиллерию недостаточно ознакомленной со стрельбой с закрытых позиций при помощи угломера; в особенности слабыми в этом отношении оказались те артиллерийские части, перевооружение которых скорострельными орудиями производилось наспех, перед самым отправлением на театр войны в Маньчжурию.
Подготовка русской артиллерии в отношении техники стрельбы давалась относительно легко. Нельзя того же сказать про тактическую подготовку артиллерии. В то время тактика вообще не пользовалась расположением командного состава армии, и тактические занятия громадным большинством тогдашнего офицерства считались скучной и бесполезной тратой времени.
Происходило это главным образом вследствие чрезвычайного недостатка в опытных и сведущих руководителях тактических занятий. Только при расквартировании войсковых частей в больших городах, где обыкновенно располагались штабы дивизий, корпусов или округов, к тактическим занятиям в войсках привлекались из штабов специалисты-офицеры Генерального штаба; однако из них далеко не все могли настолько хорошо руководить тактическими занятиями, чтобы возбудить к ним достаточный интерес. [10]
Большинство войсковых частей было расквартировано по маленьким городкам, местечкам и даже по деревням, где не было крупных штабов. Там тактическими занятиями руководили свои же командиры батальонов, батарей, дивизионов и полков, нередко основательно забывшие тактику; занятия эти часто сводились к отбыванию номера и даже к переписыванию из года в год одних и тех же тактических задач, решенных на свежую голову молодыми офицерами, вновь выпущенными из военных училищ. Офицеры Генерального штаба, командируемые изредка в части артиллерии для руководства тактическими занятиями или для проверки тактических знаний офицеров, почти не оказывали существенной помощи в повышении подготовки командного состава артиллерии в тактическом отношении.
Что же касается войсковых маневров, то они давали только некоторую практику штабам в отдаче приказаний и распоряжений, но на тактическую подготовку частей и командного состава не оказывали почти никакого влияния.
В артиллерийских частях до войны с Японией тактика была также в полном пренебрежении. По полученному образованию громадное большинство артиллерийских офицеров являлись математиками, что, влияя на склад их ума и характер, делало их не склонными к столь неточному искусству, как тактика с ее неопределенными данными «повелевающей обстановки». Среди многих офицеров артиллерии, в особенности получивших высшее специальное образование в Артиллерийской академии, где главными научными дисциплинами были математика, механика, балистика, физика, химия, замечалось даже отрицательное отношение к тактике.
Высшие общевойсковые начальники, за немногими исключениями (М. И. Драгомиров), держались в стороне от артиллерии. В многие годы, предшествовавшие русско-японской войне, они не проявляли стремления внушить командному составу артиллерии доверие к тактике, поднять его образование в тактическом отношении и, наконец, перевоспитать в духе проявления личной инициативы.
Причина такой косности кроется в усвоенных тогда взглядах на артиллерию. В то время сложилось убеждение, что артиллерия — не только вспомогательный род оружия, но что она и не должна претендовать на инициативу, так как роль ее в бою очень проста и она может приносить пользу ровно настолько, насколько пехотное начальство умеет воспользоваться могуществом артиллерийского огня. До русско-японской войны считали, что главная задача артиллерии — начать огневой бой с артиллерией противника и тем отвлечь ее огонь от своей пехоты, остальное — дело самой пехоты; артиллерийское содействие понимали так же, как и в последнюю турецкую войну: «с такого-то по такой-то час артиллерийская подготовка, а с такого-то часа — движение в атаку». Это осуществлялось на практике буквально: артиллерия стреляла в назначенное ей время и бездействовала во время атаки, и, наоборот, пехота бездействовала во время «артиллерийского состязания» и при атаке действовала уже без поддержки артиллерии. Так русская армия [11] поступала во время трех атак Плевны в войну 1877—1878 гг., несла огромные потери от огня, терпела неудачи. Но уроки этой войны прошли для нее почти бесследно, и роль огня оставалась для войсковых масс невыясненной.
Чрезвычайно слабая тактическая подготовка в артиллерийском отношении всей русской армии сказалась в русско-японскую войну в полной мере.
Как говорит официальная история русско-японской войны: «...в общую массу артиллерийских начальников понимание тех тактических выгод, которые могли быть получены при угломере, проникнуть не успело. В возможность успешно действовать и с закрытых позиций не верили не только многие войсковые начальники, но вместе с ними и некоторые высшие артиллерийские командиры».
В первых боях русские батареи в большинстве случаев располагались открыто на гребнях высот и даже на передних скатах, не принимая никаких мер маскировки. На разведывательный огонь японской артиллерии русские батареи обычно немедленно отвечали и сразу же себя обнаруживали.
Русская артиллерия нередко располагалась на близких от противника открытых позициях и бесцельно платилась жизнью своих солдат, что являлось результатом рутины, полного пренебрежения к новейшей технике, к огню, к вопросам современного боя. В бою под Вафангоу 3-я и 4-я батареи 1-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады выскочили на гребень и были расстреляны. Затем гибель батареи полковника Покотилло под Ляояном и многие другие горькие уроки доказали, что для преодоления вредной рутины нужна упорная школа мирного времени.
Русская артиллерия стреляла технически лучше японской, но тактику огня она усвоила лишь после кровавого опыта войны. В большинстве случаев не было связи стреляющей артиллерии со старшими артиллерийскими начальниками, со стороны которых отсутствовало руководство огнем, столь необходимое в интересах достижения общей задачи боя. Чуть ли не каждый батарейный командир самостоятельно выбирал себе цели и стрелял по своему усмотрению или, что еще хуже, вовсе не стрелял, ссылаясь на неполучение приказаний. Нередко работа артиллерии в бою сводилась как бы к «артиллерийским дуэлям» отдельных батарей.
Отсутствие взаимного понимания и внутренней связи между артиллерией и пехотой; двойственная подчиненность артиллерии (с одной стороны, своему прямому артиллерийскому начальству, с другой — общевойсковому) и в результате этого отсутствие интереса к артиллерии со стороны общевойсковых начальников; плохая тактическая подготовка артиллерии; воспитание армии, в том числе ее артиллерии, в духе боязни ответственности и беспрекословного подчинения, приводившее к инертности и боязни проявления личной сознательной инициативы и самостоятельности; наконец, существовавшая в то время рознь между отдельными родами войск, приводившая к некоторому взаимному недоверию и неправильному сознанию долга взаимной выручки, — все эти непростительные [12] грехи подготовки русской армии в прошлом ярко обнаружились на полях Маньчжурии, столь обильно и напрасно политых кровью русских солдат во время русско-японской войны.
На войне выяснилось, что при ведении огня современной артиллерией, в большинстве случаев с предельно больших дальностей, пехота довольно скоро удаляется от своих орудий на 2—3 км и более, вследствие чего крайне затрудняется или вовсе прерывается связь пехотного начальника с артиллерией. В таких случаях артиллерийский начальник должен самостоятельно следить за всеми перипетиями пехотного боя и сам заботиться о своевременной поддержке своей пехоты огнем. Между тем этого не замечалось даже в оборонительных боях.
В бою под Мукденом один из русских артиллерийских дивизионов, состоявший при войсках, атакованных японцами, под сплошным и грозным прикрытием шимоз и шрапнелей, рвавшихся над пехотой, почему-то замолчал; только спустя довольно много времени и лишь после энергичного приказания начальника обороняемого участка дивизион возобновил огонь. Командир дивизиона, отличный и храбрый артиллерист, объяснил молчание «неполучением приказа».
К рекомендуемой Драгомировым быстрой перемене позиции, в тех случаях, когда пехота настолько сближалась с противником, что появлялась опасность поражать своих недолетами снарядов, артиллерия оказалась неспособной: требовались большая выучка и подвижность системы, чтобы выполнить такой рискованный маневр в бою.
В том же мукденском сражении на поддержку 5-й стрелковой бригады, оборонявшей селение Янсытунь и оказавшейся в крайне тяжелом положении под жестоким артиллерийским огнем японцев, прислан был на помощь конно-артиллерийский дивизион полковника Гаврилова. Невзирая на крайнюю серьезность положения, искреннее желание испытанного в боях дивизиона помочь пехоте и несмотря на известное мужество его командира, выезд на позицию прибывших конных батарей не мог состояться в течение целого дня вследствие сильного обстрела со стороны японской артиллерии. Пехоте пришлось отбиваться без их помощи.
Примером отрицательного влияния нецелесообразной подчиненности артиллерии может служить атака селения Чжантань-хенань 20 января 1905 г. частями 1-й и 5-й стрелковых бригад, которым была придана артиллерия корпуса из 48 скорострельных 3-дюймовых пушек, 16 поршневых пушек и 18 полевых мортир. Русским стрелкам, овладевшим селением, было приказано окопаться. На японцы открыли такой убийственный артиллерийский огонь, что до вечера нельзя было приступить к работам. Русская артиллерия оставила своих стрелков без поддержки, так как по приказанию начальника артиллерии корпуса перенесла весь свой огонь на селение Сандепу и занялась его бомбардированием. Между тем начальник артиллерии корпуса находился в 5 км от места боя, но не был подчинен общевойсковому начальнику, ответственному за атаку, распоряжаться же его артиллерией считал себя вправе. [13]
В подобных случаях не приходится винить только пехоту и пехотное начальство за незнакомство со свойствами артиллерии. Русско-японская война напомнила артиллеристам об обязательном для них знании тактики пехотного боя. Только понимая этот бой и умея вполне самостоятельно за ним следить и оценивать его ход, современный артиллерист сможет проявить разумную инициативу в смысле своевременной и действительной поддержки не только своих, но, при необходимости, и соседних частей пехоты.
Положительным примером подобного проявления артиллерийского почина могут служить действия артиллерии 3-го Сибирского корпуса в бою под Ляояном. Корпус этот занимал крайний правый фланг левой группы русских войск. Японцы, желая прорваться в 6-верстный интервал между двумя группами русских корпусов, обрушились на 4-й Сибирский корпус, оборонявший левый фланг правой группы. Тогда по инициативе командира 3-го Сибирского корпуса генерала Н. И. Иванова (бывшего артиллериста){694}, без всякого приказания свыше или просьбы со стороны 4-го Сибирского корпуса, для поддержки последнего был открыт ураганный огонь артиллерии 3-го Сибирского корпуса, который и помог отбить атаки японцев. Такие случаи во время русско-японской войны были исключением. Напротив, отсутствие взаимной поддержки часто наблюдалось даже между артиллерийскими частями. Соседние артиллерийские боевые участки не только разных отрядов, но даже одного и того же отряда редко входили в непосредственную взаимную связь между собой. Русско-японская война подтвердила важность объединения управления войсками в бою вообще и в частности объединения управления артиллерией. Вместе с тем эта война с полной очевидностью выявила, что в современном бою успех зиждется не столько на приказаниях свыше, сколько на взаимной ориентировке, на самодеятельности, на проявлении частного почина и на взаимной выручке.
Отрицательным и типичным случаем отсутствия связи между соседними артиллерийскими участками может служить следующий эпизод мукденского сражения. 16 февраля 1905 г. японцы атаковали деревню Безымянную, занятую двумя ротами 17-го стрелкового полка. Вследствие тяжелых потерь от артиллерийского огня (в одной из рот осталось лишь 37 стрелков) и полного уничтожения укрытий мужественно оборонявшиеся роты принуждены были отступить. В этом упорном бою, длившемся с раннего утра до полудня, с японской артиллерией боролся лишь один 5-й стрелковый артиллерийский дивизион. Стоявший на позиции рядом с ним 2-й стрелковый артиллерийский дивизион, вероятно ввиду своей принадлежности к составу другой стрелковой бригады, которой атака совершенно не угрожала, не поддержал боевого соседа, хотя деревня Безымянная от него находилась всего лишь в полутора верстах и была хорошо видна. [14]
По принятому в то время порядку, для получения артиллерийского содействия соседнего боевого участка следовало обратиться сначала в высшую инстанцию, которая делала соответствующее распоряжение, если признавала его необходимым.
Русско-японская война, удостоверив довольно удовлетворительную подготовку артиллерии русской армии в отношении техники стрельбы, обнаружила в общем ограниченность тактического кругозора ее командного состава.
Что же касается старших общевойсковых начальников, то все они почти без исключения оказались мало знакомыми со свойствами новой скорострельной артиллерии и применением ее в бою. В большинстве случаев они даже не вмешивались в боевую работу артиллерии; если же иногда пытались ею распоряжаться в бою, то часто крайне неудачно, заставляя занимать открытые позиции, стрелять по целям, не заслуживающим внимания артиллерии или не достижимым для ее огня.
Вследствие незнакомства с новейшей тактикой артиллерии и отчасти из-за чрезмерной осторожности, настойчиво проводимой генералом, Куропаткиным, старшие общевойсковые начальники имели вредное обыкновение оставлять в резерве значительную часть артиллерии, причем вводилась она в бой с опозданием или вовсе не вводилась и была обречена на бездействие.
Из опасения потери тяжелых орудий при отступлении, о котором прежде всего думали многие старшие начальники, по их распоряжению осадная артиллерия убиралась в тыл настолько заблаговременно, что или не успевала принести пользы своим огнем (под Мукденом 130 осадных орудий были сняты с позиции слишком рано), или даже вовсе не успевала открыть огонь (под Ляояном 28 осадных орудий, расположенных на позиции, были убраны в Телин, не сделав ни одного выстрела).
Опыт русско-японской войны с полной очевидностью показал, что современная артиллерия, обладающая в скорострельных дальнобойных пушках могущественным средством внезапного и сильного поражения противника, может достигать решительных результатов лишь при условии, если ее командный состав в тактическом отношении будет стоять не только не ниже, но выше других родов войск, если он будет способен быстро разбираться в тактической обстановке и безбоязненно принимать решения.
После войны предстала трудная задача — внушить командному составу артиллерии доверие и уважение к тактике, подняв его образование в тактическом отношении, и, наконец, перевоспитать его в духе проявления личной инициативы; особенно нелегко было последнее.
Задача эта была выполнена в течение последующих пяти-шести лет после войны лишь до некоторой степени: рутина беспрекословного исполнения приказаний начальства пустила слишком глубокие и крепкие корни в старой армии.
По настоянию генерал-инспектора артиллерии еще с 1904 г. было обращено серьезное внимание на преподавание тактики в артиллерийских [15] училищах, в академии и особенно в офицерской артиллерийской школе, причем тактика артиллерии была выделена в отдельный предмет. В школу были назначены опытные руководители по тактике из лиц со специальным академическим образованием или проявивших выдающиеся способности во время войны.
После русско-японской войны, в 1906—1908 гг., в школу на летний период занятий, кроме обычного переменного состава из кандидатов на получение батарей и дивизионов, командировались еще старшие артиллерийские начальники из не проходивших курса школы, не исключая даже престарелых инспекторов артиллерии. При этом руководителю по тактике было вменено в обязанность обращать исключительное внимание на практические занятия в поле с этими старшими артиллерийскими начальниками. Многие из них по преклонности лет, по отсталости от современных требований службы или по раскроенному здоровью оказались неспособными к исполнению своих обязанностей при решении тактических задач в поле и были вынуждены оставить военную службу, получив соответствующее пенсионное обеспечение{695}.
Для заканчивающих курс офицерской артиллерийской школы аттестация в тактическом отношении имела такое же первенствующее значение, как и аттестация по искусству в стрельбе.
По окончании войны с Японией русская полевая артиллерия со всей энергией обучалась искусству стрельбы с закрытых позиций при помощи угломера, так как война подтвердила безусловную необходимость такой стрельбы для современной артиллерии. Обучение стрельбе проводилось главным образом при посредстве офицерской артиллерийской школы, подготовлявшей старший командный состав артиллерии.
Еще в 1905 г. приказом генинспарта были объявлены для руководства артиллерии: а) программа стрельб полевой артиллерии;
б) инструкция начальникам учебных артиллерийских полигонов;
в) программа проверки знаний офицеров батарей; г) указания по производству зимних стрельб и артиллерийских маневров{696}.
Офицерская артиллерийская школа разработала «Правила стрельбы и указания по применению угломера» с объяснительной запиской и издала «Сведения по стрельбе полевой артиллерии», служившие настольной книгой для строевого артиллерийского командира.
Неспособные к практическому пониманию тактики, как и неспособные к стрельбе, не получали ни батарей, ни дивизионов и переводились на службу в артиллерийские парки или на административные должности. Таким путем подбирался командный состав артиллерии, действительно практически сведущий и в техническом и в тактическом отношениях. [16]
К 1908—1910 гг. большие достижения в технической подготовке полевой артиллерии были несомненны, но тактическая подготовка оставляла желать еще очень многого, так как зависела главным образом от подготовки артиллерии в связи с другими родами войск.
Жестокие уроки русско-японской войны пробудили интерес к артиллерии, в особенности среди Генерального штаба, но все же каждый род войск продолжал жить довольно обособленно; совместных сколько-нибудь серьезных занятий не приводилось, внутренняя связь между войсками не крепла. Попрежнему до 1910 г. артиллерия оставалась не подчиненной начальникам дивизий, вследствие чего большинство старших общевойсковых начальников держалось в стороне от артиллерии, а некоторые относились к ней с предубеждением, считая ее привилегированным родом оружия, находящегося под защитой своего «высокого начальства».
Исключение в этом отношении составляли Туркестан, Кавказ и некоторые глухие пограничные окраины, где войска жили между собой дружно и служба их в мирное время являлась более объединенной.
Специальная подготовка полевой артиллерии в техническом отношении, проводившаяся по окончании русско-японской войны, была доведена к началу мировой войны до высокой степени совершенства и не оставляла желать лучшего. В тактическом отношения артиллерия была подготовлена значительно слабее{697}.
Искусные действия русской артиллерии в маневренный период войны 1914—1915 гг. не только получили должную высокую оценку со стороны своей пехоты, но вызывали даже удивление немцев и служили им примером.
Начальник штаба верховного главнокомандующего еще в начале войны — 21, 27 и 29 августа (3, 9 и 11 сентября) 1914 г. — телеграфировал (№ 652) военному министру: «Вся тяжесть современных боев — на артиллерии. Она одна сметает смертоносные пулеметы противника и уничтожает его артиллерию. Пехота не нахвалится артиллерией... Стреляет она великолепно. Боясь нашей артиллерии, австрийцы стали предпринимать ночные нападения»{698}.
Гинденбург, давая оценку русской армии в 1915 г., сказал: «русская артиллерия стреляет хорошо, хотя с огромным расходом снарядов».
Известно также, что немцы, стрелявшие в начале войны с полузакрытых маскированных позиций и поэтому жестоко пострадавшие от русской артиллерии, потом переучивались, заимствуя русские приемы закрытого расположения и правила стрельбы.
В отношении столь хорошей подготовки русская артиллерия обязана была главным образом своему генерал-инспектору, который в течение десятилетия, предшествовавшего войне, все свои знания [17] и свое большое искусство в артиллерийской стрельбе, все свое внимание отдавал боевой подготовке артиллерии. Если в области организации, усиления и снабжения артиллерии, непосредственно не подведомственной генерал-инспектору артиллерии, далеко не все его начинания получали осуществление, а некоторые встречали иногда противодействие со стороны военного министра, то в области боевой подготовки личного состава артиллерии они был почти полновластным хозяином.
Генерал-инспектор артиллерии ежегодно без предупреждения бывал на практических стрельбах в большинстве артиллерийских частей. Особенное внимание им уделялось бывшей офицерской артиллерийской школе, через которую проводилось в жизнь все новое по части техники, тактики и стрельбы артиллерии и на которой лежала важная задача подготовки старшего командного состава.
Генерал-инспектор артиллерии лично знал почти весь старший командный состав артиллерии, так как без его заключения не проводилось ни одно назначение на должности командира батареи и выше.