Вдова на мгновение умолкла и тут же рассмеялась:
– Но вы нынче вечером собрались здесь не для того, чтобы слушать мои байки! – Она поднялась со стула. Несколько гостей тоже порывались было из вежливости встать, но вдова жестом велела им оставаться на месте. – К моему сожалению, в мире очень много скептиков, – посетовала она, – и на каждого добросердечного человека найдется десять дурных. Возможно, среди вас есть те, кто станет все отрицать, что бы уж ни произошло нынче вечером; или те, кто попытается меня опорочить. Я призываю вас всех оглядеться по сторонам и убедиться, что тут нет никаких хитростей, уловок и фокусов. Я знаю не хуже вас, что искусством предсказания балуется множество шарлатанов, но будьте уверены, я – не одна из них. – Лидия раскинула руки и молвила: – Вы своими глазами видите, что я ничего на себе не прячу. Не беспокойтесь – смотрите на здоровье.
При этих словах гости захихикали, зашаркали, заозирались по сторонам, обследуя потолок, стулья, керосиновую лампу на столе, свечи и даже коврик у двери. Чарли Фрост не сводил глаз с Лидии. Она нимало не напрягалась. Крутнулась на каблуках, демонстрируя, что под юбками у нее ничего нет, а затем непринужденно уселась, улыбаясь всем собравшимся. Подергала за торчащую на рукаве нитку и дождалась, чтобы все успокоились.
– Превосходно, – промолвила Лидия, когда всеобщее внимание вновь сосредоточилось на ней. – Теперь, когда мы все довольны и все готовы, я погашу свет – и будем ждать прихода Анны.
Лидия подалась вперед и потушила керосиновую лампу: комната погрузилась в полумрак, в котором тускло мерцали свечи. На несколько секунд повисла тишина; затем послышались три удара в дверь позади собравшихся, и Лидия Уэллс, все еще суетясь над лампой, воскликнула:
– Войди же!
Дверь открылась; все семеро гостей обернулись как по команде. Фрост, на миг позабыв наставления Притчарда, оглянулся заодно с прочими.
В дверном проеме стояла Анна; на лице ее застыло призрачно-отрешенное выражение. На ней по-прежнему было траурное платье, некогда подаренное Обером Гаскуаном, но, если оно и раньше сидело плохо, сейчас оно смотрелось совсем жалко. Одеяние висело на ней как на вешалке. Талию явно перехватывал пояс, но и он болтался свободно; кружевной воротник прикрывал впалую грудь. Девушка была бледна и серьезна. На лица собравшихся она не глядела. Не сводя глаз с середины комнаты, она медленно вышла вперед и рухнула в свободное кресло напротив Лидии Уэллс.
Да она же недоедает, подумал Фрост, едва Анна села. Он оглянулся на Нильссена, пытаясь поймать его взгляд, но Нильссен, хмурясь, печально и недоуменно взирал на Анну. Слишком поздно Фрост вспомнил о своей собственной миссии и обернулся к вдове, которая за то краткое мгновение, когда все мужчины уставились на дверь, что-то такое сделала. Да-да, она наверняка что-то сделала: она расправляла платье со смущенным, но очень довольным видом; она заметно оживилась. Что же это она такое провернула? Что поменяла? В полумраке не понять. Фрост в сердцах выругал себя за то, что отвернулся. Вот она, уловка-то, о которой предупреждал Притчард. Мысленно Фрост поклялся, что уж во второй раз не оплошает.
Углы комнаты целиком утонули во тьме. Единственным источником света служили подрагивающие огоньки свечей в центре группы: вблизи них одиннадцать лиц приобрели серый, призрачный вид. Не отрывая взгляда от лица вдовы, Фрост отметил, что на самом-то деле круг стульев представляет собою не правильную окружность, но скорее эллипс, расположенный так, чтобы его геометрическая ось указывала на дверь, Лидия же сидела в самой дальней точке. Расположив стулья по такой схеме, хозяйка добилась того, что все головы повернутся к двери – и отвернутся от нее самой – при появлении Анны. Ну что ж, подумал Фрост, по крайней мере китайцы должны были увидеть, что за фокус проделала Лидия в то краткое мгновение, когда Анна показалась в дверном проеме. Фрост мысленно взял на заметку: надо расспросить китайцев после сеанса.
Собравшиеся между тем по указанию вдовы взялись за руки, и вот, в мерцающем свете свечей, Лидия Уэллс глубоко вздохнула, улыбнулась и закрыла глаза.
Ждать гостя из иного мира пришлось очень долго. Группа просидела в гробовой тишине минут двадцать: все старались не двигаться, размеренно дышали и ждали знака. Чарли Фрост не спускал глаз с миссис Уэллс. Наконец она издала негромкий гудящий звук – вибрирующий в самой глубине горла. Гудение нарастало, набирало высоту; скоро стало возможным разобрать слова, частично бессмысленные, частично узнаваемые разве что по форме и отдельным слогам. Слова в свою очередь загустевали, превращаясь во фразы, в мольбы, в повеления; наконец миссис Уэллс выгнулась всем телом и воззвала к миру мертвых, прося выпустить тень Эмери Стейнза.
Позже Фрост описывал последующую сцену как «припадок», «приступ» и «продолжительные конвульсии». Он знал, что все эти объяснения неполны, поскольку ни одно из них не передает в точности ни эффектной театральщины вдовицына спектакля, ни мучительного смущения Фроста при этом зрелище. Миссис Уэллс снова и снова выкликала имя Стейнза, влюбленно, нараспев, с падением тона, – а когда ответа так и не последовало, она пришла в возбуждение. Забилась в судорогах. Принялась повторять отдельные слоги, словно неразумный ребенок. Голова ее бессильно упала на грудь, рывком запрокинулась, снова поникла. Но вот ее конвульсии достигли пика; она часто-часто задышала – и вдруг обмякла. Глаза ее разом открылись.
Чарли Фрост похолодел: Лидия Уэллс неотрывно глядела прямо на него – такого выражения лица он никогда у нее не видел: застывшее, бескровное, яростное. Но вот пламя свечей дрогнуло, заколебалось, и Фрост заметил, что Лидия смотрит вовсе не на него, а мимо, через его плечо, где в уголке, по-турецки скрестив ноги, восседал А-Су. Фрост не моргнул и не отвернулся. Лидия Уэллс издала странный звук. Глаза ее завращались. Мышцы шеи запульсировали. Губы неестественно задвигались, как будто она жевала воздух. А в следующий миг она заговорила – голосом, который явно принадлежал не ей:
– Ngor yeu nei wai mut haak ngor dei gaa zuk ge ming sing tung wai waai ngor ge sing yu fu zaak. Mou leon nei hai bin, dang ngor co yun gaam cut lai, ngor yat ding wui wan dou nei. Ngor yeu wan nei bou sou…
Тут она содрогнулась всем телом, завалилась набок и рухнула на пол. В ту же самую минуту (Фрост еще не одну неделю обсуждал этот необъяснимый факт с Нильссеном) керосиновая лампа на столе резко накренилась и опрокинулась на тарелку со свечами, стоявшую рядом. Навести порядок, казалось бы, труда не составляло, ведь стеклянный плафон не разбился и керосин не вытек, но тут гигантским столбом полыхнуло пламя, и круг собравшихся озарился ярким светом: вся поверхность стола была охвачена огнем.
А в следующий миг все ожили. Кто-то закричал, чтобы огонь чем-нибудь поскорее накрыли. Один из старателей оттащил вдову подальше от опасности, еще двое все посбрасывали с дивана; огонь загасили шалями и одеялами; лампу ненароком столкнули со стола; все заговорили одновременно. Чарли Фрост, обернувшись в наступившей темноте, заметил, что Анна не стронулась с места и выражение ее лица не изменилось. Внезапная вспышка пламени ее, похоже, нимало не потревожила.
Кто-то зажег лампу.
– Это оно и было? Ради этого все и затевалось?
– Что она сказала?
– Да расступитесь вы!
– Ну надо ж, как полыхнуло-то!
– Какое-то примитивное…
– Дайте ей воздуха.
– Должен признать, я никак не ожидал…
– Как думаете, это все что-то значило? То, что она сказала? Или нет?..
– Это не был Эмери Стейнз, клянусь чем угодно…
– Какой-то другой дух, да? Типа вклинился?
– А лампа-то, лампа – сама задвигалась!
– Надо узкоглазых спросить. Эй! Это ведь был китайский, да?
– А он вообще понимает?
– Это она по-китайски сейчас говорила?
Но А-Цю словно бы не понял вопроса. Один из старателей склонился над ним и похлопал его по плечу:
– Что это было, а? Что она такое сказала? Это она по-китайски, да? Или на каком-то другом языке?
А-Цю ответил непонимающим взглядом и не произнес ни слова. Ответ дал А-Су:
– Лидия Уэллс говорить по-кантонски.
– Да? – жадно переспросил Нильссен, стремительно развернувшись. – И что же она сказала?
А-Су оценивающе воззрился на него:
– «Однажды я вернусь и убью тебя. Ты убить человека. Он умирать – и ты умирать. Однажды я вернусь и убью тебя».
Глаза Нильссена расширились; следующий его вопрос так и не прозвучал. Он обернулся к Анне: та с легким недоумением глядела на А-Су. Чарли Фрост недовольно хмурился.
– А Стейнз тут вообще при чем? – возмутился один из старателей.
А-Су покачал головой.
– Не Стейнз, – тихо промолвил он. Он резко вскочил с подушки и, скрестив на груди руки, подошел к окну.
– Не Стейнз? – переспросил старатель. – А кто ж тогда?
– Фрэнсис Карвер, – ответствовал А-Су.
Поднялся возмущенный ропот.
– Фрэнсис Карвер? Тоже мне сеанс – он же даже не мертв! Да с Карвером я и сам поговорить могу – достаточно лишь в дверь к нему толкнуться!
– Но он же в «Резиденции», – возразил кто-то. – Это в пятидесяти ярдах от нас.
– Не в том дело.
– Ну то есть никак нельзя отрицать, что нечто странное…
– Я и сам мог бы с Карвером потолковать, – упрямо твердил свое старатель. – Для этого мне медиум без надобности.
– Да, а как насчет лампы? Лампу-то чем объяснить?
– Она через всю комнату проскакала!
– Она левитировала.
А-Су словно оцепенел.
– Фрэнсис Карвер, – произнес он, обращая вопрос к Харальду Нильссену, – в гостинице «Резиденция»?
Нильссен нахмурился – разве А-Су сам этого не знает?
– Да, Карвер остановился в «Резиденции», – подтвердил он. – На Ревелл-стрит. Здание с синим бордюром – сразу за скобяной лавкой.
– Давно? – не отступался А-Су.
Нильссен был явно сбит с толку.
– Да вот уж три недели, как он здесь, – отвечал он, понижая голос. – С той самой ночи… ну когда «Добрый путь» потерпел крушение.
Собравшиеся между тем продолжали спорить:
– Никакой это не сеанс; сеанс – это когда с покойниками разговариваешь.
– Ага, а как поговоришь с Карвером, то все, считай, ты покойник.
Все посмеялись шутке, и тут напарник старателя брякнул:
– По мне, охмуреж как есть. Нас, никак, надули?
Упрямый старатель уже готов был согласиться, но оглянулся на Лидию Уэллс. Вдова по-прежнему лежала без сознания, бледная как полотно. Рот ее приоткрылся, являя взгляду поблескивающий коренной зуб да пересохший язык; глаза слабо подрагивали под веками. Если она притворяется, подумал золотоискатель, то притворяется на диво талантливо. Но он-то заплатил за общение с Эмери Стейнзом. Он выложил свои кровные не за то, чтобы послушать китайскую тарабарщину, а потом полюбоваться, как баба в обморок грохнется. Да если на то пошло, как знать, что это действительно китайский? Может, она несла полную ахинею, а китайца загодя посвятила в тайну и заплатила ему, чтоб подыграл.
Но старатель был трусоват и вслух ничего этого не озвучил.
– Не берусь утверждать, – произнес он наконец, но глядел по-прежнему угрюмо.
– А спросим-ка ее саму, как только придет в себя.
– Разве Фрэнсис Карвер говорит по-китайски? – недоверчиво поинтересовался кто-то.
– Так он же то и дело плавает в Кантон и обратно, нет?
– И родился в Гонконге.
– Да, но говорить на языке прям как эти!
– Прямо начинаешь по-другому думать о человеке.
В этот момент старатель, отправленный в кухню, вернулся со стаканом воды и выплеснул его в лицо Лидии. Задыхаясь, она пришла в себя. Гости тесно сгрудились вокруг нее, встревоженным хором расспрашивая ее о здоровье и самочувствии, так что ответить вдове удалось далеко не сразу. Лидия Уэллс недоуменно переводила взгляд с одного лица на другое; спустя мгновение она даже издала слабый смешок. Но в смехе этом не ощущалось обычной уверенности; рука ее, принявшая от рядом стоящего гостя бокал андалусийского бренди, заметно дрожала.
Лидия осушила бокал, а в следующую минуту на нее обрушился град вопросов: что она видела? Что помнит? Что за дух говорил ее устами? Удалось ли ей связаться с Эмери Стейнзом?
Ответы ее всех разочаровали. Она вообще ничего не помнила начиная с того момента, как впала в транс: Лидия сама недоумевала почему, ведь обычно она отлично запоминала свои «видения». Гости наперебой ей подсказывали, но безуспешно: в памяти ее не сохранилось ровным счетом ничего. Когда Лидии сообщили, что говорила она на иностранном языке, вполне бегло и довольно долго, она озадаченно нахмурилась.
– Но я не знаю ни слова по-китайски, – запротестовала она. – Вы уверены? И узкоглазые его опознали? Прямо настоящий китайский? Вы в самом деле ручаетесь?
Все взволнованно и растерянно подтвердили, что да.
– А это еще что за беспорядок? – Лидия слабо указала на обожженный стол и следы огня.
– Лампа упала, – объяснил один из старателей. – Вот просто взяла и упала, сама собою.
– Да не просто упала: она левитировала!
Лидия задержала взгляд на керосиновой лампе и словно бы окончательно пришла в себя.
– Ну что ж! – Она чуть приподнялась на диване. – Значит, я вызвала дух какого-то китайца!
– Я не за помехи да ошибки платил, – заявил упрямый старатель.
– Нет, конечно, – успокаивающе заверила Лидия Уэллс, – нет-нет, что вы. Разумеется, мы возместим стоимость всех ваших билетов… только скажите мне, что за слова я произнесла?
– Что-то насчет убийства, – отозвался Фрост, по-прежнему не сводя с вдовицы глаз. – Что-то насчет мести.
– Ну надо же! – потрясенно откликнулась миссис Уэллс.
– А-Су сказал, тут еще Фрэнсис Карвер замешан, – добавил Фрост.
Миссис Уэллс побледнела и подалась вперед:
– Вы можете повторить все дословно – повторить в точности?
Старатели заозирались, но в комнате обнаружился только А-Цю: он сидел с каменным выражением лица и хранил молчание.
– Он не знает английского.
– А второй где?
– Куда он делся?
За несколько минут до того А-Су отделился от группы и вышел из комнаты в прихожую так тихо, что никто даже не заметил его ухода. Известие о том, что Фрэнсис Карвер вернулся в Хокитику, что он прожил в Хокитике вот уже три недели, всколыхнуло в его груди волну тайных чувств, и ему вдруг захотелось побыть одному.
Опершись на перила крыльца, А-Су выглянул наружу, скользнул глазами по длинному рукаву Ревелл-стрит, уводящему к набережной. Протяженный ряд висячих фонарей образовывал двойной «шов» света, что сходился воедино в желтой дымке ярдах в двухстах южнее: они сияли так ярко, что можно было подумать, на возвышении улиц царит полдень, и по контрасту тем чернее казались тени в переулках. Мимо, пошатываясь, брела парочка пьяниц, поддерживая друг друга за талию. Навстречу им, высоко подобрав юбку, шла шлюха. Она с любопытством оглядела китайца; А-Су не сразу понял, в чем дело, но тут вспомнил, что лицо его по-прежнему покрыто толстым слоем грима, уголки глаз подведены сурьмой, а щеки кажутся круглее благодаря белилам. Девица окликнула его, А-Су покачал головой, и она зашагала дальше. Где-то поблизости раздался взрыв хохота и аплодисменты.
А-Су задумчиво мусолил губы. Итак, Фрэнсис Карвер снова вернулся в Хокитику. Он наверняка не подозревает, что его давний знакомец обосновался в Каньере менее чем в пяти милях от города! Карвер не из тех, кто смирится с риском, если в его силах устранить угрозу раз и навсегда. В таком случае, размышлял китаец, пожалуй, преимущество за ним, за А-Су. Он снова закусил губу и спустя мгновение покачал головой: нет, Лидия Уэллс узнала его не далее как нынче днем. И разумеется, она тотчас же известила Карвера.
В доме разговор вновь вернулся к теме керосиновой лампы – этот фокус А-Су сразу же списал со счетов. Лидия Уэллс просто-напросто набросила петлю из нитки на регулятор лампы, когда ее гасила. Нитка была того же цвета, что и платье Лидии, и второй ее конец крепился к внутренней стороне ее запястья. Одно резкое движение правой руки – и лампа упадет на свечи. Столик со свечами был натерт парафиновым маслом, субстанцией без цвета и запаха, так что, на сторонний взгляд, поверхность казалась просто-напросто чистой, но при первом же соприкосновении с открытым огнем столик ярко вспыхнет.
Все это только фарс, чистой воды мошенничество. Ни с каким миром мертвых миссис Уэллс в общение не вступала, и произнесенные ею слова не были словами умершего. А-Су отлично это знал, потому что слова принадлежали ему.
Шлюха замешкалась на главной улице, вот она окликнула мужчин с противоположной веранды и поддернула оборки юбки чуть повыше. Мужчины прокричали что-то в ответ, один аж подскочил и запрыгал на месте. А-Су отстраненно наблюдал за ними, удивляясь странному могуществу женской истерики, – как Лидия Уэллс умудрилась сберечь в памяти его речь слово в слово на протяжении стольких лет? Она же не говорит по-кантонски. Как ей удалось воспроизвести и фразы, и интонации настолько точно? Вот где загадка-то! По этому «видению» ее вполне можно было бы счесть уроженкой Кантона.
На улице мужчины сбрасывались в складчину, подсчитывая шиллинги; проститутка ждала поодаль. Со стороны причала донесся резкий свист и предостерегающий окрик дежурного полицейского, затем – топот бегущих ног. Мужчины так и брызнули наутек.
А-Су проводил их взглядом: в голове его уже созрело решение.
Нынче же вечером он вернется в Каньер, заберет из хижины все свои вещи и уйдет в холмы. Там он примется без устали лопатить землю, довольствоваться будет малым и станет откладывать каждую золотую чешуйку, пока не скопит пять унций. К опиуму даже не притронется, пока пять унций не лягут в его ладонь; не будет ни пить, ни играть, питаться будет самой дешевой и простой пищей. Но как только он достигнет цели, он вернется в Хокитику. Он обменяет золото в банке «Грей энд Буллер». Перейдет через улицу и направится прямиком к «Скобяным товарам Тайгрина». Выложит на прилавок свою банкноту. Купит запас пуль, банку черного пороха и пистолет. Оттуда пойдет в гостиницу «Резиденция», поднимется по лестнице, откроет дверь в номер Карвера – и заберет его жизнь. А дальше что? А-Су снова выдохнул. А дальше – ничего. После того круг его жизни завершится и он наконец-то сможет обрести покой.
Часть III
Дом саморазрушения
20 марта 1866 года
42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы
Меркурий в Водолее
Глава, в которой Мади сообщает ценные сведения, а Су Юншэн вручает ему подарок.
Утром 20 марта Уолтер Мади поднялся до зари, позвонил, веля подать горячей воды, и умылся под окном, оглядывая сверху крыши, в то время как темно-синее предрассветное небо померкло до серого, затем до бледно-голубого, а потом засияло роскошной желтизной свежего яичного желтка, – к тому времени он, уже одетый, спускался по лестнице, громко требуя, чтобы гренки намазали маслом, а яйца сварили вкрутую. По пути к столовой он задержался в коридоре, прижавшись ухом к двери запертой комнаты у подножия лестницы. Вслушавшись, он уловил раскатистый ритмичный звук и двинулся дальше, удостоверившись, что жилец комнаты все еще крепко спит.
В столовой «Короны» не было ни души, если не считать повара, который то исчезал, то появлялся: подавляя зевоту, он сперва принес постояльцу чайник с чаем, затем – утренний номер «Уэст-Кост таймс», страницы которого слегка отсырели от ночной прохлады. За завтраком Мади пролистал газету. Первая страница пестрела главным образом повторными объявлениями. Банки-конкуренты мерились процентными ставками, и каждый обещал лучшую цену на золото. Владельцы гостиниц превозносили разнообразные преимущества своих заведений. Бакалейщики и оптовые торговцы публиковали подробные перечни своих товаров, а в корабельных новостях приводились имена новоприбывших либо только что отбывших пассажиров. Всю вторую страницу занимала пространная и довольно-таки ядовитая рецензия на последний спектакль в «Принце Уэльском» («такой никудышный, что никакой критики не выдерживает, поскольку ниже всякой критики») и несколько многоречивых писем за авторством спекулянтов золотыми приисками с севера. Доедая второе яйцо, Мади обратился к колонке светских новостей, и глаза его задержались на паре знакомых имен. Церемония затевается скромная. Дата еще не назначена. Медового месяца не будет. Открытки и прочие поздравления просьба адресовать будущему жениху, каковой ночует в гостинице «Резиденция».
Нахмурившись, Мади свернул газету, вытер губы и поднялся из-за стола, но по пути наверх за пальто и шляпой его мысли занимала отнюдь не помолвка как таковая и не объявление о ней. А адрес пересылки.
Ибо Мади отлично знал, что в гостинице «Резиденция» Фрэнсис Карвер больше не проживает. Его номер в «Резиденции» по-прежнему числился за ним, в гардеробе висел его сюртук, дорожный сундук притулился у изножья кровати, а постель стояла разобранной и смятой. Каждое утро Карвер, как всегда, завтракал в обеденной зале «Резиденции» и пил виски в гостиной «Резиденции» по вечерам. Он исправно вносил хозяину «Резиденции» еженедельную плату – и тот, как Мади удалось выяснить, даже не подозревал, что его скандально известный постоялец выкладывает по два фунта в неделю за комнату, в которой не живет. О том, что Карвер еженощно перебирается в другое место, знали немногие, и, если бы не случайное стечение обстоятельств, Мади, пожалуй, тоже ведать бы не ведал, что Карвер со времен вдовицына сеанса на ночь уходил в крохотную комнатушку в «Короне», рядом с кухней, откуда хорошо просматривалась по всей длине разъезженная дорога на Каньер.
К семи тридцати Мади, одетый в желтые молескиновые брюки, кожаные сапоги до колен, темное шерстяное пальто поверх серой сержевой рубашки и серую мягкую шляпу, уже шагал на восток вдоль набережной Гибсона. Ныне он облачался в этот костюм шесть дней из семи, к вящей потехе Гаскуана, который то и дело спрашивал, с какой стати Мади отказался от красного пиратского кушака, – отличный получился бы завершающий штрих для всего ансамбля.
Мади застолбил участок совсем близко к Хокитике и по-прежнему жил в гостинице «Корона». Такое положение дел поглощало изрядную часть его недельного заработка, но Мади был готов платить, лишь бы не спать в палатке под открытым небом: он попробовал такое один лишь раз, к вящему своему неудобству. От Хокитики до своего участка он доходил пешком за час двадцать минут; и каждое утро, еще до того, как часы пробьют девять, он уже стоял у ручья с лотком для промывки золота, черпал воду ведрами и, насвистывая, лопатил грунт.
По правде сказать, старатель из Мади получился не ахти какой: он скорее рассчитывал найти самородок-другой, нежели намыть золотого песка. Слишком часто рудосодержащий грунт проскальзывал сквозь сетку в дне лотка и вымывался водой; случалось, Мади опоражнивал лоток дважды подряд, не найдя ни единой чешуйки. Работал он, как говорят старатели, «на прожиток», то есть общая сумма его еженедельного заработка приблизительно равнялась общей сумме его еженедельных расходов, но вечно так продолжаться не могло. Мади знал, что надо бы прислушаться к расхожему совету и найти себе напарника, а то и к артели примкнуть. Вероятность напасть на золотую жилу в партнерстве вырастает вдвое, а в артели из пяти, семи или девяти человек повышается еще больше. Но ему препятствовала гордость. Мади упорно и настойчиво трудился в одиночестве, всякий час рисуя в воображении самородок, которым он оплатит свое будущее. Ночные сны его полнились искристым сиянием; он начал видеть проблески света в самых неподходящих местах – приходилось посмотреть еще раз, сощурившись, либо закрыть глаза.
Перешагнув через ручеек, вдоль которого шла северная граница участка, Мади с удивлением разглядел сквозь кустарник бледный силуэт палатки, а рядом – кострище. Что-то тут не сходилось. Хокитикские старатели обычно проводили выходные в городе и возвращались на прииск в понедельник часам к девяти, не раньше. С какой стати этот золотодобытчик отбился от приятелей? И что он делает на чужом участке?
– Эй, там, привет! – подал голос Мади, надеясь разбудить обитателя палатки. – Привет, говорю.
В палатке закряхтели и шумно заерзали.
– Простите, – проговорил кто-то. – Ох, простите, ох, простите…
В проеме палатки возникла заспанная физиономия китайца.
– Без проблем, – заверил он. – Ох, простите.
– Мистер Су? – переспросил Мади.
А-Су, сощурившись, вгляделся в гостя.
– Я Уолтер Мади, – представился тот, поднося руку к сердцу. – Вы не… о, вы меня помните?
– Да, да. – А-Су протер глаза кулаком.
– Замечательно! – воскликнул Мади. – Видите ли, это мой участок: от вот этого ручья до вон тех желтых колышков на южной стороне.
– Ох, простите, – повторил А-Су. – Не хотел плохо.
– Ничего, все в порядке, – успокоил Мади. – В любом случае, А-Су, я очень рад вас видеть. Ваше исчезновение из Каньера встревожило очень многих. Меня, например. Я очень, очень рад вас видеть и совершенно не сержусь. Мы боялись, с вами что-нибудь случилось.
– Без проблем, – повторил «шляпник». – Только палатка. Без проблем. – И он вновь скрылся внутри.
– Я отлично вижу, что никаких проблем вы мне не создаете, – заверил Мади. – Ничего страшного, мистер Су; я вовсе не возражаю, что вы встали здесь лагерем! Совершенно не возражаю.
А-Су выкарабкался из палатки, на ходу одергивая рубаху.
– Я уйду, – пообещал он. – Пять минут. – Он выставил пять пальцев.
– Да все хорошо, – успокоил Мади. – Спите здесь, если хотите; мне вы не мешаете.
– Только прошлая ночь, – сказал А-Су.
– Да, но, если вы останетесь здесь с палаткой и на эту ночь, я возражать не стану, – промолвил Мади. Его манера варьировалась между грубовато-добродушной приветливостью и неуклюжей снисходительностью, как если бы он обращался к чужому ребенку.
– Не на ночь, – возразил А-Су и принялся сворачивать лагерь.
Сдернув парусиновое полотнище, еще мокрое от росы, с веревки, на которой оно крепилось, он открыл взгляду выровненный квадрат земли, на котором спал: шерстяное одеяло, смятое и придавленное там, где обозначился неровный контур тела; котелок с песком; кожаный кошель; лоток для промывки золота; мешок на шнурке с чаем и мукой и несколько сморщенных картофелин; самое обычное одеяло-скатка. При виде этих скудных пожитков Мади отчего-то растрогался.
– Послушайте, – проговорил он, – а где вы были все это время, мистер Су? Со времен сеанса прошел целый месяц, а от вас ни слуху ни духу!
– Золото мыть, – объяснил А-Су; он разглаживал и выравнивал парусиновое полотнище, прижимая его к груди.
– Вы исчезли сразу после сеанса, – продолжал Мади, – мы уж подумали, вы пошли по стопам бедолаги мистера Стейнза! До сих пор никто ничего понять не может; вот и вы точно так же пропали.
А-Су, деловито складывающий парусину вчетверо, внезапно насторожился:
– Мистер Стейнз вернуться?
– Боюсь, нет, – покачал головой Мади. – Он по-прежнему числится пропавшим без вести.
– А Фрэнсис Карвер?
– Карвер все еще в Хокитике.
А-Су кивнул:
– «Резиденция».
– Вообще-то, на самом деле нет, – отозвался Мади, радуясь возможности посекретничать. – С некоторых пор он ночует в гостинице «Корона». Втайне. Никто не знает, что он там: он притворяется, будто по-прежнему живет в «Резиденции», исправно вносит плату и сохраняет номер за собою, как раньше. Но на ночь он всякий раз уходит в «Корону». Заявляется в глубокой ночи, а покидает гостиницу ранним утром. Я знаю об этом только потому, что снимаю комнату прямо над ним.
А-Су так и впился в него взглядом:
– Где?
– Номер Карвера? Или мой?
– Карвера.
– Он ночует в комнате сразу за кухней, на первом этаже, – объяснил Мади. – С окнами на восток. Совсем рядом с курительной, где мы с вами впервые познакомились.
– Дешевый номер, – промолвил А-Су.
– Очень дешевый, – подтвердил Мади. – Зато оттуда вся дорога на Каньер просматривается. Карвер настороже, понимаете. Все вас высматривает.
О прошлом А-Су, связанном с Фрэнсисом Карвером, Уолтер Мади почти ничего не знал, ведь в «Короне» А-Су не дали возможности рассказать свою историю в деталях, а с тех пор китайца больше не видели, если не считать его появления в «Удаче путника» месяц назад. Мади очень хотелось узнать подробности, но, несмотря на все его старания по части наблюдений и расспросов – а в том, чтобы незаметно свернуть праздный разговор на щекотливые темы, Мади равных не было, – его осведомленность не продвинулась дальше того, что он услышал в курительной «Короны», а именно что в истории этой фигурируют опиум, убийство и клятва мести. А-Су поведал все как есть одному лишь А-Цю, а у того, увы, недоставало познаний в языке, чтобы поделиться с кем-либо англоговорящим.
– Каждую ночь «Корона», – промолвил А-Су. – Сегодня?
– Да, он и сегодня ночью придет, – подтвердил Мади. – Но только когда совсем стемнеет, я же сказал.
– Не «Резиденция».
– Нет, не «Резиденция», – кивнул Мади. – Он сменил гостиницу.
– Да, – серьезно отозвался А-Су. – Я понял. – И он принялся отвязывать растяжку от развилки дерева.
– Кто он был? – спросил Мади. – Ну, убитый.
– Мой отец, – отвечал А-Су.
– Ваш отец, – повторил Мади. И, помолчав минуту, осведомился: – А как его убили? То есть… простите мне, но… что с ним случилось?