Терри кивнул, не очень понимая, о чем речь.
– Ну и как, приятное ощущение? Приятно чувствовать себя отдохнувшим?
– Ну… да, – удивленно ответил Терри.
– Понятно. – По всей видимости, доктор рассчитывал на иной ответ. Он подался вперед и с энтузиазмом продолжил:
– Я не боюсь сказать вам, мистер Уорт, что вы превзошли мои ожидания и оказались куда более необычным экземпляром, чем я мог себе представить. Честно говоря, я начинаю думать, не является ли ваш случай единственным в анналах сомнологии. И потому я хотел бы вам предложить… я хотел бы вас пригласить оставаться в клинике столько, сколько вы того пожелаете. В качестве гостя. И я надеюсь, что наши «беседы», как несколько официально я их называю, станут… менее официальными, что ли.
– Менее официальными?
– Более дружескими. Более… непринужденными. Таким образом…
– Таким образом, вы надеетесь снискать мое расположение с тем, чтобы подтолкнуть меня остаться здесь. И тогда вы, как исследователь, получите в свое полное распоряжение редкий экземпляр, так?
– Это очень циничный взгляд.
– Может быть. – Наверное, причина крылась лишь в странном состоянии Терри, но вопреки собственному желанию он не испытывал к доктору Даддену прежнего отвращения. – Что касается непринужденных разговоров, можем ли мы предусмотреть двусторонний обмен информацией? Мне, в конце концов, надо написать статью о вашей клинике.
– Всенепременно. Всенепременно. Великая радость слышать, что на ваш взгляд, наши совместные труды способны вызвать интерес у широкой публики. Да, я с удовольствием предоставлю вам более-менее свободный доступ к материалам, при условии сохранения врачебной тайны, разумеется…
|
|
– Разумеется.
– Итак, у вас уже есть какой-то вопрос? Для затравки.
– Да, есть, – сказал Терри. – И не один.
– Тогда задавайте.
– Хорошо. – Терри выпрямился на стуле, стараясь показать свою сосредоточенность. – Ну… например, вы сказали, что мой случай вполне может оказаться единственным. А с чем его можно сравнить?
– На ум приходят лишь два аналогичных случая, один из которых должным образом описан, другой – нет. Семидесятилетняя бывшая патронажная сестра из Лондона, известная под именем мисс М., провела несколько ночей в авторитетной сомнологической лаборатории, где установили, что ее нормальный сон длится всего один час. К людям, которые спят больше, она относилась весьма сурово: пациентка считала их бездельниками, которые попусту тратят время. Возможно, в ее словах был смысл. – Доктор Дадден сделал паузу. – Еще более примечателен широко известный случай управляющего лондонским приютом, который в 1974 году утверждал, что все послевоенные годы спит лишь по пятнадцать минут в сутки. Однако его утверждение так и не удалось проверить, поскольку он неизменно отказывался пройти обследование в лабораторных условиях. Рекорд же самого длительного промежутка времени, проведенного без сна, принадлежит мистеру Рэнди Гарднеру из Сан-Диего: в 1965 году в возрасте семнадцати лет он не спал двести шестьдесят четыре часа. Его двигательные и физические функции, судя по всему, ничуть не пострадали – в последнюю ночь он играл в баскетбол и выиграл. Но я подозреваю, что вы, мистер Уорт, с легкостью побьете этот рекорд, если уже не побили, сами того не сознавая. Мне достоверно известно, что за те более чем двести часов, проведенных в клинике, вы не продвинулись дальше второй стадии сна.
|
|
– Возможно, вам стоит объяснить мне, что это за стадии: я не вполне разбираюсь в вашей терминологии.
– Все очень просто. Первая стадия – переход от бодрствования к дремоте: в этот период падает кровяное давление, замедляется сердечный ритм, и расслабляются мышцы. В данной стадии мозг испускает альфа-волны с частотой от семи до четырнадцати герц. Обычно эта фаза длится от пяти до десяти минут максимум. Вторая стадия начинается с появления тета-волн с частотой от трех с половиной до семи с половиной герц, а вместе с ними возникают веретена сна и К-комплексы. В начале ночи эта фаза также длится всего несколько минут. Далее мы наблюдаем появление более растянутой дельта-волны, которая знаменует наступление собственно бессознательного. Третья стадия – промежуточная, когда дельта-волны занимают на ЭЭГ еще менее половины времени. Четвертая стадия – когда дельта-волны преобладают, человек в этой фазе почти не шевелится, и его очень трудно разбудить. Четвертая стадия – самая глубокая часть сна, когда организм получает наибольший отдых. Некоторые исследователи называют ее «ядром сна». Спустя, быть может, полчаса или три четверти часа такого сна, человек начинает шевелиться и на непродолжительное время возвращается во вторую или третью стадию, но далее он переходит в стадию быстрого, или парадоксального, сна. Она больше напоминает бодрствование, чем сон: мышечный тонус отсутствует, но мозг лихорадочно работает, глаза под веками быстро вращаются из стороны в сторону. На весь цикл от первой стадии до быстрого сна уходит около девяноста минут, а затем он повторяется снова, в разных сочетаниях, примерно четыре-пять раз за ночь.
|
|
– В каких сочетаниях?
– Поначалу самой долгой является четвертая стадия, «ядро сна». Затем доля быстрого сна все увеличивается и увеличивается. Из этого некоторые исследователи делают вывод, что четвертая стадия дает отдых мозгу, а сны, возникающие во время быстрого сна, особенно ранним утром, – это то, чем развлекает себя мозг, пока тело продолжает отдыхать.
– Но до сих пор я не продвинулся дальше второй стадии, верно?
– Да, как ни странно.
– И когда я могу рассчитывать вновь увидеть сны?
– Вероятно, когда вступите в стадию быстрого сна, если это вообще случится. – Дав Терри время переварить эту информацию, доктор Дадден продолжил:
– Еще до вашего приезда я сделал одно предположение… весьма наивное предположение. Я предполагал, что, подобно остальным моим пациентам, вы едете в надежде вылечиться от бессонницы, что я буду прописывать вам седативные средства, циклопирролоны и тому подобное. Мне и в голову не приходило… – тут доктор испытующе взглянул на Терри, – …что у нас с вами одинаковое отношение ко сну. Что мы с вами… союзники, если хотите.
Терри слегка поежился.
– Не уверен, что понимаю вашу мысль.
– Скажем так, – доктор Дадден рассеянно потер глаза. – Как вы считаете, удалось бы вам добиться столь многого в вашей журналистской карьере, если бы последние двенадцать лет вы спали по восемь часов в сутки?
– Нет, наверное, не удалось бы. Для независимого журналиста это большое преимущество – я способен работать в два раза продуктивнее любого человека.
– Именно. Именно! А здесь, мистер Уорт, здесь, вы, наверное, с ума сходите от скуки, когда всю ночь вынуждены лежать в кровати с электродами на голове.
– Да, несколько тоскливо.
– А о чем вы думаете? Чем вы себе развлекаете?
– Самое худшее – что в комнате нет телевизора. Если бы я мог смотреть телевизор, все было бы в порядке. Я слушаю плейер, делаю записи в ноутбуке. Иногда читаю.
– Что вы читаете?
– Справочники, если удается их найти. Мне нравятся книги с перечнями. Книги, которые содержат сжатую информацию.
– Романы и биографии вы не читаете?
– Нет. Не люблю растянутое повествование, не могу сосредоточиться.
– Но фильмы вы любите.
– Да.
– Кстати о фильмах… – Доктор Дадден повернулся и достал с полки за спиной толстую папку. – На днях меня поразило, что вы не узнали нашу лаборантку Лорну после того, как дважды были ей представлены. Вместе со своими коллегами с киноведческого факультета университета я придумал небольшой эксперимент. Вы не возражаете, если мы попробуем его провести?
– Ничуть.
Доктор Дадден раскрыл папку и вытащил пачку фотографий.
– Я хочу посмотреть, скольких человек вы сможете опознать, – сказал он и показал первую фотографию. – Не узнаете?
Терри посмотрел на снимок и нахмурился. Лицо было смутно знакомым, имя так и вертелось на языке, но в итоге он не смог вспомнить ни того, ни другого.
– Простите, нет.
– Это доктор Голдсмит, наш невропатолог. А это лицо?
Со второй фотографией сложностей не возникло.
– Стив Бушеми. Он играл мистера Пинка в «Бешеных псах» и одного из похитителей в «Фарго».
– Очень хорошо. А что скажете на это?
Следующее лицо Терри опознать не смог. Это была фотография Лорны.
– А это?
– Рэй Лиотта, играл в «Незаконном вторжении» и «Дикой штучке».
– Еще парочку. Кто это, по вашему мнению?
Терри понял, куда ведет эксперимент, и постарался сосредоточиться на следующей фотографии. На этот раз лицо явно было знакомым, он почему-то чувствовал, что оно должно лучше отложиться в сознании, чем остальные два. Но все равно пришлось признать поражение.
– Это доктор Мэдисон. И под конец еще одна фотография. Мне сказали, что с этим лицом у вас могут возникнуть трудности.
Никаких трудностей у Терри не возникло.
– Шелли Хэк, – сказал он. – Какое-то время играла в сериале «Ангелы Чарли», а также помощницу Джерри Лэнгфорда в «Короле комедии».
– Превосходно, мистер Уорт. Превосходно. По правде говоря, вы меня успокоили. Я уж было думал, что вы страдаете серьезными провалами памяти, но теперь суть проблемы ясна. Двенадцать лет! – Он убрал фотографии обратно в папку, а когда поднял взгляд на Терри, глаза его торжествующе поблескивали. – Двенадцать лет – и нарушение памяти носит лишь избирательный характер. Надеюсь, вы сознаете, насколько особенный вы человек. Надеюсь, сознаете, какую ценность представляете?
– Не уверен.
Доктор Дадден продолжал удивленно качать головой. На одно неприятное мгновение Терри почудилось, будто он перегнется через стол и обнимет его.
– Я хочу многому у вас научиться, мистер Уорт. Очень, очень многому. – Дадден проворно вскочил. – А пока пойдемте со мной. Я хочу вам кое-что показать – это вас наверняка заинтересует.
Терри понятия не имел, куда ведет его доктор Дадден. Они вышли из кабинета и пересекли выложенный плиткой вестибюль. К удивлению Терри, доктор открыл дверцу под главной лестницей, и они спустились в подвал, который запомнился Терри сырым, заброшенным и неприятным помещением. Студенты сюда почти не ходили. Теперь, с побеленными стенами и многочисленными лампами, подвал выглядел светлым и чистым, хоть и несколько стерильным; помещение наполнял гул стиральных машин и сушек.
– Мы решили устроить здесь прачечную, – объяснил доктор Дадден. – Видите ли, даже в храме науки необходимо уделять внимание бытовым вопросам. Однако я хотел показать вам не это.
Он провел Терри до самого конца коридора, где путь им преградила тяжелая металлическая дверь с табличкой: «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА. ВХОД ТОЛЬКО ПО СПЕЦИАЛЬНОМУ РАЗРЕШЕНИЮ». Дверь запиралась электронным кодовым замком. Доктор Дадден набрал шесть цифр и остановился.
– И вот еще что. Вы можете назвать себя сентиментальным человеком? – спросил он Терри. – Или чувствительным?
– Ничуть.
Доктор Дадден улыбнулся.
– Я так и думал, – сказал он, набрал последние две цифры, дождался щелчка и толкнул дверь.
Пляжем почти не пользовались, добраться до него можно было только по крутой узкой тропинке, высеченной в отвесной скале.
С пляжа на вершине утеса был виден Эшдаун – серая громадина, плывущая в солнечном мареве.
Из окон Эшдауна можно было различить человеческие фигуры на пляже, но узнать, кто это, было почти невозможно.
Роберт спустился по тропинке первым, неся сумку из «Сейнзбериз», набитую едой, напитками, книгами и журналами. Сара шла последней – в руке она несла лопатку, за плечом у нее болтался рюкзак с полотенцами и купальными костюмами. Руби спускалась посередине, размахивая ведерком.
В компании с ребенком Роберт осознал, что тропинка еще опаснее, чем отложилось у него в памяти. Время от времени он оборачивался и брал Руби за руку, помогая справиться с крутым уклоном или удержать равновесие на чересчур гладком камне. Однажды Руби все же оступилась, поскользнулась и упала бы вниз, если бы он ее вовремя не удержал, и хотя это происшествие, казалось, вовсе не испугало саму Руби, Роберт снова спросил себя, не превысил ли он свои полномочия, позвав девочку на пляж: может, они с Сарой взяли на себя слишком много? Для него это было совершенно новое чувство – ответственность (пусть временная и разделенная на двоих) за благополучие маленького и потому особо уязвимого человека. Сознание полного и безоговорочного доверия девочки пульсировало в нем, словно электрический ток; ощущение шокировало и удивляло.
Столь же удивительным было обстоятельство, от которого день виделся ему настоящей сказкой, – отсутствие Вероники. В местных школах начались каникулы, и большую часть недели Вероника и Сара добровольно приглядывали за дочкой смотрителей Эшдауна, мистера и миссис Шарп. Миссис Шарп недавно подрядилась убираться у кого-то в соседней деревушке, и за восьмилетней Руби требовался присмотр. Сара и Вероника брали Руби к себе в комнату, и пока одна трудилась за старым сосновым столом, склонившись над кучей бумаг или библиотечной книгой с изодранной обложкой, другая помогала собирать девочке мозаику, читала ей вслух, по-турецки усевшись на полу, играла с Руби в «снап» и «пелманизм»[33]или у окна с эркером, выходящим на океан, сражалась с девочкой в крестики-нолики на запотевшем стекле.
Правда, при этом Вероника пренебрегала своими обязанностями помощника режиссера в студенческой постановке «Карьеры Артуро Уи»[34]. И сегодня она решила, что больше отлынивать нельзя. Был май, четверг, и погода только что переменилась, вдруг стало тепло – как в самый разгар лета: ни малейшего дуновения, безоблачное небо своей густой синевой напоминало цвет в основании пламени. (Под конец дня Сара, нарушив долгое молчание, подняла взгляд и процитировала шесть слов из романа, который она читала: «след в песке, застывший, словно смерть» – и спустя много лет Роберт будет помнить эти слова, что пробуждали в нем ощущение того дня.) Роберт бездумно смотрел на эту синеву, когда услышал, как в дверь постучала Сара (он всегда знал, когда стучит Сара). Девушка стояла на пороге, держа за руку Руби. Сара спросила, не может ли он присмотреть за девочкой, всего часок, чтобы она дописала какую-то работу. Но Роберту и Руби с лихвой хватило этого часа, чтобы в деталях разработать план похода на пляж, и Сара предстала перед свершившимся фактом – вплоть до сандвичей, которые они сделали вместе, пока ничего не подозревающая Сара сидела наверху и вносила в свою работу последние штрихи. Поначалу она наотрез отвергла предложение, затем смягчилась, и, наконец, приняла его всей душой. Миссис Шарп оставила ей ключи от своего домика, одного из тех однотипных коттеджей, что загадочно стояли вдалеке от прочего жилья и в миле от Эшдауна, тесно прижавшись друг к другу. Именно там они взяли для Руби ведерко, лопатку и купальник, а затем отправились к краю обрыва, чтобы начать опасный спуск. К тому времени, когда они спустились, было уже полтретьего и, как и следовало ожидать во второй половине буднего дня, на пляже не было ни души.
Первым делом они разделись.
Как выяснилось, Руби из их троицы была наименее застенчива. Она смирно и безропотно стояла, пока Сара расстегивала ей платье и ловко помогала надеть сине-белый купальник. У Сары купальник был темно-синий, комбинированный, с низким вырезом на спине, он открывал (Роберт с неизменным стоном представлял себе) совершенные лопатки и демонстрировал ровный, без просветов загар. На ней была летняя юбка, длинная и просвечивающая – ее Сара снимать не стала. Старые плавки Роберту были малы. Он снял брюки, но футболку оставил, и вскоре понял, что допустил ошибку – даже немногих неприкрытых участков на теле Сары хватило, чтобы вызвать у него мгновенную эрекцию, которую ему пришлось скрывать, неловко ворочаясь с боку на бок и нелепо обернув бедра полотенцем. Глядя на его манипуляции, Сара со смехом поинтересовалась:
– С тобой все в порядке?
– Да. Все нормально.
– Просто у тебя какой-то беспокойный вид.
Сара взяла Руби за руку и повела ее к морю. Как только они отошли на безопасное расстояние, Роберт отшвырнул полотенце и с нескрываемой отвращением таращился на бугор своих плавок, пока тот не опал. Как он ненавидел и презирал этот дурацкий орган с его бесконечно предсказуемым поведением, с его неизменной, автоматической реакцией на стандартный ряд визуальных раздражителей. Должно быть, Сара все заметила, в этом нет никаких сомнений. Кожа на голове зудела, кровь бросилась к лицу.
В тот день был сильный отлив. Голоса Руби и Сары едва слышались, словно далекая музыка. Ни единого дуновения, способного пригнать их назад.
Роберт просмотрел книги Сары. Роман Розамонд Леманн[35], чье имя с недавних пор стало ему знакомо (Вероника буквально поклонялась этой Леманн, даже собирала первые издания ее книг); странного вида томик, состоявший, на первый взгляд, сплошь из коротких абзацев, сгруппированных по разделам – «Отрешенность», «Твое Я», «Признание пустоты». Роберт прочел несколько строк и обнаружил, что это изречения духовного и теологического характера, написанные неудобочитаемым, предельно насыщенным метафорами языком. Он взглянул на титульный лист. «Бремя и благодать» Симоны Вайль[36], под заголовком – подпись синими чернилами:
«Саре. Прости, что пичкала тебя банальными кумирами. Этот менее банальный. С любовью, Ронни».
Роберт поспешно перелистал страницы. Судя по звукам, Сара с Руби шлепали по воде. Сара подобрала юбку и зашла на мелководье. Ногами она поднимала брызги, Руби визжала и хохотала. Послышался более громкий всплеск – Руби то ли упала, то ли сама бросилась в воду. Снова хохот. Умеет ли она плавать? Ему даже не пришло в голову спросить. Наверняка Сара выяснила, прежде чем брать девочку с собою на море. Он был уверен, что беспокоиться не чем.
Должно быть, вот так все и бывает, когда у тебя семья, подумал Роберт. Жена и ребенок. Мешанина из тревоги и доверия.
Он нашел в книге Симоны Вайль раздел «Любовь» и принялся читать. Большая часть была ему непонятна, но при этом слова, казалось, несли нескладную, гипнотическую убежденность, и временами его поражала кристальная ясность какого-нибудь пассажа:
…Если когда-нибудь наступит день, когда ощутишь чью-то истинную привязанность, не бойся противоречия между внутренним одиночеством и дружбой. Ты узнаешь ее хотя бы по этому верному знаку…
Наверное, вода была холодной – Сара с Руби уже вышли из моря и направлялись к нему. Руби как заведенная выписывала зигзаги, то и дело мелькая перед Сарой.
…Если когда-нибудь наступит…
Роберт смотрел на приближавшуюся Сару, но на этот раз между ног ничто не шевельнулось. Он вдруг понял, что никогда не видел ее походку. У нее были изящные, красивые ноги, движения казались такими легкими и элегантными. Сара не обращала внимания на скачки Руби и улыбалась Роберту – она подходила все ближе и ближе с серьезной и задумчивой улыбкой. Это сочетание непринужденности и грусти, легкости и тяжести пронзило его, и он не нашел в себе сил улыбнуться в ответ.
– Бремя и благодать, – сказала она, присаживаясь рядом.
Именно об этом он и думал. Потрясенный, что порождение его разума вызвало схожие мысли, Роберт растерянно спросил:
– Что?
– Ты читаешь мою книгу, «Бремя и благодать».
– А. Да. Да, верно. Точнее, пытаюсь.
– Я еще не читала. Это подарок Ронни.
– Да, я видел.
– Может, вы мне ее почитаете? – спросила Руби, стоя над ними и с подозрением косясь на обложку, словно не ожидая от книги ничего хорошего.
– Эту, пожалуй, не стоит, – сказала Сара.
– Хорошо. Я все равно не хотела слушать.
– А чего бы тебе хотелось, малыш?
– На самом деле я бы с удовольствием… – начал Роберт, но замолк, сообразив, что вопрос обращен не к нему.
Сара удивленно взглянула на него, и Роберт выругался про себя. С какой стати он вообразил, будто она может так ласково назвать его? Он слишком много фантазирует. Он потерял контроль над собой.
– Строить замок из песка, – сказала Руби.
– Хорошо, – согласился Роберт, чтобы скрыть смущение. – Если хочешь, я тебе помогу.
Они дошли до кромки влажного, вязкого песка – в самый раз для строительных работ. Роберт смотрел, как Руби энергично копает, наполняет ведерко песком и вываливает его маленькими кучками. Высыпав очередную порцию, девочка отступила в сторону и с восхищением уставилась на кучки.
– Вот! – сказала она.
Роберт кивнул.
– Очень хорошо. – Он взял у нее лопатку. – А теперь мы построим настоящий замок. Давай.
Руби смотрела, как Роберт начертил на песке большой квадрат – размером около шести квадратных футов, затем снял слой глубиной в четыре-пять дюймов. Потом он перекидал часть вынутого песка в центр образовавшейся впадины – получился остров площадью около трех квадратных футов.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Здесь будет ров. Мы потом наполним его водой.
Роберт велел Руби собрать побольше ракушек, чтобы украсить ими стены и бастионы. А сам тем временем насыпал на острове еще одну кучу песка и принялся лепить из нее замок. Он решил построить шесть башен: четыре круглых, по одной на каждом углу, и две квадратных – в центре восточной и западной стен. Главные ворота будут обращены на юг в сторону моря, и к ним будет вести дамба, разделенная посередине восьмиугольной сторожевой башней. Будет два подъемных моста – один для защиты башни, а другой у самых ворот.
К тому времени, когда Руби закончила собирать раковины, он завершил большую часть работы; и тут они приняли коллективное решение отказаться от архитектурной логики и принялись громоздить башню на башню. Замок нагло стремился в небо, словно неоготический свадебный торт. Роберт стоял одной ногой во рву, другой на стене замка и отделывал верхние этажи, а Руби расточительно обкладывала стены ракушками-блюдечками, актеонами и литоринами.
– Что это у тебя? – спросила она, прервавшись.
Руби смотрела на обнаженную ногу Роберта, угрожающе нависшую над задними воротами замка. Она легонько коснулась его лодыжки, проведя по все еще синеватому двойному шраму, похожему на кавычки-елочки – следу от безопасной бритвы.
– Что? – спросил Роберт, опуская взгляд. – А, ничего особенно. Порезался, когда брил, только и всего.
– Я думала, что мужчины бреют только лица, – сказала Руби.
– Верно. Как правило, так и есть. Но тогда я брил еще и ноги.
– Зачем?
– По правде сказать, не знаю. Это был эксперимент.
Руби с легкостью приняла это объяснение. Она скользнула по лицу Роберта большими серьезными глазами и вернулась к работе.
Среди ее находок были три роскошных блюдечка с синими прожилками, пара устричных раковин и чудесная «нога пеликана». Еще Руби собрала горстку мелких полураскрытых ракушек – их упругие связки остались нетронутыми, и раковины напоминали сложенные крылья бабочки. Разнообразие в цветовую гамму вносили мелкие красноватые ракушки-разиньки, добавившие стенам замка немного королевского пурпура. Руби искусно выложила несколько рядов из раковин-каури, оттенив их лапшеобразную поверхность умелым вкраплением морского ушка, радужная поверхность которого словно притягивала солнечный лучи только для того, чтобы отразить их, и замок сверкал и мерцал на солнце, точно фантастический мираж. Остроконечные ракушки-буравчики Руби приберегла для башенок – они стали изящными флагштоками, с праздничным великолепием возносясь своими спиралями к небесам и заставляя Руби фантазировать о каруселях, американских горках и рожках мороженого.
Они единодушно решили, что у них получился шедевр.
– Он ведь простоит здесь до завтра, правда? – спросила Руби. – Пока не пойдет дождь? Тогда я приведу сюда друзей, чтобы они тоже посмотрели. Сюзи Бриггс, Джилл Дрю и Дэвида.
– Не думаю, – сказал Роберт. Он поправил раковину, которая служила подъемным мостом, и взболтал во рву чистую соленую воду, пустив по ней рябь. – Понимаешь, скоро начнется прилив, и замок смоет в море. Уж башню точно.
– Ах, – разочарованно вздохнула Руби. – А почему ты не подумал об этом раньше?
– Подумал. Только замок нужно было строить именно здесь, где влажный песок. – Он подхватил ведерко с лопаткой и протянул Руби другую руку. – Держись. Пойдем расскажем Саре.
Пока они перебирались через барьер из мокрых водорослей и тащились по сухому песку, Руби ворчала. Но Роберт ее не слышал: голос девочки слился с безветренной тишиной пляжа, с мертвящим спокойствием послеполуденного воздуха. Роберт приближался к Саре и несмело улыбнулся, когда она оторвала взгляд от книги. Сара накинула на плечи кардиган и закопала ноги в песок, Роберт взглянул на нее и понял с абсолютной и пугающей определенностью: в его жизни произошла ужасная перемена – произошла еще несколько месяцев назад, в его комнате, в тот день, когда Сара зашла к нему с мокрыми волосами, чтобы утешить; но лишь сегодня ему стал ясен истинный смысл и масштаб этого события – за миг, растянутый до вечности, он понял, что нет на свете ничего такого, чего бы не сделал он ради этой женщины, нет такого подвига, на который он бы не решился, нет такой жертвы, какую с радостью не принес бы…
Ты – бремя тяжкое и благодать…
– Что-то вы долго.
Слова слетали с его языка так же стремительно и необъяснимо, как и рождались в его мозгу – Роберт старательно разыграл возмущение:
– О чем ты говоришь? Ты видела, какой огромный замок? Настоящий шедевр!
– Да, впечатляюще. А ты что думаешь, Руби? Тебе понравилось?
Руби кивнула и, прильнув к Саре, сказала со значением:
– Я украшала ракушками.
– Не знала, что в вас обоих есть творческая жилка.
– Я тоже не знал, – сказал Роберт. – Наверное, песок – это мой материал.
– Значит, ты Песочный человек? – спросила Руби.
– Возможно. Быть может, я приду к тебе сегодня ночью, когда ты будешь спать.
Сара с нежностью смотрела на усталое лицо девочки, на ее отяжелевшие веки.
– Почему-то мне кажется, что ночи ждать не придется.
– Должно быть, я ее утомил, – сказал Роберт.
Руби заснула легко и быстро, и пока ее разум уютно и безмятежно погружался в бессознательное, между Сарой и Робертом установилось молчание, дружеское и приветливое. Сидя рядом с ней на пустынном пляже, не столько отделенный, сколько соединенный телом спящего ребенка, Роберт чувствовал, что никогда еще не был так близок к ней. На солнечном пекле мысли размывались, растекались плотным туманом, ему не хотелось читать – хотелось просто сидеть на песке, наслаждаться близостью и смотреть на океан до тех пор, пока от сверкающих бликов не заболят глаза. Через какое-то время он осознал, что Сара отложила роман и тоже, разморенная солнцем, смотрит на море серо-голубыми глазами, подернутыми дымкой удовольствия.
– О чем думаешь? – спросил он.
Сара медлила, затаив дыхание.
– Знаешь, терпеть не могу, когда Ронни задает этот вопрос.
– Прости, – сказал Роберт. – Я не хотел быть назойливым.
– Да нет, я же сказала, что терпеть не могу, когда Ронни задает этот вопрос.
Внутри Роберта что-то возликовало. И ему тотчас захотелось большего.
– А я задал его как-то иначе?
– Когда я остаюсь с ней наедине, – медленно заговорила Сара, – у меня такое чувство, будто она постоянно пытается меня… прочесть. А ты даешь мне… не знаю… пространство, что ли. Возможность дышать.
Изумляясь собственной отваге, Роберт спросил:
– Это верный знак истинной привязанности. Согласно твоей книге.
– Правда?
– …Не возникает никакого противоречия между внутренним одиночеством и дружбой… – Он осмелился зайти столь далеко и теперь, с внутренней дрожью, сделал еще один шаг:
– Но ты предпочитаешь быть с нею, а не со мной.
Секунду-другую Сара смотрела ему в глаза, затем улыбнулась и вновь устремила взгляд в морскую даль.
– Ну, раз ты спрашиваешь – я думала о Клео.
– Клео?
– Я думала… думала, что будь у меня сестра-близнец, и исчезни она, когда я была совсем маленькой, еще до того, как я смогла узнать ее, то, наверное, каждый день, даже каждое мгновение я бы думала о ней. И спрашивала бы себя – где она? Что делает? С тобой то же самое?
Роберт молчал. На этот раз язык отказывался ему подчиняться.
– Наверное, – наконец выдавил он.
– А дома ты когда-нибудь заговариваешь о ней? С родителями вы вспоминаете ее?
– Нет… Нет, никогда. – Казалось, эта тема ему неприятна, и он снова взял «Бремя и благодать». – Здесь сказано кое-что еще… – Он полистал книгу, но не смог найти нужную страницу. – Что-то по поводу утраты. Когда кого-то теряешь, когда кого-то недостает, ты больше всего страдаешь от того, что человек этот превратился в нечто воображаемое, нечто нереальное. Но твоя тоска по нему – вовсе не воображаемая. И потому ты вынужден цепляться за свою тоску. Ведь она реальна.
Сара нахмурилась.
– Возможно, ты с ней еще встретишься. Она разыщет тебя, или ты разыщешь ее.
– Возможно. – Роберт сдул песчинки со страницы и закрыл книгу. – Было бы глупо, не так ли, всю жизнь по кому-то тосковать и при этом ничего не предпринимать?
– Я уверена – ты ее найдешь.
– Да. Я тоже уверен.
Удлинившиеся тени от скалы накрыли их. Похолодало, руки Сары покрылись мурашками. Руби, свернувшаяся у ее бедер, пошевелилась и, неудачно дернувшись, пихнула Сару в ногу. С губ девочки слетело несколько скомканных слов. То ли «бисквит», то ли «быстро», то ли «Тимоти».
– Как ты считаешь, с ней все в порядке? – спросил Роберт.
Бормотанье лилось спокойным, рваным, журчащим потоком. Образовывались и распадались предложения; странные многосложные слова и неразборчивые неологизмы то затихали на едва раскрытых губах Руби, то судорожно срывались с них. Сара и Роберт слушали ее сонный бред, встревоженно и завороженно, пока Руби не смолкла.