Мы прибываем в логово, кабинет/библиотеку/классную комнату Фитца, сразу за ним. По сравнению с остальными динозаврами, которые преподают в Вульф-Холле, этот парень практически зародыш. Он носит хорошо сшитые рубашки и брюки, которые, вероятно, одобрил бы мой придирчивый отец. Однако мужчина зачесывает волосы назад, как хипстер. И его очки делают его похожим на Кларка, бл*дь, Кента. Есть в нем что-то слишком изысканное, что мне не нравится.
Пакс рычит себе под нос, когда мы входим в комнату, и учитель начинает медленно хлопать нам.
«Гребаные аплодисменты? Я дам тебе медленные хлопки, ублюдок».
— Как всегда, не опаздываете, а задерживаетесь? Пожалуйста, садитесь, джентльмены. Сегодня нам предстоит многое обсудить. Мне бы не хотелось задерживать вас в обед, чтобы убедиться, что мы разберемся с материалом.
Я улыбаюсь беспощадной улыбкой. Той самой, которой мой отец размахивает перед политическим оппонентом всякий раз, когда они делают острое замечание. Это небрежно приподнятые уголки рта, которые говорят: «Я буду держать язык за зубами, потому что я джентльмен. Но справедливое предупреждение: еще одно слово, и я дам тебе оплеуху на публике, как маленькой сучке, которой ты и являешься».
Фитц хихикает, словно сидит в первом ряду на моем внутреннем монологе и находит его просто очаровательным. Однажды я сотру эту самодовольную улыбку с лица ублюдка. Этот день наступит достаточно скоро.
Логово — это необычный класс английского языка. Здесь непринужденная атмосфера. Удобно. Здесь нет рядов парт и стульев для студентов. Пространство с высокими потолками огромное. В задней части комнаты расположены ряды книжных стеллажей, которые содержат все: от классики до современных литературных произведений, не говоря уже о большом количестве случайных исторических текстов. У задней стены есть большой кирпичный камин с дымоходом, который Фитц разжигает зимой. Правая стена в основном состоит из створчатых окон. Куда ни глянь, повсюду мягкие кресла с откидными спинками и пуфы, подушки, табуреты и потертые диваны. Рэн паркуется на своем любимом кожаном диване. Я усаживаюсь на пол под окном, выходящим в сад. Пакс обычно сидит за старым викторианским письменным столом справа от меня, но этим утром парень опускается рядом со мной, одаривая меня грубой улыбкой. Я свирепо смотрю на него. Пакс все утро пытался втянуть меня в драку.
— Да ладно тебе, чувак. Достаточно.
Он надувает губы, качая головой в притворном удивлении.
— Я ни хрена не делаю. Просто сижу рядом со своим другом.
— Точно. А я — король Англии.
— Ты троюродный брат будущего короля Англии, — бормочет Рэн с дивана.
Он уже лежит, закрыв лицо рукой, чтобы защитить глаза от утреннего света, проникающего в окна.
— Зачем ты вообще здесь сидишь? — спрашивает Пакс. — Есть гораздо более удобные места, чтобы дать отдохнуть твоей изнеженной заднице.
Разве не было бы здорово просто получить минутку покоя? В одиночестве. Я вздыхаю.
— Потому что я троюродный брат будущего короля Англии. И не хочу, чтобы кто-то здесь думал, что я лучше их.
— Ты лучше их, — бормочет Рэн. — Всех до последнего…
— Ты собираешься поделиться, почему у тебя такое плохое настроение? — снова настаивает Пакс. Он не отвяжется, пока я не дам ему то, что он хочет.
— Хорошо. Ладно, ты, настойчивый ублюдок. Мой отец снова меня достал. За последнюю неделю я получил три электронных письма, и меня это бесит. Теперь доволен?
Пакс проводит языком по зубам.
— Правда? Поэтому ты такой недовольный?
— Что, хочешь их почитать?
В его глазах светится неподдельное ликование. Ленивая, многозначительная улыбка расползается по его лицу, и мне не нравится ее вид.
— Уверен, что это никак не связано с девушкой по имени Кэрри?
— Кэрри?
—А-а-а, прекрати. Я видел, как ты разговаривал с ней за пределами вечеринки. Она тебе нравится, не так ли? — В голосе Пакс звучит слишком легкий, слишком возбужденный тон.
Он не знает о поцелуе. Если бы знал, то не задавал бы мне этого вопроса. Пакс уже строит планы. Если я не буду действовать осторожно, он поймет, что что-то случилось, и все будет кончено. Как только урок закончится, он превратится в ураган пятой категории, полный злобных планов, направленных на то, чтобы поставить Карину на колени. Потому что мы парни из Бунт-Хауса. Нам не позволено проявлять симпатию к девушке. Если у кого-то из нас возникнут какие-то теплые или сентиментальные чувства к студентке Вульф-холла, то она станет чертовой легкой добычей. Это одно из наших правил. Влечение к девушке — это отвлечение от нашей дружбы, а также угроза нашему правлению в качестве бесспорных небожителей школы. Давным-давно мы заключили договор, что не позволим девушкам доставлять нам неприятности. Решили, что вместо этого устроим неприятности им.
Когда на первом курсе я завел роман с Сэди Ротмор, мы трое терроризировали ее до чертиков. Родители перевезли ее обратно в Висконсин и записали в государственную школу. В прошлом году член Пакса становился твердым всякий раз, когда он был рядом с Коллетт Бриджер. Парень отказывался признавать, что запал на нее, и утверждал, что его член на самом деле сломан, но все равно согласился, когда мы с Рэном загнали его в угол комнаты и сказали, что с Коллетт нужно разобраться. Он сыграл свою роль без жалоб. Рэн соблазнил девушку в раздевалке и ласкал ее, пока она не кончила. Затем Пакс поделился видеозаписью этого акта со всеми, кто был в списке экстренных уведомлений Вульф-Холла. Список, в который входили родители Коллетт, черт возьми.
Признаться, что прошлой ночью я позволил Карине проникнуть мне под кожу? Паксу? Это был бы полный кошмар. Из нас троих Пакс придумывает самые вредные способы измываться над людьми.
Я стискиваю зубы, слишком сильно сосредоточившись на блокноте, который удерживаю на ногах.
— Ладно, чувак. Остынь. У меня нет к ней никаких чувств. Не нужно тратить энергию на кого-то, кто не имеет абсолютно никакого значения.
Бл*дь. Мне кажется, у меня на виске пульсирует вена. Пакс кусает костяшки пальцев, стараясь не рассмеяться.
— Черт, Джейкоби. Лорд Ловетт выглядит чертовски виноватым. Кажется, он чертовски втюрился в Мендосу.
При этом Рэн делает то, что предвещает неминуемую катастрофу: он, черт возьми, садится.
Парень окидывает меня взглядом очень зеленых и очень заинтересованных глаз, что предвещает катастрофу. Затем улыбается дьявольской улыбкой.
— Карина Мендоса? — спрашивает он. — Эта Карина Мендоса? — Он указывает прямо... черт, прямо на девушку, о которой идет речь.
Как я раньше не замечал ее в этом классе? Она сидит на диване с цветочным принтом в противоположном конце комнаты, рядом с Марой Бэнкрофт. На ней ярко-зеленая шелковистая рубашка и коричневый галстук (какого хрена?) в сочетании с парой обрезанных джинсовых шорт, которые демонстрируют огромное количество обнаженной плоти бедер, настолько восхитительных и подтянутых, что мне хочется проползти по комнате на четвереньках и трахнуть ее.
Карина поднимает взгляд, как раз в тот момент, когда Рэн указывает на нее, что просто потрясающе.
— Мне показалось, что я почувствовал напряжение между вами двумя в больнице, — говорит Рэн, мрачно шевеля бровями. — Хотя я не был уверен. Просто подумал, что, может быть, дело в количестве крови, вытекающей из твоего члена. Кстати, как он сейчас?
Пакс отвечает раньше, чем успеваю я.
— Началась гангрена.
Я хмуро смотрю на Пакса.
— Все в порядке, спасибо. И не было никакого напряжения. Ни малейшего трепета. Я был в крайне скомпрометированном положении и пытался вспомнить имя девушки. Бл*дь, подай на меня в суд.
— Вполне справедливо. — Рэн снова падает на диван, возвращаясь в горизонтальное положение. — Мы пойдем в «Косгроув» в пятницу вечером. И если ты не трахнешь хотя бы одну цыпочку и не заставишь ее выкрикивать твое имя, с Мендоса начнется игра. Согласен?
Пакс хлопает так громко, что по крайней мере трое других студентов чуть не выпрыгивают из своей кожи.
—Да! Чертовски согласен!
Рэн приподнимает голову на дюйм от диванной подушки.
— Дэшил?
Чееерт.
— Согласен.
Его голова снова опускается.
— В любом случае, для меня это идеальные планы на уик-энд.
Я поднимаю взгляд. Карина все еще смотрит в нашу сторону. Ее глаза — красивые, поразительные, широко раскрытые — смотрят прямо на меня, и они полны беспокойства. Как будто она точно знает, какая бомба вот-вот взорвется у нее перед носом, и готовится к последствиям.
ГЛАВА 9
КЭРРИ
— Видишь, я же говорила, что он заинтересован, — шипит Мара.
Я поднимаю взгляд, даже не задумываясь — это автоматическая реакция — и вижу Рэна Джейкоби, развалившегося, как дерьмовый король, на кожаном диване у окна, указывающего прямо на Мару. Только с этого ракурса кажется, что он указывает на меня. Последнее, что мне нужно, это чтобы Рэн Джейкоби целился в меня пальцем. Скольжу взглядом влево, туда, где Дэш сидит на своем обычном месте на полу, прислонившись спиной к стене, и на короткое напряженное мгновение мы смотрим друг другу прямо в глаза.
Отстраненное, холодное выражение превращает его лицо из того, что я думаю, было беспокойством, в то, что я уверена, является раздражением. Часть меня надеялась, что у него чудесным образом разовьется кратковременная потеря памяти, и он забудет о том, что произошло между нами на капоте машины Пакса.
Хотя, похоже, мне не могло так повезти.
Мара проводит пальцем по губам, размазывая свой любимый блеск «Поцелуй меня или убей». Затем надувает губы и посылает Рэну воздушный поцелуй. Я бы сказала, что не могу поверить, что она это сделала, но мы же говорим о Маре. Подруга — бесстыдная неисправимая кокетка. И это несмотря на то, что парень, которым она интересуется — чертова гремучая змея. Рэн мог увидеть ее немного чрезмерную демонстрацию чувств. А может, и нет. Трудно сказать по пустому, невыразительному выражению лица, которое он носит все время. Несмотря ни на что, парень выглядит постоянно взбешенным.
Но я скажу вам, кто точно увидел воздушный поцелуй.
— Мисс Бэнкрофт. Не уверен, чего вы надеетесь достичь с помощью подобных демонстраций, но вам лучше найти более умного поклонника. Тот, которого вы выбрали, по-моему, с дефектом.
Рэн бросает на учителя такой ледяной и холодный взгляд, что он способен погасить чертово солнце. Итак, парень действительно видел поцелуй. Если он знает, что Фитц говорит о нем, значит, так оно и было.
— Я далеко недефектный, док. Догадываюсь, что она надеялась привлечь мое внимание. В таком случае… — Парень оглядывается на нас, попочно проводя языком по нижней губе.
Класс разражается хором криков, таких громких и неистовых, что доктору Фицпатрику приходится постучать костяшками пальцев по белой доске, чтобы все успокоились.
— Ладно, ладно, маленькие негодяи. Давайте успокоимся и кое-чему научимся, пока меня не стошнило. Пожалуйста, откройте страницу восемьдесят три в ваших книгах. Карина, раз уж ты так мило покраснела, можешь начать с первого абзаца.
Я смотрю на Дэшила так, как смотрела на него весь прошлый год. Только на этот раз есть разница. На этот раз он смотрит в ответ.
— Мисс Мендоса?
Мара толкает меня локтем в бок, и я чуть не соскальзываю с дивана.
— Хм?
— Страница восемьдесят три. Первый абзац. Ты начинаешь, — шипит подруга.
А-а-а, черт. Я даже не вынула книгу из сумки. Мара протягивает мне свою, ее глаза широко раскрыты, брови поднимаются на лоб.
— Читай, чудик.
Ее потрепанный экземпляр «Графа Монте-Кристо» обещает развалиться у меня в руках, когда я открываю его и нахожу нужную страницу. Тишина заполняет комнату, наполняясь скукой, ожиданием и смущением, когда я прочищаю горло и начинаю читать: «Он говорил себе, что ненависть людей, а не божия кара, ввергла его в пропасть. Он предавал этих неизвестных ему людей всем казням, какие только могло изобрести его пламенное воображение, и находил их слишком милостивыми и, главное, недостаточно продолжительными: ибо после казни наступает смерть, а в смерти — если не покой, то, по крайней мере, бесчувствие, похожее на покой».
— Черт возьми! — объявляет доктор Фитц со своего места в передней части комнаты. — Спасибо, Кэрри. Отличная работа. Ну что, ребята? Что Эдмон начинает понимать здесь?
Тишина.
Фитц стонет, откидывая голову назад.
— Это прямо на поверхности, люди. На странице. На простом английском. Ну же. Кто-нибудь. Кто угодно. Просто скажите эти слова.
Мара предлагает ответ:
— Он говорит, что после всего, что сделали с ним его недруги, даже их убийства было бы недостаточно, чтобы удовлетворить его, — предлагает она. — И что тот начал свои поиски, веря, что они справедливы и праведны. Что он мстит за преступления, которые те совершили против него. Но в самой гуще событий понимает, что его действия не были праведными или справедливыми. Им двигала чистая ненависть. А это совсем другое.
Доктор Фицпатрик щелкает ручкой, которую держит в руке, не сводя глаз с Мары.
— Совершенно верно, мисс Бэнкрофт. Иногда человек приходит в такую ярость от преступлений, которые другие совершают против него, что ярость заставляет его совершать самые злые поступки. Даже убивать. А ты как думаешь? Эдмон был оправдан в своих действиях? Те, кто согрешил против него, заслуживали смерти?
Мара отвечает без колебаний.
— Абсолютно. Эти ублюдки многое отняли у Эдмона. Если бы кто-то сделал нечто подобное со мной, я бы тоже захотела их уничтожить.
Док мягко улыбается.
— И как бы ты это сделала?
Она кивает.
— Любым способом, каким смогу.
Ручка снова щелкает в его руке. И еще. Затем учитель улыбается, бросая заговорщический взгляд на остальных учеников.
— Ну что ж. Не говорите никому об этом, ребята, мы, преподаватели, должны быть немного более сдержанными в своих суждениях, и определенно не должны потворствовать убийству в любом случае, но я согласен с Эдмоном. И мисс Бэнкрофт. Если бы кто-то лишил меня чего-то важного, как поступили с Эдмоном, я бы прикончил их без раздумий. Если бы кто-то что-то у меня отнял…
Резкий стук в дверь останавливает его на середине фразы. Доктор Фицпатрик тяжело вздыхает. Затем обводит рукой комнату слева направо.
— Кто из вас, недоумков, плохо себя вел сегодня? Признайтесь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти вас.
Класс смеется, потому что он прав — кто-то, должно быть, сделал что-то не то. Занятия Фитца прерываются только в том случае, если директору Харкорту нужно срочно увидеть ученика в своем кабинете. Однако никто не поднимает руку, чтобы признаться в чем-либо содеянном. Никаких сюрпризов. Фитц отвечает на стук, удивление заставляет его отступить на шаг, когда он видит, что в дверях стоит сама директор Харкорт. Ее мышиного цвета волосы собраны сзади в тугой шиньон. Как всегда, она одета в простой черный брючный костюм. Сегодня на ней белая рубашка с жестким и высоким воротником, наглухо застегнутым до на все пуговицы. Ей всего сорок или около того, но по тому, как женщина одевается, говорит и держится, кажется, что ей под шестьдесят.
Моргая по-совиному, она снимает очки с кончика носа и аккуратно держит их обеими руками, как будто может сломать их пополам.
— Прошу прощения за вторжение, доктор Фитцпатрик. Извиняюсь, но мне только что позвонили из города. Так что мне нужно поговорить с классом, если вы не против.
Это не вопрос. Она говорит робко с дрожащими нотками, но в ее голосе есть и другая эмоция: она кипит от злости. Доктор Фитц понимает ее настроение и отступает назад, жестом приглашая войти.
— Конечно. Пожалуйста, будьте моей гостьей.
Директор влетает в комнату в своих туфлях на низком каблуке и встает перед классом, лицо бледное и измученное.
— Не буду ходить вокруг да около и сразу перейду к делу. И мне придется попросить вас извинить некоторые выражения, которые я собираюсь использовать, но другого способа обсудить это с вами нет. Поверьте мне. Последние тридцать минут я сидела в своем кабинете и пыталась придумать, как это сделать, но другого варианта нет, так что… — Женщина надувает щеки и качает головой. — Уверена, вы все знаете, что в прошлую пятницу вечером в Маунтин-Лейкс была вечеринка. Домашняя вечеринка. В доме ученика школы «Эдмондсон». Во-первых, я всегда поощряла студентов Вульф-Холла быть вежливыми и обходительными с учениками других школ, когда вы пересекаетесь с ними. Если между нашими школами возникнет соперничество или вражда, это никому не поможет. Но я также очень ясно дала понять, что совет академии Вульф-Холла вместе с вашими родителями считает, что вступать в отношения с учениками школы «Эдмондсон» неразумно. Ваши родители платят большие деньги за отличное образование, которое вы получаете здесь, в Вульф-Холле. Вы из уважаемых семей с репутацией, которую нужно поддерживать. И хотя мы, конечно, не поощряем фанатизм в Вульф-Холле, средняя школа Эдмондсона — это государственная школа, и ее ученики... ну… — Она подыскивает подходящее слово и не находит его. — В любом случае, Вы все знаете, что я пытаюсь сказать. Да, жизнь здесь, в Вульф-Холле, временами может казаться удушливой, но вам всегда нужно помнить, что вы должны вести себя достойно и прилично. Посещение «подросткового безумия» в доме какого-то подростка в глуши — это не то поведение, которого мы ожидали бы от таких прекрасных юношей и девушек, как вы.
Ха. Эта женщина вообще никого из нас не знает.
— Итак, причина, по которой я должна была прийти сюда сегодня утром, заключается в том, что отец мальчика, который устроил вечеринку, утверждает, что двое наших студентов-парней нашли мать мальчика наверху на вечеринке, немного, э-э, выпившую…
— О боже мой. Мать парня была на вечеринке? Так странно, — шепчет Мара.
—...и, хм, очевидно, эти ученики соблазнили мать мальчика. Они... — Директор Харкорт смотрит наверх, как будто сам всемогущий может протянуть ей руку помощи, если она продержится достаточно долго. Чего он, конечно, не делает. — Они оба вступили в половую связь с матерью мальчика, а затем, когда закончили, один из юношей порезал свою руку и нарисовал серию очень графических ругательств на стене их спальни, которые откровенно говоря… я не хочу повторять. Я заверила джентльмена, что он ошибается по всем пунктам. Очень ясно дала ему понять, что ни один из наших студентов не повел бы себя таким вопиющим образом. Они, конечно, не стали бы вступать в групповые сношения с сорокашестилетней женщиной, и никогда не были бы настолько неуважительны, чтобы написать непристойности на стене собственной кровью. Такое действие было бы в высшей степени идиотским, учитывая, что теперь у полиции есть их ДНК, и они с легкостью могут найти владельца этой ДНК.
— Не без ордера, — холодно произносит Рэн. — Мы несовершеннолетние, директор Харкорт. С очень влиятельными родителями, как вы так метко заметили. Копы не собираются ломиться в парадную дверь академии в ближайшее время. Кроме того, мне кажется, что у этого парня, кем бы он ни был, есть более важные вещи, о которых нужно побеспокоиться. По-моему, его жена трахнула двух несовершеннолетних детей. Разве это не считается изнасилованием по закону? Взрослая женщина на вечеринке, пьяная, которая должна была наблюдать за невинными празднествами. Получается она воспользовалась этими бедными мальчиками…
— Вы прекрасно знаете, что возраст согласия в Нью-Гэмпшире — шестнадцать лет, мистер Джейкоби, — выплевывает директор Харкорт. Ее холодное, спокойное поведение, которое было довольно хрупким с самого начала, растворяется, словно дым. — А вам, юноши... — Она смотрит на парней из Бунт-Хауса, потому что, конечно же, это были они. Рэн почти подтвердил это, когда заговорил. — Всем троим по семнадцать, что делает любые сексуальные отношения, которое вы можете или не можете иметь, законными. К счастью для вас, отец мальчика не хочет выдвигать обвинения.
Дэшил медленно поднимается на ноги, отряхивая рукой штаны.
— Прошу прощения, директор Харкорт. Какие обвинения он мог бы выдвинуть против этих учеников? Какие законы были нарушены? Нас сейчас в чем-то обвиняют?
— Я... — Харкорт снова моргает. — Описание мальчиков было очень подробным. И оно не включало тебя, Дэшил.
— Лорд Ловетт, — говорит он.
— Прошу прощения?
— Лорд Ловетт. Это мое имя. Лорд Дэшил Август Ричмонд Бельвью Ловетт Четвертый. Мой отец был очень скрупулезен в выборе учебного заведения, когда высаживал меня на пороге академии три года назад. Он заплатил за замену крыши академии тем же летом или это было уже после? Не припомню.
Взволнованная директор Харкорт смотрит на свои очки в руках, дважды покрутив их, прежде чем медленно надеть.
— Думаю… по-моему, это было летом после вашего приезда, лорд Ловетт. В любом случае. Как я уже говорила, я сказала джентльмену, что он, должно быть, ошибся и что ни один из наших мальчиков ни за что не сделал бы такого. Я хотела предупредить вас всех, что по городу могут поползти клеветнические слухи, и попросить сделать все возможное, чтобы не обращать на них внимания, если услышите что-нибудь неприятное. Я думаю... — Женщина отступает, направляясь к выходу. — Да. Думаю, что на этом все.
ГЛАВА 10
КЭРРИ
Волосы Дэшила медовые, словно поцелованные солнцем, блестящие и отливающие золотом, выделяются повсюду. В сочетании с тем фактом, что парень более чем на фут выше большинства людей в академии Вульф-Холла, его рост и цвет волос позволяют легко отследить его в толпе. Я следую за ним по коридору к научному блоку, гадая, куда, черт возьми, он направляется. Сейчас у него там нет занятий. Знаю, что нет, потому что Дэш изучает физику, биологию и химию, и я тоже. Ему не нужно появляться в отделении естественных наук до завтрашнего утра.
Пакса и Рэна нигде не видно. Они оба направились к выходу из здания, оживленно разговаривая, когда выскользнули из главного входа Вульф-Холла. Как будто они даже не заметили, что Дэша с ними нет, и он даже не попрощался. Парень просто... откололся и начал прокладывать себе путь через поток студентов, шагая на север с мрачной решимостью человека, у которого есть какая-то конкретная цель.
Меня ждут в моей комнате. Мара может появиться там в любую минуту, изливая свои чувства к Рэну или, скорее всего, к доктору Фитцпатрику теперь, когда он проявил к ней некоторое внимание в классе, а меня там не будет. К добру или к худу (определенно к худу, потому что я явно потеряла свой гребаный разум) следую за острым на язык парнем из Бунт-Хауса по всему кампусу академии, как его чертова личная фанатка. Что, черт возьми, со мной не так?
Дэшил ни разу не оглянулся. На мгновение мне кажется, что он направляется в оркестровую комнату. Но нет. Парень проходит мимо входа музыкального отделения, мимо научных лабораторий и сворачивает за угол, и тогда я понимаю, куда тот направляется. Парень выходит на улицу. Дверь аварийного выхода все еще медленно закрывается, когда я поворачиваю за угол вслед за ним. Мне кажется, я ловлю отблеск солнечного света, отражающегося от ярких светлых волос.
«Возвращайся в свою комнату, малышка. Я не шучу. Это умышленное неподчинение. Зачем нарушать правила, когда все идет так хорошо?»
Старый добрый Олдермен вмешивается как раз вовремя, когда мне нужна доза здравого смысла. Жаль, что его здесь нет, чтобы озвучить свой приказ наяву, не так ли? Я хочу знать, какого черта наговорила Харкорт. Неужели Рэн и Пакс реально трахнули мать того парня? Это кажется маловероятным, но я же видела, как Рэн спускался по лестнице, стирая что-то красное со своей руки. Прежде всего, мне хочется знать, трогал ли Дэш мать парня. Харкорт сказала, что описание двух мальчиков не соответствует Дэшилу, но в животе у меня скручивается такое отвратительное, неловкое, стесненное чувство. И я не смогу успокоиться, пока парень не посмотрит мне в глаза и не даст прямой ответ.
Это имеет значение? Полагаю, нет. Не похоже, что я снова буду целоваться с Дэшем. Он чертовски ясно дал понять, что не проявляет ко мне никакого интереса.
«И вот так просто тайна исчезла».
В ближайшее время я не забуду эти слова или язвительное выражение на лице парня, когда он произносил их. Они врезались так глубоко, что задели кость и достали глубин мозга. Так почему же я не могу просто оставить это в покое?
Я изо всех сил боролась, чтобы попасть сюда. И с самого первого дня в академии делала все, что было в моих силах, чтобы избегать неприятностей. Избегала любого поведения, которое могло бы привести к тому, что меня каким-либо образом заметят. Так и должно было оставаться. Когда вы обгоняете свое прошлое, иногда настоящее нужно свести к минимуму, чтобы оно было безопасным. Вовлекаться во что-либо, отдаленно связанное с Бунт-Хаусом, — чертовски плохая идея, приравненная к чистому безумию. Мне нужно умыть руки от Дэшила Ловетта и бежать в противоположном направлении, словно меня преследует рой пчел-убийц, но…
Черт бы побрал это «но».
Я ненавижу это «но».
Это корень всех моих проблем.
Я не могу умыть руки и убежать, потому что в лорде Дэшиле Ловетте Четвертом есть что-то такое, что заставляет мое сердце биться быстрее. Когда тот садится за пианино, он совершенно другой человек. Я ищу этого Дэшила, ищу в течение долгого времени, и, кажется, не могу отпустить. Избегание неприятностей, разбитого сердца и нежелательного внимания имеет свои преимущества, но это также приводит к очень скучному существованию. А это именно то, что я делаю. Существую. Просто справляюсь. Делая это изо дня в день, поздравляя себя, когда совершаю такой маленький подвиг без сбоев. Жить так? Делать себя такой незначительной? Часть меня увядает и умирает с каждым днем, пока я соблюдаю правила и перестраховываюсь. Я начала задаваться вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем от меня ничего не останется. Мне нравится слушать, как Дэш играет. Нравится жар в животе, когда смотрю на него. Нравится, как мир загорается, когда наши взгляды встречаются.
Я знаю, что сказал бы Олдермен. Он бы посмотрел на меня очень серьезно и задал вопрос: «С каких это пор мир в огне стал хорошей вещью? Он заставляет тебя чувствовать, что все вокруг ярко и пылает, малышка? Тогда беги без оглядки». Он уже говорил это раньше. Усадив меня за обеденный стол в пентхаусе в Сиэтле, посмотрел на меня печальным, но твердым взглядом. «Лучше иметь стабильную, комфортную, легкую жизнь, чем связываться со всем этим. Поверь мне. Я принес такую же жертву двадцать лет назад и никогда не оглядывался назад».
Дважды я спрашивала его, что случилось двадцать лет назад. Оба раза он молчал и так злился, погружаясь в угрюмую тишину, которая ревела в тихих помещениях нашего дома и эхом отражалась от стен в течение нескольких дней после этого. Я быстро поняла, что он никогда не расскажет мне свою тайну, даже если знает мою, и, подталкивая его, ничего не добьюсь.
Я следую за Дэшилом к запасному выходу, молясь про себя, чтобы он уже не отправился в лабиринт. Если да, то все кончено. Ни за что на свете не полезу в эту штуковину. Я заблудилась в нем в мою первую неделю в Вульф-Холле, блуждая по узким, обнесенным изгородью тропинкам, и мне потребовалось два часа, чтобы выбраться. В штате Нью-Гэмпшир не хватит денег, чтобы заманить меня туда.
Сначала думаю, что Дэшил ушел внутрь, потому что нигде его не вижу, но потом снова ловлю отблеск золота его волос, как рыбьей чешуи, сверкающей под поверхностью неподвижной воды, и поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как он исчезает, двигаясь вниз по склону к старой разрушенной часовне.
От здания почти ничего не осталось, только рушащийся фундамент того, что когда-то, по слухам, было очень величественным зданием. В самом высоком месте стены часовни доходят мне только до середины бедра. Иногда среди обломков можно найти небольшие старинные артефакты — старую, потрепанную непогодой книгу, пару древних очков для чтения, подсвечник — но большинство студентов оставляют брошенные безделушки среди заросшей травы, наполовину похороненные и забытые. Во-первых, часовня «под запретом» в самом строгом смысле этого слова. Последнее, что нужно директору Харкорту, чтобы сын генерала военно-морского флота, который валял дурака, застрял под плитой старой кирпичной кладки. Удовлетворение такого иска в мгновение ока обанкротит школу. Во-вторых, это место чертовски жуткое. Ветер здесь странно стонет в кронах деревьев. Воздух всегда кажется на пару градусов прохладнее, чем где-либо еще на территории Вульф-Холла.
Я надеюсь, что Дэш обогнет часовню и продолжит свой путь к искусственному озеру на границе леса, но он этого не делает. Парень идет прямиком к часовне, большими шагами преодолевая неровности стен, и не останавливается, пока не добирается до кладбища.
Сколько людей должно быть похоронено в одном месте, прежде чем место можно будет официально назвать кладбищем? Я никогда раньше не задумывалась над этим. На кладбище Вульф-Холла всего восемь надгробий, что поначалу кажется не так уж и много. Пока не вспомните, что это место всегда было школой, и, конечно, это ненормально, когда люди умирают в школе и остаются похороненными там.
Дэшил останавливается перед одним из надгробий и смотрит на него сверху вниз. Он встал перед самым изысканным надгробным камнем, украшенный резными завитками и цветами. Погода изрядно потрепала мрамор. То, что когда-то было белым, теперь приобрело тусклый оттенок желтого, а в трещинах и сколах его изношенной гладкой поверхности виднелся зеленый лишайник.