Я поспешаю за Немцовым по лесной дорожке, и у меня так болит селезенка, что хочется верить, будто ГКО поначалу были частью честного плана по оздоровлению экономики и пережиданию низких цен на нефть, а не просто самой большой финансовой пирамидой.
Но работали они именно как финансовая пирамида.
Банкиры и инвесторы вкладывали в ГКО деньги и быстро получали большие проценты за счет новых инвесторов, которые покупали ГКО и тоже ждали вскорости высоких процентов. Пирамида разрасталась. Разумеется, банкиры и инвесторы понимали, что она рано или поздно может лопнуть, но ради больших процентов готовы были рисковать, надеясь, что успеют сбросить свои ГКО и выручить свои деньги до падения пирамиды.
Банк МЕНАТЕП тоже значительные средства держал в ГКО. Думаю, что возглавлявшие банк «предприимчивые финансисты, имевшие доступ к закрытой информации», надеялись, что реформаторы, находившиеся у власти, предупредят их заблаговременно, если пирамида станет рушиться, и они, банкиры, успеют спасти вложенные в ГКО деньги, а убытки понесут западные инвесторы.
Впрочем, было два способа демонтировать пирамиду ГКО мягко и относительно безболезненно. Во-первых, можно было девальвировать рубль, то есть позволить рублю постепенно дешеветь относительно доллара. Тогда получалось бы, что доходность ГКО в рублях высока, как и было обещано, но рубль все время дешевеет, и в долларах не так уж много получают западные инвесторы, вложившие спекулятивные капиталы в Россию. Получалось бы, что западного инвестора хитростью заманили дать России в долг под небольшие проценты, чтоб Россия поднимала экономику. В случае медленной девальвации получалось бы, что и российские банки тоже под небольшой процент одолжили денег государству, но банки были не против, поскольку у крупных банков, державших деньги в ГКО, были и свои нефтяные компании, а слабый рубль выгоден экспортерам нефти. Несколько раз банкиры и промышленники в начале 1998 года собирались вместе и приезжали в правительство — просили начать медленно девальвировать рубль. Но против девальвации рубля, защищая западных инвесторов, выступал Международный валютный фонд (МВФ).
|
|
Грубо говоря, Международный валютный фонд предлагал российскому правительству рубль не девальвировать и западных инвесторов не грабить, а за это обещал сам дать российскому правительству денег в долг до тех пор, пока цены на нефть снова не вырастут, и Россия не сможет расплатиться по всем своим долгам, как легко расплачивается теперь в середине двухтысячных, когда нефть стоит 60 долларов за баррель. Переговоры с Международным валютным фондом тоже вел Анатолий Чубайс, рубль держали, но МВФ денег все как-то не давал, не знаю уж, о чем они там торговались. А пирамида ГКО все росла и росла.
И надо же понимать, что в этой большой политической и большой экономической игре не ты один играешь, а тысяча человек играет каждый свою игру несимметрично, как если бы на бескрайней шахматной доске сражались друг с другом фигуры тысячи разных цветов. Ходорковский строил свой ЮКОС, а Лужков, например, строил Москву. Интересы могли совпадать или быть противоположными. Коммунистический парламент грозил президенту Ельцину импичментом. Президент Ельцин грозил парламенту выдвинуть на пост премьер-министра такую кандидатуру, чтоб парламент трижды отверг ее и был распущен. Березовский, если верить Немцову, хотел приватизировать «Газпром», а Немцов говорит, что мешал ему. Гусинский хотел приватизировать «Связьинвест», государственную компанию, владеющую всеми в стране проводными телефонными линиями, каковые тогда ценились больше, чем теперь, ибо не было еще у каждого школьника в кармане мобильного телефона. И Березовский тоже, кажется, хотел приватизировать «Связьинвест» — черт ногу сломит. А Сорос пришел тогда к Немцову и спросил: — Вы честный будете устраивать аукцион по «Связьинвесту» или как всегда?
|
|
— Честный, — отвечал Немцов.
Сжалившись надо мной, Немцов, наконец, сворачивает с живописной лесной дорожки в санатории «Лужки», мы садимся за столик в кафе, и Немцов говорит: — Мы тогда с Чубайсом решили провести честный аукцион по «Связьинвесту». Образцово-показательный, прецедентный. Понимаешь, Панюшкин, если законов в стране толком нет, то действуют только самые простейшие и самые открытые законы. И мы предлагали открытый аукцион по «Связьинвесту», со стартовой ценой полтора миллиарда долларов и никаких конвертов. Я пришел тогда к Чубайсу и сказал: «Ты понимаешь, Чубайс, что нас будут мочить все? Гусинский, Березовский, коммунисты — все! Ты понимаешь, что мы должны быть чисты? Ты чист, Чубайс?» А Чубайс сказал мне тогда: «Ты меня за идиота держишь?
Конечно, понимаю! Если бы я не был чист, разве бы я полез в это дело!» А через несколько дней после того, как мы стали готовить аукцион по «Связьинвесту», прихожу я к Чубайсу, а он красный сидит, как помидор, и говорит: «Я совсем забыл. У меня в Мост-банке (принадлежавшем Гусинскому) на счете 100 тысяч долларов лежит, гонорар за книжку про приватизацию, которую мы должны были написать, но не написали». Я ему говорю: «Чубайс, ты идиот! Нам пи… ец!
|
|
Меня только радует, Чубайс, что ты честный человек, потому что работаешь министром финансов, а обвинить тебя можно только в том, что ты присвоил 100 тысяч долларов за книжку, которую поленился написать. Но нам все равно хана!» По этому «делу писателей» нас мочили все: Березовский, Гусинский, коммунисты. И окончилось тем, что дедушка, — Немцов имеет в виду президента Ельцина, — сказал мне: «Я устал вас с Чубайсом защищать». Чубайса уволили с должности министра финансов, меня уволили с должности министра топлива и энергетики. Оставили нас только вице-премьерами, то есть щеки надувать мы могли, а сделать реально не могли ничего. А Черномырдин реально почувствовал себя преемником.
Я сижу с Немцовым за столиком в кафе санатория «Лужки» и такую испытываю к Немцову благодарность за то, что он не тащит меня больше спортивным шагом по лесной дорожке, что мне хочется ему верить.
Как же мне хочется ему верить, что тогда в 1997 году мы были в шаге от построения демократической и свободной страны, и все сорвалось от того лишь, что у Анатолия Чубайса случайно завалялись на счете в Мост-банке 100 тысяч долларов — сумма, которую сейчас, при нынешнем уровне коррупции никто и деньгами-то не считает среди приближенных к власти.
Дальше я не знаю толком, как произошло, что премьер-министром страны стал Сергей Кириенко. Говорят, будто Ельцин хотел ослабить Черномырдина, слишком почувствовавшего себя преемником. Говорят, наоборот, будто кремлевские, как выражается Ходорковский, кукловоды хотели Черномырдина сохранить в преемниках, и нарочно назначили Кириенко, чтоб снять с Черномырдина и свалить на Кириенко всю ответственность за обрушение пирамиды ГКО. Говорят, будто Березовский, пользуясь своим влиянием на президента, хотел сделать премьером Ивана Рыбкина, убедил Ельцина, во всяком случае, Черномырдина уволить, но тут инициативу перехватил у Березовского Чубайс, и премьер-министром назначен был с подачи Чубайса Кириенко. Черт ногу сломит. Ненавижу эти слепые политологические гадания. Говорят еще, будто Ельцин нарочно предложил в премьеры немцовского протеже Кириенко, чтоб коммунистическая Дума трижды отвергла его кандидатуру, и можно было Думу распустить и назначить новые выборы, но коммунисты самороспуска испугались. Говорят еще, будто Кириенко понимал, что его назначают, чтоб свалить на него ответственность за неизбежный дефолт, но не считал дефолт неизбежным.
Немцов говорит: — Когда Кириенко назначили премьером, мы поехали с ним погулять в Архангельское (бедный Кириенко, представляю себе, как и его тоже Немцов таскал кругами все свои двенадцать километров. — В. П.), и он мне говорит: «С чего бы такого начать яркого?» А я ему говорю: «Начни с девальвации рубля!» В статье своей «Кризис либерализма в России» Михаил Ходорковский пишет: «О чем думали либеральные топ-менеджеры страны, когда говорили, что дефолту 1998 года нет альтернативы?! Альтернатива была — девальвация рубля. Причем в феврале и даже июне 1998 года можно было обойтись девальвацией с 5 рублей до 10–12 рублей за доллар. Я и многие мои коллеги выступали именно за такой вариант предотвращения нависавшего финансового кризиса. Но мы, располагая в то время серьезными рычагами влияния, не отстояли свою точку зрения и потому должны разделить моральную ответственность за дефолт с тогдашней властью, безответственной и некомпетентной».
Он пишет про февраль и июнь, потому что в феврале и июне 1998 года дважды приезжали крупнейшие банкиры и промышленники России в правительство просить девальвации. И я не знаю, почему не послушал их Сергей Кириенко. Может быть, потому что на Горбатом мосту у Белого дома каждый день стучали касками о брусчатку бастующие шахтеры, а Кириенко был уверен, и говорил мне, что бастовать нанял шахтеров Борис Березовский, и что шахтеры завоют в эфире принадлежавшего Березовскому телеканала ОРТ, как только рубль станет дешеветь, съедая шахтерские зарплаты.
Немцов говорит еще, что в начале лета приезжали в Россию совещаться про грядущий кризис финансисты из Международного валютного фонда и министерства финансов США, но Кириенко их не принял, сославшись на недостаточную представительность делегации.
Не знаю, почему не принял.
Семнадцатого августа 1998 года я с семьей был в отпуске на острове Корфу, а маме моей в квартиру вдруг позвонили, уже ближе к вечеру. Мама открыла. На пороге стоял мой друг кинооператор Андрей Макаров, которого мама, может быть, пару раз до этого и видела, но в лицо не вспомнила. Малознакомый молодой человек сказал моей маме: — Здравствуйте, у вашего сына деньги есть? Рубли?
Несите их скорей сюда!
Мама моя, как загипнотизированная, пошла в мою комнату, вытащила из письменного стола сколько там было рублей и безропотно отдала их малознакомому молодому человеку. И тот ушел, сказав: — Угу! Я скоро вернусь.
Все пункты обмена валюты в городе были уже закрыты, потому что рубль падал, рушился, и только на киностудии «Мосфильм» работал еще каким-то чудом обменный пункт. Оператор Андрей Макаров, зная, что я в отпуске, обменял все мои рубли на доллары в последнем открытом в Москве обменном пункте. Вернулся уже к полуночи и вручил ничего не понимающей моей маме 1000 долларов — все мои тогдашние сбережения, которые назавтра превратились бы в 300 долларов, потому что рубль за одни сутки упал втрое, с 6 до 18 рублей за доллар, и продолжал падать.
Пирамида рухнула оглушительно, государству нечем было платить по ГКО, банки потеряли свои вложенные в ГКО деньги. Люди бросились в банки забирать свои вклады, но у банков не было денег, чтоб заплатить вкладчикам, и банки в один день лопнули.
Предприятия тоже не могли получить в банках денег со своих счетов, потому что не было денег, и пришлось многим предприятиям закрываться или увольнять персонал, или сокращать персоналу зарплату.
Газета «Коммерсантъ», где я работал, вышла тогда с заголовком «Прорвемся!» на первой полосе, и, вернувшись из отпуска, я застал такую ситуацию, что треть сотрудников редакции уже уволена, а остальным сокращена зарплата вчетверо. Я, к счастью, оказался среди тех, кому сокращена зарплата. Мы прорывались года полтора и прорвались в конце концов, но тогда, осенью 98-го клич «Прорвемся!», может быть, и обогащал кровь адреналином, однако ж уверенности не вселял.
Вопреки пословице, запрещающей менять на переправе коней, правительство Кириенко было отставлено. Получилось, что даже самые верные сторонники либералов-реформаторов, предприниматели и высоко оплачиваемые профессионалы видели, как либеральное правительство умеет ввергать страну в кризис, но не видели, как умеет страну из кризиса выводить.
И либералы тогда надолго, если не навсегда лишились своих сторонников.
Исполнять обязанности премьер-министра назначен был опять Виктор Черномырдин, но действия его были паническими и только усугубили кризис. Если бы президент не нашел тогда, кого предложить парламенту на должность премьера, так, чтоб парламент согласился, то парламент по закону был бы распущен, и к экономическому кризису добавился бы политический. Григорий Явлинский тогда предложил на должность премьера себя, а своих товарищей по партии «Яблоко» в правительство. Это был смелый поступок, потому что кризисный премьер в памяти народной предстает человеком, который правил, когда нечего было жрать. Принятые кризисным премьером меры заметны бывают не сразу, и к тому времени, как жизнь начинает налаживаться, кризисный премьер бывает уже уволен, как уволен был Егор Гайдар, а плоды трудов кризисного премьера пожинает следующий за ним. Так вот, депутаты Госдумы в лицо смеялись Григорию Явлинскому, когда тот предложил себя в кризисные премьеры: «Ишь, чего захотел! Власти!» Премьером был назначен Евгении Примаков, выходец из спецслужб, известный, впрочем, тем еще, что единственный, кажется, из всей властной элиты живет не во дворце, а в скромном дачном домике, то есть не коррумпирован. А правительство Примакова в основном состояло из коммунистов. И получалось очень похоже на ту схему, которую предлагал Михаил Ходорковский в письме «Выйти из тупика!»: президент Ельцин, как гарант свободы, и коммунистическое правительство, как гарант справедливости.
Однако же президент Ельцин был болен, тяжело болен. Все на свете были уверены, что следующим президентом станет Примаков. И это было уже слишком похоже на возвращение советского строя: спецслужбы и коммунисты у власти. И это стало тем более похоже на возвращение советского строя, когда Евгений Примаков, направляясь с визитом в Америку, узнал, что американцы бомбят Югославию, развернул над Атлантикой самолет и отменил визит, поссорившись с американцами. То есть совсем как в Советском Союзе: коммунисты и спецслужбы у власти, впридачу холодная война с Америкой.
Слишком узкое оставалось поле для политического маневра у «кремлевских кукловодов», как выражается Ходорковский, имея в виду Бориса Березовского, вероятно. Нечего было противопоставить столь уже близкому к завоеванию власти тандему спецслужб и коммунистов. Разве только перессорить их между собой. Помочь спецслужбам получить власть, но без коммунистов.
И вот вам Владимир Путин. Чем не премьер и чем не президент? И через полтора года после кризиса, благодаря телевидению Березовского и телевидению Гусинского рейтинг Путина растет в считанные месяцы с 5 % до 60 %. И благодаря второй чеченской войне, которая поначалу кажется победоносной, тоже растет рейтинг.
И благодаря террористическим актам — растет. И даже либералы подгавкивают, что пусть станет, дескать, Путин российским Пиночетом, проведет жесткой рукой либеральные реформы и, проведя, вернет нам свободу и установит нам справедливость. А народу только и подавай жесткую руку.
И надо же понимать, что большая эта политическая игра не одним человеком ведется, а тысяча человек играет увлеченно каждый свою игру, как если бы на бескрайней шахматной доске сражались друг с другом фигуры тысячи разных цветов. А шахматная доска — это мы, люди. Это наши деньги сжигают политические игроки в своих финансовых кризисах, наши дома взрывают в борьбе друг против друга, на нашей земле ведут друг против друга войну и в наших мозгах зарабатывают себе популярность.
Осенью 1998 года в компании ЮКОС происходило одно сплошное оперативное совещание с утра до вечера, и даже обеденные перерывы неизбежно каждый день превращались в «язвенный» обед. Михаил Ходорковский, говорят, занимался решением таких мелких проблем, про существование которых и знать-то не должен глава компании. Типа: лопнул трос на буровой под городом Нефтеюганском, так где в условиях кризиса взять трос, и где в условиях кризиса взять на трос деньги, и можно ли трос сегодня, а деньги завтра.
Банк МЕНАТЕП был разорен. Никакие связи в правительстве не помогли. Если Ходорковский и был предупрежден об обрушении пирамиды ГКО, то слишком поздно, чтоб сбросить ГКО и спасти деньги. Акции ЮКОСа, заложенные иностранным банкам в обеспечение кредита, потраченного на покупку Восточной нефтяной компании, были арестованы. Миноритарные акционеры ЮКОСа, чувствуя, что Ходорковский слаб, предъявили сразу несколько судебных исков. Правительство увеличивало налоги на нефть.
Ходорковский ездил в правительство и в налоговую службу, разъяснял, что не надо в условиях кризиса придумывать новые налоги на нефть, а надо, наоборот, налоговое бремя ослабить, и тогда нефтяная отрасль первой выберется из кризиса и вытащит за собой всю страну. Он принял решение выплатить постепенно все деньги всем вкладчикам разорившегося Банка МЕНАТЕП и выплатил. Он судился с миноритарными акционерами. Он, кажется, действительно верил в это свое «Прорвемся!».
Одна моя подруга остроумно заметила однажды, что патриоты и государственники почему-то покупают недвижимость за границей и не рожают в России детей, а демократы, кричащие вечно, что кризис и конец света, покупают недвижимость в России и детей рожают. Так вот, младшие дети Ходорковского близнецы Глеб и Илья зачаты были именно в то кризисное лето 98-го. И глупо же думать, будто в 35 лет дети у человека могут получиться случайно. А в год после кризиса, когда далеко еще было до того, чтоб прорваться, Ходорковский, пользуясь падением цен на недвижимость, строил дом в поселке Яблоневый сад. А через два года, когда только-только прорвались, адвокат Антон Дрель пришел наниматься к Ходорковскому на работу и как личный его адвокат спросил, какая у Ходорковского есть недвижимость за границей, и выяснилось, что нет никакой.
Я, наконец, получаю от Ходорковского письмо из тюрьмы. Он пишет: «Из дефолта я вынес не урок, что государство меня (да и всех) обмануло. Это само собой, и было для меня неважно. 1998 год был годом осознания, что есть не только законы, но и этика, что в самой тяжелой ситуации часть людей остается людьми и таких много.
Что бизнес — это не игра, не шахматы — это люди, за которых ты отвечаешь, за их семьи, за их пенсии.
Каждая ошибка, каждое „не подумал“ может стоить кому-то страданий.
Ответственность просто придавила, причем, если бы люди ругались, плевались, орали — было бы легче. Такое было, но мало, а, в основном, они просто страдали и надеялись, заранее простив, если ты их обманешь, как их обманывали все и всегда.
Я не знаю, смог ли я донести до Вас, почему 98-й год стал переломным для меня и в каком смысле. Я решил, что не только должен отдавать долги, но и что-то сделать, чтобы люди жили лучше, чтобы не было этой покорной уверенности, что обязательно обманут.
Не знаю, как объяснить. В общем, производство перестало быть единственной целью. Тогда (не сразу, а через год-два приблизительно), я понял, что из бизнеса мне надо уходить.
Доделать то, что пообещал людям и уйти, потому что в бизнесе надо быть готовым к жестокости и бескомпромиссности, а моя скорлупа дала трещину. И я постепенно сместился в сторону общественной деятельности, занялся изменением условий бизнеса, законами, этическими правилами».
Я держу в руке листок и перечитываю: «… скорлупа дала трещину». Ничего себе!
ГЛАВА 6: ЗЕЛЕНОЕ ПИСЬМО
Мы сидим с Инной Ходорковской в «Book-кафе», и я спрашиваю, рассказывал ли ей муж про свою работу.
— Ну, может, хвастался успехами?
— Нет, но как-то он показывал, когда ему в голову приходила хорошая идея, — Инна запускает пальцы в свои светлые волосы и шевелит пальцами в волосах, демонстрируя, как у Михаила Ходорковского наглядно шевелились в голове мысли. — Как-то это было заметно.
— А ныл, если что-нибудь не получалось? Я потому что, например, люблю поныть, чтоб жена поработала мамочкой.
— Нет, никогда. Он и в тюрьме даже всегда улыбается на свиданиях, всегда у него все хорошо.
— А про Кеннета Дарта он вам рассказывал?
— Это какой год? 1999-й? — Инна усмехается. — В 1999-м я рожала.
— Что весь год рожали?
— Ну практически. У меня отрицательный резус. А у мальчиков положительный, и их двое, и вы же понимаете… — говорит Инна, как будто я действительно понимаю. — Мне все врачи говорили, что я их не выношу, и пришлось поехать в Швейцарию и прожить там почти всю беременность.
— Понравилось вам в Швейцарии?
— Нет! Жить нет! — Инна машет руками, как если бы ее атаковал небольшой рой пчел. — Так, приехать погулять пару недель хорошо, а жить невозможно. Во-первых, скучно очень…
— То-то вам здесь весело…
— Во-вторых, — Инна улыбается вдогонку моей мрачной шутке, — там соседка у меня была старушка, и она все время писала доносы в полицию, что я незаконная иммигрантка. И знаете, на пятый раз действительно начинаешь чувствовать себя незаконной иммигранткой. А потом дети родились, кричать стали…
— А Ходорковский, значит, сидел в Москве строил дом?
— Дом строили рабочие. Я когда через год приехала, дом уже стоял, но половина всего внутри сделано было не так, как я хотела. Я говорю: «Ребят, вроде мы как-то не так договаривались». Но ничего, стали жить.
В 2003 году, когда Ходорковского арестовали, в газетах была опубликована фотография дома Ходорковского. Дом этот, правда, оказался впоследствии фальшивым. То есть это не дом Ходорковского и вообще не дом из поселка Яблоневый сад. Просто непонятно чей дворец с Рублевского шоссе. А дом Ходорковского довольно небольшой, скандинавского такого типа невысокий, из бревен и кирпича. Поселок Яблоневый сад теперь стоит пустой, темный. Никто не живет в доме Невзлина, никто не живет в доме Брудно, никто не живет в доме Дубова. В доме Лебедева живет его жена. В доме Ходорковского живет Инна с детьми. Только два дома на весь поселок, где по вечерам в окнах зажигается свет. Я спрашиваю: — Как же вы живете там, в темном поселке?
— Привыкли, — Инна поднимает на меня глаза, кажется, затем, чтоб я оценил ее решимость никуда не уезжать из этого дома и в этом доме дождаться возвращения хозяина. — Сначала было жутко, но потом ничего. Ко всему можно привыкнуть. Он же привык жить в тюрьме.
В 1999 году Михаилу Ходорковскому действительно было не до строительства дома. У него отбирали компанию. Отстроенную почти и выведенную почти из кризиса нефтяную компанию ЮКОС. Отбирал некий Кеннет Дарт, гражданин Белиза, бывший гражданин Соединенных Штатов, миллиардер, крупнейший в Соединенных Штатах производитель пластиковых стаканчиков для ресторанов фаст-фуда. Отец Кеннета Дарта, говорят, сам и придумал эти дутые пластиковые стаканчики, через которые горячий кофе не обжигает руку.
А Кеннет Дарт, унаследовав компанию отца, производством пластиковых стаканчиков не ограничился и занялся в основном гринмэйлом — вполне законным и, надо признать, весьма изобретательным шантажом, направленным на захват чужих компаний либо на получение значительных отступных, если владелец компании не хочет, чтоб его компания была захвачена.
Блэкмэйл (blackmail), черное письмо — так по-английски называется шантаж. Гринмэйл (greenmail), зеленое письмо — это та работа, которой кроме Кеннета Дарта занимается еще герой Ричарда Гира в фильме «Красотка». Работа законная, но кажущаяся бесчеловечной молодой проститутке, которую играет Джулия Робертс, да и у самого героя Ричарда Гира вызывающая угрызения совести, каковые угрызения гоняют его по ночам в гостиничный бар играть на рояле.
В самом грубом приближении смысл гринмэйла таков: надо найти компанию, владелец которой собирается вот-вот компанию свою реструктурировать или модернизировать, или расширить. Одним словом, надо найти такую компанию, владелец которой собирается вот-вот что-то с компанией сделать такое, на что по закону ему потребуется согласие акционеров. Надо найти такую компанию и купить блокирующий пакет ее акций. Можно даже не покупать блокирующего пакета, а купить столько акций, сколько необходимо, чтобы созвать собрание акционеров — 10 %, например.
И вот, когда владелец компании примется компанию свою модернизировать или расширять, надо всячески мешать ему. Если, например, владелец созывает собрание акционеров и предлагает не выплачивать в следующем году дивиденды, а пустить заработанные деньги на развитие компании, то надо голосовать против, и других миноритарных акционеров убеждать, что развитие компании есть бессмысленная блажь, и обращаться в суд, дескать, посмотрите, крупнейший акционер грабит мелких акционеров. А суд потянется долго, и это остановит задуманную владельцем модернизацию, и если модернизация уже начата, и вложены уже в модернизацию деньги, то владелец компании будет деньги терять, поскольку они лежат мертвым грузом.
Так еще надо и самому созывать собрания акционеров, и опять тянуть время и снова, и снова ставить на повестку дня вопрос о ненужности модернизации.
Или можно ставить на повестку дня совсем не имеющие отношения к модернизации вопросы, и опять тянуть время, и парализовать работу. И все это затем, чтобы прийти в один прекрасный день к владельцу и сказать: «Я перестану вставлять тебе палки в колеса, если ты купишь у меня мои 10 % акций по цене втрое выше рыночной». А владелец, напомним, вложил уже в модернизацию миллионы и надеется заработать миллиарды, обыграв в результате модернизации конкурентов. Но модернизация, напомним, остановлена, идут, напомним, суды, и владелец теряет время и деньги, и от конкурентов отстает, и выгоднее ему, честное слово, купить уже эти несчастные 10 % акций, пусть даже и втрое дороже их настоящей цены.
Американские законодатели, когда гринмэйл расцвел в Соединенных Штатах, обложили доходы от гринмэйла 90-процентным налогом, но не запретили.
Конгрессмены рассудили так, что шантажисты подобны волкам — они санитары леса. Владелец атакуемой компании заплатит шантажисту отступные, только если задуманная им модернизация действительно, по мнению владельца, приведет к росту компании и увеличению прибыли. А если модернизация — блажь или глупый эксперимент, или повод не платить акционерам дивиденды, то, столкнувшись с шантажистом, владелец лучше модернизацию отменит, и вкладывать в ненужное развитие ничего не будет, и тихие акционеры получат свою долю доходов. Если же модернизация действительно принесет компании прибыль, и владелец эту прибыль рассчитал, и она так велика, что имеет смысл ради нее даже платить шантажисту, то, значит, акционеры получат свою прибыль сторицей через несколько лет, шантажист получит барыш, а государство с этого барыша получит 90 %.
Когда был принят этот мудрый закон, Кеннет Дарт отказался от американского гражданства. Поначалу купил себе посреди океана остров и решил устроить себе на этом острове страну Дартландию. Но потом идею страны забросил и живет теперь на бронированной яхте, плавающей по мировому океану, как настоящая акула капитализма. Интересно, есть ли там у него на яхте рояль?
В начале девяностых годов, когда все на свете думали, что страна Бразилия никак в обозримом будущем не сможет погасить своего внешнего долга, Кеннет Дарт стал скупать долги Бразилии. Он купил 6 %. За 375 миллионов долларов он купил бразильских долгов на сумму 1,4 миллиарда, поскольку бразильские долги тогда продавались за бесценок. В скором времени кредиторы Бразилии, под давлением ли антиглобалистов, с политическими ли целями или просто по доброте душевной, решили бразильский долг реструктурировать, то есть простить Бразилии большую часть ее внешнего долга.
Однако же за реструктуризацию по закону должны были проголосовать все кредиторы Бразилии. Но кредитор Кеннет Дарт, держатель 6 % бразильских векселей прощать долги Бразилии отказался. Бедная Бразилия! У нее по внешним долгам процентов каждый год набегало чуть ли не больше, чем должна она была Кеннету Дарту. Начались суды и переговоры, и хитрости всякие, и очернительные статьи в прессе.
Говорят, в Бразилии даже взрывали офис Дарта.
Но пришлось Бразилии Дарту заплатить, чтоб все остальные ее кредиторы могли простить бразильские долги. С Дартом, конечно, поторговались. Вместо 1,4 миллиарда он получил 980 миллионов. Прибыль его составила 605 миллионов — почти вдвое против той суммы, которую он потратил на приобретение бразильских долгов.
Если посмотреть газеты, то найдешь, что в 1991 году Дарт купил акций Federal Home Loan Mortage на 300 миллионов долларов, и прибыли получил 333 %. А в 1995 году Дарт вложил 269 миллионов долларов в Salomon Inc. и получил 186 % прибыли.
Еще в 1995 году Кеннет Дарт стал скупать небольшие пакеты акций российских нефтяных компаний. «Ноябрьскнефтегаз», «Юганскнефтегаз», «Томскнефть» — всякий раз компания Dart Management через дочерние свои фирмы вроде компании Acirota покупала чуть больше десяти процентов акций, чтобы иметь по российским законам право созывать собрания акционеров.
Десять лет спустя, отнимая у Ходорковского ЮКОС, государство будет действовать не так, как действовал Дарт против Ходорковского, а, скорее, как Ходорковский против Дарта, но вдобавок еще и грубо, на каждом шагу применяя тупую, но необоримую свою силу, разоряя походя акционеров компании и просто страну.
А Дарт в 1999 году играл. Надо признать, играл против Ходорковского изобретательно и даже красиво. Играл, вероятнее всего, исключительно ради прибыли для одного себя, но не без пользы для акционеров ЮКОСа и для страны. И даже не без пользы для самого Ходорковского.
Два года Дарт ничего не предпринимал. Но в 1997-м, когда российский фондовый рынок стал расти и Михаил Ходорковский стал отстраивать ЮКОС, заставляя своих акционеров обменивать акции входивших в ЮКОС компаний на единую акцию ЮКОСа, Дарт через своего московского представителя впервые обратился к Ходорковскому с предложением выкупить у него, у Дарта, акции «Томскнефти». Рассказывают, будто Ходорковский предлагал тогда Дарту продать акции «Томскнефти» на 500 % дороже их рыночной цены, но Дарт отказался, полагая, что можно получить с Ходорковского больше.