В образовании союзов партий определяющую роль играет их количество. При двухпартийном режиме они представляют собой редкое исключение, принимая форму национального объединения в случае серьезных внутренних или внешних обстоятельств. Англия знала такие союзы в 1914 и 1939 г. Соединенные Штаты тоже использовали такую двухпартийность; они даже дали пример оригинального альянса, ограниченного внешнеполитическими целями. А вместе с тем Южная Африка в 1933–1941 гг. жила в условиях коалиции двух единственно тогда существовавших в стране партий. И наоборот: многопартийные режимы лишь в качестве исключения могут обойтись без коалиций, когда какая-то одна из партий добивается абсолютного большинства; но и при таком варианте партия большинства чаще всего стремится управлять совместно с другими (как мы это видим в Италии с 1948 г.), чтобы заставить их разделить с собой ответственность за власть: она остается психологически доминирующей в режиме, и основа этого доминирования — психология альянсов. Ту же роль в этом отношении, бесспорно, играют национальные традиции: Блок 1902 г., Картель 1924, Народный фронт 1936 и даже трехпартийность 1945 г. во Франции были порождены тенденцией к объединению всех республиканцев; такова восходящая к началу века традиция сотрудничества датских радикалов с социалистами и объединения аграрной левой (Венстре) с консерваторами; ставшая привычной после распада альянсов 1868 г. коалиция между католиками и протестантами в Нидерландах, etc. В авторитарных режимах таким же весьма существенным фактором выступает вмешательство правительств: многие альянсы в балканских демократиях периода 1920–1940 гг. были заключены под давлением власти; точно так же в кайзеровской Германии знаменитый Картель 1887 г. был инициирован Бисмарком. Немаловажную роль играют и исторические обстоятельства: такова роль финансового кризиса в создании Французского национального союза 1926 г., событий 6 февраля 1934 г. — Народного фронта, подпольной борьбы — в формировании трехпартийности.
|
|
И все же среди этих факторов преобладающим оказывается влияние избирательной системы. Оно выступает настолько четко, что можно было бы выразить его в точных формулах. Мажоритарное голосование в два тура в принципе ведет к установлению прочных союзов; система пропорционального представительства, напротив, — к полной независимости. Что же касается мажоритарного голосования в один тур, то его воздействие может быть весьма различным в зависимости от количества партий, участвующих в выборах: при двухпартийных режимах оно порождает их абсолютную независимость; при режимах многопартийных предрасполагает к весьма прочным союзам. Первая тенденция очевидна: ведь сам механизм мажоритарного голосования в два тура фактически внутренне предполагает, что во втором внутри каждого «большого духовного семейства» менее удачливые партии ретируются в пользу более удачливых. При этом различают просто уход и снятие кандидатуры, когда выходящий из борьбы призывает своих избирателей передать их голоса именно тому из конкурентов, на которого он укажет. На практике между ними — тысяча более или менее изощренных нюансов: есть много способов ретироваться и столько же степеней снятия; но само собой разумеется, что близкие кандидаты договариваются перед выборами, чтобы предвидеть взаимные снятия или отзывы кандидатур во втором туре. Наблюдения подтверждают эти умозрительные соображения: во всех странах, где имеется второй тур, обнаруживаются более или менее четкие следы предвыборных альянсов. Наиболее типичны в этом отношении кайзеровская Германия и Третья французская республика.
|
|
Первая знала грандиозные национальные соглашения: объединивший консерваторов, национал-либералов и имперскую партию в Картель, который выиграл выборы 1887 г. И проиграл их в 1890 г.; Блок 1906 г., сплотивший против социалистов либералов и национал-либералов и консерваторов; коалицию левой, сформированную социалистами в 1912 г. с целью противостоять Блоку. Немецкий Блок 1906 г. был учрежден по образцу французского Блока левых 1902 г., который во Франции был не первым примером соглашения национального уровня. Выборы 1877 г., проведенные сразу после 16 мая, развертывались под знаком двух соперничающих коалиций левой и правой. Блок 1902 г. был создан с большей основательностью: функционирование Представительства левых в парламенте стало в этом смысле значительной инновацией. Народный Фронт 1936 г. являл собой аналогичную структуру, но объединение союзников по избирательной кампании было еще более прочным в силу подготовки достаточно детализированной совместной программы. Из всех коалиций, вероятно, именно Народный фронт получил наибольший резонанс в общественном мнении. Все эти большие блоки известны потому, что они представляли собой объединения национального согласия — официальные и публичные, вокруг которых партии вели широкую пропаганду; кроме них под давлением избирательных соображений заключались многочисленные негласные соглашения, нередко локального порядка. В Германии на выборах 1907 г. католики поддержали социалистов в Бадене, Баварии и Австрии, передавая им свои голоса, либо воздерживаясь в их пользу[9]. Во Франции два соперничающих блока почти повсюду перестраивались едва ли не на всех выборах времен Третьей республики. Помимо Франции и Германии мы видим альянсы во всех странах, где есть второй тур. В Швеции либералы и социалисты нередко объединялись против консерваторов. В Норвегии, наоборот, правая и левая после 1906 г. обычно заключали союз против социалистов: на выборах 1915 г. они сотрудничали столь тесно, что их голоса с трудом можно разделить даже в избирательной статистике. В Нидерландах вплоть до установления пропорциональной системы союзы практиковались регулярно: либерально-католическая коалиция 1848–1868 гг., которой противостояла коалиция консерваторов и кальвинистов (менее сильная); в 1868 — переворот внутри коалиций (католики сотрудничают с кальвинистами, консерваторы обнаруживают тенденцию к исчезновению); начиная с 1905 г. — избирательное соглашение между либералами и радикалами (табл. 41).
|
|
Точно оценить влияние специфических особенностей порядка голосования на формирование союзов достаточно нелегко. Ограничение второго тура двумя кандидатами, собравшими наибольшее количество голосов (Германия, Нидерланды), по-видимому, не играет большой роли по сравнению со свободным вторым туром (французская и норвежская системы). Теоретически это ограничение, с одной стороны, казалось бы, лишает смысла формальные альянсы, обязывая наименее преуспевших кандидатов к выходу из игры, а с другой — обнаруживает тенденцию их укреплять, вынуждая партии, которые могут оказаться наименее удачливыми, договариваться о едином кандидате уже в первом туре, с тем чтобы иметь возможность участвовать во втором. Словом, лишь углубленное изучение каждого частного случая позволило бы выявить соответственные следствия двух этих факторов. Почти столь же трудно уловимо для наблюдателя и различие между голосованием по партийным спискам в два тура и выборами по одномандатным округам. Представляется, что, поскольку голосование по партийным спискам усиливает централизацию и партийную дисциплину, оно делает союзы более прочными. Пример Франции убеждает, что крайняя децентрализации партий при значительной слабости их внутренней структуры — один из главных факторов быстрого распада избирательных альянсов.
Воздействие мажоритарного голосования в один тур совершенно различно в зависимости оттого, протекает ли оно в рамках дуалистического режима или в условиях многопартийности. В первом случае само понятие избирательного союза бессмысленно: ведь если бы две партии объединились, то выставлялся бы только один кандидат и выборы приняли бы характер плебисцита, что полностью изменило бы характер политического режима. И тем не менее в политических науках нужно всегда воздерживаться от однозначных заключений: пример Южной Африки в период 1933–1941 гг. показывает, что при мажоритарной системе такие избирательные союзы двух партий возможны и без полного изменения политического режима; но речь идет о случае весьма исключительном. Если же голосование в один тур происходит в условиях многопартийности и в связи с какими-то особыми обстоятельствами, мы обнаруживаем тенденцию к установлению весьма прочных союзов, несравненно более тесных, чем соглашения второго тура, ибо в этом случае становится необходимым распределиться по округам до голосования, чтобы таким образом дать возможность избирателям объединить свои голоса вокруг единственного кандидата коалиции. Это предполагает гораздо большую согласованность, чем в другом случае, когда существование второго тура дает возможность свободного выдвижения кандидатур в первом: здесь в общем и целом распределение мест между членами альянса обеспечивает избиратель; там партийные штабы должны сделать это сами. Такой союз труднее создать; но, будучи раз заключенным, он предполагает более тесное сотрудничество. С другой стороны, давление избирательной системы, побуждающей к его установлению, гораздо более сильное: при отсутствии согласия голосование обнаружит неумолимую тенденцию к устранению избыточных партий, вплоть до возврата в конечном счете к двухпартийности. Можно привести немало примеров избирательного сотрудничества этого типа. Мы уже говорили о подобном весьма тесном содружестве в 1910 г. датских радикалов и социалистов — настолько тесном, что они никогда ни в одном округе не выставляли своих кандидатов друг против друга. Ближе к нашим дням можно указать на английские коалиции на выборах 1918, 1931 и 1935 г. и пакт, заключенный в 1924 г. в Южной Африке между националистической партией (Эрцог) и лейбористами.
Система пропорционального представительства по природе своей выступает в качестве голосования изоляционистского: она ведет к предоставлению каждой партии полной свободы на выборах. Но, весьма редко принося какой-либо одной партии абсолютное большинство, она в силу этого внутренне предполагает парламентские альянсы. Такое противоречие между избирательным и правительственным аспектами — еще не самый худший из недостатков пропорциональной системы: представляя партиям полную независимость друг от друга в первом туре, она обязывает их к сотрудничеству во втором. Это обычно делает более трудным образование парламентских коалиций и менее предсказуемой — судьбу правительственного большинства. Уместно привести по этому поводу пример Нидерландов, где при пропорциональной системе правительственное большинство бывало гораздо менее надежным и продолжительным, нежели при мажоритарном голосовании в два тура. Но опыт не всегда согласуется нашими умозрительными заключениями о независимости партий на выборах в условиях системы пропорционального представительства. На деле редко бывает, чтобы эта система применялась в чистом виде, и ее наиболее часто встречающийся искаженный вариант ставит в благоприятное положение крупные партии и и невыгодное — малые. В силу этого коалиции с целью формирования общих партийных списков или их объединения для распределения оставшихся мест могут стать достаточно плодотворными. Мы уже отмечали, говоря о Бельгии, многочисленные попытки коалиций между либералами и социалистами с целью выставления общих списков. Но избирателей этим не привлечешь: так, альянс 1912 г. повернул многих либеральных избирателей к католической партии, которая выиграла 130000 голосов. Тем не менее на выборах 1946 г. либерально-социалистический картель был снова образован в провинциях Лимбург и Люксембург и в округах Хассель, Тонгр, Арлон и Нефшато; в 1949 г. он не был поддержан, что привело к потере мест обеими партиями. Не будем вместе с тем забывать, что порожденные пропорциональной системой союзы, появляются именно в результате искажения самой системы: примененная в своем чистом виде, пропорциональная система враждебна всякого рода альянсам. С другой стороны, заинтересованность в коалициях остается в этой искаженной пропорциональной системе гораздо меньшей, чем при мажоритарном голосовании: в последнем случае разрыв может повлечь за собой полный переворот в результатах выборов; в первом он лишь слегка влияет на распределение мест, не изменяя существенно баланса сил. Разумеется, если только речь не идет о смешанном варианте, но это уже выходит за рамки пропорциональной системы.
В этом отношении несколько удачных примеров дает Боннская республика, избирательная система которой в общем представляет собой компромисс между мажоритарным голосованием в один тур и системой пропорционального представительства (после того, как места выставленные на мажоритарное голосование, завоеваны, некоторое количество дополнительных мест распределяется затем по пропорциональной системе). В 1950 г. на земельных выборах христианские демократы и либералы часто выступали в союзе. В земле Северный Рейн-Вестфалия ХДС не выставляла кандидатов в 12 округах, где она вела кампанию в пользу либералов, а в 17 округах дело обстояло наоборот: благодаря этой коалиции христианские демократы и либералы получили 53 % мест, собрав при этом только 49 % голосов. Еще более значительным оказался выигрыш в Шлезвиг-Голштинии, где та же самая коалиция, связанная с немецкой партией, добилась около 45 % мест при 36,4 % голосов. Французская система 1919–1924 гг. вела к тем же результатам, поскольку согласно ей сперва объявляется избранным любой кандидат, получивший абсолютное большинство голосов, а затем добавляются места соответственно системе квот, отдающей все оставшиеся места партийному списку, имеющему наиболее высокую среднюю. Тем самым она явно давала преимущества списку, возглавлявшему соревнование. Отсюда и стремление близких партий выставить общий список; предвыборное блокирование к тому же облегчало его создание. Используя этот механизм и создав Национальный блок, партии правой одержали крупную победу на выборах 1919 г.: они получили 338 мест (в том случае, если бы пропорциональная система использовалась в чистом виде, их было бы 275)6. Разъединенные партии левой добились только 197 мест (соответственно их могло бы быть 250). Прокоалиционный характер смешанной пропорциональной системы очевиден; еще более он очевиден в отношении системы 1951 г., когда все места отдавались партийному списку или группе объединенных списков, получивших абсолютное большинство, так как пропорциональная система выступала в качестве вспомогательной. Заключение союзов (хотя они и не имели национального характера) позволило партиям центра получить в метрополии 61 % мест при 54 % голосов, тогда как РПФ и коммунисты, действовавшие в изоляции, получили 39 % мест при 48,2 % голосов.