— Только Ханна умная. Больной ублюдок предлагает ей шырнуться, и она соглашается, потому что быть под кайфом лучше, чем быть в полном сознании, когда тебя насилуют, верно? А потом парень ощупывает ее, трогает места, к которым она не хочет, чтобы прикасались, а шприц, полный героина, просто лежит там…
— СТОЙ!
Ладно, я ему верю. Не хочу признаваться в этом, но верю ему, и, представляя себе это, зная, что Кэрри прошла через это, я, черт возьми, не могу этого вынести. Не могу смириться с тем, что меня не было рядом, чтобы защитить ее. Этого не могло быть. Я все еще был в Англии. Был ребенком. Я бы умер, спасая ее от такого ужаса, если бы у меня была такая возможность.
Олдермен наклоняется вперед и кладет руки на стойку.
— О, я еще не закончил. Она взяла шприц и вонзила ее в глаз ублюдка. Выстрелила все это прямо ему в мозг. Ему потребовалось пять секунд, чтобы умереть, но его тело просто... продолжало... трястись. Я увидел это в местных новостях пару дней спустя, когда Кэрри была в безопасности в Сиэтле. Потребовалось немного покопать. Даже захолустные новостные сайты Алабамы не утруждают себя сообщениями о грязных ублюдках, умирающих от своих пристрастий. У парня было две судимости за растление малолетних. Одно за нападение и нанесение побоев. Когда-то он был боксером в полусреднем весе. Мог бы дать взрослому мужчине достойный отпор, но его завалила тощая одиннадцатилетняя девочка. Та самая девушка, с которой ты трахался, — говорит Олдермен, отводя взгляд и проводя языком по зубам. — Я предполагаю, что ты трахал ее. Не могу придумать никакой другой причины, по которой парень твоего возраста мог бы выскользнуть из спальни девушки посреди ночи, расхаживая вокруг, как будто он какая-то гребаная рок-звезда.
Она убила его? Карина вонзила тому парню в глаз шприц, полный героина. Я не могу думать ни о чем другом. Мне следовало бы обратить внимание на опасную нотку в голосе Олдермена, когда он говорит о том, что я трахаю Кэрри, но мой разум зацепился за эту информацию, и она повторяется, как заевшая пластинка, не в силах двигаться дальше.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — шепчу я.
— Как ты думаешь, зачем? Давай сделаем небольшой экскурс. — Он надувает губы, делая вид, что думает. — Мне позвонила ваш директор и сказала, что твой любопытный сосед по комнате рыщет в записях, которые запечатаны и не имеют к нему никакого отношения. Затем я обнаруживаю брешь в школьной сетевой защите. Скорее всего, по вине того же засранца. А потом, ПОТОМ, — говорит он, делая ударение на этом слове, — ты устраиваешь вечеринку в том гадюшнике, который делишь со своими друзьями. И повсюду наркотики. Я знаю, что Кэрри не чувствовала себя там комфортно по очевидным гребаным причинам. Затем одна из ее подруг пропадает. По всей академии рыщут копы. Люди начинают слишком пристально смотреть на вещи, на которые им не следует смотреть. Ты знаешь, что случится с Кэрри, если копы потащат ее обратно в Гроув-Хилл?
Во рту у меня сухо, как в пустыне. Я не могу дышать. Не могу глотать.
— Ей было одиннадцать, черт возьми. Она защищалась.
— Верно. Но будет инквизиция. Слушание. Это крайний юг, а не Суррей, Англия. Есть все шансы, что ее признают виновной по какому-нибудь дерьмовому обвинению и отправят в колонию для несовершеннолетних по крайней мере на год. Год, может быть, и не так уж много для нас с тобой, но как ты думаешь, что год в таком месте сделает с Ханной? Милой, доброй, честной, умной, преданной Ханной? — Выражение его лица вызывает у меня тошноту, потому что он больше не выглядит угрожающим. Мужчина выглядит испуганным, как будто знает, что это сделает с ней, и в этом нет ничего хорошего. — Я не хочу это выяснять. Если ты хочешь это выяснить, то тебе должно быть очень, очень страшно, потому что это означает, что ты трахал девушку, которая мне очень дорога, и у тебя нет к ней никакого уважения. А это, мой друг, на сто процентов приведет к тому, что ты потеряешь оба своих яйца.
— Что...
Господи, я не могу ясно мыслить. Рана на руке горит, но в данный момент боль едва ли является ощущается. Все мысли занимает образ одиннадцатилетней Кэрри, которую лапает и тискает наркоман. Ей пришлось действовать так опрометчиво и защищаться в таком юном возрасте, потому что она боялась…
Я сглатываю желчь, поднимающуюся к горлу.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Делай то, что лучше всего удается таким парням, как ты, — огрызается Олдермен. — Разбей ей сердце. Двигайся дальше. Убедись, что она никогда больше не захочет иметь ничего общего с тобой или твоими друзьями. Чем дальше Кэрри будет от тебя и твоих соседей, тем в большей безопасности она будет.
Я думаю. По крайней мере, пытаюсь. И когда это оказывается невозможным, я делаю большой глоток из бутылки виски. Второй. Третий. Когда глотаю воздух, я говорю:
— Почему? Почему ты подобрал ее на дороге? Почему сейчас здесь? Ты в нее влюблен или что-то в этом роде?
Открытое отвращение отражается на его лице.
— Ты должен чувствовать себя грязным, спрашивая меня о чем-то подобном. Я помог ей, потому что она напомнила мне о друге, которому я когда-то изо всех сил пытался помочь.
— Итак, одна история успеха игры в доброго самаритянина, и ты решил, что имеешь право…
— Я никогда не говорил, что добился успеха, — перебивает Олдермен. — Она умерла, тупица. И будь я проклят, если позволю чему-нибудь подобному случиться снова.
ГЛАВА 33
КЭРРИ
Я просыпаюсь с улыбкой. Несмотря на все, что произошло в последнее время, я просыпаюсь с улыбкой на лице и чувствую себя счастливой. Мое тело приятно болит от вчерашнего внимания Дэшила, напоминая мне о его зубах и руках, яростных поцелуях и бездыханных оргазмах. На какое-то время воспоминания становятся слишком приятными и успокаивающими, чтобы их отбросить, поэтому я сворачиваюсь калачиком, набрасываю одеяло на голову и позволяю себе роскошь воспроизвести в памяти ночь, начиная с того момента, как Дэш бесшумно прокрался в мою комнату, и до того момента, как он украдкой выскользнул.
Это лучше, чем шоколад. Лучше, чем музыка, или математика, или звезды. Я бы никогда больше не посмотрела в объектив телескопа, если бы это означало, что я буду чувствовать себя такой счастливой каждое утро, когда просыпаюсь.
Однако вскоре этого уже не избежать. Мне нужно встать. Пресли взяла за правило требовать, чтобы мы нормально завтракали. Обычно я не беспокоюсь, но Прес голодна по утрам и имеет тенденцию увядать, как цветок, нуждающийся в воде, если не съест хотя бы овсянки. Теперь, когда я думаю об этом, полагаю, что выпить кофе действительно звучит как хорошая идея. Встаю, принимаю душ и одеваюсь, все еще под кайфом от того, какой потрясающей была прошлая ночь, и Дэш — все, о чем я могу думать. Единственное, что имеет значение.
Мы вместе будем учиться в колледже. У нас будет совместная жизнь и будущее. Еще один год в Вульф-Холле, и мы будем свободны. Достаточно взрослые в восемнадцать лет, чтобы самостоятельно принимать решения. Его отец устроит настоящий ад, как только поймет, что его сын привез с собой в Англию неотесанную американку, но со временем он справится с этим. По крайней мере, я на это надеюсь.
Пресли стучит в дверь, хотя я оставила ее открытой для нее. Думаю, она усвоила урок, когда в последний раз ворвалась в мою комнату и увидела больше, чем ожидала. Подруга улыбается мне.
— Сегодня румяна тебе не нужны. Ты идеальна. Пошли.
Когда мы спускаемся в обеденный зал, мой телефон звонит в кармане. Я достаю его, и у меня немного кружится голова, когда вижу, от кого это сообщение.
ЛДЛIV: Сегодня не приду. Сильная головная боль. Встретимся в обсерватории в 8?
Меня охватывает разочарование. Я с нетерпением ждала встречи с ним сегодня утром. Потому что уже привыкла к нашему молчаливому общению в коридорах и классах академии. Я с нетерпением буду ждать встречи позже в обсерватории.
— Скажешь, из-за чего покраснела, или мне придется догадываться? — вздыхает Пресли.
— Наверное, будет лучше, если ты не узнаешь, — говорю ей. — Иначе останешься в шрамах на всю жизнь.
Она притворяется, что содрогается от отвращения, но я знаю, что та просто дразнится.
— Ну что ж. Я просто рада, что у тебя все получилось, девочка. Должна сказать, я чертовски волновалась, когда обнаружила, что вы двое вываливаетесь из той крошечной односпальной кровати, но я впечатлена. Прошло целых два месяца, и Дэшил Ловетт доказал, что способен вести себя прилично. Сомневаюсь, что Рэн или Пакс смогли бы это сделать.
Прес берет в столовой булочку с черникой. Я угощаю себя двойной порцией эспрессо, хотя нам запрещено брать кофе старшеклассников. Я на взводе от волнения до конца дня. Четыре разных учителя комментируют мое лучезарное настроение. Даже вид Фитца, флиртующего с Дамианой Лозано возле своего логова, недостаточно, чтобы испортить мне его. К тому времени, когда последний урок закончился, и я выполнила все свои задания в своей комнате, я словно трещу по швам. Осталось всего два часа. Через два часа я поднимусь по извилистой тропинке в обсерваторию и увижу парня, в которого так безрассудно влюбилась.
Снаружи уже темно, и ветер завывает над вершиной горы. Он стонет сквозь узкие щели в оконных рамах рядом с моим столом, но жуткий звук меня не беспокоит. Я с нетерпением жду возможности завернуться в теплую куртку и подняться на холм. Холод и движение станут отличным способом сжечь лишнюю нервную энергию, которая течет по моим венам.
Я выбираю, что надену на свидание — черные джинсы в обтяжку и тонкий белый свитер в голубую полоску. Решаю обуть кроссовки вместо черных ботинок на каблуке, которые смотрели меня, когда я открыла гардероб. Кроссовки более разумный выбор, чем что-либо с каблуком, учитывая каменистую грунтовую тропу, по которой придется подниматься в темноте.
После того, как уложила волосы и нанесла небольшое количество макияжа, ложусь на кровать и немного смотрю телевизор, но ничто не может удержать мое внимание. Я слишком взволнована, чтобы мыслить здраво. В конце концов, сажусь на край кровати, вертя в руках телефон, думая о том, чтобы сделать что-то очень опрометчивое. Я не должна. Я на сто процентов определенно не должна делать то, что собираюсь сделать... но на моих плечах уже несколько недель лежит тяжесть. Это чувство вины. Я слишком долго скрывала это, и с каждым днем мое раскаяние становилось все более и более мучительным. Решение принято. Экран разблокирован. Открываю контакты и номер, который я ищу, находится прямо в самом верху списка: A1.
Не его имя, конечно. Он убедился, что я не ввела его номер под именем «Олдермен». А1 казался самым простым вариантом. Поскольку он тот человек, которому я писала больше всего, когда впервые приехала сюда, имело смысл иметь его номер в легком доступе. Не могу вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз писала ему. Слишком, слишком много. У него будет столько вопросов ко мне, и на этот раз я решаю сказать ему правду. Он этого не одобрит. Скорее всего, проведет следующие девяносто минут, превознося достоинства безбрачия до двадцати пяти лет, с чем я раньше всегда соглашалась. Мальчики меня не волновали. Ни один из них. Мне не нужно было, чтобы они усложняли мою жизнь или рассеивали мое внимание в школе. Однако легко поклясться в чем-то, чего никогда раньше не испытывал и не знаешь насколько это может быть удивительно. И это не мороженое с двойной шоколадной крошкой или чашка действительно хорошего кофе. Это Дэшил Ловетт, самый сексуальный парень в мире. Теперь, когда он был в моей жизни, я никогда не смогу забыть его и снова быть счастливой. Я всегда буду знать, чего мне не хватает. Итак, пришло время быть честной с Олдерменом.
Следует ожидать разочарования. Он попытается отговорить меня от этого глупого, опасного решения, впустить кого-то в свою жизнь, влюбиться в кого-то, доверять кому-то настолько, чтобы захотеть рассказать им мою самую глубокую, самую темную тайну. Потому что, в конце концов, именно это и должно произойти. Дэш должен знать. Как, черт возьми, я должна доверять нашим отношениям, если сами основы их построены на песке? Много полуправд, которые и близко не подходят к тому, чтобы составить единое целое.
Мое сердце подскакивает к горлу, когда я подношу телефон к уху. Идут гудки, и страх почти берет надо мной верх. Я стою на своем, ладони вспотели, зная, что это к лучшему. Линия звонит снова и снова. Каждый раз, когда в моем ухе раздается громкий гудок, мне приходится сдерживаться, чтобы не струсить и не повесить трубку. На мгновение линия замолкает, а затем раздается громкий щелчок.
«Вы позвонили в «Салон свадебной и официальной одежды Эшли», где сбываются ваши свадебные мечты, — говорит бойкий, чрезмерно дружелюбный женский голос. — Мы не можем сейчас подойти к телефону, но если вы хотите оставить свое имя, номер телефона и короткое сообщение, мы обязательно свяжемся с вами, как только сможем. Хорошего вам дня!»
В прошлый раз, когда я звонила и Олдермен не взял трубку, номер соединил меня с китайским рестораном. До этого было туристическое агентство. Свадебный салон — совершенно новый формат для моего опекуна. В миллионный раз я задаюсь вопросом, кого он заставляет записывать такие убедительные сообщения голосовой почты.
— Привет. — Дергаю бахрому на покрывале в изножье кровати. Некоторые ее части все еще заплетены там, где Пресли заплела их несколько месяцев назад, перед вечеринкой, когда Дэш впервые поцеловал меня. — Позвони мне, когда сможешь. Я хочу купить платье. — Я не должна оставлять ему подробных сообщений, просто на случай, если кто-то подслушивает. И не должна оставлять свое имя. Никаких личных данных. Ничего, что могло бы каким-то образом привести к нему или ко мне. Но на этот раз мне нужно кое-что сказать. Я чувствую, что отношения между Дэшем и мной внезапно стали слишком большими, чтобы держать их в секрете.
— Есть парень, — тихо говорю я. — Знаю, что этого не должно было случиться, но я ничего не могла с собой поделать. Постарайся не слишком злиться. Он хороший парень. На самом деле, думаю, он тебе действительно понравится.
Я заканчиваю разговор, полная надежды. Сказать Олдермену — это правильно. Я имею в виду, что он не дурак. Он не мог думать, что я буду одинока всю свою жизнь. Кто-то должен был появиться и сбить меня с ног. Однако Дэш сделал больше, чем это. Он исцелил ту часть меня, которая, как я предполагала, будет сломана навсегда. Дал мне шанс на реальное будущее, где я смогу сделать больше, чем просто выживать. То, где я действительно смогу жить.
Я почти не замечаю дождя. Годы, проведенные в Сиэтле до приезда в Вульф-Холл, приучили меня к сырой, отвратительной погоде. По крайней мере, сегодня тепло. Это уже кое-что. Засовываю руки в карманы дождевика и торопливо поднимаюсь по тропинке к обсерватории. Как все еще можно чувствовать бабочек, когда думаю о его улыбке? Боже, я чертовски безнадежна. Мне стыдно, как сильно я люблю этого мальчика.
Как обычно, Дэш добрался сюда раньше меня и задернул все плотные шторы на окнах. Однако на этот раз парень не запер дверь изнутри. Я спешу внутрь, изо всех сил стараясь закрыть дверь, и…
Какого хрена?
Дэш поднимает взгляд и улыбается мне, хотя с улыбкой что-то не так. Какая-то она пластиковая и вынужденная. Это может быть как-то связано с тем, что он здесь не один. Здесь есть девушка. Еще одна девушка. Девушка, которая не я... и она стоит на коленях у его ног, держа во рту его член.
И снова… КАКОГО ХРЕНА?
— Ах, черт! — Дэш резко вдыхает сквозь зубы. — Совсем забыл. Я же просил тебя встретиться со мной здесь сегодня вечером, верно?
И... где мои слова? Я теряю дар речи. Что, черт возьми, происходит?
Дэш смеется, проводя руками по волосам девушки. Ее голова продолжает покачиваться вверх и вниз на его члене. Кто... кто это?
— Не волнуйся. Если дашь мне минут двадцать, я закончу здесь и снова буду готов. Просто присядь или еще что-нибудь.
Просто…
...присядь…
...или…
…еще…
... что-нибудь…
Потрясенный лающий смех вырывается из моего рта. Один единственный взрыв звука, который отражается от внутренней части обсерватории.
Девушка, кажется, Амалия Гиббонс, прекращает то, что делает, и смотрит на Дэша. Я не вижу ее лица, но он видит. Парень нежно гладит ее по щеке, так же, как гладил меня так много раз до этого.
— Она вполне может присоединиться к нам. Я не против. — Девушка вытирает рот тыльной стороной ладони, и реальность искажается.
Как это вообще может иметь какой-то гребанный смысл? Я не могу... как?..
Дэш сказал мне встретиться с ним здесь. Мы встречались здесь так много раз. Обсерватория — мое любимое место в академии. Так что тогда… что это такое?
Парень смотрит на меня, пожимая плечами.
— Ты слышала? Она не возражает. Если хочешь, то можешь просто…
Я поворачиваюсь и вылетаю в дверь, обратно под дождь.
Просто присядь или еще что-нибудь. Просто присядь или еще что-нибудь. Просто присядь или еще что-нибудь. Просто присядь или еще что-нибудь. Просто присядь или еще что-нибудь…
Споткнувшись о корень дерева, я подворачиваю лодыжку. Мой капюшон спадает.
Дождь хлещет и бьет мне прямо в лицо. Я не вижу, куда иду. Все, что я вижу — это светлые волнистые волосы девушки, которая стояла на коленях. То, как ее голова качалась вверх и вниз. То, как остекленели глаза Дэша, полные похоти…
Я спотыкаюсь о камень, и из моего рта вырывается вопль. Это было не по-настоящему. Не может быть, чтобы это было по-настоящему. Он никогда не поступил бы так со мной. Просто не мог. Он сказал, что любит меня прошлой ночью, черт возьми. Как это возможно?
Снова спотыкаюсь и на этот раз не в силах удержать равновесие. Я скатываюсь по склону холма, крича, сланец и осыпь впиваются в мою задницу. Соскальзываю в глубокую лужу, и дождевая вода пропитывает мои джинсы, заливаясь в кроссовки. Моя куртка, которая была такой непромокаемой по дороге на холм, теперь окончательно промокла. Я вся промокла до нитки. Холодная вода стекает по моей спине. Впрочем, это не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. Как это могло случиться?
Я такая гребаная идиотка.
Как же я этого не предвидела? Как могла это пропустить? Где были предупреждающие знаки? Я всегда была так осторожна. Опаслива. Осмотрительна. И именно тогда, когда я стала уверена в нем, когда знала каждым дюймом своего существа, что Дэш не причинит мне вреда…
Было бы слишком драматично сказать, что это хуже, чем то, что случилось с Кевином. Глупо, правда? Но в этот момент, когда я сижу в пяти дюймах воды, настолько подавленная, что больше ничего не чувствую, мне это действительно кажется еще хуже.
Джейсон и Кевин не лгали о том, кто они такие. Не пытались усыпить меня ложным чувством безопасности. Они были теми, кем были — ужасающими, злобными монстрами — и у них не было никаких сомнений в том, что люди знают это. Справедливости ради, Дэш предупреждал меня, что это произойдет. На самом деле, довольно много раз. Но потом потратил два месяца на тайные поцелуи, медленно впуская меня, держа в объятиях и даря оргазмы. Он заставил меня забыть все, что, по его словам, тот собирался сделать. Как дура, я позволила ему втянуть меня в это... это эпическое предательство, и теперь мне остается винить только себя.
Из меня вырывается сдавленное рыдание, достаточно громкое, чтобы эхом прокатиться по склону холма в сторону академии. Мои волосы прилипли к голове. Руки совершенно онемели. Дождь льет, как из ведра, холодные капли скользят по моему лицу, смешиваясь со слезами.
— Ты победил, — шепчу я.
Слова теряются за грохотом дождя, бьющего в землю, и ветром, сотрясающим деревья, но глубоко в душе я чувствую в них смирение. Дэшил победил. Он сказал мне, что собирается сломать меня, и он это сделал. Был ли это его план с самого начала? Неужели парень провел последние два месяца, закатывая глаза каждый раз, когда ему приходилось быть со мной, смеясь за моей спиной всякий раз, когда возвращался в свой дом, рассказывая своим придурковатым соседям истории о том, насколько я глупая?
Было ли все это для него игрой?
Это подозрение как кинжал, снова и снова вонзающийся в мою грудь. Лезвие глубоко проникает, и страдание причиняет боль больше, чем любая другая боль, которую я когда-либо испытывала. Я думала, что могу ему доверять. Думала…
Я думала…
Боже, меня сейчас вырвет.
Стыд скапливается у меня в животе, когда я падаю в лужу дождевой воды. Наклоняюсь в сторону, пытаясь спасти часть своего достоинства, стараясь не блевать на себя, но какое это имеет значение в данный момент? Я уже унижена.
Я позволяю себе барахтаться еще десять секунд, но затем паутина молний разрывает небо, освещая склон холма, деревья и академию подо мной, и я понимаю, что, возможно, сидеть в луже воды на вершине горы — не лучшее место во время бури.
Спуск в академию мучителен. Моя лодыжка чертовски болит, и я не могу перестать плакать. Дойдя до главного входа в Вульф-Холл, я пытаюсь повернуть большую медную ручку, но чертова штука не поддается. Дверь заперта.
Это действительно впечатляет. Как эта ситуация могла стать еще хуже, чем уже была? Я откидываюсь назад на дверь и опускаюсь на землю, подавляя рыдания. По крайней мере, я укрылась от дождя. Думаю, я останусь здесь до самой смерти.
Я расколота.
Опустошена.
Разбита на куски.
Уничтожена.
ГЛАВА 34
КЭРРИ
СЕМЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ
Тот, кто сказал, что время лечит — гребаный лжец.
Прошло семь месяцев, почти в четыре раза больше, чем те недолгие отношения, которые у меня были с Дэшилом Ловеттом, и каждый день я просыпаюсь с одной и той же тупой болью в груди. Когда все разъехались на летние каникулы, я осталась в Вульф-Холле одна, бродила по коридорам, как меланхоличный призрак, набивала желудок шоколадом и смотрела документальные фильмы на Netflix. Был один фильм об инвалидах, страдающих синдромом боли фантомных конечностей. Несмотря на то, что у них отсутствовала нога или рука, они испытывали очень реальную, очень мучительную боль, исходящую от конечности, которой больше не существовало.
Вот на что это похоже. Я потеряла Дэша. Парень был оторван от меня, как отрубленная конечность, но он все еще здесь. Типа того. С тех пор между нами не было сказано ни слова. Месяцы молчания. Месяцы избегания зрительного контакта. Семь мучительных месяцев, в течение которых я тащилась от одного класса к другому, не поднимая головы и не общаясь ни с кем, кроме Пресли.
Теперь мы все старшеклассники. Рождество пришло и ушло. Начался новый год. В то время как другие уехали за границу, чтобы навестить свои семьи на каникулах, я решила остаться в академии и заниматься. Все трое парней из Бунт-Хауса покинули гору, и осознание того, что никого из них нет в радиусе пятидесяти миль, было облегчением.
Когда Дэш вернулся оттуда, где тот провел каникулы, он официально стал на год старше. Ему исполнилось восемнадцать лет. Трудно забыть чей-то день рождения, когда он приходится на Новый год. Парень стал бледнее, чем раньше. Волосы потемнели. Дэш носил более повседневную одежду, даже после нашей стычки в обсерватории, но в первый же день после возвращения в академию его одежда снова стала официальной. На нем также появились очки в черной оправе, которые он постоянно то снимает, то снова надевает, по-видимому, все еще привыкая к ним. Теперь Дэш не похож на Бога Солнца. Более бледный и тихий. Эти изменения в нем не делают его менее привлекательным. По иронии судьбы, парень выглядит так, словно за время своего отсутствия стал самим собой. За время каникул он возмужал, и это очень ему подходит.
Ублюдок.
Мне нужно отвлечься. Затаив дыхание, я отсчитываю дни до выпуска. Чем скорее я смогу уехать из Нью-Гэмпшира, тем лучше. Меня поддерживает мысль о том, что меня примут в колледж на другом конце страны, и я покину это богом забытое место. Но потом, когда пытаюсь представить себе, как будет выглядеть жизнь, когда это произойдет, я не могу себе этого представить.
Мой разум не способен создать для меня реальность, в которой не существовало бы Дэшила Ловетта. Самое худшее во всем этом? Та часть, которая не дает мне спать по ночам, жгучая, как кислота, в желудке? Я скучаю по нему. Я была вымотана за те два месяца, что мы с Дэшем провели вместе, но часы, когда мы лежали голые, запутавшись в моих простынях, были дороже сна. Я скучаю по его смеху. Скучаю по острому напряжению его взгляда, окаймленного похотью. Скучаю по тому, как он прикасался ко мне так собственнически. И по тому, как Дэш мог заставить меня кончить только кончиком пальца и медленным обжигающим поцелуем.
В очень реальном смысле мне кажется, что умер кто-то близкий мне. Моя потеря — это словно холодный осколок льда в моем сердце, который никогда не растает. Однако Дэшил не умер. Я все еще вынуждена видеть его каждый день. Он сидит по другую сторону кабинета доктора Фитцпатрика во время наших занятий английским, выглядя как далекий, отчужденный, величественный бог. Его отстраненный взгляд скользит по мне, как будто меня вообще не существует, и каждый раз, когда это происходит, я чувствую, что умираю.
Я хочу, чтобы боль прекратилась. Уверена, что скоро сойду с ума, если этого не произойдет. Олдермен предложил перевести меня в частную школу в Вашингтоне, но меня охватила нелогичная, необоснованная ярость, когда я подумала о том, чтобы принять его предложение. Новое начало, подальше от всей этой ерунды и от всех трех парней из Бунт-Хауса, действительно имеет свою привлекательность, но тогда что бы это сказало обо мне? Я стала бы трусихой, убегающей от своих проблем вместо того, чтобы столкнуться с ними лицом к лицу. Бежать из Гроув-Хилла и от моего прошлого — это одно: там я убила человека. Моя мать позволила алкоголику-наркоману обменять меня, как будто я была его личной гребаной собственностью, на наркоту. Мне было одиннадцать лет. Я не жалею о том, что сделала с Кевином — я сделала то, что должна была сделать, чтобы выжить — но сейчас другое дело. Я не умру, если останусь в Вульф-Холле. Несмотря на то, что это чертовски больно, ничто из этого не выходит из-под моего контроля.
Я могу быть сильной. Могу игнорировать боль, которая парализует мою душу всякий раз, когда вижу Дэша, и могу пережить этот кошмар, пока не закончится выпускной год... потому что я отказываюсь позволить ему узнать, какую сильную боль он мне причинил.
«Как только ты кончишь на мой член, я перейду к следующей хорошенькой девушке с приличного размера сиськами, и на этом все. Ты ничего не услышишь от меня. Не будет никаких сообщений. Мы не пойдем рука об руку по коридорам этой помойки. Я погублю тебя. Я стану той уродливой раной в памяти, которая никогда не затянется, гноящаяся и отравляющая все будущие отношения, которые у тебя когда-либо будут, потому что я сделаю невозможным для тебя доверять всем мужчинам».
Дэшил был прав. Именно это он и сделал. Он продолжает жить своей жизнью, как ни в чем не бывало. Как будто меня, бл*дь, вообще не существовало. Пресли хотела убить его, когда я рассказала о том, что увидела в обсерватории. В течение нескольких недель было трудно не разрыдаться, когда я слышала, как он шутил с Рэном или ссорился с Паксом в коридорах.
Я испытала облегчение, когда в октябре семья Амалии переехала в Аргентину и забрала ее с собой. Отсутствие необходимости смотреть на нее и вспоминать, что она делала с моим парнем, немного помогло, но боль так и не прошла полностью.
Итак, мое бесконечное наказание за то, что я не вняла предостережению Дэша, продолжается. Может быть, однажды, через год или два, когда между нами будут тысячи миль, я проснусь и почувствую, что наконец-то снова могу дышать. Но пока…
— Кэрри?
Я резко поднимаю голову, отыскивая человека, который только что окликнул меня по имени. Директор Харкорт быстрым шагом направляется ко мне через библиотеку, ее лицо, как обычно, очень серьезно. Женщина натянуто улыбается, когда подходит к столу, за которым я занимаюсь, и деловито постукивает костяшками пальцев по дереву.
— Олдермен был бы рад видеть, что ты так усердно учишься, — говорит она тихим заговорщицким голосом. — Не могу понять, почему ты занимаешься здесь, когда у тебя так много места наверху. Должна сказать, я думаю, что у тебя самая лучшая комната во всей академии.
Она все еще думает, что Хлоя Хан поменялась со мной комнатами по доброте душевной. У меня нет сил сказать ей правду, что Дэш подкупил девушку. Через двадцать четыре часа после того, как застала его в обсерватории с членом во рту Амалии Гиббонс, я умоляла Хлою снова поменяться со мной комнатами. Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую, а потом, даже не подумав, наотрез отказалась меняться обратно. Сказала, что ей нравится жить близко к душевым на втором этаже, но после того, как я приставала к ней в течение нескольких дней, Хлоя проговорилась, что Дэш сказал ей, что она не может поменяться обратно ни при каких обстоятельствах. Это чертовски сбивало с толку. Парень нагло растоптал все мои чувства, раздавил мое сердце, ему было абсолютно наплевать на меня, а затем сказал ей, что их сделка отменяется, если она примет свою старую, гораздо большую спальню обратно. Может быть, заставить меня оставаться в красивой комнате со всеми красивыми вещами, которые он мне купил, было просто еще одной формой наказания с его стороны. Той, которая действительно была очень эффективной.