– Переходи к делу, Мама-джи, – буркнул Среда.
– К делу? – Ее ноздри раздулись, а уголки рта опустились. – Я – а я, как это самоочевидно, только ребенок – говорю: подождем. Не станем ничего делать. Мы не знаем наверняка, желают ли они нам вреда.
– И ты станешь советовать выжидать и тогда, когда они явятся ночью, чтобы убить или увезти неизвестно куда?
На лице ее отразилось веселое пренебрежение: чтобы показать его, хватило движения бровей и губ.
– Если они попытаются, – сказала она, – то увидят, что меня не так-то просто поймать и еще труднее убить.
Приземистый молодой человек на скамье позади нее издал горловое «хррмп», чтобы привлечь внимание, а потом раскатистым басом произнес:
– Всеотец, мой народ живет в достатке. Мы извлекаем лучшее из того, что имеем. Если эта твоя война обратится против нас, мы можем потерять все.
– Вы уже все потеряли, – ответил на это Среда. – Я предлагаю вам шанс хоть что-то отвоевать.
Огонь, словно повинуясь его голосу, вспыхнул выше, освещая лица слушателей.
«Я на самом деле не верю, – думал Тень. – Ничему из этого не верю. Может, мне все еще пятнадцать. Мама еще жива, и я даже не повстречал пока Лору. Все, что случилось до сих пор, просто очень яркий сон». Однако и в этом тоже он не мог себя убедить. Вера основана на чувствах, которыми мы воспринимаем и постигаем мир, – на зрении и слухе, на осязании и вкусе, и еще на памяти. Если они нам лгут, значит, ничему нельзя доверять. И даже если мы не верим, мы все равно не можем идти по пути иному, чем тот, какой показывают нам они. По этой дороге идти приходится до конца.
А огонь догорел, и Валаскъяльв, О́динова Палата, погрузилась во тьму.
– И что теперь? – шепотом спросил Тень.
|
|
– Теперь мы вернемся в зал с каруселью, – пробормотал мистер Нанси, – и старик Одноглазый купит всем обед, даст кое-кому на лапу, поцелует младенцев, и никто больше не произнесет слова на букву «б».
– Слова на букву «б»?
– Боги! Что ты вообще делал в тот день, когда раздавали мозги, малыш?
– Кое-кто рассказывал байку об украденных тигриных яйцах, и я должен был остановиться и узнать, чем она закончилась.
Мистер Нанси хмыкнул.
– Но ведь ничего не решено. Никто ни на что не согласился.
– Он их понемногу обрабатывает. Рано или поздно он их перетянет на свою сторону по одному. Вот увидишь. Они все в конечном итоге пойдут за ним.
Тень почувствовал, как откуда-то налетел ветер, взлохматил волосы, коснулся лица, потянул за собой.
Они стояли в зале с Самой Большой в Мире Каруселью и слушали «Императорский вальс».
В дальнем конце комнаты Среда говорил о чем-то с группкой людей, по виду туристов – их тут было столько же, сколько смутных фигур в палатах О́дина.
– Идем, – пророкотал Среда и повел всех через единственный выход, оформленный как разверстая пасть чудовища – с острыми клыками, готовыми в любой момент разорвать всех в клочья. Он вел себя как политик, улещивая, подстегивая, улыбаясь, мягко не соглашаясь, примиряя.
– Что там произошло? – спросил Тень.
– А что там произошло, дерьмо заместо мозгов? – переспросил мистер Нанси.
– Палаты. Огонь. Тигриные яйца. Катание на карусели.
– Бог с тобой, кататься на карусели запрещено. Разве ты не видел таблички? А теперь примолкни.
Через пасть монстра они вышли в органный зал, что снова сбило Тень с толку: разве не этой дорогой они сюда пришли? Во второй раз зал выглядел не менее странно. Среда повел их вверх по каким-то лестницам, мимо свисавших с потолка моделей четырех апокалиптических всадников, а потом они проследовали за указателем к ближайшему выходу.
|
|
Тень и Нанси замыкали процессию. Вот они уже вышли из Дома на Скале, направляясь к стоянке, миновали сувенирный магазинчик.
– Жаль, что нам пришлось уйти, не посмотрев всего, – сказал мистер Нанси. – Я надеялся увидеть самый большой искусственный оркестр во всем мире.
– Я его видел, – подал голос Чернобог. – Ничего особенного.
Ресторан оказался в десяти минутах езды. Каждому из гостей Среда сказал, что обед за его счет, и организовал проезд для тех, у кого не было собственных средств передвижения.
Тень спросил себя, как же они тогда добрались до Дома на Скале и как же они разъедутся по домам, но решил вслух ничего не говорить. Это показалось ему самым умным из возможных замечаний.
Ему выпало отвезти в ресторан несколько гостей Среды. На переднее сиденье к нему села старуха в красном сари, еще двое устроились сзади: приземистый, необычного вида молодой человек, чье имя Тень не совсем расслышал, но звучало оно как «Элвис», и другой, в темном костюме, которого Тень никак не мог запомнить.
Он стоял возле этого человека у машины, открыл перед ним дверцу, закрыл ее – и не смог ничего о нем вспомнить. Повернувшись назад, он внимательно рассмотрел его, запечатлевая в памяти лицо, волосы, одежду, чтобы удостовериться, что узнает его при встрече, потом повернулся, чтобы завести машину, и тут обнаружил, что незнакомец ускользнул из его мыслей. По себе он оставил лишь впечатление богатства, но ничего больше.
|
|
«Устал я, наверное», – подумал Тень и краем глаза глянул на индианку справа. На шее у нее висело крохотное серебряное ожерелье из черепов, меж бровей поблескивал синий камешек, а магические браслеты из голов и рук позвякивали крохотными колокольчиками всякий раз, когда она двигалась. Пахло от нее пряностями – кардамоном и мускатом, а еще цветами. Волосы у нее были как соль с перцем. Поймав его взгляд, индианка улыбнулась.
– Можете звать меня Мама-джи, – сказала она.
– Меня зовут Тень, Мама-джи.
– И что вы думаете о планах вашего работодателя, мистер Тень?
Он притормозил, пропуская большой черный фургон, который обогнал их, обдав водой.
– Я не спрашиваю, а он не говорил.
– Если хотите знать мое мнение, он желает смертного противостояния. Вот чего он хочет. А все мы такие старые и такие глупые, что, возможно, кое-кто скажет ему «да».
– Задавать вопросы не мое дело, Мама-джи, – сказал Тень, и по машине прозвенел колокольчиками ее смех.
Мужчина на заднем сиденье – не необычного вида молодой человек, а другой – что-то сказал, и Тень ему ответил и тут же понял, что, будь он проклят, если сумеет вспомнить сказанное.
Странного вида молодой человек ничего не говорил, но стал гудеть себе под нос, и от этого мелодичного низкого звука начал гудеть и вибрировать сам остов машины.
Странного вида человек был среднего роста, но необычного телосложения. Тень как-то слышал выражение «грудь колесом», но не мог себе представить, как это выглядит на самом деле. У этого молодца грудь и впрямь была колесом и ноги – как стволы деревьев, а руки, ну в точности, как окорока. Одет он был в черную парку с капюшоном и несколько свитеров, толстые рабочие штаны из саржи и – несообразно с погодой и прочей одеждой – в белые теннисные туфли, которые размером и формой напоминали коробки для обуви. Его пальцы походили на сардельки, только с плоскими и квадратным кончиками.
– Ну и бас у вас, – сказал, не отвлекаясь от дороги, Тень.
– Извините, – смущенно отозвался странный молодой человек низким-пренизким голосом. И перестал гудеть.
– Нет, мне понравилось, – сказал Тень. – Не останавливайтесь.
Странный молодой человек помялся, потом снизошел до того, чтобы загудеть снова так же низко и звучно, как прежде. Но теперь в это гудение вкраплялись слова. «Зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в, – пел он так низко, что подрагивали стекла. – Зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в».
На карнизах домов и зданий, мимо которых они проезжали, перемигивались рождественские гирлянды всевозможных форм и размеров: от скромных золотых огоньков, мерцающих каскадом, до гигантских изображений снеговиков и плюшевых мишек, присыпанных разноцветными звездами.
Тень притормозил у ресторана, большой амбарного вида постройки, и выпустил пассажиров через переднюю дверцу, после чего отвел машину за здание на стоянку. Ему хотелось в одиночестве прогуляться до входа по холодку, чтобы проветрить голову.
Машину он припарковал возле черного фургона и даже спросил себя, не тот ли это фургон, который пронесся мимо них на трассе. Закрыв дверцу машины, он минуту постоял, вдыхая морозный воздух.
Тень представил себе, как в ресторане Среда уже рассаживает своих гостей вокруг большого стола, как он обходит зал. Интересно, правда ли сама Кали ехала на переднем сиденье его машины, интересно, кого он вез на заднем…
– Эй, приятель, спичка найдется? – спросил смутно знакомый голос.
Тень обернулся, чтобы, извинившись, сказать, мол, нет – и получил удар рукоятью пистолета в левую бровь и начал падать. Он успел выбросить руку, чтобы остановить падение. Тут в рот ему затолкали что-то мягкое, чтобы он не сумел закричать, и приклеили скотчем: движение было легкое и натренированное, словно мясник потрошил цыпленка.
Тень попытался закричать, предупредить Среду, предупредить всех, но изо рта у него не вырвалось ничего, кроме приглушенного клекота.
– Птички в клетке, – произнес смутно знакомый голос. – Все на местах?
Ответом ему стали треск и голос, едва слышный по радио:
– Входим и забираем всех.
– А как насчет здоровяка? – спросил другой голос.
– Запакуйте, – ответил первый.
На голову Тени натянули похожий на мешок капюшон, запястья и колени обмотали изолентой, потом бросили в фургон и повезли.
В крохотной комнатенке, в которой заперли Тень, окон не было. Тут стояли пластмассовый стул, складной стол и ведро с крышкой, которое служило Тени импровизированным туалетом. На полу лежали шестифутовый кусок желтой пенки и тонкое одеяло с давно уже запекшимся бурым полумесяцем в середине: была ли это кровь, еда или кал, Тень не знал, и выяснять ему не хотелось. Высоко под потолком светила голая лампочка в металлической сетке, но Тени не удалось найти выключатель. Свет горел все время. Ручки с его стороны двери не было.
Ему хотелось есть.
Комнату он тщательно обследовал сразу после того, как агенты, по виду федералы, втолкнув его в комнатенку, сорвали связывавший его скотч и разлепили рот. Он простукал стены – звук глухой, металлический. Металл. В потолке имелась небольшая вентиляционная отдушина, забранная решеткой. Дверь плотно заперта.
Из царапины над левой бровью медленно сочилась кровь. Голова болела.
Ковра на полу не было. Он простучал и пол. Звук от него исходил такой же, как и от стен.
Сняв крышку с ведра, он помочился, потом вновь вернул крышку на место. Если верить его часам, с момента облавы в ресторане прошло около четырех часов.
Бумажник исчез, но ему оставили монеты.
Присев за стол, покрытый прожженным во многих местах зеленым сукном, Тень стал практиковаться в иллюзии передвижения монет по столу. Потом взял два четвертака и произвел «тупой фокус».
Один четвертак он спрятал в ладони правой руки, другой оставил на виду в левой, держа большим и указательным пальцами. Потом сделал вид, будто берет монету из левой руки, но на самом деле дал ей упасть назад в левую ладонь. Затем разжал правую ладонь, показывая четвертак, который и без того там был.
Смысл манипуляций с монетами был в том, что они поглощали Тень целиком; точнее, он не мог их проделывать, когда был зол или расстроен, поэтому создание иллюзии, пусть даже сама по себе эта иллюзия была совершенно бессмысленна – ведь он прилагал невероятные усилия и умение для того, чтобы казалось, что он переложил монету из одной руки в другую, тогда как в реальности это не требовало вообще никаких умений, – его успокаивало, изгоняло из мыслей смятение и страх.
Он начал практиковаться в трюке еще более бессмысленном: трансформация одной рукой полудоллара в пенни, только он проделывал ее с двумя четвертаками. В ходе трюка каждую монету следовало то показывать, то прятать: он начал с одним показанным четвертаком, а с другим спрятанным. Подняв руку ко рту, он дунул на видимую монету, а сам классическим приемом спрятал ее в ладони, а два первых пальца тем временем извлекли спрятанный четвертак и предъявили его отсутствующей аудитории. В результате он показал четвертак в руке, дунул на него, снова опустил руку и все это время показывал один и тот же четвертак.
Он проделывал этот фокус раз за разом.
И под конец даже спросил себя, убьют ли его, тут его рука чуть дрогнула, и один из четвертаков упал на запачканное зеленое сукно.
А потом, поскольку он не в силах больше был играть монетами, он их убрал и, достав данный Зорей Полуночной доллар со Свободой, зажал его в кулаке и стал ждать.
В три утра – по его часам – федералы вернулись для допроса. Двое мужчин с темными волосами, в темных костюмах и начищенных черных ботинках. Федералы. У одного была квадратная челюсть, широкие плечи, отличные волосы, до мяса обкусанные ногти и такой вид, словно в колледже он играл в футбол, у другого – залысины, очки в серебряной оправе и маникюр. Хотя с виду они нисколько не походили друг на друга, Тень вдруг заподозрил, что на каком-то уровне, возможно, на клеточном, оба они идентичны. Они встали по обе стороны карточного стола, глядя на него сверху вниз.
– Как давно вы работаете на Карго, сэр? – спросил один.
– Не знаю, кто это, – ответил Тень.
– Он называет себя «Среда». «Грим». «Олфатер». «Старик». Вас видели в его обществе, сэр.
– Я работаю на него несколько дней.
– Не лгите нам, сэр, – сказал федерал в очках.
– О'кей, – ответил Тень. – Не буду. Но все равно я работаю на него несколько дней.
Федерал с квадратной челюстью резко вывернул Тени ухо, зажав его между большим и указательными пальцами, и, выворачивая, к тому же сжал. Боль оказалась острой.
– Мы просили не лгать нам, сэр, – сказал мягко он и отпустил.
Под пиджаками федералов выпирали пистолеты. Тень решил не пытаться дать сдачи, а сделал вид, будто снова в тюрьме. «Отсиживай срок, – думал он. – Не говори им ничего, чего они бы и так не знали. Не задавай вопросов».
– Вас видели с опасными людьми, сэр, – сказал федерал в очках. – Вы послужите своей стране, если станете давать показания государству. – Он сочувственно улыбнулся, мол, «Я добрый коп».
– Понимаю, – сказал Тень.
– А если вы не поможете нам, сэр, – сказал гладковыбритый, – то сами увидите, каковы мы бываем, когда расстроены.
Открытой ладонью он ударил Тень в живот, выбив из него дух. Это не пытка, подумал Тень, просто знаки препинания во фразе. Он хочет сказать: «Я дурной, злой коп». Он рыгнул.
– Мне бы не хотелось вас расстраивать, – сказал Тень, как только смог заговорить.
– Мы просим всего лишь о сотрудничестве, сэр.
– Могу я спросить… – выдохнул Тень («Не задавай вопросов», – предостерег себя он, но было слишком поздно, слова уже сказаны). – Могу я спросить, с кем я буду сотрудничать?
– Вы хотите, чтобы мы назвали вам наши имена? – спросил чисто выбритый. – Вы, наверное, не в себе.
– Нет, в его словах есть смысл, – возразил очкарик. – Так ему будет проще нам довериться. – Глянув на Тень, он улыбнулся как человек, рекламирующий зубную пасту. – Будем знакомы. Я мистер Камень, сэр. А мой коллега – мистер Лес.
– Я, собственно, спрашивал, из какого вы учреждения? ЦРУ? ФБР?
Камень покачал головой:
– Эх, если бы сейчас все было так просто, сэр. Все они перемешались.
– Частный сектор, – добавил Лес, – государственный сектор. Сами знаете. Взаимодействие сейчас тесное.
– Но заверяю вас, – сказал Камень с новой улыбчатой улыбкой, – мы хорошие парни. Вы голодны, сэр? – Из кармана пиджака он вынул «сникерс». – Вот. Это подарок.
– Спасибо.
Развернув обертку, Тень съел батончик.
– Наверное, запить хотите? Кофе? Пива?
– Воды, пожалуйста.
Отойдя к двери, Камень постучал в нее, потом сказал несколько слов охраннику по ту сторону двери, который кивнул и минуту спустя вернулся с пластиковым стаканчиком холодной воды.
– ЦРУ, – Лес уныло покачал головой, – ох уж эти недотепы. Слушай, Камень. Я слышал одну цеэрушную шутку. Как можно быть уверенным, что ЦРУ непричастно к покушению на Кеннеди?
– Не знаю, – отозвался Камень. – А как можно быть в этом уверенным?
– Он ведь мертв, правда? – сказал Лес.
Они рассмеялись.
– Вам лучше, сэр? – спросил Камень.
– Пожалуй.
– Почему бы вам не рассказать нам, что произошло сегодня вечером, сэр?
– Смотрели достопримечательности. Были в Доме на Скале. Поехали поесть. Остальное вам известно.
Камень тяжело вздохнул. Лес, словно бы разочарованно, покачал головой и ногой ударил Тень в коленную чашечку. Боль была мучительная. Потом Лес медленно надавил кулаком в спину Тени как раз над правой почкой, нажал с силой костяшками пальцев. По сравнению с этой мукой боль в колене показалась Тени легким уколом.
«Я больше любого из них, – думал он, – я могу их вырубить». Но они вооружены, и даже если он – каким-то образом – сумеет убить или усмирить их обоих, он все равно окажется с ними в запертой камере. (Но у него будет пушка. Две пушки. Нет.)
Лица Тени Лес не касался. Никаких следов. Ничего, что было бы видно потом: только удары кулаками и ногами в туловище и колени. Было больно, и Тень крепко сжимал в кулаке доллар со Свободой и ждал, когда все кончится.
И спустя слишком долгое время избиение закончилось.
– Мы вернемся через пару часов, сэр, – сказал Камень. – Знаете, Лесу, честное слово, не хотелось этого делать. Мы разумные люди. Как я говорил, мы хорошие парни. Это вы – не на той стороне. А тем временем, почему бы вам не поспать?
– Вам лучше начать воспринимать нас всерьез, – предупредил Лес.
– Прислушайтесь к Лесу, – сказал Камень. – Подумайте хорошенько.
Дверь за ними захлопнулась. Тень еще спросил себя, выключат ли они свет, но они этого не сделали, и лампочка сияла в камере будто холодный глаз. Тень отполз на желтую пенку и, натянув на себя одеяло, закрыл глаза и, цепляясь за пустоту, держался за сны.
Время шло.
Ему снова было пятнадцать, и мать умирала. Она пыталась сказать ему что-то очень важное, а он не мог ее понять. Он шевельнулся во сне, и копье боли заставило его всплыть из полудремы в полубодрствование. Он поморщился.
Тень дрожал под тонким одеялом, правым локтем закрывая глаза от света голой лампочки. Интересно, на свободе ли еще Среда и остальные, живы ли они? Он очень надеялся, что это так.
Серебряный доллар холодил руку. Тень чувствовал его в кулаке, как чувствовал на протяжении всего избиения. И почему он не нагревается до температуры тела? В его полудреме-полубреду монета, мысль о Свободе, и луна, и Зоря Полуночная сплелись в витой луч серебряного света, который сиял из глубины небес, и Тень поднимался по серебряному лучу прочь от боли, душевной тоски и страха, назад в благословенные сны…
В дальнем далеке он слышал какой-то шум, но уже слишком поздно было размышлять об этом: сон забрал его целиком.
Он успел понадеяться, что это не его идут будить, чтобы ударить или накричать. А потом с удовольствием заметил, что действительно спит и ему больше не холодно.
Кто-то где-то звал на помощь – в его сне или наяву. Тень в полусне скатился с пенки, обнаружив при этом новые места, болевшие при каждом движении.
Кто-то тряс его за плечо.
Ему хотелось попросить не будить его, дать еще поспать, оставить в покое, но на волю вырвалось лишь уханье.
– Щенок, – позвала Лора. – Пора просыпаться. Пожалуйста, милый, проснись.
И это стало мгновением ласкового облегчения. Какой странный ему привиделся сон: о тюрьме и мошенниках, об опустившихся богах, а теперь вот Лора будит его, чтобы сказать, что пора на работу, и, может, ему хватит еще времени ухватить кофе и поцелуй или больше, чем поцелуй, и он протянул руку, чтобы ее коснуться.
Ее плоть была холодной как лед и липкой.
Тень открыл глаза.
– Откуда кровь? – спросил Тень.
– Чужая, – ответила она. – Не моя. Я наполнена формальдегидом в смеси с глицерином и ланолином.
– Чья чужая?
– Охранников, – объяснила Лора. – Все в порядке. Я их убила. Тебе лучше уйти. Думаю, я никому не дала шанса поднять тревогу. Возьми по дороге пальто, а не то зад себе отморозишь.
– Ты их убила?
Пожав плечами, она неловко улыбнулась. Руки у нее выглядели так, словно она рисовала красным, создавая картину исключительно в красно-багровых тонах, и на лице и на одежде (на том самом синем костюме, в котором ее похоронили) остались брызги и пятна, что напомнило Тени Джексона Поллока, потому что гораздо проще было думать о Джексоне Поллоке, чем принять иное.
– Когда сам мертв, людей убивать намного легче, – пояснила она. – Я хочу сказать, ну что в этом такого? Уже нет особых предрассудков.
– Для меня это пока много значит, – сказал Тень.
– Хочешь остаться здесь до прихода утренней смены? – спросила Лора. – Оставайся, если хочешь. Я думала, тебе захочется выбраться.
– Они подумают, что это я сделал, – тупо проговорил он.
– Может быть, – ответила она. – Надень пальто, милый. Замерзнешь.
Тень вышел в коридор. В конце коридора находилась дежурка. Там было четверо мертвецов: три охранника и человек, назвавший себя Камнем. Его друга нигде не было видно. Судя по кровавого цвета следам волочения на полу, двоих притащили в дежурку и там бросили на пол.
Его собственное пальто висело на вешалке. Бумажник по-прежнему лежал во внутреннем кармане, по всей видимости, нетронутый. Лора раскрыла пару картонных коробок, заполненных «сникерсами».
Охранники, теперь он мог получше их разглядеть, были одеты в темный камуфляж, но без официальных нашивок. При них не было вообще ничего, что указывало бы, на кого они работают. С тем же успехом они могли быть охотниками на уток, одевшимися на воскресную вылазку.
Лора сжала руку Тени своей холодной. Подаренная им монета поблескивала на золотой цепочке у Лоры на шее.
– Хорошо смотрится, – сказал Тень.
– Спасибо. – Лора мило улыбнулась.
– А что с остальными? – спросил он. – Со Средой и всеми остальными? Где они?
Лора подала ему несколько пригоршней шоколадных батончиков, которые он стал распихивать по карманам.
– Тут никого больше не было. Много пустых камер, и еще одна, в которой сидел ты. Да, а в еще одну пошел охранник дрочить с журналом. Ну и удивлен же он был.
– Ты убила его, пока он дрочил?
Она пожала плечами.
– Думаю, да, – несколько неловко призналась она. – Я тревожилась, что они тебя обижают. Надо же кому-то присматривать за тобой, и я ведь сказала, что это сделаю, правда? Вот, возьми это.
Это были химические грелки для рук и ног: тонкие прокладки, если переломить их, нагревались и держали тепло часами. Тень и их убрал в карман.
– Присматривать за мной. Да, – сказал он, – и ты это сделала.
Холодным пальцем Лора погладила царапину над левой бровью.
– Ты ранен.
– Пустяк.
Он потянул стальную дверь в стене. Та медленно отъехала в сторону. До земли было фуга четыре, и он спрыгнул, как ему показалось, на гравий. Потом взял Лору за талию и опустил ее вниз, как опускал всегда – легко и без раздумий…
Из-за толстых облаков вышла луна. Она висела низко над горизонтом, вот-вот собиралась садиться, но ее света, отражаемого снегом, хватало, чтобы видеть.
Они выбрались, как выяснилось, из выкрашенного в черный цвет стального вагона длинного товарняка, отогнанного или брошенного на лесной узкоколейке. Череда вагонов тянулась в обе стороны, насколько хватало глаз, теряясь среди деревьев. Он был в поезде. Следовало бы знать.
– Как ты, черт побери, меня нашла? – спросил он мертвую жену.
Она медленно и как будто бы с удивлением покачала головой.
– Ты светишь, как маяк в темном мире, – сказала она. – Не так уж это было и трудно. А теперь иди. Иди так далеко и быстро, как только можешь. Не пользуйся кредитными карточками, и все с тобой будет в порядке.
– Куда мне идти?
Она запустила руку в свалявшиеся волосы, откинула челку с глаз.
– Шоссе в той стороне. Сделай, что можешь. Укради машину, если придется. Поезжай на юг.
– Лора, – начал он, потом помялся. – Ты знаешь, что происходит? Ты знаешь, кто эти люди? Кого ты убила?
– Да. Кажется, знаю.
– Я перед тобой в долгу, – сказал он. – Если бы не ты, мне не выбраться. Не думаю, что они собирались сделать со мной что-то хорошее.
– Да, – кивнула она. – Ничего хорошего.
Они пошли прочь от пустых вагонов. Тень вспомнил другие поезда, с гладкими стальными вагонами без окон, которые тянулись миля за милей, одиноко гудя в ночи. Его пальцы сомкнулись на долларе со Свободой в кармане, и он вспомнил Зорю Полуночную и то, как она поглядела на него в лунном свете. «Ты спросил ее, чего она хочет? Умные люди всегда спрашивают об этом мертвецов. Иногда те даже отвечают».
– Лора… чего ты хочешь?
– Ты правда хочешь знать?
– Да. Пожалуйста, скажи мне.
Лора поглядела на него мертвыми голубыми глазами.
– Я снова хочу стать живой, – сказала она. – Это же не жизнь. Я хочу быть по-настоящему живой. Я хочу опять почувствовать, как в груди бьется сердце. Я хочу чувствовать, как по мне бежит кровь – горячая, соленая и настоящая. Странно, всегда считаешь, что такое нельзя почувствовать, но поверь мне, когда она остановится, сам поймешь. – Она потерла глаза, размазывая по лицу красное с рук. – Послушай, это тяжело. Знаешь, почему мертвецы выходят только по ночам, щенок? Потому что в темноте проще сойти за настоящих людей. А я не хочу, чтобы мне приходилось «сходить». Я хочу быть живой.
– Я не понимаю. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Сделай так, чтобы это случилось, милый. Ты придумаешь. Я знаю, что придумаешь.
– Ладно, – сказал он. – Я попытаюсь. А если я придумаю, как мне тебя найти?
Но она уже исчезла, и тишина и пустота, только слабая серость в небе, которая сказала ему, в какой стороне восток, и одинокое завывание декабрьского ветра, который, возможно, был криком последней ночной птицы или зовом первой птицы рассветной.
Повернувшись лицом к югу, Тень двинулся в путь.
Глава седьмая
Обладая лишь ограниченным «бессмертием» – ибо они рождаются и умирают, – индуистские боги сталкиваются с основными дилеммами человечества и зачастую как будто отличаются от смертных лишь в нескольких мелочах… а от демонов и того меньше. И тем не менее, индуисты видят в них класс существ, по определению совершенно отличных от всех остальных; их боги символичны в том смысле, в каком никогда не может быть символичен человек, сколь бы ни была «архетипична» история его жизни. Они – актеры, исполняющие роли, реальные только для нас; они – маски, за которыми мы видим собственные лица.
Венди Дониджер О'Флагерли. Введение в Мифы индуизма (Penguin Books, 1975)
Тень уже несколько часов шел на юг – во всяком случае, приблизительно в том направлении – по узкой безымянной дороге, петлявшей по лесу где-то, как ему казалось, в южном Висконсине. Пару миль назад, сияя фарами, навстречу ему выехали из-за поворота несколько джипов, но он нырнул в заросли у обочины, давая им проехать. Утренний туман поднимался до пояса. Машины были черные.
Услышав через полчаса гудение приближающихся с запада вертолетов, он свернул с проселка в лес. Вертолетов было два, и Тень затаился, прикорнув в ложбинке под поваленным деревом, только по звуку определил, что они повернули в сторону. Когда шум стал удаляться, он рискнул выглянуть из своего убежища, чтобы наскоро поглядеть на серое зимнее небо, и с удовлетворением отметил, что вертолеты были выкрашены черной матовой краской. Он ждал под стволом до тех пор, пока вертолеты не улетели совсем.
Под деревьями снег едва-едва присыпал землю, а местами скрипел под ногами. Тень был искренне благодарен Лоре, всучившей ему химические грелки для рук и ног, которые не давали отмерзнуть конечностям. И все же он словно оцепенел: сердцем оцепенел, разумом оцепенел, душой оцепенел. И оцепенение пустило в нем корни еще много лет назад.
«Так чего же я хочу?» – спросил он себя и не смог найти ответа, а потому просто продолжал идти по лесу, делать шаг, потом другой, потом третий. Деревья казались знакомыми, а отдельные пейзажи вызывали ощущение полнейшего дежа-вю. Может быть, он ходит кругами? Может, он так и будет идти, и идти, и идти, пока не кончатся грелки и шоколадки, а потом сядет и уже никогда не встанет.
Он вышел к большому потоку, какой местные называют «ручьем», и решил идти вдоль берега. Ручьи впадают в реки, а все реки текут в Миссисипи, и если он так и будет идти, или украдет лодку, или построит плот, он рано или поздно доберется до теплого Нового Орлеана, – и сама эта мысль показалась ему одновременно и утешительной, и маловероятной.
Больше вертолеты не появлялись. У него возникло ощущение, что те, которые пролетели над ним, отправились улаживать кризис на ветке товарняка, а вовсе не охотились за ним, иначе они бы вернулись; иначе тут были бы собаки-ищейки, сирены и все прочие атрибуты погони. Но его никто не преследовал.
Чего же он хочет? Чтобы его не поймали. Чтобы его не обвинили в смерти людей из поезда. Он представил себе, как говорит: «Это не я, это все моя мертвая жена». И тут же представил выражения лиц представителей закона. А потом люди станут спорить, сумасшедший он или нет, а сам он тем временем отправится на электрический стул…
Интересно, есть ли в штате Висконсин смертный приговор? И если да, так ли это для него важно? Тень желал понять, что происходит, и узнать, чем все закончится. И наконец, с горестной усмешкой он сообразил, что больше всего на свете хочет, чтобы все было нормально. Он хотел, чтобы тюремного заключения никогда не было, чтобы Лора была жива, чтобы ничего из случившегося не произошло на самом деле.