Глава, в которой Коуэлл Девлин обращается с просьбой; Уолтер Мади демонстрирует, на что способен, а Джорджа Шепарда ждет неприятный сюрприз.
С ночи осеннего равноденствия и Анна Уэдерелл, и Эмери Стейнз так и содержались в тюрьме полицейского управления. Сумму залога ей определили в восемь фунтов – баснословные деньги, заплатить которые без посторонней помощи она даже не надеялась. На сей раз, понятное дело, в одежде ее не было зашито никакого золота, что могло бы послужить поручительством; не было и работодателя, что согласился бы заплатить ее долг. Эмери Стейнз, верно, снабдил бы ее деньгами, да только он сам находился под стражей: на следующее утро после возвращения его арестовали по обвинению в мошенничестве, присвоении чужих денег и неисполнении обязанности. Его залог определили в один фунт и один шиллинг – стандартная сумма, – но платить он не захотел, а предпочел оставаться с Анной в ожидании вызова в магистратский суд.
После их воссоединения здоровье Анны тотчас же пошло на поправку. Ее запястья и предплечья округлились, лицо утратило заморенный, изголодавшийся вид, щеки вновь зарумянились. Врач, доктор Гиллис, с удовлетворением отметил эти улучшения: на протяжении нескольких недель после равноденствия он заходил в тюрьму полицейского управления едва ли не каждый день. Он очень строго поговорил с Анной об опасности опиума и от всего сердца выразил надежду, что ее недавний обморок послужил достаточным уроком и что больше она к трубке не притронется: ей повезло дважды, но третий раз может и не посчастливиться. «Удача, – заявил он, – рано или поздно заканчивается, милая». Врач прописал ей уменьшающуюся дозировку лауданума как средство, призванное постепенно избавить ее от опиумной зависимости.
Эмери Стейнзу врач назначил в точности то же самое: по пять драхм лауданума ежедневно, с уменьшением на одну драхму каждые две недели, до тех пор, пока его плечо окончательно не заживет. Рана, будучи зашита и перевязана, выглядела гораздо лучше, и, хотя сустав по-прежнему оставался почти обездвижен и больной не мог поднять руку над головой, он быстро выздоравливал. Каждый вечер Коуэлл Девлин приносил в тюрьму полицейского управления склянку с лауданумом – и юноша алчно следил, как капеллан разливает ржавого цвета жидкость по двум оловянным чашкам. Стейнз никак не мог объяснить эту неожиданную и неутолимую тягу к снадобью; напротив, Анна от ежедневной дозы ни малейшего удовольствия, похоже, не получала и даже морщилась от неприятного запаха. Девлин смешивал лауданум с сахаром, а иногда со сладким хересом, чтобы смягчить горький вкус раствора, и, повинуясь строгому наказу врача, бдительно ждал тут же, пока двое заключенных выпивали равное количество лекарства. Обычно опиат действовал почти сразу: спустя минуту-другую Анна и Эмери глубоко вздыхали, начинали задремывать и погружались в зыбкое лунное царство странного, подцвеченного багрянцем сна.
В течение последующих недель они проспали множество великих перемен, постигших Хокитику. Первого апреля Алистер Лодербек был избран членом парламента от вновь образованного избирательного округа Уэстленд, выиграв с победоносным отрывом в три сотни голосов. В своей инаугурационной речи он восхвалил Хокитику до небес, назвал ее «новозеландским самородком», выразил свое безмерное сожаление в связи с необходимостью покинуть город так скоро, заверил избирателей, что не позабудет о насущных интересах рядового старателя в новой столице, куда отправится уже в следующем месяце исполнять свои обязанности в парламенте, как подобает честному уэстлендцу. После этой речи мировой судья горячо пожал Лодербеку руку, а комиссар полиции провозгласил троекратное «ура».
Двенадцатого апреля стены Джордж-Шепардовой тюрьмы и работного дома наконец-то были возведены. Заключенных, в том числе Анну и Эмери, перевели из временного помещения в полицейском управлении в новое здание на террасе Сивью, где миссис Джордж уже вступила в должность смотрительницы. Со времен смерти А-Су она не покладая рук подрубала одеяла, шила тюремные робы, стряпала, подсчитывала запасы и отмеряла еженедельные рационы табака и соли. На людях она появлялась еще реже, чем прежде, – если такое возможно. Вечера она проводила на кладбище Сивью, а ночи – дома, в одиночестве.
Шестнадцатого числа наконец-то сочетались браком Фрэнсис Карвер и Лидия Уэллс – на глазах у толпы, которая, как гласила светская хроника «Уэст-Кост таймс», «платьем, численностью и поведением приличествовала свадебной церемонии с участием овдовевшей невесты». На следующий день после счастливого события новобрачный получил крупную сумму наличными от «Группы Гаррити» и с ее помощью полностью расплатился с кредиторами; с корпуса «Доброго пути» отодрали последние остатки медной обшивки, а костяк корабля наконец-то отправили в утиль. Карвер съехал из гостиницы «Резиденция» и ныне обосновался вместе с женою в «Удаче путника».
За это время великое множество людей протопало вверх по извилистой тропке к террасе Сивью, надеясь переговорить с Эмери Стейнзом. Коуэлл Девлин, выполняя строгий наказ Шепарда, всем давал от ворот поворот – заверяя всех и каждого, что да, Стейнз жив, и да, поправляется после тяжелой болезни, и да, в свой срок он будет освобожден из-под стражи, нужно лишь дождаться решения магистратского суда. Единственное исключение капеллан сделал для Те Рау Тауфаре, к которому Стейнз за последний месяц необыкновенно привязался. Тауфаре в тюрьме подолгу, как правило, не задерживался, но его посещения столь благотворно воздействовали на здоровье и настроение Стейнза, что Девлин вскорости тоже стал предвкушать их с нетерпением.
Стейнз, как обнаружил Девлин, был мягкосердечным, доверчивым пареньком, солнечно-улыбчивым и исполненным наивной симпатии к недостаткам и слабостям окружающего мира. О своем долгом отсутствии он почти не рассказывал: твердил лишь, что ему сильно нездоровилось и что он очень рад вернуться. Когда же Девлин осторожно полюбопытствовал, помнит ли Эмери встречу с Уолтером Мади на борту «Доброго пути», тот лишь нахмурился и покачал головой. Его воспоминания об этом периоде были крайне обрывочны и составлены, насколько мог судить Девлин, из похожих на сон впечатлений, ощущений и проблесков света. Он напрочь позабыл, как оказался на борту судна, и кораблекрушение тоже не запечатлелось в его мозгу, хотя он вроде бы сознавал, как его вынесло волною на берег и как он выкашливал соленую воду, крепко обнимая обеими руками бочонок с солониной. Сознавал, как добрался до хижины Кросби Уэллса, как миновал группу старателей, рассевшихся вокруг костра; помнил густые заросли и текучую воду; помнил сгнивший корпус брошенного каноэ, и ущелье с отвесными склонами, и красный глаз пастушка-уэка[74]; он помнил, как каждую ночь ему снились расклады Таро, и подбитые золотом корсеты, и целое состояние в мешке из-под муки, спрятанное под кроватью.
– Все как в тумане, – объяснял юноша. – Должно быть, я вышел в ночь и сам не знаю, как заплутал в буше… а потом не сыскал дороги обратно. Какой же молодчина старина Те Рау, что меня нашел!
– Однако ж очень жаль, что он не нашел вас раньше, – осторожно подбирая слова, проговорил Девлин. – Если бы вы вернулись всего-то на три дня раньше, ваши участки не конфисковали бы. Вы потеряли все свое имущество, мистер Стейнз.
Стейнза, похоже, это нимало не заботило.
– Да золотишка всегда можно еще промыслить, – отмахнулся он. – Деньги – это ж только деньги, а остаться без гроша в кармане иногда даже полезно. Как бы то ни было, у меня запас на черный день припрятан – там, в долине Арахуры. Тысячи и тысячи фунтов. Как только поправлюсь, так сразу пойду и откопаю.
Понятное дело, для того, чтобы все расставить по своим местам, времени потребовалось немало.
На третьей неделе апреля в «Уэст-Кост таймс» было опубликовано расписание малых сессий суда.
Мистеру Эмери Стейнзу предъявлены следующие обвинения: во-первых, фальсификация ежеквартального отчета за январь 1866 года; во-вторых, хищение золота, на законном основании депонированного мистером Джоном Лун Цю как прибыль с золотого рудника «Аврора» и с тех пор обнаруженного во владении покойного мистера Кросби Уэллса из долины Арахуры; в-третьих, невыполнение обязанностей по отношению к участкам, рудникам и прочим находящимся в его ведении объектам, учитывая, что отсутствовал он свыше восьми недель. Слушание дела назначено на четверг 27 апреля в местном магистратском суде, на час дня, перед лицом достопочтенного господина судьи Кемпа.
Девлин, прочитав этот пассаж за утренним кофе в субботу, тотчас же кинулся в «Корону».
– Да, я это видел, – сообщил Мади, завтракавший копченой селедкой с гренками.
– Вы не можете не понимать всю серьезность выдвинутых обвинений.
– Разумеется. Надеюсь, как, вероятно, и многие другие, что слушание не займет много времени. – Мади налил гостю кофе, откинулся назад и вежливо подождал, пока Девлин не сочтет нужным сообщить об истинной причине своего прихода.
Капеллан положил руку на стол ладонью вверх.
– У вас юридическое образование, мистер Мади, – промолвил он, – и, насколько я успел понять ваш характер, вы наделены врожденным чувством справедливости: иначе говоря, вы не пристрастны ни к тем, ни к другим. Вы изучили обстоятельства этого дела лучше любого адвоката – я имею в виду, со всех сторон.
Мади нахмурился:
– Да, действительно. То есть я отлично знаю, что золото, обнаруженное в хижине мистера Уэллса, никогда не было добыто на прииске «Аврора», если уж на то пошло. Оно не принадлежит мистеру Стейнзу, как ни крути. Вы ведь не просите меня выступить в суде, ваше преподобие.
– Именно об этом я и прошу, – настаивал Девлин. – Адвокатов в Хокитике раз-два и обчелся, а вы – поумнее многих.
Мади ушам своим не верил.
– Это же гражданский суд, – промолвил он. – И вы воображаете, что я торжественно обнародую всю эту историю, втянув в нее всех вас до единого, не говоря уже о Лодербеке, и Шепарде, и Карвере, и Лидии Уэллс?
– Теперь ее следует называть Лидией Карвер.
– Не говоря уже о Лидии Карвер, прошу прощения, – поправился Мади. – Ваше преподобие, я не вижу, какой от меня вообще может быть толк на суде малых сессий. И не понимаю, кому послужит во благо беспощадное разоблачение всей интриги, включая золото, зашитое в платьях, и шантаж, и частную жизнь Лодербека – словом, все, как есть.
На самом-то деле он думал о бастарде Кросби Уэллсе.
– Я не ратую за беспощадное разоблачение всех и вся, – возразил капеллан. – Я просто прошу вас по возможности выступить представителем мисс Уэдерелл в суде.
– А мне казалось, мисс Уэдерелл уже наняла адвоката, – удивился Мади.
– Боюсь, мистер Друган оказался не столь дружелюбен, как явствует из его имени, – пожал плечами Девлин. – Он заявил, что за дело Анны не возьмется – после того эксцесса с лауданумом в здании суда месяц назад.
– Он озвучил причину?
– По всей видимости, он опасается, что его оштрафуют за взяточничество. Анна предложила заплатить ему предварительный гонорар из той самой суммы, на которую пытается заявить права, – не самый разумный поступок, учитывая все обстоятельства.
– А разве тут нет дежурного юрисконсульта? – нахмурился Мади.
– Есть, конечно, некий мистер Хэррингтон, но он, по всем отзывам, марионетка мирового судьи. Если мы хотим спасти Анну от разбирательства в Верховном суде, он не подойдет.
– Разбирательство в Верховном суде? Да вы шутите, – удивился Мади. – Дело решится в суде малых сессий, и очень быстро, я уверен. Я не пытаюсь умничать за ваш счет, ваше преподобие, но между гражданским и уголовным правом – огромная разница.
Девлин посмотрел на него как-то странно:
– А вы прочли расписание судебных сессий в утреннем номере?
– Да, безусловно.
– От начала до конца?
– Казалось бы.
– Наверное, вам стоит проглядеть его еще раз.
Нахмурившись, Мади развернул газету на третьей странице, разгладил на столе и снова вчитался в расписание. Там, в самом низу столбца, значилось:
Против мисс Анны Уэдерелл выдвинуты следующие обвинения: во-первых, подлог; во-вторых, пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и нарушение общественного порядка; в-третьих, нападение с причинением тяжкого телесного повреждения. Слушание дела назначено на четверг 27 апреля в местном магистратском суде, на девять часов утра, перед лицом достопочтенного господина судьи Кемпа.
– Нападение? – поразился Мади.
– Доктор Гиллис подтвердил, что пуля, застрявшая в плече Стейнза, выпущена из дамского пистолета, – объяснил Девлин. – Боюсь, он проболтался об этом обстоятельстве в присутствии слуги из гостиницы «Гридирон», а тот вспомнил о выстрелах, прогремевших в Аннином номере в январе, и состряпал целую историю. В «Гридирон» тотчас же послали, и мистер Клинч был вынужден предъявить Аннин пистолет в качестве вещественного доказательства. Уже установлено, что патрон в точности соответствует оружию.
– Но ведь не мистер же Стейнз выдвинул против нее такое обвинение! – возразил Мади.
– Нет, не он, – подтвердил Девлин.
– Тогда кто же за этим стоит?
Девлин откашлялся.
– К сожалению, та злополучная дарственная – документ, по которому мистер Стейнз передает Анне две тысячи фунтов, засвидетельствованный Кросби Уэллсом, – все еще находится в руках мистера Другана. С тех пор он показал бумагу начальнику тюрьмы Шепарду, который, как вы помните, впервые видел ее еще не подписанной. Шепард потребовал от меня правдивого ответа… и я вынужден был признать, что подпись Стейнза на самом деле подделана – подделана самой Анной.
– Вот так так!
– Ее загнали в угол, – рассказывал Девлин. – Если она признает себя виновной в вооруженном нападении, суд постановит, что это было покушение на убийство: ведь дарственная послужит доказательством того, что у Анны был веский повод устранить Стейнза, понимаете?
– А если она не признает себя виновной?
– Тогда ее засудят по обвинению в подлоге, а если она и это станет отрицать, ее признают помешанной – как все мы знаем, Шепард уже давно держит в рукаве этот козырь. Боюсь, Шепард с Друганом объединились против нее.
– Но мистер Стейнз станет свидетельствовать в ее защиту.
Девлин поморщился.
– Будет, – согласился он, – но я боюсь, он не сознает всей серьезности ситуации. Он мягкосердечный, добрый юноша, но уж больно дурашлив. Так, например, когда я поднял вопрос о сумасшествии мисс Уэдерелл, он пришел в восторг от самой идеи. Сказал, такой она ему еще больше нравится.
– А каково ваше мнение? Девушка в здравом уме?
– Душевное здоровье человека – это вряд ли вопрос личного мнения, – преловко отговорился Девлин.
– Боюсь, что напротив, – возразил Мади. – Вменяемость подсудимого определяется на основании свидетельских показаний. Вы попросили врача подготовить отчет?
– Я надеялся, это сделаете вы, – признался Девлин.
– Хммм… – протянул Мади, вновь уткнувшись в газету. – Если я соглашусь выступить представителем мисс Уэдерелл в суде, мне понадобится переговорить и с мистером Стейнзом.
– Это легко устроить: они неразлучны.
– Наедине – и в течение длительного времени.
– Вам предоставят все, что нужно.
Мади побарабанил пальцами по столу. И наконец заявил:
– В первую очередь необходимо сделать так, чтобы две версии событий нигде не вступали в противоречие.
* * *
Утро 27 апреля в Хокитике выдалось погожим и ясным. Уолтер Мади поднялся с рассветом и бесконечно долго приводил себя в порядок. Он побрился, причесался, напомадил волосы и надушился за ушами. Горничная «Короны» уже выставила его свеженачищенные ботинки перед дверью, на этажерке разложила винного цвета жилет, серый шейный платок и стоячий воротник с расширяющимися концами. Она загодя вычистила и отутюжила сюртук постояльца и повесила его на окне, чтобы не измялся за ночь. Мади оделся с особой тщательностью: к завтраку он спустился не раньше, чем колокол церкви прозвонил восемь, – а по дороге ощупывал карманы жилета, проверяя, должным ли образом закреплена цепочка часов. Полчаса спустя он уже шагал на север по Ревелл-стрит, надвинув на лоб цилиндр и с кожаным чемоданчиком в руке.
На подходе к Дворцу правосудия Мади показалось, что к утренним сессиям сошлась вся Хокитика: очередь желающих попасть в здание растянулась до середины улицы, а те, что уже столпились на крыльце, глядели по сторонам с видом нетерпеливо-запыхавшимся. Мади присоединился к медленно ползущей череде жаждущих, и в свой срок двое мрачных дежурных сержантов провели его внутрь и сурово наказали руками ничего не трогать, заговаривать только в том случае, если к нему обратятся, и не забыть снять шляпу с началом судебного заседания. Мади, крепко прижимая к груди чемоданчик, протолкался через всю галерею, шагнул за веревочное заграждение и занял место на скамье адвокатов рядом с обвинителями.
Как адвокат защиты, Мади за три дня до суда получил список свидетелей, вызванных истцом. Перечислялись они в том порядке, в каком предполагалось их допрашивать: мистер Джозеф Притчард, мистер Обер Гаскуан, преподобный Коуэлл Девлин и начальник тюрьмы Джордж Шепард – эта последовательность дала Мади довольно четкое представление о том, какой линии адвокат истца намерен держаться в деле против Анны. Список свидетелей для дневной сессии оказался куда длиннее: в деле «Округ Уэстленд против мистера Эмери Стейнза» истец затребовал показания мистера Ричарда Мэннеринга, мистера Джона Лун Цю, мистера Бенджамина Левенталя, мистера Эдгара Клинча, мистера Харальда Нильссена, мистера Чарльза Фроста, миссис Лидии Карвер и капитана Фрэнсиса Карвера. Получив эти предварительные документы, Мади тотчас же сел дорабатывать свою двусоставную стратегию: он отлично знал, что впечатление, созданное утром, во многом повлияет на приговор, выносимый днем.
Наконец часы пробили девять; сидящих попросили встать. Толпа смолкла при появлении достопочтенного судьи Кемпа: он поднялся по ступенькам на возвышение, тяжело опустился в кресло, взмахом руки велел членам суда также занять свои места и без долгих церемоний покончил с необходимыми формальностями. Судья был краснолиц, чисто выбрит, с толстыми пальцами; копна его жестких, как проволока, волос, чуднó подстриженная, пышно вспучивалась над ушами и гладко прилегала к макушке.
– В качестве защитника обвиняемой выступает мистер Уолтер Мади, – возгласил он, зачитывая имена по лежащему перед ним блокноту, – и мистер Лоренс Брохэм в качестве адвоката истца, при содействии мистера Роджера Хэррингтона и мистера Джона Другана, представителя магистратского суда. Мистер Мади и мистер Брохэм… – Судья устремил взгляд поверх очков на скамью адвокатов. – Прежде чем мы начнем, мне хотелось бы сказать две вещи. Первое: я отлично понимаю, что многолюдная толпа в этом зале собралась отнюдь не из любви к закону, но мы призваны блюсти справедливость, а не потакать грубым инстинктам, не важно, кто оказался на скамье подсудимых и по какому обвинению. Я буду признателен вам обоим, если в ходе допроса мисс Уэдерелл и всех ее знакомых вы ограничитесь темами, непосредственно относящимися к делу. При описании прежнего рода занятий мисс Уэдерелл вы вольны выбирать между формулировками «публичная женщина», «ночная бабочка» или «представительница древнейшей профессии». Я понятно выразился?
Юристы пробормотали, что согласны.
– Превосходно, – промолвил судья Кемп. – Второй вопрос я уже обсуждал с каждым из вас с глазу на глаз, но для общественности я повторюсь. Шесть обвинений, о которых сегодня пойдет речь, – подлог, пребывание в состоянии опьянения и нападение в случае мисс Уэдерелл, на утренней сессии, и фальсификация, хищение и невыполнение обязанностей в случае мистера Стейнза, на дневном заседании, – во многом взаимообусловлены, как уже понял любой грамотный житель Уэстленда, я полагаю. Учитывая эту взаимозависимость, я нахожу разумным отложить вынесение приговора мисс Уэдерелл до тех пор, пока не будет заслушано дело мистера Стейнза, чтобы каждое разбирательство рассматривалось, так сказать, в свете второго. Всем все ясно? Отлично. – И судья кивнул судебному приставу. – Введите обвиняемую.
Под громкие перешептывания Анну вывели из камеры. Мади обернулся проследить за появлением своей клиентки – и произведенным ею впечатлением остался вполне доволен. Девушка уже не выглядела заморенной и изголодавшейся; теперь ее худоба казалась просто женственной: зримым свидетельством скорее хрупкого изящества, чем недоедания. На Анне по-прежнему было черное платье, некогда принадлежавшее покойной жене Обера Гаскуана; аккуратно зачесанные волосы стягивались в простой узел на затылке. Пристав проводил ее к импровизированной свидетельской трибуне, она шагнула вперед, положила руку на Библию, принесла присягу – тихим голосом, не выказывая ни малейшего волнения, – а затем обернулась к судье. Лицо ее было лишено всякого выражения, руки свободно сложены одна к другой.
– Мисс Анна Уэдерелл, – промолвил судья, – вы явились в суд, чтобы дать ответ на три обвинения. Во-первых, подделка подписи на дарственной. Вы признаете себя виновной?
– Нет, сэр.
– Во-вторых, пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и нарушение общественного порядка вечером двадцатого марта сего года. Вы признаете себя виновной?
– Нет, сэр.
– И в-третьих, нападение на мистера Эмери Стейнза с причинением тяжкого телесного повреждения. Вы признаете себя виновной?
– Нет, сэр.
Судья сделал необходимые пометки и заговорил снова:
– Вы, безусловно, сознаете, мисс Уэдерелл, что данный суд не уполномочен рассматривать уголовные дела.
– Да, сэр.
– Третье из предъявленных вам обвинений может быть сочтено основанием для передачи дела в суд вышестоящей инстанции. В таком случае вы останетесь под арестом до тех пор, пока не представится возможность задействовать судью и присяжных Верховного суда. Вы это понимаете?
– Да, сэр. Понимаю.
– Хорошо. Садитесь.
Девушка села.
– Мистер Брохэм, – провозгласил судья Кемп, – суд готов вас заслушать.
– Благодарю вас, сэр.
Брохэм был худощав, с рыжеватыми усами и колючими бесцветными глазками. Он поднялся и разложил свои бумаги вровень с краем стола.
– Господин судья Кемп, члены суда и мои коллеги, леди и джентльмены, – начал он. – То, что маковый дым – это наркотик, заключающий в себе искушения самые грубые, разрушительный в своем воздействии, предосудительный во всех своих проявлениях и в социальном, и в историческом контексте, для всех порядочных граждан должно быть самоочевидно. Сегодня мы рассматриваем дело крайне удручающее как наглядную тому иллюстрацию: дело молодой женщины, чье пагубное пристрастие к этому зелью бросает тень не только на репутацию Хокитики в глазах общественности, но и на репутацию нашего недавно провозглашенного округа Уэстленд в целом…
Брохэм заготовил длинную речь. Он напомнил членам суда, что Анна уже однажды пыталась свести счеты с жизнью, и провел параллель между тогдашним неудачным покушением и ее обмороком вечером 20 марта («Можно только порадоваться, что оба случая привлекли внимание широкой общественности», – не без цинизма добавил он). Брохэм долго и пространно распространялся о подделанной ею подписи Стейнза на дарственной, ставя под сомнение легитимность документа как такового и подчеркивая, как много выигрывает Анна, сфальсифицировав эту бумагу. Перейдя к обвинению в нападении, Брохэм принялся рассуждать в общем и целом об опасном, непредсказуемом поведении опиомана, а затем описал огнестрельную рану Стейнза в таких натуралистических подробностях, что какую-то женщину с галереи пришлось вывести из здания. В заключение он призвал всех присутствующих задуматься, сколько опиума возможно купить на две тысячи фунтов, а затем задал риторический вопрос – согласна ли общественность вложить такое количество наркотика в руки столь сомнительной и ущербной особы, как Анна Уэдерелл, бывшая ночная бабочка.
– Мистер Мади, – объявил судья, когда Брохэм наконец-то сел, – слово предоставляется защите.
Мади тут же поднялся.
– Благодарю вас, сэр, – обратился он к судье. – Я буду краток.
Руки у него дрожали; Мади крепко уперся ладонями в стол, пытаясь успокоиться, и, вложив в голос куда больше уверенности, нежели ощущал внутри себя, заговорил:
– Для начала я напомню мистеру Брохэму, что мисс Уэдерелл на самом-то деле избавилась от своей пагубной привычки, – и эта ее победа вызывает мое глубочайшее восхищение и уважение. Безусловно, как нам с удовольствием описал мистер Брохэм, мисс Уэдерелл предрасположена к бессчетным искушениям опиумной зависимости. Лично я никогда не пробовал макового дыма, и мистер Брохэм то же самое утверждает о себе; и я дерзну предположить, что одной из причин нашей обоюдной воздержанности является страх: мы боимся, что наркотик, чего доброго, обретет над нами власть; мы боимся, что он вызовет привыкание; мы боимся того, что можем увидеть и натворить, поддавшись его воздействию. Я отмечаю это, дабы подчеркнуть тот факт, что подобная слабость мисс Уэдерелл присуща отнюдь не только ей одной, и повторюсь, что ее искреннее стремление исправиться заслуживает самой высокой похвалы… Но – чего бы уж ни внушал вам мистер Брохэм – мы здесь собрались не для того, чтобы осудить темперамент мисс Уэдерелл или вынести приговор ее характеру. Мы здесь для того, чтобы осуществить правосудие в отношении трех обвинений: в подлоге, в нарушении общественного порядка и в нападении. Я вполне согласен с мнением мистера Брохэма, что подлог – это серьезное преступление; не стану оспаривать и то его утверждение, что вооруженное нападение сродни умышленному убийству; однако, как я вскорости докажу, мисс Уэдерелл ни в одном из этих злодеяний не повинна. Она не совершала подлога; она никоим образом не пыталась напасть на мистера Эмери Стейнза, и ее обморок вечером двадцатого марта едва ли можно назвать нарушением общественного порядка – не больше чем в случае той дамы, которую вывели из этого самого зала десять минут назад. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что показания свидетелей подтвердят невиновность моей подзащитной, причем очень скоро. В ожидании этого благоприятного исхода, господин судья и многоуважаемые члены суда, дамы и джентльмены, я без колебаний передаю дело в честные руки служителей правосудия.
Мади сел, сердце его неистово колотилось. Он поднял глаза на судью, надеясь на какой-нибудь знак подтверждения, но достопочтенный Кемп, склонившись над блокнотом, делал пометки. Брохэм со своего места злобно покосился на Мади. Друган, сидящий с ним бок о бок, нагнулся и зашептал что-то соседу на ухо; спустя мгновение тот заулыбался и шепнул что-то в ответ.
– Благодарю вас, мистер Мади, – наконец произнес судья, цветисто подчеркнув написанное и откладывая перо. – Обвиняемая, встаньте. Мистер Брохэм, вам слово.
Брохэм поднялся и снова поблагодарил судью.
– Мисс Уэдерелл, – промолвил он, обращаясь к подсудимой, – чем вы зарабатывали на жизнь вплоть до ночи четырнадцатого января?
– Мистер Брохэм! – тут же вскинулся судья. – Я о чем только что предупреждал? Мисс Уэдерелл – представительница древнейшей профессии. И довольно об этом.
– Да, сэр, – кивнул Брохэм. И начал сначала: – Мисс Уэдерелл. Ночью четырнадцатого января вы приняли решение касательно вашего прежнего занятия. Это так?
– Да.
– И что же это было за решение?
– Я бросила.
– Что вы имеете в виду, говоря «я бросила»?
– Я бросила шляться.
Судья вздохнул.
– Продолжайте, – обреченно проговорил он.
– Вы сразу же подыскали себе иное занятие? – продолжал Брохэм.
– Не сразу, – покачала головой Анна. – Но когда в город приехала миссис Уэллс, она забрала меня в «Удачу путника». Я стала учить Таро и астрологические таблицы: предполагалось, что я стану помогать ей в предсказаниях. Я думала, смогу зарабатывать на хлеб в качестве ее ассистентки.
– На тот момент, когда вы бросили свое прежнее занятие, вы уже имели в виду такую возможность?
– Нет, – отвечала Анна. – О том, что миссис Уэллс приезжает в Хокитику, я заранее не знала.
– Тогда на что же вы рассчитывали жить в то время, пока миссис Уэллс еще не приехала?
– У меня не было никаких планов, – призналась Анна.
– Вообще никаких планов?
– Вообще никаких, сэр.
– Возможно, у вас был отложен какой-то запас на черный день? Или еще какие-то гарантии?
– Нет, сэр.
– В таком случае, вы сделали решительный шаг, – любезно откомментировал Брохэм.
– Мистер Брохэм! – рявкнул судья.
– Да, сэр?
– Объясните, что вы имеете в виду.
– С удовольствием. Вот эта дарственная, – Брохэм продемонстрировал ее собравшимся, – называет вас, мисс Уэдерелл, счастливой наследницей двух тысяч фунтов. Она датирована одиннадцатым октября прошлого года. Даритель мистер Эмери Стейнз исчез бесследно четырнадцатого января – в тот самый день, когда вы, везучая получательница этой баснословной суммы, решили не заниматься больше проституцией и встать на путь исправления, причем решение это было принято просто так, безо всякого повода и без какого-либо плана на будущее. И вот…
– Протестую, – поднялся Мади. – Мистер Брохэм не доказал, что у мисс Уэдерелл не было повода изменить свой род занятий.
Судья принял протест, и уязвленному Брохэму пришлось задать Анне новый вопрос:
– Был ли у вас повод, мисс Уэдерелл, отказаться от занятия проституцией?
– Да, – отвечала Анна.
Она вновь подняла глаза на Мади. Тот еле заметно кивнул, ободряя девушку. Она вдохнула поглубже и призналась:
– Я полюбила. Мистера Стейнза. Четырнадцатого января мы впервые провели ночь вместе, и… ну, после этого мне шляться уже не хотелось.
Брохэм нахмурился:
– Той же самой ночью вас арестовали за покушение на самоубийство, верно?
– Да, – подтвердила Анна. – Я думала, он меня не любит… не может полюбить… я не могла этого вынести… и совершила ужасное.
– То есть вы признаете, что в ту ночь пытались наложить на себя руки?
– Мне хотелось вырубиться, – промолвила Анна, – но я не думала причинить себе серьезный вред.
– Когда вас судили за покушение на самоубийство – в этом самом зале! – вы не стали отвечать на предъявленное обвинение. Отчего вы сейчас запели на другой лад?
К такому вопросу Мади с Анной не подготовились, и на мгновение он было забеспокоился, что девушка запнется. Но она ответила спокойно и правдиво.
– В ту пору мистер Стейнз все еще числился без вести пропавшим, – объяснила она. – Я думала, он, может, вверх по реке поднялся или в ущелье отправился, а значит, прочтет новости в хокитикской газете. Мне не хотелось сказать ничего такого, что он прочел бы и стал думать обо мне хуже.
Брохэм сухо откашлялся в кулак.
– Будьте так добры, опишите, что произошло вечером четырнадцатого января, – попросил он, – по порядку и своими собственными словами.
Анна кивнула:
– Я встретила мистера Стейнза в «Песке и самородке» около семи. Мы вместе выпили, и он проводил меня к себе домой на Ревелл-стрит. Где-то в десять я вернулась в «Гридирон» и зажгла трубку. Я чувствовала себя как-то странно, я же рассказывала, – и я выкурила чуть больше, чем обычно. Наверное, я вышла из «Гридирона» как была, под кайфом, потому что следующее, что я помню, – как я очнулась в тюрьме.
– Что вы имеете в виду, говоря, что чувствовали себя странно?
– О, – вздохнула она, – просто мне взгрустнулось, и еще я была очень счастлива и, однако же, безутешна – все вперемешку. Не могу описать точнее.
– Той же самой ночью мистер Стейнз пропал, – промолвил Брохэм. – Вы знаете, куда он направился?
– Нет, – покачала головой Анна. – Последний раз я его видела в его собственном доме на Ревелл-стрит. Он спал. Должно быть, он исчез в какой-то момент после того, как я ушла.
– Иными словами, где-то после десяти часов.
– Да, – подтвердила Анна. – Я ждала, чтобы он вернулся, – но нет; дни шли, а о нем ни слуху ни духу. Когда миссис Уэллс предложила мне кров и стол в «Удаче путника», я подумала, надо соглашаться. Хотя бы на время. Все твердили, он наверняка мертв.
– Виделись ли вы с мистером Стейнзом между четырнадцатым января и двадцатым марта?
– Нет, сэр.
– Может быть, переписывались?
– Нет, сэр.
– А где, как вы думаете, он находился все это время?
Анна открыла было рот, чтобы ответить, но Мади, поспешно поднявшись, заявил:
– Возражаю, моя подзащитная не обязана строить домыслы.
И снова судья принял возражение, и Брохэму велели продолжать.
– Когда мистера Стейнза нашли во второй половине дня двадцатого марта, оказалось, что в его плече застряла пуля, – сообщил он. – Был ли мистер Стейнз ранен на момент вашего рандеву четырнадцатого января?
– Нет, – отозвалась Анна.
– Его ранили в тот вечер?
– Я не знаю, – промолвила Анна. – Когда я в последний раз его видела, с ним все было в порядке. Он спал.
Брохэм взял со стола адвокатов дамский пистолет.
– Вы узнаете это оружие, мисс Уэдерелл?
– Да, – подтвердила Анна, приглядевшись. – Это мое.
– Вы носите этот пистолет при себе?
– Носила, когда работала. Я его держала за корсажем.
– Он был при вас ночью четырнадцатого января?
– Нет, я его оставила в «Гридироне». Под подушкой.
– Но ведь ночью четырнадцатого января вы работали, разве нет?
– Я была с мистером Стейнзом, – поправила Анна.
– Мой вопрос не об этом, – гнул свое Брохэм. – Вы работали ночью четырнадцатого января?
– Да, – кивнула Анна.
– И все-таки, как вы утверждаете, вы оставили пистолет дома.
– Да.
– Почему?
– Я не думала, что он мне понадобится, – объяснила Анна.
– То есть вы отклонились от вашей обычной практики: как правило, вы пистолет с собой брали.
– Да.
– Кто-нибудь может подтвердить, где в тот вечер находился пистолет?
– Нет, – покачала головой Анна. – Разве что кто-то заглядывал ко мне под подушку.
– Пуля, обнаруженная в плече мистера Стейнза, выпущена из пистолета этого типа, – продолжал Брохэм. – Это вы в него стреляли?
– Нет.
– Вы знаете, кто в него стрелял?
– Нет, сэр.
Брохэм снова откашлялся в кулак.
– В ночь четырнадцатого января вам была известна чистая стоимость активов мистера Стейнза как золотодобытчика?
– Я знала, что он богат, – отозвалась Анна. – Об этом весь город знал.
– Вы обсуждали с мистером Стейнзом золотой клад, обнаруженный в хижине мистера Кросби Уэллса, будь то в ту ночь или в любую другую?
– Нет. О деньгах мы не говорили никогда.
– Никогда? – изогнул бровь Брохэм.
– Мистер Брохэм, – устало напомнил судья.
Брохэм наклонил голову.
– Когда вы впервые узнали о намерениях мистера Стейнза, изложенных в этой дарственной?
– Утром двадцатого марта, – отвечала Анна. Она слегка расслабилась: этот пассаж она затвердила наизусть. – Тюремный капеллан принес бумагу в «Удачу путника», показать ее мне, а я пошла с ней прямиком в суд, выяснить, что все это значит. Я переговорила с мистером Друганом, и он подтвердил, что дарственная подлинная и обладает юридической силой. Он сказал, из этого может что-нибудь выйти – ну то есть что я могу предъявить права на золотой клад. Он согласился отнести документ в банк от моего имени.
– Что случилось после того?
– Он велел вернуться сюда, в суд, к пяти часам. Так что я пришла к пяти; мы снова сели посовещаться, как и в прошлый раз. И тут я упала в обморок.
– Чем был вызван этот обморок?
– Я не знаю.
– Вы находились в тот момент под воздействием наркотика или алкоголя?
– Нет, – заверила Анна. – Я была трезва как стеклышко.
– Кто-нибудь может подтвердить, что вы были трезвы?
– Утром со мной был преподобный Девлин, – промолвила Анна, – а остаток дня я провела в обществе мистера Клинча в «Гридироне».
– В своем докладе мировому судье начальник тюрьмы Шепард пишет, что на момент вашего обморока в воздухе чувствовался сильный запах лауданума.
– Он, вероятно, оши