Различие кадровых и массовых партий не связано ни с их масштабом, ни с их численностью; дело не в различии размеров, а в различии структур. Возьмем, к примеру, французскую социалистическую партию: рекрутирование новых членов представляет для нее основную задачу как с политической, так и с финансовой точки зрения. Ведь она прежде всего стремится дать политическое воспитание рабочему классу, выделить из его среды элиту, способную взять в свои руки власть и управление страной. А это означает, что члены составляют самую материю партии, субстанцию ее деятельности — без них она напоминала бы учителя без учеников. С точки зрения финансовой партия также существенно зависит от взносов своих членов: первейшая обязанность секций состоит в том, чтобы обеспечить регулярные денежные поступления. Таким образом партия собирает средства, необходимые для политического просвещения и повседневной работы. Тем же путем она может финансировать и выборы — к аспекту финансовому присоединяется здесь политический. И этот последний аспект проблемы — основной, поскольку любая избирательная кампания требует больших расходов. Технология массовых партий заменяет капиталистический способ финансирования выборов демократическим. Вместо того чтобы обращаться к нескольким частным пожертвователям с целью покрыть расходы на избирательную кампанию — промышленникам, банкирам или крупным коммерсантам (ведь тот, кто выдвигает кандидата и выбирает его, оказывается в зависимости от них), массовые партии распределяют груз издержек на максимально возможное число членов, так что на каждого из них приходится скромная сумма. Можно сравнить эту находку массовых партий с изобретением бонов Национальной обороны в 1914 г. Раньше казначейские боны выпускались крупными купюрами и размещались в нескольких крупных банках, которые под них одалживали государству деньги. В 1914 г. родилась гениальная идея выпустить множество мелких купюр и разместить их среди возможно более широкого круга публики. Точно так же и для массовых партий характерен призыв к общественности — она заплатит и позволит избирательной кампании партии избежать зависимости от денежных мешков; отзывчивая и активная, она получает политическое воспитание и приобретает инструмент для участия в государственной жизни.
Кадровые партии соответствуют другому понятию. Это объединение нотаблей, их цель — подготовить выборы, провести их и сохранять контакт с кандидатами. Прежде всего это нотабли влиятельные, чьи имена, престиж и харизма служат своего рода поручительством за кандидата и обеспечивают ему голоса; это, далее, нотабли технические — те, кто владеет искусством манипулировать избирателями и организовывать кампанию; наконец, это нотабли финансовые — они составляют главный двигатель, мотор борьбы. И качества, которые здесь имеют значение прежде всего, — это степень престижа, виртуозность техники, размеры состояния. То, чего массовые партии добиваются числом, кадровые достигают отбором. И само вступление в кадровую партию имеет совершенно иной смысл: это акт глубоко индивидуальный, обусловленный способностями или особым положением человека, строго детерминированный его личностными качествами. Это акт, доступный избранным; он основан на жестком и закрытом внутреннем отборе. Если считать членом партии того, кто подписывает заявление о приеме в партию и в дальнейшем регулярно уплачивает взносы, то кадровые партии членов не имеют. Некоторые из них делают вид, будто они тоже, по образу и подобию массовых партий, заинтересованы в рекрутировании новых членов, но это не следует принимать всерьез. Если на вопрос о численности французской партии радикал-социалистов нет точного отпета, то причина в том, что сам вопрос лишен смысла. Членов партии радикален невозможно учесть, так как она, собственно говоря, их не ищет: ведь речь идет о кадровой партии. К той же категории принадлежат американские партии и большая часть умеренных и консервативных европейских партий.
Это в принципе ясное различие не всегда легко поддается объяснению. Как только что было отмечено, кадровые партии в подражание массовым иногда открывают доступ обычным приверженцам. Явление довольно обычное — в чистом виде кадровые партии встречаются достаточно редко. Другие партии близки к подобной практике, однако их внешняя форма способна ввести в заблуждение. По главное — не ограничиваться ни официальными пунктами уставов, ни декларациями руководителей. Достаточно верным критерием выступает отсутствие системы регистрации или регулярного взимания взносов: как мы далее увидим, подлинное членство без них немыслимо. А по поводу неточности заявленных цифр можно выдвинуть любопытное предположение: перед выборами 1950 г. в Турции демократическая партия заявила, что имеет «три — четыре миллиона членов». Надо полагать, она имела в виду симпатизантов: ведь фактически партия создавалась в основном как кадровая. С этой особенностью сталкиваешься и в непрямых партиях — массовых партиях, не имеющих индивидуального членства. Возьмем в качестве примера лейбористов: партия была создана в 1900 г. с целью обеспечить финансирование рабочих кандидатур на выборах. По характеру финансирования это — массовая партия, избирательные расходы коллективно покрываются профсоюзами. По такое коллективное членство весьма отлично от индивидуального, оно не предполагает ни настоящего политического приобщения, ни личной ангажированности по отношению к партии. Это коренным образом меняет самую природу партии и принадлежности к ней, степень которых мы попытаемся далее уточнить. А с другой стороны, возьмем американские партии в тех штатах, где функционирует система праймериз — закрытых первичных выборов с регистрацией участников; в политическом отношении она напоминает массовые партии. Такое участие в выборах — с регистрацией и обязательствами, которые она предполагает, — можно рассматривать как форму членства; кстати, участие в выдвижении кандидатов, выставляемых партией на выборы, составляет одну из типичных обязанностей ее члена. Только в данном конкретном случае это единственная его обязанность: у американцев нет никакого аналога собраниям секций массовых партий. А главное, здесь нет системы регулярных взносов, обеспечивающей избирательную кампанию, так что с точки зрения финансовой перед нами, строго говоря, партия кадровая. В конечном счете непрямые партии и партии типа американских нужно считать партиями полумассовыми, не возводя это понятие в ранг какой-то третьей категории, противоположной двум первым в силу ее своеобразия.
Различие кадровых и массовых партий обусловлено социальной и политической инфраструктурой. В основных чертах оно соответствует замене ограниченного избирательного права всеобщим. В условиях цензовых избирательных режимов, которые в XIX веке были правилом, партии носили четко выраженную кадровую форму. Вопрос о вовлечении масс не стоял, поскольку они не имели никакого политического влияния.
В то же время финансирование выборов капиталистами казалось совершенно естественным. Оно, кстати, намного пережило ограниченное избирательное право. На деле утверждение всеобщего избирательного права далеко не сразу привело к появлению настоящих массовых партий. Кадровые партии сперва пытались просто либерализовать свои структуры, имитируя их открытость массам. Этой первой фазе в английской либеральной партии, например, соответствует бирмингемская система уже упомянутых caucus, в консервативной — Primrose League (Первичная Лига), в Америке введение первичных выборов.
Речь шла о том, чтобы дать некоторый выход политической активности масс и придать нотаблям, составляющим комитеты, видимость народной инвеституры. Два первые случая действительно близки к массовым партиям: принцип членства, так же как и регулярные взносы, формально существовал. Но настоящая жизнь партии развертывалась фактически помимо этих ее членов. Так, Primrose League была органом по сути дела отличным от партии в силу разнородности их социального состава; первичные выборы ограничивались выдвижением кандидатов. Одни только caucus с их квартальными секциями выступали прообразом настоящей массовой партии, но и это был лишь переходный опыт. Политическая и финансовая база массовых партий отсутствовала, и еще не встал вопрос о том, чтобы отказаться от финансирования кандидатов и самих выборов капиталистами; еще не было речи о политическом воспитании масс и прямом использовании их активности в политической жизни. Скорее речь шла о том, чтобы использовать силу масс — политическую и финансовую — как точку опоры. Первый шаг был сделан, но это был всего лишь первый шаг.
Практическое осуществление всеобщего избирательного права вызвало почти повсюду (кроме США) развитие социалистических партий, которые на этом этапе бесповоротно утвердились на политической арене, хотя и не везде одновременно и сразу (табл. 6). Во Франции, например, первые социалистические объединения не так уж отличались от буржуазных партий; регистрация приверженцев, сбор членских взносов, самостоятельное финансирование выборов развивались довольно медленно. Еще более это характерно для Италии и других политически менее развитых стран. Однако накануне войны 1914 г. европейские социалистические партии оформились в большие человеческие общности, коренным образом отличные от прежних кадровых партий; немецкая социал-демократия, например, с ее миллионом членов, с годовым бюджетом почти в 2 миллиона марок представляла собой настоящее государство, более могущественное, чем некоторые национальные государства. К этой мощной структуре привела марксистская концепция партии-класса: если партия есть политическое выражение класса, она естественно должна стремиться к тому, чтобы охватить его в целом, сформировать политически и выделить из него руководящую и правящую элиту. Вместе с тем это позволило освободить рабочий класс от опеки «буржуазных» партий: чтобы выставлять на выборах независимых рабочих кандидатов, необходимо было уйти от капиталистического финансирования (иначе под видом поддержки происходили вещи прямо противоположные), а это было возможно только за счет финансирования коллективного. Чтобы противопоставить буржуазной политической прессе прессу рабочую, нужно было объединить капиталы и организовать распространение газеты — только массовая партия могла это обеспечить.
Все это объясняет, почему различие кадровых и массовых партий почти абсолютно совпадает с делением на правых и левых, на «буржуазные» и «пролетарские» партии. Буржуазная правая не нуждалась в привлечении масс ни в финансовом, ни в политическом смысле: она располагала собственными кредиторами, собственными нотаблями и собственными элитами. Она считала достаточной спою политическую культуру. Здесь же содержится и отпет на вопрос о том, почему вплоть до выхода на политическую арену фашистов попытки создания массовых консервативных партий обычно терпели поражение. Здесь играло свою роль инстинктивное отвращение буржуазии к объединению и коллективному действию, так же как прямо противоположные тенденции рабочего класса благоприятствовали превращению социалистических партий в массовые. Уместно напомнить здесь наши предшествующие замечания. Понадобилось развитие коммунизма и революционных методов политической борьбы, чтобы заставить буржуазию понять недостаточность кадровых партий и всерьез заняться организацией массовых партий: в 1932 г. национал-социалистическая партия имела 800000 членов. Но в на самом деле это означало разрыв с демократией. Для действия в рамках избирательной и парламентской системы правой обычно достаточно кадровых партий, а в борьбе против этой системы массовые партии фашистского типа редко проявляют устойчивость и стабильность пролетарских партий. К тому же они имеют тенденцию утрачивать природу чисто массовых партий, как мы это вскоре увидим.
И, наконец, различие кадровых и массовых партий определяется теми их особенностями, которые связаны с различными типами партийной инфраструктуры. Кадровые партии — партии комитетские, децентрализованные и слабо интегрированные; массовые — это чаще всего партии, основанные на секциях, более централизованные и с более жесткой структурой. Различия в технике организации накладываются на различия в самой природе организуемых общностей. Партии, построенные на базе ячеек и милиции, тоже принадлежат к категории массовых, но здесь этот характер менее ясно выражен. Конечно, коммунистические и фашистские партии — даже до взятия власти и установления однопартийной системы — охватывают столь же многочисленные массы, как и социалистические: 800000 членов немецкой национал-социалистической партии в 1932 г.; 1.000.000 членов французской компартии в 1945 г.; 2.000.000 итальянских коммунистов в 1950 г. Как бы там ни было, тенденция вырисовывается ясно. Известно, что коммунисты периодически устраивают внутренние чистки с целью освободиться от аморфных, пассивных и подозрительных: таким образом качество восполняет количество. Они имеют к тому же тенденцию строжайшим образом контролировать своих членов. Некоторые социалистические партии предвосхитили такого рода контроль, но эта система мало у них привилась, тогда как коммунисты показали себя на этой стезе куда более последовательными. В фашистских партиях тенденция ориентации на качество выражена еще определеннее, правда, может быть более решительно в доктрине (чисто аристократической), нежели на практике: громадный количественный рост партии в последние предшествующие захвату власти годы, разумеется, должен был стать препятствием для серьезной фильтрации ее членов.
Как бы то ни было, общая тенденция не вызывает сомнений. Напрашивается лишь вопрос: можно ли еще в данном случае говорить о массовой партии или речь должна идти о ее постепенном переходе к новой концепции, к третьей категории — партии «верных», более открытой по сравнению с кадровой и более закрытой, чем массовая. Согласно ленинской концепции, партия не должна охватывать весь рабочий класс, она — только его ведущее крыло, передовой отряд, «партия наиболее сознательных». Это не концепция партии-класса — это концепция партии-элиты. Фашистские доктрины в этом отношении еще более откровенны. Пронизанные антиэгалитаризмом и ницшеанством, аристократические по своей сути, они видят в партии некий «орден», состоящий из лучших, самых преданных, самых отважных, самых одаренных. Эра масс остается позади: мы вступили в эру элит. Понятие члена партии обнаруживает тенденцию к диверсификации: в партии обозначаются концентрические круги, соответствующие различным степеням преданности и активности. У национал-социалистов мы видим партии в самой партии — сперва СА, затем СС. Официальная доктрина коммунистов, казалось бы, противостоит такой иерархии; однако и здесь можно выделить стабильный и прочный «внутренний круг», выступающий центром объединения массы рядовых членов, нередко довольно нестабильной. Подобные различия были весьма ощутимы во французской компартии перед войной.
Но не стоит преувеличивать значения этих явлений, они остаются пока еще ограниченными. Коммунистические и фашистские партии можно по-прежнему относить к категории массовых, не забывая об известной их специфике, тем более что и социалистические партии на раннем этапе своей истории обнаруживали некоторые аналогичные черты: они отличались большой требовательностью к пополнению и, пока возраст не умерил их претензий, желали быть «партией верных». Последнее понятие слишком неопределенно, чтобы вознести его в ранг особой категории. По за ним стоит известная реальность, и анализ природы причастности к партии еще приведет нас к необходимости рассмотреть и эту ее форму.
Критерии членства
Формальный механизм вступления в партию имеется только в массовых партиях. Он включает написание заявления — одинакового для всех — и ежегодную уплату членских взносов. В кадровых партиях нет ни того, ни другого, туда вступают безо всяких официальных процедур, а систему членских взносов заменяют там эпизодические пожертвования. А поскольку никаких четких критериев членства больше нет, то о степени причастности (participation) к партии можно судить лишь по проявлению активности в самой партии.
Наиболее распространенный способ приема в массовую партию — это заявление о вступлении, то есть печатный бланк, обычно содержащий обязательство вступающего соблюдать дисциплину партии и пропагандировать ее идеи и пробел, куда вписывается имя, адрес, дата рождения и другие сведения. Вступить в партию — значит прежде всего заполнить и подписать заявление о вступлении. Данная процедура таит в себе два существенных преимущества. Во-первых, она как бы материализует привязанность члена партии к организации — все юридические системы придают письменному тексту особую ценность и не только потому, что он обладает большей доказательной силой (написанное остается!), но и благодаря его психологической значимости. В нашей цивилизации письменное сообщение всегда производит более сильное впечатление, чем устное: письменный текст унаследовал тот магический характер, который первобытные культуры придавали известным жестам, формулам и ритуалам. Некоторые фашистские партии, устраивающие сложные коллективные церемонии, чтобы придать особую значительность акту вступления, пошли еще дальше, но они лишь гипертрофируют тенденцию, свойственную всем массовым партиям. Вместе с тем вступительное заявление обладает и другим преимуществом: оно представляет карточку сведений о новом члене. Как утверждают сами партии, ценность этих сведений весьма относительна. Иногда они содержатся не только в самом вступительном заявлении, но еще и в отдельном документе — заполняемой по этому случаю настоящей анкете нового члена партии.
В итоге можно выделить два типа вступления — свободный и регламентированный. Первый не предполагает никаких условий и формальностей, кроме подписи во вступительном заявлении (и уплаты членских взносов) — вход в партию свободный. Это сопоставимо с порядком регистрации, предусмотренным некоторыми закрытыми первичными выборами в Соединенных Штатах: заполнение листка выборщика несколько напоминает написание вступительного заявления, хотя речь идет собственно не о вступлении в партию, а о простом праве голоса при выдвижении ее кандидатов. Регламентированное вступление носит совершенно иной характер. Оно включает два различных акта: просьбу заинтересованного лица о приеме и решение о приеме, принятое ответственным органом партии. Прерогатива приема принадлежит обычно местным подразделениям; возможно обращение в высшие инстанции — в случае отказа. Иногда вопрос изучается специальной комиссией. Обычно все это дополняется обязательным поручительством: один или два члена партии должны гарантировать политические и моральные качества соискателя своей подписью и нести за него ответственность. Регламентированное вступление с рекомендациями и решением о приеме — обычная процедура согласно уставам социалистических и коммунистических партий; меры предосторожности объясняются теми испытаниями, которые выпали на долю этих партий при их появлении на свет, и особенно стремлением полиции внедрить туда «шпиков». Отсюда и рекомендации, предварительная анкета и окончательное решение местного подразделения. Но по мере того, как партийная деятельность становилась все менее опасной и контролируемой, эти предосторожности вышли из употребления. Зачастую они представляют из себя пустую формальность, и регламентированное вступление в конечном счете становится открытым. Жесткая регламентация восстанавливается лишь в случае каких-то исключительных обстоятельств, когда фильтрация вновь оказывается необходимой. Так, во многих европейских партиях контроль при вступлении стал более серьезным после Освобождения; его целью было стремление помешать коллаборационистам найти себе прибежище в этих партиях. В Германии, Австрии и Италии он и сейчас довольно строг, поскольку в прошлом там существовали фашистские режимы, и позиция, которую соискатели занимали в тот период, тщательно проверяется.
Вновь принятый получает именной билет, который материализует его принадлежность к партии. Форма билета связана с системой членских взносов. Здесь также можно выделить два типа партий. Одни собирают взносы ежегодно, в один прием. Общая сумма незначительна и не требует больших финансовых жертв. Ее уплата удостоверяется маркой, помеченной соответствующим годом и наклеенной в постоянный членский билет. В других партиях взносы состоят из двух частей: годичного взноса в форме приобретения партийного билета (который таким образом ежегодно обновляется) и месячного, удостоверяемого марками, вклеенными в годовой билет (или вкладыш к нему). Взносы второго типа значительно выше: например, в бельгийской социалистической партии минимальный взнос колеблется между 6 и 100 франками (бельгийскими) в месяц; во французской социалистической он составляет от 75 до 100 франков. Это в основном принято в рабочих партиях — социалистических и коммунистических. Парадоксально, но партии, базирующиеся на самых бедных классах, взимают самые высокие взносы. Обычно это объясняют психологическими мотивами: народные слои действительно куда больше преданы партии, чем буржуазия, отсюда в таких партиях легче установить высокие взносы. Но здесь не обойтись и без финансовой стороны дела: ведь в консервативных партиях взносы не имеют такого того основополагающего значения, как в рабочих партиях; там члены партии знают, что кредиторы своими пожертвованиями с лихвой восполнят дефицит партийных касс и что эти пожертвования составляют их основную обязанность. В рабочих же партиях взносы образуют главный источник средств партии и финансирования выборов. Провозглашенная партией цель: «жить за счет взносов» — единственная гарантия ее независимости. Члены партии понимают жизненно важное значение взносов и приносят эту жертву.
Партии к тому же пытаются внести в эту сферу известную справедливость вместо системы унифицированных взносов, что соответствует самой примитивной фискальной технике — сбору подушной подати, некоторые из них устанавливают сумму износа пропорционально доходу (или даже систему семейного взноса, как это в частности принято в австрийской социалистической партии). В бельгийской социалистической партии, например, насчитывается семь различных ставок взноса — 6, 10, 15, 20, 25, 50 и 100 бельгийских франков (плюс ставка, сниженная до 3 франков — для пенсионеров по старости и неработающих женщин); выбрать взнос соответственно своим финансовым возможностям — дело совести самого члена партии. В немецкой социал-демократической партии имеется 12 станок взноса — от 0,25 до 30 марок, и распределение плательщиков по этим различным денежным «эшелонам» весьма неравномерно (табл. 7). Во французской компартии система взносов имеет вид пропорциональной: лица малооплачиваемых профессий вносят 10 франков в месяц; при жаловании до 10000 — 30 франков; те, чье жалование колеблется в пределах от 10000 до 15000 — 40 франков; те, чье вознаграждение превышает 15000 — 60 франков. Но «потолок» так низок (на уровне прожиточного минимума), что эта пропорциональность имеет своей целью просто установить посильные взносы для членов партии с очень низкими доходами, а все прочие практически оказываются с ними на равной ноге. Проблема пропорциональных взносов была в последние годы предметом больших дискуссий в СФИО; в 1950 г. последовало конструктивное решение, и многие секции уже используют его с большой, кстати, для себя выгодой. Курьезно, но сопротивлялись как раз те, кому оно как будто бы и благоприятствует: самые бедные члены партии, которые не желали «чувствовать себя социалистами низшего сорта»3.
Этот штрих прекрасно раскрывает глубинную природу взносов, и тот, кто ограничивается лишь финансовой стороной, рискует просто ничего не понять. Взносы — психологический компонент вступления и принадлежности к партии. Это одновременно и знак, и источник преданности. Платить взносы регулярно, платить повышенные взносы — данный акт уже включает в себя элемент жертвоприношения, он демонстрирует прочность связей с партией. И вместе с тем он ее углубляет: к общности, как и к живому существу, человек привязывается прямо пропорционально тем жертвам, которые во имя нее приносит.
С точки зрения интенсификации членства принятая в прямых партиях система взносов обладает известными преимуществами; но если поставить во главу угла чисто финансовую выгоду, то система коллективного финансирования через профсоюзы, используемая непрямыми партиями, особенно английскими лейбористами, обладает неоспоримым превосходством. Богатство лейбористской партии в основном складывается за счет средств, перечисляемых профсоюзами. Если бы она отказалась от их поддержки в расчете только на индивидуальное членство и личные взносы трудящихся, не входящих в профсоюзы, ресурсы партии значительно сократились бы. Даже порядок 1927–1946 гг. более предпочтителен, чем членство помимо профсоюзов. Одно дело — обязанность выразить свое согласие на политический взнос при вступлении в профсоюз, и совсем другое — необходимость дать его при индивидуальном и самостоятельном вступлении в партию. Ясно, что вторая процедура предполагает гораздо большую инициативу и гораздо более свободный волевой акт. Она также менее предпочтительна, чем вступление в прямую партию, и с точки зрения партийной солидарности: написание заявления об индивидуальном вступлении устанавливает более тесную связь с партией, чем простое принятие политического взноса. Зато последнее более выгодно с точки зрения финансовой: сбор взносов облегчается, политический взнос выступает всего лишь небольшой надбавкой к профсоюзному. Отчисляемый одновременно с профсоюзным, политический взнос в нем четко и неразличим, и уж совсем неотделим от него при системе contracting out; отсюда и менее обременительный характер «жертвы», и упрощение сбора. Партийный взнос принимает здесь форму косвенного налога, включенного в стоимость предоставленной услуги, то есть он менее виден и менее тяжек. Такой же, но только еще более явно выраженный характер носит финансовая поддержка партии со стороны кооперативов и подобных им объединений; сюда можно отнести и финансирование со стороны союзов промышленников и коммерсантов, по типу весьма близкое к тому, что принято в консервативных партиях. Система непрямых коллективных взносов очень выгодна с точки зрения сбора. Однако она почти не развивает чувства причастности к партии: взнос и членство здесь окончательно разведены, первое отнюдь не выступает критерием и элементом второго.
Но правомерно ли вообще говорить о членстве в непрямой партии? На первый взгляд, утвердительный ответ на этот вопрос не вызывает сомнений. Представляется даже, что в данном случае причастность к партии прочнее, чем в прямых партиях. Разве английский рабочий — член профсоюза, тем самым включенный в лейбористскую партию, не связан с ней солидарностью более тесной, чем рабочий французский, чья профсоюзная и политическая активность за висят от разных организаций? Совпадение связей, казалось бы, должно усилить каждую из них: такое сложение частично содержит умножение. Пример фламандского крестьянина, состоящего в Католическом блоке через посредство Крестьянского союза, здесь выглядел бы еще убедительнее. Созданная в 1887 г. по инициативе сельского священника из Кампина, эта замечательная организация выступает сегодня средоточием всей религиозной, интеллектуальной, профессиональной, экономической и социальной жизни земледельцев. Благотворительное общество, вечерняя школа, профсоюз, кооператив и касса взаимопомощи одновременно, она занимается их религиозным, интеллектуальным и моральным воспитанием и вместе с тем заботится об улучшении их материальных условий с помощью самых различных способов: продажи и покупки сообща продуктов и удобрений, организации сберегательных касс и сельскохозяйственного кредита, взаимопомощи и страхования от заболеваний скота, пожаров и крестьянских рисков и т. д. В то же время в 1919–1940 гг. она определяла и рамки политической жизни крестьянства, поскольку стала одним из четырех standen католической партии. Понятно, какую огромную силу придавала последней такая опора.
Но суть проблемы в другом. Непрямая структура партий ставит под угрозу само понятие партийной общности. Партийная солидарность несомненно усиливается совпадением классовых интересов, выражаемых базовыми группами; но это не та собственно политическая солидарность, что аутентична принадлежности к партии. Членов базовых групп нельзя рассматривать как настоящих членов партии поскольку их связи с партией слишком слабы, несмотря на видимость. Здесь следует остерегаться весьма распространенной путаницы: прочность связей, объединяющих фламандских земледельцев, демонстрирует мощь крестьянского союза, но не католической партии. Чем была католическая партия для фламандского крестьянина — члена крестьянского союза в 1921–1939 гг.? Почти ничем. Благодаря крестьянскому союзу он, разумеется, был избирателем партии (и остался им), но все же невозможно считать его настоящим членом партии. То обстоятельство, что сам крестьянский союз входил в Католический блок, ничего не меняет: непрямое вступление настоящим вступлением не является. Никакой общности (в социологическом смысле данного термина), никакого человеческого объединения, основанного на связях солидарности, на уровне коалиции четырех standen реально не сложилось: только сотрудничество делегатов каждого stand в рамках партийных органов могло породить то, что собственно и называется партийной общностью, — да и то лишь в высшем эшелоне, ибо партия существовала только на уровне кадров, но не масс.
Опыт лейбористской партии позволяет экспериментально проверить эти утверждения и выявить, что же в них абсолютно. После отмены contracting out в 1927 г. численность членов профсоюзов, входящих в партию (то есть согласных уплачивать политический взнос) упала с 3.200.000 до 2.000.000 (и стабильно оставалась на этом уровне долгие годы — см. табл. 15). После возврата к этой системе в 1946 г. она, напротив, поднялась с 2.600.000 до 4.000.000. Таким образом в 1928 г. 1.200.000 членов профсоюза отказались от членства в партии только потому, что от них потребовалось вместо молчаливого согласия четки выраженное: раньше они не отваживались отказаться, а теперь — согласиться. И напротив, в 1947 г. 1.400.000 вошли в партию единственно для того, чтобы избавить себя от необходимости сделать элементарный жест — четко заявить об отказе, хотя раньше не пожелали сделать другого столь же элементарного жеста — выразить согласие. Причастность к партии, зависящая от столь пустяковых обстоятельств, слаба до смешного. Можно ли говорить о настоящей партийной общности при столь эфемерной солидарности? Отметим в двух случаях курьезное совпадение процента членов партии, вышедших из нее из-за одной только процедуры contracting out по отношению к общей численности профсоюзов: 37,85 % в 1927 и 35 — в 1947 г. Можно, стало быть, утверждать, что более трети лейбористов — членов профсоюзов не чувствовали настоящей причастности к своей партии: их вступление было скорее следствием инертности, нежели убеждений. Но, как бы там ни было, две трети готовы недвусмысленно подтвердить свою молчаливую приверженность партии, что вытекает из их молчания по поводу политического взноса. У лейбористов непрямая принадлежность к партии оказывается действительно слабой все же для меньшинства ее членов, приблизительно для каждого одного из трех. В других партиях непрямое членство ненамного ниже прямого. В итоге треть состава лейбористской партии не должна рассматриваться в качестве членов партии в точном значении этого термина, и только остальные две трети правомерно сравнить с членами обычных массовых партий. Но никакой специальный критерий не позволяет четко различить эти категории членов; можно дать им общую количественную оценку, основываясь лишь на двух эпизодах, показательных только для самой лейбористской партии. Во всяком случае нет очевидных предпосылок, которые позволили бы перенести ее на другие непрямые партии. Отметим только, что когда в 1909 г. профсоюзы Швеции возложили на своих членов обязанность четко заявить о своем желании войти в социал-демократическую партию (ситуация, аналогичная отказу от системы contracting out), это привело к падению ее численности со 112.693 до 60.813 человек.
В конечном счете попытки дать строгое определение члена партии, приемлемое для всех партий, заведомо тщетны. Четкий критерий есть лишь для одних прямых массовых партий: это акт вступления и регулярная уплата членских взносов. Однако такие внешние и формальные признаки мало что дают. Рядовой социалист и рядовой коммунист весьма не похожи друг на друга, несмотря на сходство процедур. А сколько степеней и нюансов сопричастности мы встретим среди самих членов одной и той же партии? Только количественный анализ позволит здесь выработать общий предварительный взгляд и таким образом сформулировать понятие члена партии.