Варианты политических исходов из демократических транзитов.
Наиболее адекватным ответом на многочисленные вопросы, возникшие в рамках транзита, явилась парадигма транзитологии, которая стала не только аналитической моделью, но и совокупностью практических рекомендаций для проведения социально-экономических и политических реформ. Вместе с тем, данное направление политической мысли имеет некоторые методологические ограничения, анализ которых осуществляется представителями двух подходов. Положения первого из них содержатся в работах Т. Карозерса и С. Коэна, которые исходят из того, что концепция «переходного периода» или «третьей волны демократизации» в определенной мере исчерпала свой аналитический потенциал.
Второй подход отражен в исследованиях А.С. Панарина, опирающегося на тезис о том, что глобальная демократизация не является единственным вектором развития даже для стран Западной Европы и Северной Америки.
Вариативность процессов демократизации потребовала разработки динамических моделей функционирования политических систем в условиях транзита. Одним из первых внимание этой проблеме уделил Д. Растоу. Согласно его мнению, демократический переход включает в себя следующие фазы:
«подготовительную» (preparatory phase), которая характеризуется серьезным конфликтом внутри политии;
«фазу принятия решений» (decision phase), где осуществляется выбор альтернатив, заключение пакта или пактов на основе прагматических компромиссов, которые включают выработку и сознательное принятие демократических правил;
«фаза привыкания» (habitation phase), при которой политические институты и процедуры постепенно закрепляются и утверждаются в обществе в качестве демократических.
В модели А. Пшеворского выделены два этапа переходного периода - либерализация и демократизация, но при этом особый акцент делается на характере соотношения политических сил, участвующих в конфликте и достижении согласия. Второй этап демократизации он делит на две стадии: «высвобождения из-под авторитарного режима и конституирования демократичесого правления». Либерализация, для которой свойственна нестабильность, может пройти постепенно, в результате компромисса, налаживания взаимопонимания между реформаторами (внутри авторитарного блока) и умеренными (внутри оппозиции). Вторая последовательная часть демократизации - «конституирование демократии» - осуществляется, прежде всего, путем переговоров.
Намеченные А. Пшеворским варианты развития политической системы транзитивного типа стали предметом анализа, осуществленного С. Хантингтоном, который предложил три варианта демократизации стран «третьей волны»: трансформация (трансдействие), распад и трансрасстановка (высвобождение), после чего следует консолидация нового политического режима. Выделенные С. Хантингтоном формы демократизации отражают логику, согласно которой роль элит в переходный период можно определить как ключевую. При каждом варианте развития сохраняются одни и те же основные игроки - элита («трансформация») и оппозиция («замена»). Совместные действия данных акторов наблюдаются при «трансрасстановке».
По мнению одного из представителей теоретического направления демократического элитизма Дж. Хигли, политические элиты могут создавать и поддерживать демократии так же, как они создают и поддерживают и другие типы политических режимов. Элита, члены и группировки которой склонны к умеренному и уважительному по отношению друг к другу
политическому поведению, всегда формируется до того, как демократические принципы и правила принимаются большинством граждан, и демократические институты становятся стабильными.
Вместе с тем, на начальном этапе демократического транзита, когда главной задачей властной элиты является утверждение в обществе принципов правового государства, из всех ее функций (интегрирующей, координирующей, организационно-мобилизующей, структурообразующей, распределительной и охранительной) приоритетное значение имеет охранительная функция. Она возникает из необходимости создать в обществе порядок, обеспечить безопасность граждан и эффективную работу государственных механизмов. Таким образом, парадоксальность роли элиты на начальном этапе демократического транзита состоит в том, что инициируя действие легитимационных механизмов для сохранения собственной власти, она играет важную позитивную роль в демократизации общества.
Следует подчеркнуть, что в процессе демократического транзита роль элит существенно меняется и по мере консолидации демократии происходит переход от доминирования в деятельности правящего класса охранительных функций к интегрирующим. Демократическая консолидация представляет собой такой этап преобразования политической системы, который, по выражению Г. О'Доннелла, приводит к «утверждению демократии» или к «эффективному функционированию демократического режима». Данная формулировка раскрывает суть демократии как общественнополитической системы, предполагающей приобщение подавляющей части общества к ценностям демократии, осознание демократии как наиболее оптимального типа политического режима.
Наиболее актуальные трактовки «утвердившейся демократии» оценивают степень устойчивости демократических режимов по трем параметрам - институциональному, ценностному и поведенческому. Демократия считается необратимой в условиях, при которых политически значимые группы общества выражают приверженность демократическим правилам игры и согласие с тем, что ключевые политические институты обеспечивают единственно легитимные рамки политического соперничества. Аналогичные критерии при определении сущности «утвердившейся демократии» используют X. Линц и А. Степан. Согласно их позиции, демократическая консолидация предполагает проведение глубоких преобразований как минимум на трёх уровнях: конституционном, ценностном и поведенческом. Л. Даймонд, соглашаясь с Х. Линцом и А. Степаном, утверждает, что легитимация демократии должна включать в себя разделяемую большинством общества нормативную и поведенческую приверженность специфическим правилам и порядкам конституционной системы данной страны. Помимо указанных уровней процесса консолидации демократии, В. Меркель выделяет ещё один – уровень политической репрезентации, выражающейся в наличии интегрированной партийной системы и системы взаимодействующих групп интересов.
Формальный консенсус означает согласие с политической системой и, прежде всего, со способом осуществления господства, т.е. с политическим режимом.
Принципиально иные критерии дифференциации типов консенсуса в политических системах транзитивного типа представлены в классификации Б. Дж. Нельсона. По характеру общественного согласия автор выделяет «негативный» и «позитивный консенсус». Наличие первого из них обеспечивает общественное согласие на этапе «деструктивных» перемен, связанных с разрушением прежней авторитарной системы. Однако, как справедливо подчеркивает Б. Дж. Нельсон, в ходе дальнейших экономических и политических изменений возникает настоятельная потребность в «позитивном консенсусе». Одним из необходимых условий осуществления «конструктивных» преобразований становится, по крайней мере, общее понимание конечных целей реформ и согласие «желаемых форм общественного устройства». Следовательно, достижение согласия между элитами и массовыми группами по поводу направленности и способов осуществления демократических преобразований отражает суть «позитивного консенсуса».
Среди особенностей рассматриваемых транзитивных процессов можно выделить следующие.
Основной проблемой функционирования институциональной системы в посткоммунистических странах является отсутствие в обществе устойчивых источников легитимности политической системы, социальных сетей, оказывающих влияние на воспроизводство формальных и неформальных институтов. Эта проблема была вызвана как силовым разрушением старой институциональной системы в процессе перехода, осложняющим процесс ресоциализации граждан, так и институциональными искажениями, приводящими к формированию в обществе неадекватного восприятия демократической институциональной системы.
Характерной чертой транзитивного процесса в посткоммунистических государствах является, с одной стороны, заимствование демократических институтов, а с другой, - деинституционализация ряда областей общественной жизни, что во многом определило функциональность политических систем. Деинституционализация и проблемы в развитии институциональных систем способствовали формированию многочисленных неформальных правил, углубляющих гетерогенность, свойственную для этих государств.
Обозначенные параметры посткоммунистических транзитов оказали влияние на вариативность итогов переходного процесса. Помимо консолидированных демократий, на посткоммунистическом пространстве наблюдается консолидация гибридных режимов, сочетающих демократические и авторитарные тенденции. Базовыми особенностями указанных режимов являются отсутствие в обществе социокультурных условий для консолидации, наличие поляризации, сохранение неопределённости результатов транзита, что вынуждает правящую элиту стабилизировать политическую систему «сверху». С одной стороны, подобная стабилизация препятствует процессу консолидации общества на основе демократических ценностей, с другой стороны, режимная консолидация создаёт условия для обеспечения государственности и суверенитета.
Таким образом, разновекторность процессов посткоммунистических преобразований и неоднозначность их результатов, долгое время рассматриваемые исследователями как отклонения в процессе перехода к демократии, доказывают, что транзит – это процесс, который может пониматься как переход от одного типа режима к другому, имеющему недемократический характер, хотя и обладающему определёнными, чаще всего институциональными, признаками демократии: выборами, разделением властей, многопартийностью и т.д.
Сохранение демократического вектора развития в условиях режимной консолидации во многом зависит от статуса партий в политической системе общества. Характеризуя процесс становления партийных систем в условиях посткоммунистических преобразований, Ю.Г. Коргунюк выделяет «флуктуационные, периферийные и псевдопартийные» типы. Слабость политических партий на начальных этапах транзита впоследствии компенсируется усилением исполнительной власти, опирающейся на деятельность доминирующего партийного актора.
Следует подчеркнуть, что в условиях транзитивных преобразований изменяются структура и функции политических партий. Наряду с традиционными формируются партии картельного типа, которые представляют собой политические образования, объединяющие несколько клиентел. Смысл возникновения партий картельного типа в условиях стабильной и консолидированной демократии состоит в том, чтобы выработать механизм распределения государственных постов между группами профессиональных политиков. При неконсолидированной демократии такие партии могут в определенных условиях служить дополнительным источником политической и социальной нестабильности. Концентрируясь на сохранении статуса правящих элит, они не только интегрируют социально-экономическое и политическое пространство, но и вызывают институциональные искажения в политической системе.
Подводя итог, необходимо отметить следующее. В теоретических моделях демократического транзита устойчивое воспроизводство структур политической системы обеспечивается завершенностью преобразований на институциональном, ценностном и поведенческом уровнях. Многоуровневость и стадиальность межрежимных переходов «третьей волны» позволяет говорить о вариативности результатов транзита. Исходя из этого консолидация демократии представляет собой совокупность взаимосвязанных процессов внутриэлитной солидаризации и интеграции общества.
В силу того, что сохранение высокого уровня неопределенности развития транзитивных политических систем препятствовало достижению позитивного консенсуса между конфликтующими элитными группировками по поводу правил и процедур политического процесса, доминирование сильного политического актора является основным условием стабилизации и воспроизводства.
Учитывая, что для перспектив развития политической системы общества важное значение имеет не только уровень интегрированности элит, но и поддержание их конкурентности на политическом пространстве, именно состояние института партий определяет возможности сохранения демократического вектора.
Специфика транзитов в посткоммунистических государствах свидетельствует о том, что, испытывая наибольшие трудности с достижением ценностного и поведенческого уровней консолидации, элитные группы концентрировали усилия на создании условий для партийной консолидации. Вариативность типов партийной консолидации на постсоветском пространстве зависела от таких факторов, как форма транзита, тип консенсуса между элитами, статус прежних номенклатур, наличие традиций парламентаризма, степень развития институтов гражданского общества и другие.
Виртуализация политики и глэм-демократия
С распространением в XIX – середине XX века избирательного права на большинство населения и превращением выборов в систему универсальных ролей «избиратель-кандидат» государство стало «реальностью» – общественным институтом, который можно/нужно захватить, удержать, использовать, изменить, но который не возникает и не существует по воле человека как индивида. Государственное управление превратилось из фамильного ремесла сюзерена или вдохновенного искусства узурпатора в бюрократический аппарат. Того типа государства, суть которого блестяще сформулировал Людовик XIV, больше нет.
► Государство деперсонифицировалось и стало обезличенной ролевой системой «гражданин-чиновник».
Борьба за политическую власть сейчас – это не конкуренция программ действий. После двух столетий демократизации как накопления опыта определения воли народа, организации массовых партий, проведения реформ государственного устройства и законодательства во имя либеральных ценностей создание и осуществление программы действий, воплощающей эти ценности, не является больше реальной политической проблемой. Проблема номер один для развитой демократии – политическое участие, а точнее, поддержание интереса к политическим программам и действиям политиков со стороны того большинства населения, которое теперь имеет право голоса, но не имеет способности и/или желания оценивать программы и действия и делать между ними выбор.
► В ситуации избытка политиков и дефицита политического участия граждан виртуализация становится новым и наиболее рациональным режимом функционирования демократических институтов.
Политическая борьба превращается в борьбу образов, то есть политических имиджей, которые создают рейтинг– и имиджмейкеры, пресс-секретари и «звезды» шоу-бизнеса, рекрутируемые на время политических кампаний.
Реальные личность и деятельность политика необходимы лишь в качестве «информационных поводов», то есть служат своего рода алиби для тех, кто формирует имидж. Они разрабатывают сценарии, слоганы, спецэффекты, для подачи которых публике проводятся акции, воспринимающиеся как политические. Избирательная кампания становится кампанией рекламной, а не политической в традиционном смысле слова, что диктует необходимость передачи ключевых функций по ее ведению из рук профессиональных политиков в руки профессионалов рекламной индустрии.
Собственно политический процесс покинул заседания партийных и правительственных комитетов, составляющих программы реформ, распределяющих функции и контролирующих их выполнение. Политика ныне творится в PR-агентствах, в телестудиях и на концертных площадках. Управление и собственно политика в конце XX века разошлись точно так же, как разошлись производство и экономика.
► СТОИМОСТЬ ТОВАРА ВИРТУАЛЬНА, И ЛЕГИТИМНОСТЬ ВЛАСТИ ТОЖЕ СТАНОВИТСЯ ВИРТУАЛЬНОЙ.
Следствием такой виртуализации является изменение характера политического режима – массовой демократии. Меняются так называемые публичные политики, то есть те, кто буквально работает на публику. Они, а также сексапильные сотрудники пресс-служб представляют гражданам и всему миру политический образ государства и отдельных его учреждений.
► Голосование за образ и конкуренция имиджей ведут к виртуализации государства, основанного на системе выборов.
В наиболее развитых странах мира замещение реальных политических программ и действий образами вовсе не является циничной практикой обмана избирателей. Переход от реальной политики к политике образов просто необходим. С одной стороны, институциональные нормы, воплощающие ценности Свободы и Прогресса, требуют перманентного реформирования общества и энергичного столкновения идеологий. С другой стороны, наличие у кандидатов на выборные государственные посты четкой идеологической позиции, попытки следовать заявленным курсом реформ становятся попросту социально опасными в условиях благополучного и стабильного общества. Коллективное политическое действие замещается образами так же, как и действие индивидуальное. Партии, возникавшие как массовые организации – «армии» агитаторов, представляющих классовые, этнические, конфессиональные, региональные интересы, с появлением команд имиджмейкеров, действующих через каналы масс-медиа, утратили свою эффективность в мобилизации избирателей.
► Партии превратились в «бренды» – эмблемы и рекламные слоганы, традиционно привлекающие электорат.
Идея использования приверженности «бренду» движет процессом поддержания образа организации политической борьбы как борьбы партий.
Там, где «бренд» – давняя традиция, атрибуты образа старых добрых либералов, социал-демократов или коммунистов старательно поддерживаются, даже если первоначальные идеология и практика принципиально изменились и продолжают трансформироваться.
Там, где «бренд» отсутствует, партии и движения с калейдоскопической быстротой формируются, объединяются и распадаются в стремлении найти привлекательный имидж. Наиболее показательны в этом отношении партийные системы, возникшие в Италии и России в начале 1990-х годов.
В Италии после одновременного краха всех традиционных партий в начале 1990-х годов, когда была разоблачена их тотальная коррумпированность, открылась перспектива для экспериментов с партийными брендами. В последующее десятилетие здесь постоянно менялись состав и характер партийных коалиций, а решающую роль играли партии и коалиции, которые в одночасье создавались медиа-магнатом Сильвио Берлускони и которые были перманентной рекламной кампанией группы политиков в большей степени, чем реальными массовыми организациями. В 1994 году Берлускони создал движение «Вперед, Италия!», к выборам 2001 года – коалицию «Дом свобод», к выборам 2008 года – партию «Народ свободы», а в 2013 году возродил проект «Вперед, Италия!».
В России в 1990-х годах устойчивый партийный бренд был только у КПРФ, и он сохраняется, несмотря на то, что коммунистическая идеология перестала играть реальную роль в деятельности лидеров партии. Интенсивный поиск привлекательного образа в этот период велся для правоцентристской партии, и были опробованы различные проекты. В 2000-х годах создание бренда, привлекающего электорат, стало проблемой для политиков, оппозиционных по отношению к правящей партии – «Единой России», и создание виртуальных партий и коалиций стало важной частью их деятельности.
Еще один симптом виртуализации институтов массовой демократии – замещение апелляций к общественному мнению манипуляциями с рейтингами. Рейтинги, основанные на выборочном опросе, когда респонденты соглашаются с вариантами мнений, сконструированными экспертами, представляют собой лишь модель, образ общественного мнения. Участвуя в опросе, респонденты оживляют эти модели, и тогда образы становятся реальными факторами принятия и осуществления политических решений.
► Поскольку образы и модели замещают реальные поступки политиков и волеизъявление граждан, постольку исполнение социальных ролей политиков – кандидатов и «государственных мужей», а также роли избирателя становится виртуальным.
Политика образов требует интенсивного использования телекоммуникационных технологий, и поэтому в конце XX века быстро произошло превращение глобальной компьютерной сети в средство и среду политической деятельности. Практически все политические кампании теперь сопровождаются созданием специализированных серверов и веб-сайтов, посредством которых формируется имидж политика. Через интернет ведется агитация, осуществляется коммуникация со сторонниками и т.д. Государственная бюрократия также все чаще представлена в интернете страницами и порталами, симулирующими взаимодействие граждан с государственными служащими. Через Сеть возможно получение консультаций, обращение за информацией, подача налоговых деклараций и т.д.
Характерно то, что в Сети и функционеры политических партий/движений, и работники государственных учреждений, и граждане осуществляют коммуникацию посредством технологии, которая в принципе позволяет не вести коммуникацию в формате партийной организации или бюрократической процедуры. Однако здесь потенциал этих технологий используется прежде всего для поддержания образа привычного распределения социальных ролей. Посетителям веб-сайтов предлагаются: регистрация участников, заполнение всякого рода формуляров, голосование по заданной проблеме и т. п. Тем самым в условиях отсутствия реального институционального взаимодействия поддерживается образ «действующей организации» или «работающего государства». Интенсивная политизация киберпространства наглядно демонстрирует, что новая политика строится на компенсации дефицита реальных ресурсов и поступков изобилием образов. Так создаются «киберпротезы» политических институтов массовой демократии.
В 1990-х годах виртуализация давала конкурентное преимущество тем, кто понимал или чувствовал, что имидж – это политический капитал, и противопоставлял политику образов политике традиционных ресурсов. Но капитализм – это общество, в котором все становится капиталом и кто угодно может стать капиталистом. Как и в экономике, успех начинают приносить максимально яркие и простые до примитивности образы, создаваемые с помощью «большой пятерки» гламура – роскоши, экзотики, эротики, «розового», «блондинистого».
► Гламур конвертируется в политический капитал теми кандидатами и их политтехнологами, которые конструируют имидж в стиле «звезд» MTV и глянцевых журналов.
Поэтому в 2000-х в условиях универсальности и общедоступности политических технологий – имиджмейкинга, (ре)брендинга партий, войны рейтингов и т. п. – виртуализация институтов демократии переходит в режим гламура.
Виртуальная демократия – это режим, при котором необходимое для легитимации, то есть для общественного признания правомочности власти, большинство формируется незаинтересованными в политике массами, выбирающими между реальностью и образом.
Глэм-демократия – это режим, при котором требуемое большинство формируется заинтересованными в гламуре меньшинствами, навязывающими массам очевидный выбор между мрачным – и ярким, притягательным образом. Большинство, когда-то образуемое средними слоями, вытеснено из политики вместе с характерным для него способом политического участия – через автономные и самоорганизующиеся структуры гражданского общества. Теперь в политике активны радикальные меньшинства, и массам приходится выбирать между их политическими форматами: либо гламур, который стал бунтом богатых, либо терроризм, который превратился в PR бедных.
В погоне за яркостью и притягательностью образа политики и политтехнологи соревнуются в гламурности кампании. Они все меньше ориентируются на стандарты, прежде задававшиеся ценностями и стилем жизни традиционного среднего слоя, и все решительнее внедряют в политическую практику элементы из «большой пятерки» гламура: роскошь, экзотику, эротику, розовое, блондинистое.
Президентская кампания 2007 года во Франции показала, как демонстративная тяга к роскоши не сужает, а расширяет электорат кандидата. Победе на выборах Николя Саркози не помешала критика со стороны левых, разоблачавших его «неподобающий» стиль жизни и приверженность интересам богатых. После выборов отдых на яхте и в поместье богатых друзей вызвал новую волну разоблачительных материалов в масс-медиа, но рейтинг Саркози оставался стабильно высоким. Роскошь притягивает внимание, а оно в ультрасовременной демократии важнее положительных оценок за скромность.
Экзотичность и эротичность в политическую кампанию «вживляются», когда гламурный имидж кандидата выстраивается с акцентом на экстрим – нестандартность, эксцентричность и даже рискованность его/ее поведения и стиля жизни – и на сексапильность – открытую, а не шифруемую по Фрейду, эротичность облика, слов, телодвижений и политических заявлений.
Одним из первых опытов по такому «вживлению» экзотики и эротики в политику стала в преддверии парламентских выборов 2001 года в Великобритании смена рекламных агентств, работающих для ведущих партий страны – лейбористов и консерваторов. Лейбористы заключили контракт с британским отделением глобального агентства TBWA, известного рекламой марки женского нижнего белья Wonderbra под игривым слоганом «Привет, мальчики!» (Hello boys!). Консерваторы сделали ставку на агентство Yellow M, которое не имело до того момента опыта общенациональной кампании, но зато имело репутацию «агрессивного», нетрадиционного. Это, видимо, и подвигло руководство консервативной партии прибегнуть к услугам агентства и отказаться от услуг агентства Seatohi&Seatohi, которое вело успешные для партии кампании конца 1970-х – начала 1990-х годов и разделило ответственность за неудачу на выборах 1997 года с бывшим партийным руководством.
► РОЗОВОЕ ВНЕДРЯЕТСЯ В ПОЛИТИКУ ПО МЕРЕ ТОГО, КАК ЦВЕТОВОЕ РЕШЕНИЕ КАМПАНИИ СТАНОВИТСЯ НЕ СИМВОЛОМ ИДЕОЛОГИИ, А ЕЕ ЗАМЕНИТЕЛЕМ.
Цвет решает все проблемы, когда политики и их консультанты ясно осознают свою жажду власти, но не могут внятно сформулировать для электората отличие своей программы от таких же смутных идей конкурентов. Виртуозные цветовые решения политических кампаний стали стандартом в США, где политдизайнеры умудряются создавать для каждого из многочисленных кандидатов на государственные посты оригинальный логотип из ограниченного и общего для всех набора символов национального флага: синий, белый, красный, полосы и звезды. Там, где американский подход соединяется со свободой творчества политдизайнеров, рождается радикальное цветовое решение политических проблем.
Пытающиеся под лозунгами «социальной справедливости» и «защиты среднего класса» совладать с глэм-капитализмом политики сами приведены к власти логикой гламура. Даже те, кто в условиях глэм-демократии жаждет перемен, выход для своего протеста против «старого режима» находят в гламурном политическом формате. В особенно острых ситуациях обновление режима происходит неконституционным путем, но в полном соответствии с логикой гламура. Так называемые цветные и цветочные «революции» последних 10–15 лет демонстрируют, как «розовое», то есть радикальное визуальное решение, становится заменителем отсутствующей идеологии и используется для мобилизации участников движения неповиновения.
► Блондинистое, то есть управляемая внешность, управляющая сознанием, становится важным фактором в политике, когда для создания имиджа политика уже недостаточно предлагаемых стилистами «гомеопатических доз» и требуется хирургическое вмешательство.
Наряду с «большой пятеркой» гламура в политике теперь работает и принцип «горячей десятки». Действенность этого принципа стала особенно очевидной, когда звезда кинобоевиков Арнольд Шварценеггер выиграл выборы на пост губернатора штата Калифорния в 2002 году. Кампания по избранию Шварценеггера раскрывает суть перехода в политике от логики виртуализации к логике гламура. В политике происходит переход от рекрутирования звезд шоу-бизнеса для поддержки кампании и привлечения к ней внимания избирателей к организации кампаний по выдвижению самих звезд – знаменитостей, находящихся в разнообразных списках «самых-самых» и потому уже являющихся чемпионами внимания.
Вместе с поколением гламурных политиков, вышедших на позиции лидеров внимания в 1990-х и 2000-х годах, в политике закрепились те черты, которые столь характерны для гламура: стервозность, позитивность, броскость-бросовость.
В политической деятельности эти черты проступают как: антисоциальная направленность, беспроблемность и мобильность.
Антисоциальная направленность гламурной политики проявляется в том, что решением любых экономических и социальных проблем представляются «ослабление налогового бремени» и «сокращение государственных расходов». Тем самым снимается социальная ответственность с богатых, участвовавших в социальности в качестве налогоплательщиков, и с государства, поддерживавшего социальность при помощи разнообразных программ помощи бедным, безработным, студентам, семьям и т. д. В 1980-х годах антисоциальность считалась отличительным признаком «правой», неолиберальной программы. Теперь антисоциальность характерна даже для «левых» политиков вроде демократа Билла Клинтона, лейбориста Тони Блэра и социал-демократа Герхарда Шредера, а «правые» вроде республиканца Джорджа Буша, христианского демократа Ангелы Меркель и голлиста Николя Саркози вынуждены соревноваться с ними в антисоциальности.
Беспроблемность гламурной политической кампании проявляется в простоте и оптимистичности дискурса, даже когда кандидат и его/ее команда ставку делают на демонстрацию «язв» и «угроз». Максимум «позитивности» и «конструктивности» кампании обеспечивают эффектно представляемые публике масштабные проекты, реализация которых выходит за рамки не только текущей избирательной кампании, но и последующих. Политика презентации проектов строится на том, что теперь рациональным стало не думать о последствиях, потому что в условиях интенсивного настоящего последствий вообще не бывает. Для последствий не остается времени.
Некогда Уинстон Черчилль сказал, что искусство политика заключается в том, чтобы уметь давать прогнозы, а затем уметь объяснить, почему эти прогнозы не оправдались. Сэр Уинстон относился к ремеслу политика куда требовательнее, чем современные политики, политтехнологи и их аудитории. Они ценят прогнозы и проекты сами по себе и требуют постфактум не объяснений, а новых прогнозов и новых проектов. Так что
► теперь искусство заключается в том, чтобы делать прогнозы и презентации проектов снова и снова.
Как и сверхновая экономика, сверхновая политика технологически опирается на платформу «Web 2.0 + мобильные устройства». Мобильность гламурных политических коммуникаций проявляется в быстром распространении и одноразовом использовании ярких, но незамысловатых образов. Гламурные коммуникации не обременены сложным «контентом», и поэтому преимущество получают те политики и политтехнологи, которые используют не только имиджи и слоганы на постерах, на TV и в WWW, но и CMC-рассылку, заставки и рингтоны для мобильных устройств, а также клипы и мобильные приложения, скачиваемые на коммуникаторы и планшеты. Так сверхновые политтехнологии подключают структуры и процедуры демократии к жизненному миру глэмеров, чуждых традиционной политики.
Броские-бросовые политические коммуникации перемещаются в сети публичности, по недоразумению именуемые «социальными сетями». Записи и видеоролики, размещаемые в блогах и микроблогах, делают политическую борьбу настолько легким и увлекательным занятием, что в ней могут принимать участие пресловутые блондинки и метросексуалы. В последующие годы эти и аналогичные политические технологии, возникшие в атмосфере ожиданий обновления американской политики, перекочевали из США в другие страны.
Значимость гламура в политической повестке, а заодно и полная тождественность между миром гламура и миром современной политики в отношении техник коммуникации и уровня аргументации выявились в ходе президентской кампании 2008 года в США. В своих предвыборных выступлениях оба кандидата – Джон Маккейн и Барак Обама – сочли нужным критиковать богемный стиль жизни, олицетворяемый Пэрис Хилтон. В ответ Пэрис запустила в масс-медиа серию публикаций и видеороликов, пародирующих предвыборную рекламу и представляющих ее в качестве кандидата в президенты. В результате обнаружилось такое совпадение стилистики, что становится непонятным, где оригинал и где пародия.
► Глянцевый формат коммуникаций един для реалити-шоу, ориентированных на пресловутых блондинок, и для шоу политических, нацеленных на экспертов и массы избирателей.
С переходом политики в режим глэм-демократии подрывается одна из главных основ социальных наук – идея «гражданского общества». Исследования, дебаты, решения, посвященные «гражданскому обществу» как контрагенту государственной бюрократии и системе структур, переводящих социальность «самоорганизующихся граждан» в их политическую активность, утрачивают свой предмет.
►Олицетворявшие раньше идею «гражданского общества» массовые партии и общественные организации теперь существуют только потому, что их так или иначе поддерживает и культивирует государственная бюрократия.
Существование того, что выдается за автономные общественные структуры, обеспечивают прямое финансирование из государственного бюджета или государственные гранты, получаемые на конкурсной основе, сборы пожертвований от тех, кто связывает свои интересы с функционированием государственной бюрократии.
Подытоживая, можно сказать следующее: старая мода(льность) общественной жизни – социальность традиционного среднего слоя – теперь только мешает развитию ультрасовременных форм политического участия. Поэтому социальность не мобилизуется, а отсекается при помощи политтехнологий от властных структур. Властные структуры все больше ориентированы на новую мода(льность) общественной жизни, а она не социальна и не гражданственна. Ночные клубы, фестивали, презентации, «тусовки» – это та сфера, где формируется публичность гламура, но это не та сфера, где формируется гражданственность в духе старого доброго «третьего сословия».
Озабоченность социальных аналитиков кризисом «гражданского общества» в последние несколько лет приняла форму дебатов о социальном капитале, под которым понимаются структуры и коммуникации, объединяющие в повседневной жизни людей в группы и движения. Эти дебаты являют собой симптоматичный тренд. Капитал структур и коммуникаций действительно сейчас доминирует в жизни людей и вытесняет из поля зрения то, что по привычке называют «гражданским обществом». Но столь актуальный капитал структур и коммуникаций сейчас интенсивно наращивается глэм-капиталистами и глэм-профессионалами, и капитал этот отнюдь не социальный. Так что дебаты о капитале, пусть даже он и назван «социальным», не смогут реанимировать политический и социально-научный проект «гражданское общество», зато способствуют дальнейшей экспансии логики глэм-капитализма во всех сферах жизни.
Список литературы:
· «Специфика функционирования политических систем в моделях демократического транзита» (Е.В. Бродовская, д-р полит. наук (4872) 33-23-52, brodovskaya@inbox.ru (Россия, Тула, ТулГУ); М.А. Варфоломеев, аспирант, 80107416966, max-varfolomeev@yandex.ru (Россия, Белгород, БелГУ) (https://cyberleninka.ru/article/n/spetsifika-funktsionirovaniya-politicheskih-sistem-v-modelyah-demokraticheskogo-tranzita)
· Иванов Д.В., книга «Глэм-