Поэма «Мцыри» — одновременно и одна из вершин русского романтизма. При всем том биографы Лермонтова издавна связывали замысел «Мцыри» с реальными источниками. Еще в 1887 г. автор первой биографической книги о поэте П. А. Висковатов, ссылаясь на сведения, полученные от родственников Лермонтова А. П. Шан-Гирея и А. А. Хастатова, писал, что Лермонтов «наткнулся во Мцхете… на одинокого монаха, или, вернее, старого монастырского служку, “бэри” по-грузински. Сторож был последний из братии упраздненного близлежащего монастыря. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что родом он горец, плененный ребенком генералом Ермоловым во время экспедиции. Генерал его вез с собою и оставил заболевшего мальчика монастырской братии. Тут он и вырос; долго не мог свыкнуться с монастырем, тосковал и делал попытки к бегству в горы.
Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, приведшая его на край могилы. Излечившись, дикарь угомонился и остался в монастыре, где особенно привязался к старику монаху»
В поэме «Мцыри» Лермонтов повествует, устами героя, о выпавших на его долю и главных в его судьбе трех днях, которые оказываются важнее, содержательней, значительней, полнее, ярче всей его остальной жизни. Герой поэмы не имеет имени, и это побуждает вспомнить первую из романтических поэм А. С. Пушкина – «Кавказский пленник» (1820-1821), у героя которой имени также не было, оно заменялось определениями «пленник», «русский», «европеец»… Имя исторично, оно несет на себе печать эпохи, национальности, социальности, конфессии. Когда имени нет, литературный герой, конечно, лишается фундаментальной характеристики, в имени заключенной, но одновременно освобождается и от затемняющих его внутреннюю сущность внешних условий и связей. Без внешних обстоятельств внутреннее открывается как будто бы глубже и наглядней.
Некоторый минимум внешних положений герою лермонтовской поэмы, впрочем, дан. Читателю известно, что он горец, что с малолетства воспитывался в монастыре, что этот монастырь стоит при слиянии Арагвы и Куры, то есть там, где находится Мцхета. Это Грузия; в этой географии одновременно содержится и объяснение, что монастырь христианский. Из первых строф поэмы мы, кроме того, узнаем, что герой «был окрещен святым отцом». К заглавию поэмы Лермонтов сделал поясняющее примечание: «Мцыри на грузинском языке значит “неслужащий монах”, нечто вроде “послушника”».
Христианский контекст поэмы укрепляется и ее эпиграфом, взятым из ветхозаветной 1-й Книги царств: «Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю» (I Цар.14, 43). В первоисточнике эти слова произносит старший сын израильского царя Саула Ионафан, нарушивший царское и отцовское заклятие не вкушать пищи до военной победы израильтян над филистимлянами и ожидающий за это смерти. Общий смысл слов Ионафана состоит прежде всего в том, что он не имел намерения нарушать запрет на еду и если съел немного меду, то мед не вполне и пища, принять за это смерть кажется ему нестерпимо несправедливым. В поэме Лермонтова библейская цитата приобретает значение философской метафоры, обобщающей жизненный опыт героя. Мцыри как будто бы говорит эти слова от своего лица и высказывает горестное сожаление, что на «пиру» жизни ему досталось слишком мало ее сладости («меду») и он должен умереть, не изведав ее наслаждений. Эта скорбная жалоба глубокосоответствует трагическому миросозерцанию лермонтовского героя.
Из юношеских поэм Лермонтова в поэму «Мцыри» переходит и композиционная форма – исповедальный монолог героя.
Что касается монологизма поэмы Лермонтова, то эта композиционная форма придавала ей подчеркнуто субъективный, лирический характер.
При безраздельном господстве лирического индивидуализма в поэме «Мцыри» сохранялась, однако, и событийная канва, твердое вещество собственно эпического материала здесь не рассеивалось в лирической бессюжетности. Сюжетная ткань произведения содержала в себе рассказ героя о его бегстве из монастыря с целью обретения утраченной в детстве родины, трехдневных скитаниях по горам и возвращении в тот же монастырь, куда его приносят монахи, обнаруживая в окрестной степи почти бездыханным. Роковым образом Мцыри завершает свой побег там же, где его начал, двигаясь по заколдованному кругу. После катастрофического крушения попытки воссоединиться с идеальным миром родины, означающего для Мцыри недостижимость идеальных целей и ценностей вообще, он встает перед лицом смерти.
Особое искусство Лермонтова в поэме «Мцыри» состоит в том, что каждый эпизод поэтического повествования, каждый из составляющих его образов может быть воспринят как определенное отражение реальной действительности во всей ее эмпирической конкретности, но одновременно во всех событийно-образных слагаемых поэмы оказывается заложен мощный символический потенциал, сообщающий им значение глубоко метафизическое.
Так, монастырь, в котором томится герой поэмы, может открываться перед читателем со своей «вещественной» стороны: «Столбы обрушенных ворот, / И башни, и церковный свод…» (2, 406), — но со всем тем являть собой и символический образ мировой неволи, той угнетающей несвободы, в условиях которой совершается земное бытие человека. Понятие же родины, к которой устремляются помыслы Мцыри, может быть материализовано и в образе вполне осязаемого топоса, вполне представимого, уже по воспоминанию героя, горного аула на краю ущелья, а вместе с тем обладает и качествами, как мы отметили, идеального мира, идеализированной мечты о хранительной и согревающей человека семейно-родовой плаценте, о свободе и гармонии между человеком и природой.
Испытания Мцыри после побега из монастырского заточения представлены в поэме в нескольких эпизодах, связанных между собой отношениями контрастных противоположностей. Декорацией самого бегства героя становится здесь ночная гроза, буря. Согласно патриархальным религиозным представлениям, гроза – явление «гнева
Божия», ее спутник – страх:
«И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал».
(2, 411).
Но в истории романтического бунтаря, каким явится здесь Мцыри, гроза и буря предстают образами его «бурного сердца», внешним выражением его внутренней мятежности, а кроме того, и увертюрой к его новым – свободным – состояниям.
Очнувшись наутро после ночного побега, Мцыри окидывает взглядом окружающий его мир и видит, что природа вокруг него необыкновенно прекрасна.
Эстетический кругозор романтизма отличался чрезвычайной широтой, романтические писатели проявляли эстетическое внимание к самой разной природе, от «спокойной», предпочтительного объекта изображения в элегической лирике, до «бурной», украшавшей пейзажные страницы «кавказских» поэм Пушкина и Лермонтова. Однако та природа, которую созерцает Мцыри в первое утро своих скитаний по Кавказу, отнюдь не «бурная»; ее можно было бы назвать «роскошной» природой, тем более что и такую разновидность эстетики природы романтизм подчас культивировал.
«Кругом меня цвел Божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерёв
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой».
(2, 412-413).
При первом пробуждении на свободе впечатления Мцыри действительно подобны впечатлениям человека в раю. Герой Лермонтова как будто бы впервые открывшимися глазами взирает на первозданную природу.
В нем впервые начнет осуществляться и неизведанный еще и им самим потенциал человеческих свойств и сил. Раскрытию этого потенциала посвящены два кульминационных эпизода поэмы. Первый из этих эпизодов – встреча Мцыри у горного потока с молодой грузинкой, пришедшей с кувшином за водой. «Держа кувшин над головой», заметим попутно, — эмблематический образ Востока. Встреча с грузинкой поднимает в душе героя целую гамму новорожденных чувств, сначала боязнь и «невольный трепет», потом наслаждение ее голосом, пением, красотой, потом ощущение заключенных в глубине ее глаз тайн и «пылкие думы»…
«И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились».
(2, 414).
Мцыри никогда ранее не знал в себе возможности подобных душевных состояний, они пробуждаются в нем как его собственное открытие и одновременно обнаружение таимого в нем ресурса человечности. Человечность предполагает, однако, диапазон душевных движений и качеств, и потому вслед за способностью героя переживать «тихие», «лирические» призывания сердца, быть нежным и трепетным Лермонтов изображает, как контрастную противоположность этому лиризму, как свидетельство раскрывшегося человеческого диапазона, героические стороны его натуры (эпизод схватки Мцыри с барсом). Этот фрагмент поэмы восходит к кавказскому фольклору, в частности к грузинской народной песне «Юноша и тигр», мотивы которой нашли отражение в поэме Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре» (XII в.). Фольклорно-поэтический контекст, со всей отчетливостью дающий о себе знать в сцене поединка человека и зверя, служит здесь средством художественно убедительного изображения такого превышающего реальность качества героя поэмы, как титанизм.
«Мцыри» — трагическая поэма. Герою не дано обрести чаемую родину. И природа, которая была для него притягательным миром свободы и красоты, райской природой, нечувствительно оборачивается к нему противоположной стороной, предстает перед ним как ад, если вспомнить, что одним из эквивалентов понятия ада в народной культуре был образ пекла. Именно с этим образом читатель встречается в завершающих строфах поэмы, где Мцыри сравнивает себя с тюремным цветком, перенесенным в сад, «в соседство роз», и обожженным непривычным для него лучом солнца:
«И, как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу;
Иссохший лист ее венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне.»
(2, 420-421).
Однако и в самом аду Мцыри не суждено было погибнуть, не пережив последнего, почти бессознательного блаженства. Изнемогая от палящего жара, герой,— и здесь Лермонтов со всей явственностью обнаруживал не только поэтическую, но и психологическую интуицию, — чувствовал себя погруженным в водную стихию:
«Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки — и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь...»
(2, 422).
В этой таинственной воде, грезящейся воспаленному сознанию Мцыри, появляется и вовсе фантастический обитатель – золотая зеленоглазая Рыбка, которая своим «сребристым голоском» поет ему песню, манящую его навсегда остаться с ней, в холоде и покое ее подводного мира. Поэтические мотивы искушений человека существами, олицетворявшими природные стихии, имели широкое распространение в литературе романтизма. Мотив в песне Рыбки –любовь, не говоря уже о том, что поэту удается создать в этих четверостишиях (отделенных от основного текста поэмы своим ритмическим рисунком: чередованием строк четырех- и трехстопного ямба с мужскими рифмами) неповторимую «ласкающую» интонацию:
«О милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою...»
(2, 423).
Поскольку речь зашла о некоторых интонационных особенностях поэмы
«Мцыри», постольку появляются основания и для того, чтобы сказать несколько слов о своеобразии ее стиха в целом. Написана поэма четырёхстопным ямбом со сплошными мужскими окончаниями и парной (иногда тройной) рифмовкой. В русской поэзии 1820-1830-х гг. эта метрическая форма не была привычной и нейтральной. Гораздо более традиционную и общепринятую форму представлял собой четырехстопный ямб с чередованием мужских и женских окончаний, размер «Евгения Онегина» и большинства пушкинских поэм. Но в английской поэзии первой четверти XIX в., в поэзии Байрона именно четырехстопный ямб с мужскими рифмами был стихом широко распространенным, лишенным какого бы то ни было индивидуального оттенка, принадлежавшим к общеупотребительному арсеналу поэтических средств.
Воспроизведя эту стиховую структуру в переводе «Шильонского узника», Жуковский неожиданно сообщил ей значение небывалого стилистического приема.