Будучи холостым, он был в то же время как бы редким семьянином, в смысле своих сердечных и почтительных отношений к отцу и всем родным. Он питал к ним самую горячую привязанность и величайшее почтение. Любил он вообще людей и в особенности детей окружавших его станичных жителей, любил так, как редко может любить человек близко родной.
В свободные минуты от службы он отдавал себя в распоряжение станичных подростков, устраивая с ними игры и забавы. Любя страстно военное дело, он желал развить любовь и привычку к нему и в окружающей его молодежи. Испросив, в 1847 г., у наместника, князя Воронцова, разрешение взять четыре пушки, отбитые им у неприятеля, для постановки их в Слепцовской и Троицкой станицах, по две в каждой, он организовал в обеих станицах военные игры для подростков и, вооружив их деревянными шашками, кинжалами и нагайками, каждый праздник производил с ними военные игры, как бы двухсторонние маневры, сам при этом садился на коня, указывал, как действовать, и, как бы руководя боем, увлекал всех в минуты побед, как в действительном бою, что, конечно, развивало у станичной молодежи любовь к военному делу и дало впоследствии из них многих истых героев в дальнейших делах по покорению Кавказа.
Живший также и поныне в Слепцовской станице, соратник Н. П. Слепцова, отставной войсковой старшина Родион Севастьянович Пузанков, любезно доставил нам фотографический снимок со второго памятника Слепцову, поставленного четыре года тому назад в Троицкой станице, по инициативе также соратника Слепцова, полковника Прокопова (недавно лишь умершего), на средства, собранные сунженцами. Вспоминая о Н. П. Слепцове, Пузанков также сообщил и некоторые черты из его жизни. Его любовь к людям выразилась во время эпидемии холеры, в конце сороковых годов.
Весь свой дом Слепцов отдал в полное распоряжение заболевающих, при чем сам оставался жить вместе с больными. Приняв все продовольствие больных на свой счет, он лично все свое время отдавал уходу за ними; давал лекарство из своих рук, разносил пищу и, не досыпая ночей, дошел до крайнего утомления. Во время этой эпидемии сам Слепцов два раза заболевал ей, заразившись, но, несмотря на это, он, как только начинало улучшаться состояние его здоровья, вновь принимался за помощь страдающим своим ближним. Вот где выказалась душа человека, храброго воина, христианина-человеколюбца, — так заканчивает это сообщение свое соратник героя и очевидец всего этого, старшина Пузанков.
Прилагая здесь лучший из портретов Н. П. Слепцова, приводим одно из самых точных описаний героя, взятое из книги «Кавказцы» Новоселова.
По этому описанию, Слепцов был среднего роста, худ и сух. Бледное лицо его, покрытое загаром от солнца боевых полей Чечни, было очень красиво. Строгий, благородный очерк, орлиный нос, густые, короткие усы, маленькие бакенбарды, обходившие кругом лица, и черные глаза, которых обыкновенное выражение было мягкое и ласковое, но которые в минуту одушевления и гнева сверкали, как угли, составляли в целом одну из тех физиономий, которые нельзя забыть, видев их хотя один раз. Волосы его были густые, курчавые и черные, как смоль, но в них начинало уже пробиваться серебро седин. Движения и жесты Слепцова были резки; ходил он быстро, говорил скоро; когда находился в волнении, то немного заикался. Голос его был приятен и имел особенный тон; в минуты же гнева и раздражения делался необыкновенно звонким и крикливым. Выражался он просто, не стараясь отыскивать и придумывать фраз, говорить красно и высокопарно. В разговоре любил употреблять уменьшительные слова. Слепцов был пылок, имел самую огненную натуру, но был добр и щедр. Чрезвычайно раздражительный, он вспыхивал, как порох, но скоро остывал. Когда что-нибудь исполнялось против его приказаний, и этим нарушались его распоряжения, он приходил в совершенную ярость, кричал пронзительно. Но этот взрыв страсти скоро проходил, и он иногда (если был не прав) спешил извиниться пред тем, на кого излился его гнев. Были примеры, что он перед всеми просил прощения у простых казаков. Никто из тех, которые подверглись его справедливому гневу, не чувствовал себя оскорбленным. Преобладающее военное качество в Слепцове было отвага безоглядная. Он был храбр, как рыцари в романах, как паладины средних веков. Не было преграды, которая бы его остановила; опасности, которой бы он устрашился; предприятия военного, которое бы счел неисполнимым. Хотя он не отличался особенною физической крепостью, но энергия души его все превозмогала; он был неутомим, способен переносить все труды и лишения, чтобы достигнуть своей цели.
В пылу боя Слепцов себя не щадил нисколько и никогда не видел опасности, не замечал пуль, летавших кругом его. Имея всегда горячее желание пасть на поле ратном, он пугался самой мысли о смерти на постели, от болезни. Быв готов умереть каждую минуту, Слепцов выбрал могилу себе сам в Сунженской станице, подле убитого своего племянника. Ведя с непокорными чеченцами открытую, рыцарскую войну, он в то же время любил этот народ и много заботился об устройстве бласостояния тех, которые переселились к нам, и с пленными обходился кротко.
Слепцов был также редкий семьянин: к своему престарелому отцу он питал особенную горячую привязанность и глубочайшее почтение. В июне 1848 года, почтенный старец скончался и был похоронен в отдаленной деревне. Осенью того же года в этой деревне вдруг неожиданно явился штаб-офицер и попросил к себе священника. Это был Слепцов: прямо с Сунжи, лишь только позволили ему служебные дела, он приехал поклониться милому праху на свежей могиле. В уединении от всех, он долго и усердно молился, говел там и причастился Святых Таин; потом уже отправился на свидание с родными. Родственность его, согретая истинным дружеством, была самая преданная; не было просьбы, в которой он отказал бы родным; этого мало, он сам напрашивался на все, что только от него зависело. Всех бедных, всякого звания земляков, служивших на Кавказе или искавших случая поступить чрез ходатайство его в службу, он ласкал, как людей, близких себе, и имел о них особенное попечение; многих содержал на свой счет.
Искусственного в Слепцове ничего не было. Скромность, при всей уже его известности, доходила до того, что он слова в письмах и в разговорах с ним, невольно иногда вырывавшиеся от удивления к нему, принимал не иначе, как за лесть. Он был чрезвычайно ласков и приветлив. Задумчивость в присутствии Слепцова всегда заставляла его сомневаться в том, довольны ли им, и он немедленно старался развлечь окружающих и рассеять свое сомнение; сам же задумывался часто. Он любил во всем порядок, стройность, чистоту, ценил выше всего откровенность, прямоту, добросердечие; человека каверзного гнушался.
Ложь и притворство были ему незнакомы и недоступны. Мстительности никогда не допускал. Незадолго перед его кончиной, по его завещанию, были розданы от неизвестного довольно значительные денежные пособия тем, которые по одному случаю были причиною его большого горя, перенесенного им с твердостью, как испытание свыше. В то же время Николай Павлович имел все типические свойства русского человека: был гостеприимен, радушен, хлебосол. Дом его и карман были открыты для всех. Для пользы общей и служебных обязанностей он не щадил ничего, и не на словах, а на деле все состояние с жизнью своей повергнул на алтарь отечества.
Это был Баярд Кавказской армии, рыцарь без страха и упрека. В Слепцове было что-то магическое, волшебное: так он умел очаровывать, привязывать к себе, возбуждать фанатическую преданность, Один казачий офицер, человек образованный, один из преданейших ему людей, сказал через несколько дней после его смерти: «Я был верен и предан ему, как легавая собака господину; я поклонялся ему, как дикий поклоняется солнцу».
Но у Слепцова были свои странности. Например, он, воин столь отважный и смелый, прославившийся своим бесстрашием на Кавказе, где так много неустрашимых людей, боялся различных насекомых и пресмыкающихся. Когда он увидит бывало гадину, то сейчас изменится в лице.
В станице Самашки много ядовитых пауков; он не любил там бывать и говаривал: «там паучки есть!»
Когда он приезжал туда и сидел у станичного начальника, то всегда осматривался: ему казалось, что по нем ползают пауки. К сверчкам в особенности имел он страшное отвращение.
***
Сунженский полк и Сунженская линия созданы им в осуществление предначертаний князя Воронцова. Слепцов был верный и точный исполнитель воли этого наместника.
Все станицы на Сунже построены им. В первые годы устройства линии тревоги в ней были беспрестанные. Чеченцы часто делали набеги, и Слепцов со своими казаками не знал покоя. Бывало раздается пушечный выстрел, возвещающий появление неприятельской партии: на линии тревога, казаки поспешно вооружаются, садятся на коней и скачут из станиц на сборный пункт. Слепцов ведет их отбивать скот, отогнанный неприятелем, преследовать чеченцев или отрезать им путь отступления и истребить. После удачного дела летучий отряд возвращается на линию. Песни гремят в рядах казаков; они едут, неся отбитое оружие, значки, ведут немногих пленных, а за ними кони, бранные товарищи, везут перекинутые через седла тела убитых казаков. Весть о деле прилетает в станицу; рассказывают, кто убит, кто ранен. Толпа собирается для встречи у ворот. При восклицаниях ее победитель въезжает в станицу. Но радость торжества нарушается печальною сценою. С воплем бросаются навстречу вождю жены и дети убитых.
Он дает семье убитого казака 100 — 150 рублей серебром, обеспечивает их будущность. Столь благородным образом истратил он все свое личное состояние и имущество. Вот отчего любили его так казаки, и отчего еще и до сих пор скорбят по нем их внуки. Казаки и татары (милиционеры) и поныне поют песни и славят добродетели покойного, его отвагу, его бесстрашие, его щедрость, его великодушие. Память о Слепцове всегда сохранится на Сунже, среди населения, им водворенного, в земле, которую он покорил русскому скипетру, отнимая ее у врагов, шаг за шагом, наводя на них ужас своим смелым набегом и повторяя удар за ударом. Имя его, воспетое в казачьих песнях, не будет забыто потомством; он сделался любимым героем сказаний и легенд этого края.
Любовь к Слепцову питали не одни казаки, но и все войска, почему либо его знавшие; память о нем навсегда сохраняется и в полках, находившихся временно под его командой.
Весной 1851 года, т. е. в последний год жизни Слепцова, первый батальон Эриванского его императорского высочества наследника цесаревича (ныне лейб-гренадерский Эриванский его величества) полка, по воле князя Воронцова, отправлен был из Грузии в Чечню, для участия в военных действиях. Путь предстоял дальний, край был мало кому известен, но карабинеры шли радостно, как бы на веселый пир. Незадолго до того государь император Николай Павлович украсил полк августейшим именем в Бозе почивающего императора Александра II, и все горели желанием в кровавом бою отпраздновать милость царскую. Где же найти было более раздолья для праздника, как не на чеченских полях, там, где Слепцов со своими сунженцами вихрем-опустошителем носился по вражеским аулам, заметая за собою и следы вертепов, в которых гнездились хищники. Храбрым немного времени нужно, чтобы свести дружбу до гробовой доски. Сунженцы приняли в дома свои эриванцев, как родных братьев; Слепцову стоило только раз взглянуть на них, чтоб полюбить их от всей души, чтоб отгадать в каждом молодца из молодцов.
Много трудностей выпало на долю эриванцам: вместо отдыха после дальней дороги пришлось им под лучами палящего солнца, от раннего утра до позднего вечера, рыть землю для устройства новых станиц; но работали они весело, безропотно, зная, что Слепцов, при случае, даст им поработать и штыками вместо лопат.
Этот случай скоро представился. 15-го июня на Нурикойской поляне, сунженцы, как снег на голову, налетели на чеченские стада и погнали их покойно за собою, словно давнюю собственность, между тем как им наперерез чеченцы сыпались в лес густою толпою. «Постойте, вы, шайтаны! — толковали казаки между собою, — на чистом месте пропали ваши коровушки, а в темном лесу пропадут и головушки!»
В лесу неприятеля ждала пехота, завязался жаркий бой, и эриванцы доказали на самом деле, что все то правда, что сразу отгадал в них орлиный взгляд Слепцова, чего бессознательно ждали от них простые казаки. Казачья шашка сроднилась с карабинерным штыком..
Прошло с тех пор полгода, и не стало доблестного вождя, но в этом немногом времени он видел много подвигов воинского самоотвержения эриванцев, и в то же время карабинеры, в свою очередь, видели много доблестей казачьего генерала, о котором и теперь идут у них бесконечные рассказы.
Когда на следующий год кончилась боевая жизнь эриванцев в Чечне, и батальону было велено воротиться с Сунжи, они пришли проститься с почившим героем. В глубокой тишине выстроился батальон перед свежей могилой. Все были проникнуты торжественностью минуты. Послышалось церковное пение, началась заупокойная панихида. Серебристой росой падали слезы наземь; в высь, к голубому небу, неслась теплая молитва об упокоении души раба Божия, воина Николая, в месте злачном, в месте покойном, отнюду же отбеже всякая болезнь, печаль и воздыхание. На троекратное возглашение вечной памяти отозвался троекратный ружейный залп. Командир батальона, подполковник Шатилов, скомандовал на «караул!», после чего батальон прошел церемониальным маршем мимо могилы. Равняясь с нею, офицеры салютовали, солдаты обращали к ней глаза. Присутствовавшим казалось, что вот герой вымолвит им слово, от которого бывало живым огнем вспыхивали сердца подчиненных, что поблагодарит карабинеров за их службу молодецкую.
Насколько станичники любили Слепцова, настолько же враги наши, горцы, его ненавидели. Осенью 1877 года, несмотря на то, что со дня смерти их врага прошло 26 лет, они совершили неожиданное нападение на памятник, воздвигнутый в Слепцовской станице. Цель этого нападения до сих пор осталась невыясненной, но, по словам очевидца этого события, урядника 4 сотни Собственного Его Величества конвоя Терского казачьего войска, Ивана Киселева, о пробитии склепа станица узнала от мальчиков пастухов, пасших вблизи кладбища овец. Услышавши шум и стук, пастухи побежали к памятнику и увидели под ним дыру, пробитую в стенке склепа.
По получении о сем известия казаки сбежались к кладбищу, и в числе 3 — 4 человек спустился в склеп и упомянутый урядник Киселев. По его словам, крышка дубового гроба была приподнята и отклонена одним краем на стенку склепа. В полуоткрытом гробу лежали не потревоженные кости, но из украшений мундира не хватало одной эполеты и газырей, а сукно мундирное, прикрывавшее кости, истлело настолько, что от прикосновения Киселева к нему рукою оно распадалось, как зола. В присутствии всей станицы крышка была положена на гроб, и, но совершении панихиды по покойном, склеп заделан, и стены его, ранее того сложенные из булыжника, были обложены обожженным красным кирпичом. О случае этом донесено по команде, но истинная причина нападения горцев на склеп так и осталась невыясненной, и, как общее предположение, то была не только месть ненавистному врагу, но даже месть его праху.
***
Когда в Петербурге еще не знали о смерти Слепцова, он был назначен 23 декабря 1851 года начальником Владикавказского военного округа. Император Николай Павлович, всегда так прекрасно увековечивавший доблестные подвиги своих слуг, высочайшим приказом 29 декабря 1851 года повелел: «в память генерал-майора Слепцова, образовавшего Сунженский казачий полк и постоянно водившего его к победе, — станицу Сунженскую, в ком расположена штаб-квартира всего полка, именовать впредь Слепцовской». Вслед за этим, 28 мая 1852 года, приказом его императорского высочества наследника цесаревича и великого князя Александра Николаевича, по званию тогда главного начальника военно-учебных заведений, имя Слепцова внесено на черную мраморную доску, находящуюся в церкви Николаевского кавалерийского училища.
В память героя Саратовская городская дума почтила покойного, как уроженца этой губернии, назвав именем его одну из улиц города и повесив в зале городской думы его портрет. 44-ый Нижегородский драгунский полк поместил в своем офицерском собрании, в память своего знаменитого однополчанина, портрет Слепцова и копию с картины «бой при реке Гехи». Из картин, изображающих смерть генерала Слепцова, лучшие находятся: в Зимнем дворце в Петербурге, в запасной половине, в зале 2-го этажа, выходящей на площадь против Александровской колонны, и в Тифлисском музее (работы художника Рубо). В память героя назван также колодец источника, находящийся в Михайловской станице на земле «Юртов надел». В колодце этом лечил свои раны Слепцов, а потому станичники назвали колодец его именем и поставили над ним срубчатый домик, над дверью которого вставлен образ св. Николая Чудотворца (по имени Слепцова).
Памятник Н.П.Слепцову при Николаевском кавалерийском училище.
Спустя годы после смерти «Баярда кавказской армии», как современники прозвали Н.П.Слепцова, один из боевых кавказцев помянет легендарного генерала следующими словами: «Слепцов не нуждается в искусственных подпорках, чтобы оставаться на достигнутой им высоте при жизни: это был тип русского воина, сильный отважный, жаждущий кипучей деятельности, увлекающийся до самопожертвования, до забвения о том, что его жизнь дорога для Отечества. Слепцов ‒ предшественник Скобелева, только не имевший случая проявить столько военных способностей: круг действий его был ограничен. Нет сомнения, оставайся он жив, получив постепенно высшие командования, Слепцов достиг бы той степени известности, которая открывает место на страницах всеобщей истории».
Бюст генералу Н.П.Слепцову в Пензе
Согласно приказу военного министра от 29 декабря 1851 года, в память Николая Павловича Слепцова, «образовавшего Сунженский полк и постоянно водившего его к победе», станица Сунженская была переименована в Слепцовскую и в ней был сооружен памятник генералу (к сожалению, не сохранился). Приказом от 28 мая 1852 года имя Слепцова было внесено на мраморную доску, находящуюся в церкви Школы гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. А в мае 1916 года в Николаевском Кавалерийском училище был установлен бюст генералу, на пъедестале которого были высечены такие слова: «Покоритель Чечни и Дагестана..Слава его высока и светла, как вершина Казбека, а грудь полна боевой отваги, как грудь могучего льва» (бюст этот также утрачен). В советской России имя славного героя было предано забвению, и лишь в 2004 году бюст генералу Н.П.Слепцову был отрыт на его родине в Пензе на территории школы №46, которая носит его имя.
Закончим этот небольшой очерк памяти славного русского генерала словами одной из казачьих песен, сложенных о Николае Павловиче Слепцове в 1860-е годы:
Вспомним, братцы, про былое,
Что, как сладкий сон, прошло;
Жизнь, раздолье удалое,
Наше время золотое.
Дружно грянем про Слепцова,
Память храброго почтим,
И минуты наслажденья,
Хоть на миг мы возвратим.
Как с ним жили и служили,
Веселились в добрый час;
Неприятелей как били
И как жаловал он нас.
Так, чтоб быть его достойным,
Мы не будем унывать,
Склавши руки и на печке
Мы не станем смерти ждать.
Нет, в бою с врагами, в сече,
С острой шашкою в руке,
Мы достойны будем встречи
Там, на Божьем с ним суде.
***
А ещё у генерала Слепцова был племяник: Слепцов Павел Александрович
Закончил Императорский Александровский лицей (1881, 1-й разряд, в МВД).
Камергер Высочайшего двора (1893), действительный статский советник.
Чиновник для особых поручений при Саратовском губернаторе (1882-1883), чиновник для особых поручений при Одесском генерал-губернаторе (1884-1888), чиновник для особых поручений при министре внутренних дел (1889-1893), Киевский вице-губернатор (1893-1898), Воронежский губернатор (27.07.1898-12.11.1902), Плоцкий губернатор (1904-06.1905), Тверской губернатор (06.1905-25.03.1906). Убит на Миллионной улице бомбой. Около собора член террористической организации эсеров бросил в него бомбу. Несмотря на небольшой вес бомбы, взрыв был настолько сильным, и бомба была брошена так удачно, что тело губернатора было разорвано в клочья...
Вот такие были Слепцовы.