Одним из важных направлений исследований в современной психологии является изучение механизмов возникновения, особенностей протекания, способов терапии депрессивных состояний. В своих исследованиях венгерский психоаналитик Шандор Радо обращает внимание на понятие «первоначальной депрессии», знаменующейся «огромным «болезненным» напряжением и в тоже время высокой степенью нетерпимости к боли». При депрессии функционирование психики подчиняется стремлению облегчить боль и устранить напряжение, невозможность преодолеть первоначальную депрессию обрекает индивида на поиски различных способов самолечения, обнаруживающих в ПАВ универсальное средство борьбы с этой депрессией.
Депрессия в данном контексте рассматривается как пусковой механизм в развитии зависимости. Способ мышления человека и его умение справляться с фрустрирующими и тревожными событиями формируется уже на этапе младенчества, тогда, когда человек только учится взаимодействовать с внешними объектами, формирует привязанность и учится справляться с неудовольствием. Так, ребенок проживает потерю обьекта, что приносило тотальное удовольствие и с помощью которого он знакомился с физическим и психическим одновременно – это материнская грудь. Это его первое испытыние на пути к взрослению. Ребёнок проходит через психические состояния, которые можно сопоставить со скорбью взрослого человека, или, вернее, эта ранняя скорбь оживает всякий раз, когда в последующей жизни случается испытывать горе. Это и есть первоначальная депрессия. Важнейшим способом преодоления состояний скорби служит для ребёнка проверка реальности. Но этот процесс, как подчеркивает Фрейд, является частью работы самой скорби. С момента выхода работы Фрейда "Скорбь и меланхолия" (1917) скорбь и депрессия считаются двумя главными альтернативами человеческого способа справиться с потерей значимых объектов. Но вместе с тем человек должен преодолеть новое препятствие в виде депрессии или скорби.
Радо, в своих статьях обращает внимание на особую роль наркотика в искусственной поддержке функционирования психического.Он говорил о том, что «не токсическое вещество, а побуждение использовать его делает наркомана наркоманом». Он ввел понятие «фармакотимия», под которым он понимает расстройство, характеризующееся тягой к употреблению любых наркотических веществ. Также он подчеркнул то, что «мы вынуждены рассматривать все типы наркотических пристрастий как варианты одной единственной болезни», что подразумевает одну этиологию возникновения заболевания.
Борьба Я с проявлениями первоначальной депрессии, формирует у Я особый режим функционирования. Радо вводит понятие фармакотимического или фармагенного режима, противопоставляя его реалистическому режиму и ограничивая от невротических и психотических режимов функционирования Я. При реалистичном режиме Я, при удовлетворении своих нарциссических потребностей вынуждено считаться с требованиями окружающего мира, при фармакотимичном режиме Я находится в подчинении у господствующего принципа удовольствия. Пределом действия принципа удовольствия при фармакотимичном режиме является химическая интоксикация, за которой лежит смерть от отравления. Фармакотимичный режим вынуждает Я держаться между попыткой почувствовать первоначальное удовольствие и удержать предельное удовольствие смерти. В любом случае фармакотимик испытывает нарастающую нехватку удовольствия. Возвращаться к первичным удовольствиям становится трудно, т.к. организм привыкает к действию химического препарата, с другой стороны купируется страх смерти, Я захватывается актуализированными влечениями к смерти и постепенно разрушается.
Из всех патологических режимов функционирования Я фармакотимичный самый безнадёжный, в связи с жестко фиксированной цикличностью. Вся деятельность Я направлена на борьбу с депрессией посредством магического вещества, обеспечивающего переживание удовольствия. Но только депрессия рано или поздно возвращается, а удовольствие и поначалу сопровождающий ее энтузиазм идут на убыль и постепенно исчезают совсем. Функционирование Я обречено на крах, психическая жизнь фармакотимика постепенно обедняется, сужаясь до желания мгновенного избавления от болезненного напряжения и немедленного получения удовольствия.
Не объективное химическое воздействие является механизмом наркотических эффектов, а субъективно воспринятая значимость психического репрезентанта, моделирующая структуру Я, производит соответствующий эффект.
Радо говорит о неком магическом значении наркотика. В лекарственной форме оно снимает напряжение депрессии и снижает переживание страдания и боли, восполняет в Я переживание нарциссического удовольствия и помогает устанавливать маниакальную власть над объектом. Наркотическое вещество выступает формой самолечения у зависимого. Но вещество способствует ослаблению защит Я и высвобождает влечение к смерти. То есть вещество выступает как «хорошее» и «плохое», это может соответствовать понятию матери, которая соединяет в себе «хорошие» и «плохие» объекты. Замещение объекта привязанности на вещевой фиксации или на химический агент говорит о том, что зависимый желает достичь цели без особого напряжения.
Зависимый регрессирует, употребляя алкоголь, он стремится вытеснить реальность. Он постепенно теряет власть над объектами и реальностью, видимость которых он сохранял с помощью притупления своих органов чувств посредством токсически вызванного эквивалента. При запое у зависимых наступает полная амнезия того, чем они занимались, насколько по времени выпали из реальности и как оказались дома. Алкоголик вновь становится ребенком во время запоя, с тоской по материнскому объекту, с одной стороны, и бессознательной попыткой вернуться в состояние первоначальной депрессии, с другой. Вероятно, психический аппарат с помощью химического вещества возвращает человека к болезненной точке фиксации для возможности её проработать или заново перестроить. В таком случае ПАВ выступает для человека не только как способ снять болезненное напряжение, но и как некий инструмент для псевдо-психотерапии, в том числе и проработки перинатального страха. До какого то момента человек копит внутреннее напряжение, а затем, употребляя, его сбрасывает с отсылкой в регресс до точки фиксации, тут бессознательное словно показывает человеку, где именно сложно и больно. Но вместе с тем ПАВ выступает и как инструмент для отыгрывания привязанности. Меланхолик интроецировал разочаровывающий объект любви (свою мать) и стремится его разрушить внутри себя, т.к. это единственный доступный способ справиться с ним. Зависимые имеют псевдо-объектно-либидинозные отношения с окружающими людьми, но всё больше и больше спиртное представляет собой единственный важный внешний объект, с которым «возможно построить объектные отношения». Так, например, некоторые алкоголики в порыве обиды на окружающим мир и в состоянии опьянения, разговаривает с бутылкой или стаканом, более того, он может даже поспорить с ним, а потом и разбить. Один из пациентов на вопросы о любви и дружбе, отвечал: «Коньяк заменяет мне всех, вечера лучше проводить с ним».
Непреодолимое чувство вины, отчаянья и стыда сопровождают зависимого в состоянии похмелья. Если не учитывать фарматоксического действия ПАВ,можно сказать о проживании человеком состоянии неудачи и деструкции. Это состояние разрушенного внутреннего мира, практической потери контакта с объектами привязанности. Немецкий психоаналитик Эрнст Зиммел считал прогрессом в лечении алкоголизма, если состояние опьянения вызывает депрессию, несчастье и чувство вины. То, что алкоголик может реагировать похмельем во время употребления спиртного, а не после, доказывает, что психоаналитический прогресс преуспел в раскрытии алкогольного энтузиазма в качестве защиты от депрессии.
При употреблении спиртного мы видим совершенно другую модель поведения. Так, один из пациентов говорил, что «Во время употребления алкоголя у меня появляются силы и желания что-то делать, идти дальше, действовать». Это чем то напоминает состояние мании в ситуации биполярного расстройства, когда никакие дела не доводятся до конца, но много амбиций, стремлений и активности в целом. Здесь же встает вопрос о чувстве всемогущества, когда, с наступлением опьянения, человек обретает иллюзию контроля над внешними обьектами. Т.е. можно сказать, что зависимый действует через ПАВ, искусственно добиваясь стадии мании, которая переходит затем в депрессию. Оба заболевания похожи своей цикличностью.
Для зависимых особую важность имеют символы. Практически всё, связанное с отыгрыванием зависимости, имеет символическое значение. К примеру, один алкоголик в связи с отсутствием виски, ложился на кровать, и начинал плакать: «Хочу свою бутылку, бутылку», как ребёнок плачет при прошении материнской груди.
Своим алкоголизмом он пытается разрушить и убить тех, кто о нём заботится и окружает, и вместе с ними уничтожить себя. Эти желания исходят из того, что ему приходится ненавидеть тогда, когда ему хочется любить.
Резюмируя, следует сказать, что ПАВ становится для человека способом защиты от депрессии, так и бессознательным вспомогательным средством не только для снятия внутреннего напряжения, но и для проигрывания привязанности, а также для указания на болезненную точку фиксации, которую важно проработать, чтобы выбраться из данной цикличности. ПАВ становятся для человека инструментом самолечения, но замыкают его на себе, перенося в бесконечный и болезненный «день сурка» без возможности самостоятельно выбраться оттуда. Таким образом мы наблюдаем совокупность различных психических травмирующих аспектов,возникших в детском возрасте с попыткой их разрешения с помощью магического вещества, а вместе с тем попыткой убежать от их разрешения. Тем не менее побег – это всегда отсылка на стадию ребенка, тогда, когда формировался психический мир человека, включая формирование и накапливание психических травм, недоработок, т.е. убегая от переживаний человек сталкивается с ним вплотную, усугубляя инфантильный способ мышления. В практическом смысле можно сделать вывод о том, что при работе с зависимым человеком особое внимание нужно уделять этиологическим компонентам его личности, и говоря об одном компоненте мы невольно задеваем другой в связи с их тесной взаимосвязью. В классической медицинской терапии принято акцентировать внимание на зависимости и фармацевтическом влиянии ПАВ на организм, не рассматривая ПАВ как инструмент для преодоления непонятных для пациентов бессознательных процессов, например таких как проработка первоначальной депрессии а, в свою очередь, такая необходимость прослеживается в связи с быстроменяющимся психическим состоянием пациентов, что отражается переменами в поведении. В конце концов данный доклад может послужить лишь отправной точкой для более глубинных исследований, посвященных взаимосвязи депрессии и зависимости, а также в изучении этиологии возникновения заболевания.