Екатерининский парк богато украшен беломраморными скульптурами, особенно впечатляюще выглядящими на фоне темно‑зеленых древесных крон. Традиционно бережное отношение к ним по инерции сохранялось и после Октябрьского переворота. Правда, иногда это принимало самые невероятные формы. Одна из легенд послереволюционного Петрограда повествует о том, как в 1918 году Петроградский губисполком получил телеграмму из Царского Села, из которой следовало, что после бегства белогвардейцев в одном из прудов Екатерининского парка нашли сброшенный с пьедестала обезображенный бюст Карла Маркса. В Царское Село спешно направили комиссию во главе со скульптором Синайским, автором памятника основателю марксизма, созданного в рамках ленинского плана монументальной пропаганды. К приезду высокой комиссии бюст уже установили на постамент и укрыли белоснежным покрывалом. Предстояло его вторичное торжественное открытие. Под звуки революционного марша покрывало упало, и Синайский в ужасе отшатнулся. Перед ним хитро и сладострастно улыбался, склонив едва заметные мраморные рожки, эллинский сатир – одна из парковых скульптур Царского Села. Синайский, рассказывает легенда, осторожно оглянулся вокруг, но ничего, кроме неподдельного революционного восторга на лицах присутствовавших, не заметил. «Памятник» великому основателю марксизма открыли.
При Екатерине II Царское Село превращается в загородную императорскую резиденцию. Вместо «Деревни царя», как называли его при Петре I, Царское стали называть «Дворцовым городом», «Петербургом в миниатюре» или «Русским Версалем». В непосредственной близости с Царским Селом Екатерина II решила построить новый городок и жить там со своим двором, устроив там, как она говорила, «Русский Версаль». Теперь этот городок известен как один из районов города Пушкина – София.
|
|
А.А. Тон. Царское Село. Лицей. 1822 г.
Сразу после открытия в Царском Селе Александровского лицея в аристократических салонах питерские остроумцы заговорили о «Городе Лицее на 59 градусе северной широты». От Lykeion – названия знаменитой древнегреческой философской школы на окраине Афин. Но одно из самых распространенных названий современного города Пушкина – это «Город муз». В самом деле, на протяжении нескольких столетий в Царском Селе, а затем в Пушкине жили и работали многие выдающиеся представители русской литературы. Не говоря уже о самом Пушкине, заметный след в истории города оставили историк Николай Карамзин и философ Петр Чаадаев, писатели Алексей Толстой и Вячеслав Шишков, поэты Анна Ахматова, Сергей Есенин, Иннокентий Анненский, Николай Гумилев, Татьяна Гнедич и многие другие известные поэты и писатели.
Но мы опять отвлеклись.
Царскосельский, или Александровский, лицей, предназначенный для подготовки высших государственных чиновников различных ведомств, открылся в 1811 году. Это было необычное для России учебное заведение. Оно представляло из себя нечто среднее между существовавшими тогда гимназиями, кадетскими корпусами и университетом. По мнению его основателей, образование в нем должно быть не столько универсальным, сколько энциклопедическим. В этом виделся особый смысл. Иван Пущин в своих воспоминаниях вкладывает в уста Милорадовича, приветствовавшего выпускников Лицея, назначенных в гвардию, такие слова: «Да это не то, что университет, не то, что кадетский корпус, не гимназия, не семинария – это… лицей!»
|
|
Выбор Царского Села, а точнее одного из флигелей Екатерининского дворца, для размещения Лицея не был случайным. Он обусловился желанием царствующего императора Александра I дать европейское образование своим младшим братьям, великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам. До этого они получали, если можно так выразиться, домашнее образование. Но их мать, вдова императора Павла I, Мария Федоровна собиралась отправить детей для продолжения учебы в Европу. Александр I будто бы узнал об этом и, памятуя о сложных отношениях с Европой накануне войны 1812 года, якобы, не желая отправки братьев в Европу, повелел основать свое учебное заведение в Царском Селе. Так это или нет, доподлинно не известно. Впрочем, великие князья в Лицее так и не учились. Однако, как впоследствии вспоминал лицеист пушкинского выпуска Модест Корф, и император Николай I, и великий князь Михаил Павлович не раз обращались к нему по‑французски: «mon camarade mangue», то есть «мой несостоявшийся однокашник».
Дворцовый флигель, где разместился Лицей, в свое время возвел архитектор И.В. Не…лов для великих княжон – дочерей наследника престола Павла Петровича. Из флигеля над Садовой улицей перекинули галерею для непосредственной и более удобной связи с царским дворцом. Стареющая Екатерина II таким образом могла чаще навещать своих внучек.
Для размещения Лицея флигель подвергся серьезной перестройке, проведенной по проекту архитектора В.П. Стасова. Торжественное открытие Лицея состоялось 19 октября того же 1811 года – дата, известная всей читающей России по ежегодным лицейским праздникам.
|
|
Круг общения
Первым директором Царскосельского лицея стал известный ученый, просветитель и педагог, выпускник философского факультета Московского университета, статский советник Василий Федорович Малиновский. Он родился в семье московского священника. Был хорошо знаком с одним из виднейших деятелей александровского царствования М.М. Сперанским, совместно с ним подготовил первый лицейский Устав. Предложенная им универсальная формула: «Общее дело для общей пользы» – стала девизом Лицея. В.Ф. Малиновский был в числе самых прогрессивных людей своего времени. Свои общественные взгляды он сформулировал еще в 1802 году в записке, посланной на имя канцлера Кочубея. Одно название этой научной работы заслуживает особого внимания: «Об освобождении рабов».
В.Ф. Малиновский
Несмотря на короткое пребывание в должности директора, в воспоминаниях лицеистов первого выпуска он остался личностью, навсегда определившей и сформировавшей их мировоззрение. Особенное влияние на юных воспитанников имели частные беседы, их Василий Федорович вел не только в урочные часы, но и на прогулках, и даже в собственном доме, куда лицеисты не единожды приглашались. Умер Малиновский скоропостижно в 1814 году. Похоронен на Большеохтинском кладбище, рядом с могилой своего тестя – протоиерея царскосельского Софийского собора А.А. Самборского.
С тестем Малиновского связывали самые добрые дружеские отношения. На его даче, которая находилась по дороге из Царского Села в Павловск, Малиновский часто бывал, причем имел обыкновение задерживаться на несколько дней, работая в одной из комнат гостеприимного дома. Может быть поэтому, народная традиция связала и саму дачу, и любопытную историю ее происхождения не с именем владельца, и не с именем брата Малиновского, который после смерти Самборского выкупил эту дачу, а именно с ним, первым директором Царскосельского лицея Василием Федоровичем Малиновским. Согласно легенде, разгневанный за что‑то император однажды отказал ему в праве на строительство собственной дачи в обеих царских резиденциях – Павловске и Царском Селе. Тогда Малиновский, не решаясь ослушаться монаршей воли и в то же время желая досадить императору, выстроил загородный особняк прямо посреди дороги на равном расстоянии от обоих царских дворцов. Один его фасад смотрел на Царское Село, а второй – на Павловск.
До Великой Отечественной войны эта дача была известна в народе под именем Малинувки. Двухэтажный каменный дом на подвалах действительно стоял посреди дороги, и серая лента шоссе из Пушкина в Павловск, раздваиваясь, обходила его. Во время войны Малинувку разрушили, и затем долгое время безжизненный остов старинной дачи замыкал перспективы обеих половин улицы Маяковского, как тогда называлось Павловское шоссе. В 1950‑х годах развалины разобрали и на их месте разбили круглый сквер, он до сих пор напоминает о месте бывшей дачи строптивого директора Лицея.
Сколь значимое место принадлежит Царскосельскому лицею в истории XIX столетия, можно судить по именам лицеистов первого, пушкинского, выпуска, оставивших неизгладимый след в литературе, науке, политике и общественной жизни России. Широко известны имена поэта Дельвига, декабристов Пущина и Кюхельбекера, дипломата Горчакова, композитора Яковлева, адмирала Матюшкина и многих других. Причем, надо оговориться, что далеко не все разделяли восторг по отношению к Пушкину. Некоторых он раздражал, некоторым просто не нравился. Через много лет после гибели поэта П.И. Бартенев, впервые поговорив с однокашником Пушкина М.А. Корфом, был искренне раздосадован: «Трудно верить, он Пушкина не любит».
Многие из лицеистов пушкинского выпуска стали объектами городского фольклора. Пожалуй, в первую очередь это относится к лучшему лицейскому другу Пушкина Антону Дельвигу.
А.А. Дельвиг
Недолгая жизнь Антона Антоновича Дельвига была полностью посвящена литературному творчеству, это один из самых интересных поэтов пушкинского круга. Дельвиг основал первое в России периодическое издание русских литераторов – «Литературную газету». Он был деятельным организатором, хотя внешне выглядел неуклюжим и неповоротливым флегматиком. Еще в Лицее за кажущуюся леность его прозвали «Мусульманином», а за полноту – «Султаном». Дружеские шутки на эту тему преследовали Дельвига едва ли не всю его короткую жизнь. Так, после выпуска из Лицея Дельвиг ненадолго уехал в Кременчуг, где служил его отец. Вслед ему понеслась лицейская эпиграмма:
Дельвиг мыслит на досуге:
Можно спать и в Кременчуге.
Внешний вид Дельвига никак не вязался и с лицейскими представлениями о творческой личности. Так, узнав о первых поэтических опытах своего товарища, лицеисты долго издевались над бедным однокашником:
Ха, ха, ха, хи, хи, хи –
Дельвиг пишет стихи.
Не только современники, но и многие последующие исследователи связывают раннюю кончину Дельвига с вызовом его в Третье отделение по поводу напечатанных в «Литературной газете» материалов. Дельвига привезли к Бенкендорфу в сопровождении жандармов. «Что, ты опять печатаешь недозволенное?.. – по‑хамски бросил ему в лицо Бенкендорф. – Вон, вон, я упрячу тебя с твоими друзьями в Сибирь». Оскорбительная выходка так подействовала на тихого Дельвига, что он тяжело заболел и вскоре скончался. Незадолго до смерти он замкнулся, «заперся в своем доме, завел карты, дотоле невиданные в нем, и никого не принимал, кроме своих близких». Говорят, он и раньше был суеверен и словно предчувствовал свою раннюю смерть. Иногда это усугублялось семейными обстоятельствами. Так, однажды жене Дельвига, Софье Михайловне, когда они находились в гостях у сестры Пушкина Ольги Сергеевны Павлищевой, в темном коридоре померещился «какой‑то страшный старик, с хохотом будто бы преградивший ей дорогу». Она так напугалась, что посещения дома Павлищевых пришлось раз и навсегда прекратить.
По воспоминаниям современников, Дельвиг любил порассуждать о загробной жизни и в особенности об обещаниях, данных при жизни и исполненных после кончины. Об этом его свойстве знали друзья. Иногда над этим подшучивали. Иногда относились серьезно. Так, пушкинский приятель, дерптский студент Алексей Вульф однажды привез из Прибалтики череп. Друзья придумали, что это череп одного из предков Дельвига, и решили его ему подарить. Пушкин по этому случаю написал «Послание Дельвигу», которое начиналось словами:
Прими сей череп, Дельвиг, он…
Как‑то раз Дельвиг вполне серьезно взял клятву со своего приятеля Н.В. Левашева и в свою очередь пообещал сам «явиться после смерти тому, кто останется после другого в живых». Разговор происходил за семь лет до преждевременной смерти Дельвига и, конечно, был Левашевым давно забыт. Дельвига похоронили на Волковском православном кладбище. Над могилой установили гранитную колонну с символической скульптурой плакальщицы. А ровно через год, как утверждал сам Левашев, «в двенадцать часов ночи Дельвиг молча явился в его кабинет, сел в кресло и потом, все так же, не говоря ни слова, удалился». Через сто с небольшим лет, в 1934 году прах друга и соученика А.С. Пушкина по Царскосельскому лицею был перенесен на Пушкинскую дорожку Некрополя мастеров искусств Александро‑Невской лавры.
Среди самых знаменательных и важных для Пушкина знакомств, приобретенных в лицейские годы, было его знакомство с видным русским историком и писателем, основоположником целого направления в русской литературе – сентиментализма, автором хрестоматийной известной всем школьникам повести «Бедная Лиза», Николаем Михайловичем Карамзиным, жившим в то время в Царском Селе.
Род Карамзиных происходил из поволжских дворян, чьи предки имели восточные корни. Отсюда первая часть его фамилии «Кара», что означает «черный». Как дворяне Карамзины известны уже при Иване Грозном, на службе царя числился некий дворянин Семен Карамзин. Дружеским намеком на восточное происхождение Карамзина было прозвище его дочери от первого брака Софьи Николаевны. Среди гостей ее называли: «Самовар‑паша» (она всегда разливала чай, сидя у самовара и приветливо улыбаясь).
Николай Михайлович родился в 1766 году в деревне Карамзинке Симбирской губернии. Он – один из шести детей отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина. В 15‑летнем возрасте, после окончания пансиона в Москве, Карамзина зачислили в Преображенский полк, квартировавший в Петербурге. Однако через два года Карамзин выходит в отставку. А в 23 года он уже известный писатель, автор сентиментальных повестей и сборников стихов.
Однако в России Карамзин более всего известен как историк. В 1803 году по собственному прошению он получил звание придворного историографа, потому что, как сам об этом писал к министру народного просвещения, хотел «сочинять Русскую историю, которая с некоторого времени занимает всю душу». В 1816 году Карамзин закончил работу над «Историей государства российского», книга через два года увидела свет, поразив буквально всю читающую Россию. Как единодушно отмечали современники, своей «Историей» он изменил представление русских людей о своей родине, пробудил интерес к истории отечества. Он стал, по выражению Пушкина, «первым нашим историком и последним летописцем».
Н.М. Карамзин
О том, какое ошеломляющее впечатление на читающий Петербург произвела карамзинская «История», можно судить по воспоминаниям одного современника, сказавшего: «В Петербурге оттого такая пустота на улицах, что все углублены в царствование Иоанна Грозного» в изложении Карамзина. В последние годы жизни Карамзина его отношения с Пушкиным несколько охладели. Одной из причин этого стала обида, которую затаил Пушкин, когда Карамзин с подчеркнутым холодным равнодушием умудренного жизнью патриарха выговаривал ему, юному 17‑летнему мальчишке, за любовную записку, неосторожно посланную им его 36‑летней жене. Позже, не то оправдываясь, не то объясняясь, Пушкин писал: «Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие, и сердечную к нему привязанность». И это была правда. Но не вся. Мы знаем сколь категоричен Пушкин в оценках монархических идей Карамзина, проповедуемых в своей «Истории». У Пушкина это выразилось в беспощадной эпиграмме, адресованной историку:
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Так или иначе, но они не переписывались, хотя в письмах к друзьям из южной, а затем и из Михайловской ссылки, Пушкин постоянно справлялся о своем старшем товарище. Не забыл Пушкина и Карамзин. У исследователей жизни и творчества поэта есть серьезные основания предполагать, что Николай I вернул Пушкина из ссылки исключительно благодаря ходатайству Карамзина. Тот действительно за многих хлопотал перед царями, сначала перед Александром I, потом – перед Николаем I. Считается, что это был его личный, внутренний долг перед российскими либералами, отдалившимися от него после выхода в свет «Истории». Карамзин знал, что они чтили его как историка, но не могли простить ему оправдания монархии, крепостного права и признания исключительно эволюционного, то есть естественного, не революционного пути развития страны. Между тем городской фольклор отдал должное Карамзину сполна. Он присвоил ему почетный титул «Граф истории» и наградил прекрасной посмертной легендой. Карамзин скончался 22 мая 1826 года и был погребен на Тихвинском кладбище Александро‑Невской лавры. Над его могилой высится мраморный саркофаг с бронзовым лавровым венком. Чуть менее чем через два месяца на кронверке Петропавловской крепости казнили пятерых руководителей декабрьского восстания. До самого конца никто не верил, что приговор будет исполнен. От Николая I ожидали акта помилования. Не случилось. А в Петербурге родилась молва: «Будь жив Карамзин, казнь не совершилась».
П.Я. Чаадаев
В 1816 году в доме Карамзина Пушкин познакомился с другим знаменитым царскоселом, сыгравшим исключительно важную роль в формировании мировоззрения поэта. Это был Петр Яковлевич Чаадаев, или «Прекрасный Чаадаев», как называли его в литературных салонах обеих столиц. В Царском Селе после возвращения из Франции квартировал лейб‑гвардии гусарский полк, где он служил. В конце 1820 года Чаадаев, которому все без исключения прочили самое блестящее будущее, вплоть до звания личного адъютанта Александра I, неожиданно подал в отставку. Столь же неожиданно отставка была принята. По этому поводу в Петербурге ходило бесчисленное количество легенд, согласно которым Чаадаев поплатился за то, что, будучи человеком непомерно тщеславным и торопя свою служебную карьеру, начал интриговать против своих сослуживцев. После известного солдатского бунта в Семеновском полку он якобы сам напросился поехать с докладом об этом к императору Александру I, который находился в то время на конгрессе в Троппау. Но опоздал, и глава австрийского правительства Меттерних узнал о солдатском бунте раньше, чем русский царь. С особой издевкой в голосе говорили о том, что опоздал из‑за особого отношения к своему внешнему виду. Ради безупречности туалета будто бы подолгу задерживался на каждой станции. Так это или нет, сказать трудно, но, когда он прибыл в Троппау, разгневанный Александр I якобы «запер его в каком‑то чулане на ключ, а затем выгнал». Честолюбивый Чаадаев не на шутку обиделся и тут же написал просьбу об отставке.
После выхода в отставку Чаадаев совершил длительное путешествие по Европе, результатом которого стали знаменитые «Философические письма», в них он весьма критически отозвался о духовном выборе России. «Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя», – писал он. В 1836 году, за публикацию одного из своих писем, Чаадаева официально объявили сумасшедшим.
Позиция Пушкина в этом вопросе была прямо противоположной взглядам Чаадаева. Он относился к прошлому и будущему России с искренней любовью. В этой связи любопытна легенда о том, что в драматической судьбе Чаадаева поэт будто бы принял самое непосредственное и не очень благородное участие. Если верить фольклору, Николай I, встретив однажды Пушкина, сказал ему: «А каков приятель‑то твой Чаадаев? Что он наделал! Ведь просто с ума спятил!» А Пушкин, будто бы шутя, ответил, что действительно «Чаадаев начитался иностранных книг, и в голове у него что‑то неладно». Это будто бы и подало мысль Николаю I подвергнуть сочинителя «Философических писем» медицинскому осмотру и надзору.
1812‑й год
Исключительно важным событием для формирования мировоззрения Пушкина стала Отечественная война 1812 года. О войне говорили задолго до ее фактического начала. Слухи подогревались рассказами «очевидцев» о появлении в небе зловещей кометы. Правдоподобность этих рассказов подчеркивалась тем, что сама императрица запросила о комете столичных астрономов. Те будто бы подтвердили, что да, такие кометы и раньше появлялись накануне важных общественных событий, и особенно войн. Рассказы доходили до лицеистов, тревожили и волновали их горячие юные сердца. Поэтому, когда война началась, они были, что называется, к ней готовы.
Спустя двадцать лет в обращении к товарищам по случаю одной из лицейских годовщин Пушкин писал:
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
Это мягко сказано: «с досадой». На самом деле, как впоследствии вспоминал сын директора лицея, лицеист пушкинского набора Иван Малиновский, после проводов гвардейских полков они «до того воодушевлялись патриотизмом», что забрасывали под лавки учебники по французской грамматике. Полки проходили на виду воспитанников по дороге, пролегавшей прямо под остекленной галереей лицея, и воспитанники не отходили от окон, пока последний солдат не исчезал за поворотом дороги на Софию. Почти сразу после окончания войны, в 1817 году, по инициативе императора Александра I на этом месте установили чугунные триумфальные ворота, на антаблементе которых золотом было написано: «Любезным моим сослуживцам». Их воздвигли по проекту В.П. Стасова, того самого архитектора, что перестраивал Фрейлинский корпус Екатерининского дворца для нужд лицея. Первоначально ворота стояли в ограде парка напротив павильона Адмиралтейство, но затем их перенесли на новое место. В XIX веке в гвардейской офицерской среде их называли «Любезные ворота».
Война началась с перехода французской армией русской границы в районе Смоленска 12 июня 1812 года и закончилась сражением при реке Березине и изгнанием разгромленных остатков наполеоновской армии за пределы России в декабре того же года. Затем были знаменитые Заграничные походы, освобождение Европы от французской оккупации, завершившиеся в марте 1814 года вступлением объединенных союзных войск во главе с русским императором Александром I в столицу побежденной Франции. К тому времени волна всеобщей любви к русскому императору докатилась и до Европы. Там его называли не иначе как «Коронованный Гамлет» и «Блестящий метеор Севера». Иногда это обожание принимало самые экзотические формы. Например, немецкие дамы ввели в моду так называемые «Александровские букеты», состоявшие из цветов и растений, начальные буквы названий которых должны были составить имя русского императора: Alexander (Anemone – анемон; Lilie – лилия; Eicheln – желуди; Xeranthenum – амарант; Accazie – акация; Nelke – гвоздика; Dreifaltigkeitsblume – анютины глазки; Ephju – плющ; Rose – роза).
Александр I
Все эти события происходили буквально на глазах воспитанников Лицея. Они живо обсуждали каждую неудачу и всякий успех России в войне. С уст лицеистов не сходили славные имена Витгенштейна, Багратиона, Барклая де Толли, Кутузова, Давыдова, Милорадовича, Платова и других военачальников. Многие из них были хорошими знакомыми и добрыми приятелями их родителей, а некоторые из лицеистов приходились им даже родственниками. Так, Вильгельм Кюхельбекер был, хоть и в дальнем, но все‑таки кровном родстве с Михаилом Богдановичем Барклаем де Толли, а родственником Модеста Корфа был известный генерал‑адъютант барон Корф. О некоторых из героев Двенадцатого года, отмеченных городским фольклором, который, как нам кажется, был хорошо известен лицеистам, мы расскажем сейчас. К именам других обратимся позже, в соответствующих главах. Трагедия Москвы в Отечественной войне, сдача ее на милость Наполеона и последовавший затем пожар древней столицы, приведший к бегству неприятеля из России, в людской исторической памяти отодвинули все прочие события войны на второй план. Между тем следует напомнить, что изначально в планах Наполеона на первом месте было взятие вовсе не Москвы, а Петербурга. В июле 1812 года эту операцию поручили маршалу Удино, чьи дивизии состояли из самого отборного войска, оставшегося в истории под именем «дикие легионы». Маршалу ставилась задача изолировать Петербург от России, отрезать от него русские войска и прижать к Рижскому заливу, где их гибель казалась в то время неизбежной. Удино был так уверен в победе, что, говорят, расставаясь с Наполеоном, сказал: «Прощайте, Ваше Величество, но извините, если я прежде вас буду в Петербурге».
Угроза вторжения войск Наполеона в северную столицу достаточно серьезно воспринималась и в самом Петербурге. Готовилась даже эвакуация художественных ценностей в глубь страны. Предполагалось даже вывезти в Вологду памятник Петру I. Об этом мы еще поговорим в связи с поэмой Пушкина «Медный всадник». Гораздо менее известно то, что к эвакуации всерьез готовились все военно‑учебные заведения Петербурга, в том числе и Царскосельский лицей. Лицей должен был переехать или в эстонский Ревель, или в финский Або (современные Таллин и Турку). Сохранились отчеты о закупке специальных контейнеров для имущества и теплой одежды для воспитанников. С переездом торопили. Казалось, медлил один Энгельгардт. Директору хотелось отметить годовщину открытия лицея в Царском Селе. Дотянули до 19 октября. А на следующий день появились сообщения, что 19 октября Наполеон покинул Москву. Такая вот мистика…
Но мы отвлеклись. Вернемся на три месяца назад, когда в правительстве разрабатывались не только планы по переезду в безопасное место учебных заведений и государственных учреждений, но и готовились спешные мероприятия по защите и обороне самого Петербурга.
К счастью, все планы Наполеона нарушил командующий корпусом на петербургском направлении генерал‑фельдмаршал, светлейший князь Петр Христофорович Витгенштейн. В битве при белорусском селе Клястицы, под Полоцком, Витгенштейн нанес армии Удино сокрушительное поражение, оно напрочь отбило у французов всякое желание разворачивать наступление на Петербург.
Петербуржцы по достоинству оценили подвиг Витгенштейна. В историю городского фольклора он вошел под именем «Спаситель Петербурга».
П.И. Багратион
He оставила равнодушными сердца лицеистов и трагическая судьба другого выдающегося полководца – Петра Ивановича Багратиона. Потомок древнейшего и знаменитейшего грузинского царского рода, князь Петр Иванович начал службу в русской армии в 1782 году сержантом. В 1785 году, находясь в составе Кавказского мушкетерского полка, Багратион участвовал в сражении, в котором был тяжело ранен и захвачен в плен. Однако, если верить преданию, горцы сохранили ему жизнь, «возвратив без выкупа на русские аванпосты». Багратион участвовал почти во всех военных операциях под командованием А.В. Суворова, в том числе в его знаменитом Итальянском походе и переходе суворовских богатырей через Альпы. В Отечественную войну 1812 года генерал от инфантерии Багратион командовал 2‑й армией. Судьба не дала ему возможности увидеть торжество русского оружия и победу над Наполеоном. Вплоть до Бородино ему пришлось отступать. А в Бородинском сражении Багратион получил ранение осколком гранаты в ногу. Считается, что оно оказалось смертельным. Но специалисты утверждают, что на самом деле рана вовсе не была опасной. Как рассказывали очевидцы, узнав о падении Москвы, Багратион «впал в состояние аффекта и стал в ярости срывать с себя бинты»; это будто бы и привело к заражению крови и последовавшей затем смерти полководца.
Народ по достоинству оценил полководческий талант Багратиона. В Петербурге фамилию князя Петра Ивановича с гордостью произносили: «Бог рати он».
Еще одним полководцем, военная судьба которого волновала впечатлительных и неравнодушных к судьбе родины лицеистов, был генерал‑фельдмаршал, князь Михаил Богданович Барклай де Толли. Он происходил из древнего шотландского рода. В XVII веке предки полководца, будучи ревностными сторонниками Стюартов, подвергаясь жестоким преследованиям на родине, были вынуждены эмигрировать в Лифляндию. Известно, что дед Барклая стал бургомистром Риги, а отец начинал воинскую службу поручиком русской армии.
Самому Барклаю уже в детстве предсказывали славное будущее. Сохранилась легенда о том, как однажды родная тетка трехлетнего Миши прогуливалась с ним по Петербургу в карете. Мальчик прижался к дверце кареты, которая неожиданно распахнулась. Барклай выпал. В это время мимо проезжал граф Потемкин. Он остановился, вышел из экипажа, поднял мальчика и, «найдя его совершенно невредимым», передал испуганной тетке, будто бы сказав при этом: «Этот ребенок будет великим мужем».
М.Б. Барклай де Толли
В 1810 году Барклай де Толли занял должность военного министра. В июле 1812 года на него возложили обязанности главнокомандующего всеми действующими русскими армиями, противостоящими французскому нашествию. План военных действий, предложенный Барклаем де Толли, состоял в том, чтобы, «завлекши неприятеля в недра самого Отечества, заставить его ценою крови приобретать каждый шаг… и истощив силы его с меньшим пролитием своей крови, нанести ему удар решительнейший», однако не был понят. В Петербурге не уставали говорить о медлительности полководца в военных действиях и о сомнительной с точки зрения обывателя «отступательной тактике и завлекательном маневре». Раздавались даже прямые обвинения в измене. Это привело к замене его на должности главнокомандующего М.И. Кутузовым. В этом и состояла личная драма Барклая де Толли, чьим фамильным девизом было: «Верность и терпение». Хранимый судьбой на полях сражений, а известно, что в боях погибли почти все его адъютанты и пали пять лошадей под ним самим, он не смог уберечься от интриг, беспощадно его преследовавших. Русское общество, потрясенное вторжением Наполеона в Россию, именно на него взвалило всю ответственность за отступление армии под натиском наполеоновских войск, а благодаря стараниям салонных остроумцев благородная шотландская фамилия Михаила Богдановича, представители которой с XVII века верой и правдой служили России, превратилась в оскорбительное прозвище: «Болтай‑да‑и‑только».