Если бы небеса захотели когда-нибудь совершить для меня благодеяние, то им стало бы полное устранение результатов того стечения обстоятельств, которое побудило меня бросить взгляд на одну бумагу. В иной ситуации ничто не могло бы заставить меня посмотреть на этот старый номер австралийского журнала “Сиднейский бюллетень” от 18 апреля 1925 года. Он ускользнул от внимания даже той конторы, которая занималась сбором вырезок для исследований моего деда.
К тому времени я почти забросил изучение того, что профессор Энджелл назвал “культом Ктулху”, и находился в гостях у своего ученого друга из Патерсона, штат Нью-Джерси, хранителя местного музея и довольно известного специалиста по минералогии. Рассматривая как-то образцы камней из запасников музея, я обратил внимание на странное изображение на старой бумаге, постеленной на полке под камнями. Это и был упомянутый “Сиднейский бюллетень”, а картинка представляла собой выполненное фототипическим методом изображение страшной каменной фигурки, почти идентичной той, которую Легресс обнаружил на болотах.
Жадно выхватив журнал из-под драгоценного груза коллекции, я внимательно просмотрел заметку и был разочарован ее малым объемом. Содержание ее, однако, было необычайно важным для моих выдыхающихся поисков, и поэтому я аккуратно вырезал заметку из журнала. В ней сообщалось следующее:
“В МОРЕ ОБНАРУЖЕНО ТАИНСТВЕННОЕ СУДНО.
“Бдительный” прибыл с неуправляемой новозеландской яхтой на буксире. На борту один живой и один мертвый. Рассказ об отчаянной битве и гибели на море. Спасенный моряк отказывается сообщить подробности странного происшествия, у него обнаружен странный идол. Предстоит расследование.
“Бдительный”, грузовое судно компании Моррисона, вышедшее из Вальпараисо, подошло сегодня утром к своему причалу в Дарлинг-Харборе, ведя на буксире разбитую и неуправляемую, но хорошо вооруженную паровую яхту “Тревога” из Данидина, Новая Зеландия, которая была обнаружена 12 апреля в 34 градусах 21 минуте южной широты и 152 градусах 17 минутах западной долготы с одним живым и одним мертвым человеком на борту.
“Бдительный” покинул Вальпараисо 25 марта и 2 апреля значительно отклонился к югу от своего курса из-за необыкновенно сильного шторма и гигантских волн. 12 апреля было обнаружено брошенное судно; на первый взгляд яхта казалась совершенно пустой, однако затем там нашли одного живого человека в полубезумном состоянии и одного мертвеца, скончавшегося больше недели назад. Оставшийся в живых сжимал в руках страшного каменного идола неизвестного происхождения, около фута в высоту, в отношении которого специалисты Сиднейского университета, Королевского общества, а также Музея Колледж-стрит признали свою полную неосведомленность. Сам выживший утверждает, что обнаружил этот предмет в салоне яхты, в небольшом резном алтаре необычного вида.
Этот человек, после того как пришел в чувство, рассказал весьма странную историю о пиратстве и кровавой резне. Он назвался Густавом Йохансеном, норвежцем, вторым помощником капитана на двухмачтовой шхуне “Эмма” из Окленда, которая отплыла в Кальяо 20 февраля, имея на борту команду из одиннадцати человек Он рассказал, что “Эмма” задержалась в пути и была отнесена к югу от своего курса сильным штормом 1-го марта, и 22 марта в 49 градусах и 51 минуте южной широты и 128 градусах и 34 минутах западной долготы встретила “Тревогу”, управляемую странной и выглядевшей весьма зловеще командой из канаков и метисов. Получив настоятельный приказ повернуть назад, капитан Коллинз отказался выполнить его, и тогда странный экипаж без всякого предупреждения открыл яростный огонь по шхуне из батареи медных пушек, составлявших вооружение яхты.
Команда “Эммы”, как рассказал оставшийся в живых, открыла ответный огонь, и когда их судно уже начало тонуть от пробоин ниже ватерлинии, смогла подвести шхуну бортом к борту яхты, перебраться на нее и вступить в схватку с экипажем на палубе. В результате им пришлось перебить всех дикарей, которые превосходили их числом, из-за их яростного и отчаянного, хотя и довольно неумелого сопротивления.
Трое из экипажа “Эммы” были убиты, включая капитана Коллинза и первого помощника Грина; оставшиеся восемь человек под командой второго помощника Йохансена взяли на себя управление захваченной яхтой и двинулись прежним курсом с целью определить, по какой причине экипаж яхты требовал от них его изменения. На следующий день они увидели маленький остров и, причалив, высадились на него, хотя никто из них не знал ранее о существовании земли в этой части океана; шестеро каким-то образом погибли на берегу, причем в этой части своего рассказа Йохансен стал крайне сдержанным и скрытным, сообщив лишь о том, что они упали в глубокую расселину в скалах. Позднее, по всей видимости, он и его оставшийся в живых напарник попытались вернуть яхту в порт, но 2 апреля оказались жертвами шторма. С этого момента и до дня своего спасения 12 апреля Йохансен мало что помнит и, в частности, не может сообщить, когда умер его напарник, Уильям Брайден. Смерть последнего, как показал осмотр, не была вызвана какими-либо явными причинами и, по всей вероятности, произошла в результате перевозбуждения или чрезмерного холода. Из Данидина по телеграфу сообщили, что “Тревога” была хорошо известна как торговое судно, курсировавшее между островами Тихого океана, и что она пользовалась дурной репутацией по всему побережью. Ей владела странная группа метисов, чьи частые сборища и ночные путешествия по лесам возбуждали немалое любопытство; она вышла в море в большой спешке сразу же после шторма и подземных толчков 1 марта. Наш оклендский корреспондент сообщает, что “Эмма” и ее экипаж пользовались превосходной репутацией, а Йохансена характеризует как трезвомыслящего и достойного человека. Адмиралтейство создало комиссию по расследованию этого происшествия, которое начнется уже завтра; в ходе расследования будет предпринята попытка получить от Йохансена больше сведений, чем он сообщил до сих пор”.
Вот и вся заметка вместе с фотоснимком адского изображения; но какую же цепь ассоциаций она пробудила в моем сознании! Ведь это были бесценные новые сведения относительно культа Ктулху, подтверждавшие, что он имеет отношение к морю, а не только к земле. В самом деле, каким мотивом руководствовался экипаж полукровок, когда приказал “Эмме” повернуть назад, когда приблизился к ней с ужасным идолом на борту? Что это за неизвестный остров, на котором умерли шестеро членов экипажа “Эммы” и о котором помощник Йохансен так не хотел рассказывать? Что было вскрыто в ходе расследования, предпринятого адмиралтейством, и что известно об этом пагубном культе в Данидине? И главное — какая глубинная и сверхъестественная связь существовала между этими событиями и различными фактами, зафиксированными моим дедом?
1 марта — или 28 февраля, в соответствии с международной линией перемены дат, — произошли землетрясение и шторм. Из Данидина “Тревога” и ее гнусный экипаж вышли весьма поспешно, будто по чьему-то настоятельному приказу, и в это же время на другом конце земли поэты и художники начали видеть в своих снах странный, пропитанный сыростью циклопический город, а юный скульптор вылепил во сне фигуру ужасного Ктулху. 23 марта экипаж “Эммы” высадился на неведомом острове, где оставил потом шестерых мертвецов; и именно в этот день сны чувствительных людей приобрели устрашающую яркость, и кошмар их завершался сценой преследования гигантским монстром; в этот же день архитектор сходит с ума, а скульптор внезапно впадает в горячечный бред! И что сказать по поводу шторма 2 апреля — дня, когда все сны о влажном городе неожиданно прекратились, а Уилкокс невредимым спасся из плена странной лихорадки? Что все это означает — в сочетании с намеками старого Кастро о явившихся со звезд и ушедших в глубины Великих Древних и их грядущем царствовании, о культе верующих в них и их власти над сновидениями? Неужели я балансирую на самом краю космического ужаса, лежащего за пределами того, что может вынести человек? Если это так, то день второго апреля каким-то образом остановил чудовищную опасность, которая уже начала атаку на душу человечества.
В тот же вечер, отправив несколько телеграмм, я попрощался со своим приятелем и сел на поезд до Сан-Франциско. Менее чем через месяц я уже был в Данидине, где, однако, мало что было известно о служителях странного культа, которые слонялись по портовым тавернам. Отбросы общества были слишком банальной темой для разговоров; хотя ходили смутные слухи относительно одного путешествия, совершенного этими полукровками в глубь острова, во время которого с отдаленных холмов были слышны приглушенные звуки барабана и виднелись красные языки пламени. В Окленде я узнал, что по возвращении Йохансена его светлые волосы оказались совершенно седыми; вернувшись после поверхностного и неполного допроса в Сиднее, он продал свой коттедж на Уэст-стрит в Данидине и вместе с женой уехал к себе в Норвегию. О своем необычайном приключении он рассказывал друзьям не больше, чем сообщил чиновникам адмиралтейства, так что они не могли ничего добавить и помогли мне лишь тем, что дали его адрес в Осло.
После этого я отправился в Сидней, где совершенно безрезультатно пообщался с моряками и участниками адмиралтейского расследования. Я видел “Тревогу”, теперь проданную и используемую как торговое судно, на Круговом Причале Сиднейской бухты, но ее внешний вид не говорил ни о чем необычном. Скрюченная фигурка с головой каракатицы, драконьим туловищем, чешуйчатыми крыльями и покрытым иероглифами пьедесталом теперь хранилась в Музее в Гайд-парке; я долго и внимательно разглядывал ее, обнаружив, что это вещь, выполненная с исключительным искусством и столь же таинственная, устрашающе древняя и необычная, как и меньший по размеру экземпляр Легресса. Хранитель музея, геолог по специальности, сказал мне, что считает ее чудовищной загадкой, поскольку на земле не существует такого камня, из которого она могла быть изготовлена. Тут я с содроганием вспомнил слова старого Кастро, которыми он описывал Легрессу Великих Древних: “Они пришли со звезд и принесли с собой свои изображения”.
Столкнувшись с небывалым доселе душевным потрясением, я решил теперь отправиться в Осло для встречи с Йохансеном. Добравшись до Лондона, я пересел там на корабль, отправлявшийся в норвежскую столицу, и в один из осенних дней вышел на набережную в тени Эгеберга. Я знал, что Йохансен проживает в Старом городе короля Харольда Хардрада, сохранявшем имя “Осло” на протяжении всех веков, пока больший город маскировался под именем “Христиания”. Я немного прокатился на такси и вскоре с бьющимся сердцем стучался в дверь аккуратного старинного домика с оштукатуренным фасадом. Одетая в черное женщина со скорбным лицом выслушала мои объяснения и на плохом английском сообщила ошеломившую меня новость — Густава Йохансена больше нет.
Он прожил совсем недолго после своего возвращения, сказала его жена, потому что события 1925 года что-то сломали в нем. Он рассказал ей не больше, чем всем остальным, однако оставил большую рукопись — о “технических деталях”, как он говорил, — написанную по-английски, вероятно, чтобы не подвергать жену опасностям случайного любопытства. Однажды, когда он проходил по узкой улочке близ Готенбургского дока, из чердачного окна одного из домов на него упала связка каких-то бумаг и сбила с ног. Двое матросов-индийцев сразу же помогли ему подняться, но он скончался еще до прибытия “Скорой помощи”. Врачи не нашли никакой очевидной причины смерти и приписали ее сердечной недостаточности и ослабленному состоянию. С тех пор меня гложет постоянный и навязчивый темный страх, и я знаю, что он не оставит меня, пока я не найду свой конец, “случайно” или каким-нибудь иным образом. Убедив вдову, что ознакомление с “техническими деталями” — цель моего столь долгого путешествия, я смог получить рукопись и начал читать ее на обратном пути в Лондон.
Это было простое и довольно бессвязное сочинение — наивная попытка моряка описать задним числом случившиеся с ним события и день за днем восстановить то ужасное последнее путешествие. Я не могу передать его дословно, учитывая всю туманность изложения и перегруженность деталями, но постараюсь следовать сюжету так, чтобы вы поняли, почему звук воды, бьющей в борта корабля, стал для меня постепенно настолько невыносимым, что я вынужден был заткнуть уши ватой.
Йохансен, слава Богу, узнал не все, хотя увидел и город, и Существо. Но я больше не могу спокойно спать, когда думаю о тех ужасах, что таятся совсем рядом с нашей жизнью, об исчадиях ада, пришедших сюда с седых звезд и спящих теперь в пучине вод, о том, что приверженцы кошмарного культа помнят о них и жаждут вновь явить миру, когда какое-нибудь новое землетрясение снова вынесет их чудовищный город навстречу солнцу и ветру.
Путешествие Йохансена началось именно так, как он сообщил комиссии адмиралтейства. “Эмма”, груженая балластом, покинула Окленд 20 февраля и ощутила на себе всю силу вызванной подземным толчком бури, которая подняла со дна моря ужасы, наполнившие людские сны. Вновь подчинившись управлению, корабль стал быстро продвигаться вперед, пока не оказался остановленным “Тревогой” 22 марта, и я смог почувствовать горечь и сожаление помощника капитана, когда он описывал обстрел и потопление шхуны. О смуглолицых служителях культа, находившихся на борту “Тревоги”, он писал с нескрываемым омерзением. Похоже, в них было нечто невообразимо гнусное, отчего их уничтожение превращалось почти в священный долг — именно поэтому Йохансен с нескрываемым недоумением воспринял обвинения в жестокости, брошенные в адрес его команды во время слушания в суде. Затем, движимые любопытством, люди Йохансена мчались вперед на захваченной яхте, пока, находясь в 47 градусах 9 минутах южной широты и 126 градусах 43 минутах западной долготы, не наткнулась на береговую линию, где посреди липкой грязи и ила обнаружили заросшую тростником каменную кладку, которая была не чем иным, как материализованным ужасом нашей планеты — кошмарным городом-трупом Р’лайх, построенным в незапамятные века истории гигантскими отвратительными созданиями, спустившимися с темных звезд Там лежали Великий Ктулху и его воинство, скрытые в усыпальницах из зеленого склизкого камня, посылавшие те самые видения, которые в ночных кошмарах проникали в сны чутких людей, а верных слуг звали в поход ради освобождения и возрождения своих повелителей. Обо всем это Йохансен не подозревал, но видит Бог, вскоре он узрел вполне достаточно!
Я предположил, что на поверхность воды выступила только самая верхушка чудовищной, увенчанной монолитом цитадели, под которой лежал Великий Ктулху. Помыслив о протяженности той части, что уходит вглубь, я едва не дал волю мыслям о самоубийстве. Йохансен и его матросы были охвачены благоговейным ужасом перед лицом космического величия этого источающего влагу Вавилона древних демонов и, по всей видимости, без всякой подсказки догадались, что это не могло быть творением нашей или любой другой земной цивилизации. Трепет от немыслимого размера зеленоватых каменных блоков, от потрясающей высоты огромного резного монолита, от ошеломляющего сходства колоссальных статуй и барельефов со странной фигуркой, обнаруженной в корабельном алтаре “Тревоги”, явно чувствуется в каждой строке бесхитростного повествования помощника капитана.
Не имея представления о том, что такое футуризм, Йохансен тем не менее приблизился к нему в своем изображении города. Вместо точного описания определенных сооружений или зданий он ограничивается только общими впечатлениями от гигантских углов или каменных плоскостей — поверхностей слишком больших, чтобы они были созданы на этой планете, и усеянных устрашающими изображениями и письменами. Я упомянул здесь его высказывания об углах, поскольку это напомнило мне один момент в рассказе Уилкокса о его страшных снах. Он говорил, что геометрия пространства, явившегося ему во сне, была аномальной, неэвклидовой и пугающе наполненной сферами и измерениями, отличными от наших. Теперь малограмотный моряк почувствовал то же самое, глядя на ужасную реальность.
Йохансен и его люди высадились на пологий илистый берег этого чудовищного акрополя и стали, скользя, карабкаться вверх по титаническим, сочащимся влагой блокам, которые никак не могли быть лестницей для смертных. Даже солнце на небе выглядело искаженным в миазмах, источаемых этой погруженной в море громадой, а угроза и опасность зловеще скалились из каждого безумного, ускользающего изгиба резного камня, где повторный взгляд ловил впадину на том же месте, на котором первый обнаруживал выпуклость.
Нечто очень похожее на страх охватило всех путешественников еще до того, как они увидели что-либо, кроме камней, ила и водорослей. Каждый из них убежал бы, если бы не боялся насмешек остальных, и потому они только делали вид, будто ищут — как оказалось, совершенно безрезультатно — какой-нибудь небольшой сувенир на память об этом месте.
Португалец Родригес был первым, кто забрался на подножие монолита и крикнул, что обнаружил нечто интересное. Остальные последовали за ним, и все вместе с любопытством уставились на огромную резную дверь с уже знакомым изображением головоногого дракона. Она была похожа, писал Йохансен, на дверь амбара; все сразу поняли, что это именно дверь из-за витиевато украшенной перемычки, порога и косяков, хотя они так и не поняли, лежит ли она плоско, как люк на корабле, или стоит косо, как дверь погреба. Как говорил Уилкокс, геометрия здесь была совершенно неправильной. Нельзя было с уверенностью сказать, расположены море и поверхность земли горизонтально или нет, поскольку относительное расположение всего окружающего фантасмагорически менялось.
Брайден надавил на камень в нескольких местах, но безуспешно. Тогда Донован аккуратно ощупал всю дверь по краям, нажимая на каждый участок по отдельности. Он карабкался вдоль гигантского, покрытого плесенью камня — если только вещь эта все-таки не лежала горизонтально, — и все гадали, может ли какая-либо дверь во Вселенной быть столь огромной. Затем очень мягко и медленно панель размером в акр начала опускаться вниз, и они поняли, что она балансировала в неустойчивом равновесии.
Донован соскользнул вниз по косяку, присоединившись к своим товарищам, и теперь они все вместе наблюдали за странным опусканием чудовищного резного портала. В этом фантастическом мире оптического искажения плита двигалась совершенно неестественно, по диагонали, так что все правила движения материи и законы перспективы казались нарушенными.
Дверной проем зиял темнотой, казавшейся почти материальной. И действительно, этот мрак жил собственной жизнью — через мгновение он радостно устремился наружу, как дым после многовекового заточения, и по мере того как он, хлопая перепончатыми крыльями, выплывал в сморщенное искаженное небо, солнце стало меркнуть у них на глазах. Из обнажившихся глубин поднимался совершенно невыносимый смрад, а отличавшийся острым слухом Хоукинс уловил отвратительный хлюпающий звук далеко внизу. И вот тогда, неуклюже громыхая и источая слизь, перед ними появилось Оно и на ощупь стало выдавливать свою зеленую желеобразную безмерность через черный дверной проем в отравленную атмосферу этого безумного города.
В этом месте рукописи почерк бедняги Йохансена стал почти неразборчивым. Из шести человек, не вернувшихся на корабль, двое умерли тут же, на месте — как он думал, просто от страха. Существо не поддавалось описанию — ибо нет языка, подходящего для передачи таких пучин кричащего вневременного безумия, такого жуткого противоречия всем законам материи, энергии и космического порядка. Шагающая, или, точнее, ковыляющая горная вершина. О Боже! Что же удивительного в том, что на другом конце Земли выдающийся архитектор сошел с ума, а бедный Уилкокс, получив телепатический сигнал, заболел лихорадкой? Прообраз чудовищных идолов, зеленое липкое порождение звезд пробудилось, чтобы предъявить свои права. Звезды вновь заняли благоприятное положение, и то, чего древнему культу не удалось добиться всеми своими ритуалами, было по чистой случайности осуществлено кучкой ничего не ведающих моряков. После миллиардов лет заточения Великий Ктулху был вновь свободен и жаждал насладиться этой свободой.
Трое были сметены гигантскими когтями прежде, чем успели пошевелиться. Упокой Господь их душу, если где-нибудь в этой Вселенной есть место для покоя. Это были Донован, Геррера и Ангстром. Паркер поскользнулся, когда оставшиеся в живых, потеряв голову от страха, неслись к лодке по гигантским ступеням, покрытым зеленой коркой, и Йохансен клянется, что его проглотила каменная кладка, которая неожиданно разверзлась на ровном месте. В конце концов до лодки добежали только Брайден и сам Йохансен; они начали отчаянно грести к “Тревоге”, а чудовище сползло по скользким камням в воду и теперь, теряя время, барахталось у берега.
Хотя рабочих рук явно не хватало, им удалось всего за несколько минут лихорадочной спешки запустить двигатель “Тревоги” и отплыть. Медленно набирая ход, яхта начала вспенивать мертвую воду, а между тем возле каменных нагромождений гибельного берега, который никак нельзя было назвать землей, титаническое звездное Существо что-то бормотало и пускало слюни, как Полифем, посылающий проклятия вслед удаляющемуся кораблю Одиссея. Затем Великий Ктулху, более отважный, чем легендарные циклопы, начал преследование, вздымая гигантские волны своими космическими по силе гребками. Брайден оглянулся назад и потерял рассудок С того момента он все время только смеялся с короткими паузами до тех пор, пока смерть не настигла его однажды ночью в каюте, пока его напарник в безумии бродил по кораблю.
Но Йохансен все-таки не сдался. Зная, что Существо без труда настигнет “Тревогу”, даже если двигаться на всех парах, он решился на отчаянный шаг: установив машину на самый полный, молнией взлетел на мостик и резко развернул штурвал. В реве волн и брызгах соленой воды, когда машина вновь набрала полные обороты, храбрый норвежец направил нос корабля прямо на преследующее его чудовищное желе, возвышавшееся над грязной пеной, подобно корме дьявольского галеона. Чудовищная верхняя часть головоногого с вытянутыми вперед щупальцами поднималась почти до бушприта маленькой яхты, но Йохансен отважно повел корабль вперед. Раздался взрыв, как будто лопнул гигантский пузырь, за ним — отвратительный звук разрезаемой пополам титанической медузы, сопровождаемый зловонием тысячи разверстых могил. За один миг корабль накрыло едкое и ослепляющее зеленое облако, так что была видна лишь яростно кипящая вода за кормой; и хотя — Боже милосердный! — разметавшиеся клочья безымянного посланца звезд постепенно воссоединялись в свою тошнотворную первоначальную форму, дистанция между ним и “Тревогой” стремительно увеличивалась.
На этом все кончилось. С того момента Йохансен сидел в рубке, рассматривал фигурку идола, да еще время от времени готовил нехитрую еду для себя и смеющегося безумца рядом с ним. Он даже не пытался управлять судном после отчаянной гонки, поскольку силы, казалось, полностью оставили его. Затем был шторм 2 апреля, когда его сознание начало затуманиваться. Возникло ощущение вихревого призрачного кружения в водоворотах бесконечности, бешеной скачки сквозь вертящиеся на хвосте кометы вселенные, хаотических бросков из бездны на луну и назад в бездну, сопровождавшееся истерическим хохотом веселящихся Древних богов и зеленых, машущих перепончатыми крыльями и гримасничающих бесов Тартара.
Посреди этого сна пришло спасение — “Бдительный”, адмиралтейский суд, улицы Данидина и долгое возвращение домой в старый дом у Эгеберга. Он не мог ни о чем рассказать — его приняли бы за сумасшедшего. Перед смертью он должен был описать случившееся, но так, чтобы жена ничего не узнала. Смерть представлялась ему благодеянием, если только она могла стереть воспоминания.
Таков был документ, который я прочел и затем положил в жестяной ящик рядом с барельефом и бумагами профессора Энджелла. Сюда же будут помещены и мои собственные записи — свидетельство моего здравого рассудка, и таким образом соединится в общую картину то, что, как я надеюсь, никто больше не сможет собрать воедино. Я заглянул в глаза вселенского ужаса и с этих пор даже весеннее небо и летние цветы отравлены для меня его ядом. Но я думаю, что мне не суждено жить долго. Так же как ушел из жизни мой дед, как ушел бедняга Йохансен, уйду и я. Я слишком много знаю, а культ все еще жив.
Ктулху тоже жив и, как я предполагаю, снова обитает в каменной бездне, хранящей его с тех времен, как появилось наше солнце. Его проклятый город вновь ушел под воду, ибо “Бдительный” беспрепятственно прошел над этим местом после апрельского шторма; но его служители на земле все еще вопят, танцуют и совершают убийства вокруг увенчанных фигурками идола монолитов в пустынных местах. Должно быть, он пока еще заперт в своей бездонной черной пропасти, иначе весь мир сейчас кричал бы от безумного страха. Кто знает, каким будет конец? Восставший может уйти в бездну, а опустившийся в бездну может вновь восстать. Воплощение вселенской мерзости ждет и грезит во сне, а гниение охватывает гибнущие города людей. Настанет время… но я не должен и не могу думать об этом! Молю об одном — коль мне не суждено будет пережить эту рукопись, пусть мои душеприказчики остерегутся от безрассудства и надежно спрячут ее от посторонних глаз.
1928
© Перевод В.Эрлихмана, 2003.