Волей-неволей мне пришлось отдыхать. Приходил только господин Судзуки, чтобы делать иглоукалывание. Сеанс продолжался с половины третьего до половины пятого, – тяжело и мучительно. Он дал мне отдохнуть в промежутке минут двадцать.
В школе каникулы, Кэйсукэ с детьми из Цудзито поедет в Каруидзава. С ними поедут моя жена и Кугако.
– Я приеду в августе, – сказала Сацуко, – пожалуйста, присмотрите за Кэйсукэ.
Дзёкити тоже приедет в следующем месяце в отпуск дней на десять. Наверное, в то же время сможет приехать и Сэнроку из Цудзито. Харухиса говорит, что очень занят на телевидении, днем декораторы относительно свободны, но каждый вечер у них очень много работы...
26 июля.
В последнее время мой день проходит следующим образом. Встаю приблизительно часов в шесть. Иду в уборную. Мочусь, первые несколько капель в стерильную пробирку. Затем раствором буры промываю глаза. Раствором серы тщательно полощу рот и горло. Потом очищаю десны зубной пастой «Колгейт» с хлорофиллом. Надеваю челюсть. Около получаса гуляю в саду. Лежу на доске. Сеанс удлинился до тридцати минут. Потом завтракаю, это единственный раз, что я ем в спальне. Стакан молока, гренок с ломтиком сыра, чашка овощного супа, что-нибудь из фруктов, чашка черного чаю. За завтраком принимаю одну таблетку алинамина. Потом в кабинете просматриваю газеты, пишу в дневник и, если есть время, что-нибудь читаю, но большей частью до обеда я веду дневник, а иногда – после полудня или вечером. Часов в десять утра приходит в кабинет Сасаки, измеряет мне давление. Раз в три дня делает мне укол, 50 мг витаминов. В полдень в столовой – второй завтрак, обычно это чашка вермишели и что-нибудь из фруктов. С часу до двух сплю в спальне. Три раза в неделю – в понедельник, среду и пятницу – с двух до четырех приходит господин Судзуки делать иглоукалывание. С пяти часов лежу тридцать минут на доске. В шесть часов гуляю в саду; утром и вечером в сопровождении Сасаки, иногда – Сацуко. В половине седьмого ужин: чашка рису с приправами, которых мне разрешено много, поэтому каждый день мне дают что-то другое. Вкусы у стариков и молодежи разные, и в семье готовят разные блюда. Едят все кто когда хочет. После ужина слушаю радио. Чтобы не утомлять глаза, вечером ничего не читаю и даже почти не смотрю телевизор.
Я не забываю того, что мне сказала Сацуко днем позавчера, в воскресенье, 24 числа: я проснулся часа в два дня и еще лежал в постели, как вдруг дверь в ванную открылась и показалась голова Сацуко.
– Когда я принимаю душ, я никогда эту дверь не закрываю. Всегда можете ее открыть.
Случайно слетели с ее губ эти слова или намеренно сказала она – не знаю, но они меня чрезвычайно заинтересовали. Весь день, когда жарили мясо, и вчера, когда я оставался в постели, сказанное не выходило у меня из головы. Сегодня днем, проснувшись часа в два, я на некоторое время пошел в кабинет, но в три часа вернулся в спальню. Я знал, что, если Сацуко никуда не уходит, она часа в три принимает душ. Я попробовал тихонько толкнуть дверь в ванную. В самом деле, дверь не была заперта. Слышался шум льющейся воды.
– Что тебе угодно?
Я лишь легко коснулся двери, и даже нельзя было сказать, что она дрогнула, но Сацуко, по-видимому, сразу же заметила. Я растерялся, но в следующий миг смело произнес:
– Ты сказала, что никогда не запираешь дверь, вот я и решил проверить.
При этом я сунул голову в ванную. За белыми занавесками с широкими зелеными полосами она принимала душ.
– Убедился, что не лгу?
– Убедился.
– Что же ты стоишь там, входи.
– Можно войти?
– Ты же хотел войти.
– Мне особенно ничего не нужно...
– Ладно-ладно, но если ты начнешь волноваться, ты поскользнешься и упадешь.
Доски были подняты, и весь кафельный пол был залит водой. Я осторожно вошел и запер за собой дверь. В просвете между занавесками мелькали ее плечи, колени, ступни ног.
– Тебе ничего не нужно, тогда мне будет нужно...
Шум душа прекратился. Повернувшись ко мне
спиной, она выпрямилась, и над занавесками показалась верхняя часть ее тела.
– Пожалуйста, возьми полотенце и вытри мне спину. У меня вся голова мокрая.
Она сняла виниловую шапочку, и несколько капель попали на меня.
– Не бойся, вытирай посильнее. Ах, я забыла, что у папаши левая рука болит. Тогда правой рукой, посильнее.
В тот же миг, не выпуская из рук полотенца, я обхватил ее, прильнул губами к пышной округлости ее правого плеча, прикоснулся языком к ее коже – и получил оплеуху по левой щеке.
– Что за нахальные ухватки!
– Мне показалось, что ты позволила...
– Ничего подобного! Вот расскажу обо всем Дзёкити!
– Извини, извини...
– Уходи, пожалуйста! – но тут же прибавила: – Не нервничай, не нервничай, медленнее, а то поскользнешься.
Добравшись до выхода, я почувствовал, как она тихонько подтолкнула меня в спину кончиками своих нежных пальчиков. В спальне я сел на кровать и отдышался. Вскоре она вошла ко мне. На ней был тот же крепдешиновый халат. Я посмотрел на китайские туфельки, вышитые пионами.
– Извини меня. Я так грубо обошлась с тобой.
– Нет, ничего...
– Больно?
– Нет, не больно, но я немного испугался.
– У меня привычка давать мужчинам пощечины. Чуть что, я сразу пускаю в ход руки.
– Я так и подумал. И многих тебе приходится так отваживать?
– Но тебя-то мне не надо было хлопать...
………………………………………………
28 июля.
………………………………………………
Вчера из-за сеанса иглоукалывания не мог, но сегодня в три часа я опять приложил ухо к двери в ванную. Она не была заперта. Слышался шум воды.
– Входи-входи. Я жду тебя. Прости за вчерашнее.
– Я так и думал, что ты извинишься...
– С годами все становятся упрямыми.
– Позавчера ты меня выгнала, поэтому я должен получить вознаграждение...
– Что за шутки! Поклянитесь никогда больше ничего подобного не делать.
– Если бы ты разрешила поцеловать себя в шею.
– Я боюсь щекотки.
– Тогда куда?
– Никуда. У меня весь день было отвратительное ощущение, как будто на меня упал слизняк.
– А если бы на моем месте был Харухиса? – затаив дыхание, спросил я вдруг.
– Опять хлопну. В прошлый раз я ударила вполсилы.
– Тебе не надо деликатничать со мной.
– У меня гибкая рука. Если я ударю по-настоящему, будет больно так, что из глаз посыпятся искры.
– Этого я и хотел бы.
– Что за испорченный старик! Дедушка terrible[40].
– Но послушай. Если не в шею, то куда?
– Один разочек я бы разрешила... в ногу, ниже колена, но только один раз. Не касайся языком, только приложись губами.
Она была скрыта от колен до головы, и в просвет между занавесками высунулась ее нога.
– Как на приеме у гинеколога.
– Дурак.
– Как же целовать, не касаясь языком? Совершенно бессмысленное условие.
– Да кто тебе говорит о поцелуях? Коснись губами, и будет с тебя.
– Ну хоть душ пока выключи.
– Не могу. Ведь после твоего прикосновения мне надо сразу же хорошенько вымыть ногу, иначе мне будет неприятно.
У меня было ощущение, как будто мне дали выпить воды.
– Кстати, о Харухиса-сан. Я вспомнила, что у него к тебе просьба.
– Какая?
– В такую жару Харухиса-сан просит разрешения иногда пользоваться этой ванной. Он сказал мне: «Попроси разрешения у моего дяди».
– А в их студии нет ванны?
– Конечно, есть, но там одна ванна для артистов, а другая для всех остальных, и она такая грязная, что туда не хочется входить. Он вынужден ходить в баню на Гиндза, в «Токийские горячие источники». Но сюда ему было бы ближе, это была бы для него большая услуга. Разреши своему племяннику.
– Ты и сама можешь ему позволить, нечего меня спрашивать.
– Вообще-то недавно он уже принимал здесь душ, но говорит, нельзя, мол, без спроса...
– Я не против, но надо попросить разрешения у моей жены.
– Может быть, ты сам ей скажешь? Я ее побаиваюсь.
Но это только слова, Сацуко стесняется меня больше, чем жену.
Поскольку речь шла о Харухиса, она считала необходимым специально попросить разрешения.
…………………………………………………
29 июля.
…... В половине третьего начался сеанс иглоукалывания. Я лег на кровать, а слепой господин Судзуки, сев подле мена на стул, принялся за работу. Он все делает сам: вытаскивает из портфеля ящичек с иглами, протирает их спиртом, но обычно его сопровождает кто-нибудь из учеников, который сидит сзади. До сих пор я никакого улучшения не чувствую: чувство холода в руке и онемение пальцев не проходит. Прошло двадцать-тридцать минут, из двери, ведущей в коридор, неожиданно появился Харухиса.
– Дядюшка, извините, что беспокою вас в самый разгар лечения, но я вам чрезвычайно благодарен за то, что вы ответили согласием на мою просьбу, которую вчера передала Сацуко-тян. Я сразу же воспользовался вашей любезностью и хочу немедленно поблагодарить вас.
– О чем говорить, тут и просить не надо было. Приходи, когда угодно.
– Большое спасибо. Пользуясь вашей добротой, буду время от времени заходить к вам. Постараюсь не надоедать вам каждый день. Дядюшка, вы прекрасно выглядите.
– О чем ты говоришь! Все больше дряхлею. Сацуко меня каждый день только ругает.
– Совсем нет. Она восхищается, что все время вы остаетесь молодым.
– Не говори глупостей. Вот и сегодня лечусь иглоукалыванием. С трудом поддерживаю свое бренное существование.
– Ну, что вы! Вы, дядюшка, еще долго проживете. Простите меня за вторжение. Пойду поприветствую тетушку, и должен срочно бежать.
– В такую жару... Отдохнул бы...
– Большое спасибо, но никак не могу.
Спустя некоторое время после ухода Харухиса О-Сидзу внесла поднос с чаем и сластями на двоих. Сделали перерыв. Сегодня был пудинг с кремом и холодный чай. После перерыва сеанс продолжался до половины пятого.
Все это время мысли мои были заняты вот чем. Харухиса попросил разрешения пользоваться нашей ванной не просто так. Нет ли здесь какого-нибудь тайного умысла? Не подала ли ему эту мысль Сацуко? Не зашел ли он сегодня нарочно, чтобы приветствовать меня именно в то время, когда у меня был врач? Не предусмотрел ли он, что в такой момент старый дядя не задержит его надолго? Я слышал краем уха, что Харухиса вечерами занят, но днем более или менее свободен. Он будет приходить во второй половине дня, возможно, в то время, когда Сацуко принимает душ. Одним словом, как раз тогда, когда я или сижу у себя в кабинете, или занят с врачом. Когда он будет пользоваться ванной, вряд ли дверь будет распахнута, он будет запирать ее. Не будет ли Сацуко сожалеть, что завела этот дурной обычай?
Еще одно беспокоило меня. Через три дня, первого августа, семь человек – моя жена, Кэйсукэ, Кугако с тремя детьми и прислуга О-Такаси уезжают в Каруидзава. Дзёкити второго числа едет в Кансай, вернется шестого и седьмого тоже поедет в Каруидзава на десять дней. Все это чрезвычайно удобно для Сацуко. Она говорит:
– Я тоже в будущем месяце буду ездить в Каруидзава дня на два – на три. Госпожа Сасаки и О-Сидзу останутся в Токио, но я все-таки беспокоюсь, как папа будет тут один. А кроме того, в Каруидзава вода в бассейне слишком холодная, плавать я не могу. Так что время от времени я буду туда наведываться, но жить долго – увольте... Я предпочитаю ездить на море.
Слушая ее, я сказал себе, что мне обязательно надо остаться дома.
– Я поеду сейчас, а ты когда же приедешь? – спрашивает меня жена.
– Не знаю. Начал иглоукалывание, подождем немного, что из этого получится.
– Да ведь оно не помогает. Не лучше ли было бы прервать, пока стоит такая жара?
– Мне как раз показалось, что наступает улучшение. Не прошло и месяца с начала лечения, и бросить было бы жаль.
– Значит, в этом году ты не собираешься ехать?
– Да нет, приеду попозже. Совсем извела своими вопросами.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
5 августа.
………………………………………………
В половине третьего явился господин Судзуки. Сразу же начался сеанс. В начале четвертого сделали перерыв. О-Сидзу принесла кофейное мороженое и холодный чай. Когда О-Сидзу направилась к двери, я спросил ее безразличным тоном:
– Сегодня Харухиса-сан не приходил?
– Приходил, но, кажется, уже ушел, – как-то неопределенно ответила она и вышла из комнаты.
Слепые едят долго. Ученик по ложечке медленно отправлял в рот мороженое и каждый раз запивал чаем.
– Извините меня, пожалуйста, – сказал я, встал с кровати, подошел к двери в ванную и попытался повернуть ручку. Дверь не поддавалась, она была заперта изнутри. Я сделал вид, что хочу вымыть руки, пошел в уборную, из уборной в коридор и попытался открыть дверь в ванную. Она не была заперта. В предбаннике никого не было, но вещи Харухиса: спортивная рубашка, брюки, носки – были в корзине. Я открыл стеклянную дверь в самое ванную. Она была пуста. Я заглянул даже за занавеску – никого. Но кафельный пол и стены вокруг были залиты водой. Эта дура О-Сидзу не знала что ответить, соврала. Но где он может быть? И где Сацуко? Я двинулся было на поиски в бар столовой, как оттуда показалась О-Сидзу с подносом, на котором стояли бутылки кока-колы и два стакана. Подойдя к лестнице на второй этаж, она увидела меня. Страшно побледнев, она остановилась, как вкопанная. Руки с подносом задрожали. Я сам растерялся: в такое время мне в коридоре делать нечего.
– Харухиса еще здесь? – спросил я как можно более оживленным и веселым тоном.
– Да. Я полагала, что он уже ушел...
– А-а, вот как!
– Он на втором этаже дышит свежим воздухом.
Два стакана, две бутылки кока-колы. Вдвоем на втором этаже «дышат свежим воздухом». Одежду бросил в корзину в ванной и, приняв душ, накинул на себя только легкий халат. Да мылся ли он один в ванной? На втором этаже есть спальня для гостей, – не в ней ли они дышат свежим воздухом? В том, что он накинул на себя легкий халат, ничего странного нет, но на первом этаже пустуют приемная, гостиная, столовая, жена моя в отъезде, незачем было подниматься на второй этаж. Они, конечно, думали, что с половины третьего до половины пятого я буду в спальне лежать в постели и врач будет делать иглоукалывание. О-Сидзу поднялась на второй этаж, а я сразу же возвратился в спальню.
– Извините, пожалуйста, – сказал я, укладываясь в кровать. Я отсутствовал менее десяти минут. Они как раз доели мороженое. Сеанс возобновился. Еще минут на сорок-пятьдесят я предоставил себя в распоряжение господина Судзуки. Когда в половине пятого он ушел, я пошел к себе в кабинет. За все это время можно было спокойно тайком покинуть второй этаж. Их план не удался: я неожиданно вышел в коридор и, к несчастью, наткнулся на О-Сидзу. Если бы я не встретился с ней, они бы не догадались, что мне известна их тайна. Но это еще не все. Если подозревать их в еще большем коварстве, то Сацуко, зная о моей недоверчивости, предположила, что я могу пуститься на розыски во время перерыва между двумя сеансами, и, решив представить мне возможность убедиться, нарочно послала О-Сидзу за кока-колой, чтобы я ее увидел. Она, вероятно, подумала: «Пусть старик все узнает. Чем скорее он поймет, тем скорее покорится неизбежному». Мне показалось, что я слышу ее голос: «Да не надо так волноваться, соберись с мужеством и спокойненько ступай к себе».
С половины пятого до пяти я отдыхал. С пяти до половины шестого лежал на доске. Потом полчаса отдыхал. За это время гость со второго этажа наверняка ушел, вероятно, еще до окончания сеанса иглоукалывания. То ли Сацуко ушла вместе с ним, то ли, чувствуя себя неловко, сидит одна на втором этаже, но она не показывалась. Сегодня я видел ее только за обедом в полдень. (Вот уже два дня, как мы обедаем с ней вдвоем.) В шесть часов появилась Сасаки, чтобы вывести меня на прогулку. Я спускался с веранды в сад, как неожиданно показалась Сацуко.
– Госпожа Сасаки, сегодня я погуляю с папой.
В беседке я сразу же спросил:
– Когда ушел Харухиса?
– Сразу же после того.
– После чего?
– После того, как выпил кока-колу. Я сказала ему, что ты узнал о его присутствии, и его внезапный уход наоборот покажется странным...
– Я не думал, что он такой пугливый.
– Он беспокоился, что дядя превратно истолкует происшедшее, и настойчиво просил меня все тебе объяснить.
– Оставим это.
– Ты можешь думать, что тебе угодно, но на втором этаже больше свежего воздуха, чем внизу, только поэтому мы поднялись туда и выпили кока-колы. Старики немедленно все истолковывают в дурном свете. Дзёкити сразу бы понял, как надо.
– Ладно, пусть так. Мне все равно.
– Ну, не совсем.
– Но ведь и ты меня правильно не понимаешь.
– Что ты имеешь в виду?
– Допустим, между тобой... я говорю: «допустим», – между тобой и Харухиса что-то есть, я вовсе не собираюсь поднимать из-за этого шум.
Она недоверчиво смотрела на меня, не говоря ни слова.
– Я не проболтаюсь об этом ни жене, ни Дзёкити, – все останется в тайне.
– Ты мне позволяешь пойти на такое?
– Может быть.
– Ты с ума сошел!
– Может быть. Наконец-то ты поняла? Ведь ты так умна.
– Но откуда у тебя такие мысли?
– Я сам уже не могу наслаждаться любовными приключениями, зато мне доставляет наслаждение по крайней мере смотреть на других. Вот до чего доходят люди!
– Тебя приводит в отчаяние, что для тебя все кончено?
– Но я могу испытывать ревность. Пожалей меня.
– Ты можешь убедить кого угодно. Пожалеть-то я могу, но я не хочу ради твоего удовольствия жертвовать собой.
– Какая же тут жертва? Разве, доставляя мне наслаждение, ты сама не получаешь удовольствия? Разве ты не будешь наслаждаться больше меня? Мое положение действительно достойно жалости.
– Смотри, как бы я опять не дала тебе пощечину.
– Не будем обманывать друг друга. Впрочем, не обязательно Харухиса, это может быть Амари или кто-то другой.
– Как только мы приходим в беседку, сразу же начинается такой разговор! Пойдем погуляем, – у тебя не только ноги немеют, у тебя вся голова отравлена. К тому же госпожа Сасаки наблюдает за нами с веранды.
Дорожка достаточно широка, чтобы по ней ходить вдвоем, но с обеих сторон леспедеца так разрослась, что идти было невозможно.
– Листва такая густая, все время цепляется за ноги. Держись за меня крепче.
– Если бы я взял тебя под руку.
– Каким образом? Ты такой низенький.
Она шла слева от меня и вдруг перешла на правую сторону.
– Дай мне палку. Держись за меня правой рукой.
Она предоставила мне свое левое плечо и, взяв в руки палку, стала раздвигать ветви леспедецы...
……………………………………………………
6 августа.
...Продолжаю вчерашнее.
– А как к тебе относится Дзёкити?
– Я сама бы хотела это знать. А что ты думаешь по этому поводу?
– Не знаю. Но я стараюсь особенно не думать о нем.
– Я тоже. Мои вопросы его раздражают. Правды он мне не говорит. Одним словом, меня он больше не любит.
– А если у тебя появится любовник?
– Он как-то сказал в шутку: «Появится так появится, делать нечего. Пожалуйста, не стесняйся».
Но похоже, он говорил серьезно.
– Любой бы так ответил, если ему жена заявляет такое. Кто хочет признать свое поражение?
– У него, по-видимому, кто-то есть, какая-нибудь танцовщица из кабаре, какой я была когда-то. Я согласна на развод, если смогу видеть Кэйсукэ, но он разводиться не намерен. Он говорит: «Жалко Кэйсукэ, а еще, если ты уйдешь, папа будет плакать».
– Он подсмеивается надо мной.
– Тем не менее он все о тебе знает, хотя я ему ничего не рассказывала.
– Потому что он сын своего отца.
– Он почтителен к родителям.
– В действительности, он не хочет терять тебя и только прикрывается мной.
Говоря откровенно, я почти ничего не знаю о своем сыне Дзёкити, наследнике дома Уцуги. По-видимому, мало на свете отцов, которые так плохо осведомлены о своих драгоценных отпрысках. Он окончил экономический факультет Токийского университета и поступил работать в акционерное общество Pacific Plastic[41]. Но я плохо представляю, чем он занимается. Его фирма, как будто, покупает резину у химической компании Мицуи и делает фотографическую пленку, полиэтиленовые покрытия, предметы из полиэтилена, ведра, тюбики для майонеза и так далее. Завод находится в Кавасаки[42], но основное отделение в Токио, на Нихонбаси, где он и служит. Скоро его, кажется, сделают начальником отделения, но какое у него жалованье и какие премии он получает, мне неизвестно. В будущем он станет главой семьи, но пока глава я. Содержание семьи до некоторой степени лежит на нем, в основном же на это идут мои доходы с недвижимости и акций. Еще несколько лет назад хозяйство в доме вела моя жена, но потом оно перешло в руки Сацуко. По словам жены, Сацуко очень хорошо ведет дела и тщательно просматривает все счета от лавочников. Иногда она заходит на кухню, проверяет содержимое холодильника. Прислуга дрожит, заслышав имя молодой хозяйки. Любящая новшества, Сацуко установила в кухне машину для переработки отходов и выговаривала О-Такаси за то, что та бросила в нее картофель, который еще можно было есть.
– Если испортилось, нужно отдать собаке. Вам нравится кидать сюда все что попало. Лучше бы я не покупала такую машину, – жаловалась Сацуко.
Но кроме того моя жена говорит, что Сацуко до предела сокращает домашние расходы, мучит прислугу, а сэкономленное кладет себе в карман и, ограничивая остальных, сама купается в роскоши. Иногда она поручает О-Сидзу проверить на счетах расходы, однако большей частью занимается этим сама. Налогами у нас ведает управляющий, но все вопросы с ним решает она. Дел у молодой хозяйки очень много, и все спорится в ее руках. Без сомнения, эти качества Дзёкити очень нравятся. С этой точки зрения сейчас положение Сацуко в доме Уцуги очень прочное, и она необходима даже Дзёкити.
Когда моя жена возражала против женитьбы, Дзёкити отвечал:
– Да, она бывшая танцовщица, но я уверен, она прекрасно будет вести хозяйство. Я вижу, что у нее есть к этому способности.
В то время он говорил наобум, вряд ли он был настолько прозорлив. Ее способности проявились после замужества, а до этого она и сама, наверное, не подозревала о своем даре.
Признаюсь, давая разрешение на брак, я не думал, что он продлится долго. Дзёкити вспыхивает и быстро гаснет, я сам был таким в молодости, но сейчас я не сказал бы, что дело обстоит так просто. В первое время женитьбы Дзёкити был влюблен по уши, а потом явно поостыл. На мой взгляд, Сацуко гораздо красивее, чем была до замужества. Скоро десять лет, как она вошла в наш дом, и с каждым годом только хорошеет. Особенно красивой она стала после рождения сына. В ней ничего не осталось от бывшей танцовщицы. Впрочем, наедине со мной она нарочно воскрешает свои прежние ухватки. Может быть, она так же вела себя наедине с Дзёкити в то время, когда они любили друг друга, но все кончено. Ценя в ней прежде всего организаторские способности, не думает ли мой сын, что лишиться ее было б крайне неудобно? Когда она притворяется невинной, она, как ни крути, производит впечатление достойной дамы. Речь и манеры у нее бойкие, она очень прозорлива, при этом так обаятельна, так любезна, так тактична! Внешне так оно и есть, и Дзёкити в глубине сердца этим гордится. Вряд ли он намерен разводиться, и если даже замечает что-то предосудительное, то смотрит на это сквозь пальцы, тем более что она так безупречно себя ведет………….
7 августа.
…... Вчера вечером Дзёкити приехал из Кансай и сегодня утром уехал в Каруидзава………….
8 августа.
…... Днем с часу до двух спал, а потом, лежа в постели, ждал господина Судзуки. Раздался стук в дверь ванной, и я услышал голос:
– Я закрываю.
– Пришел твой красавец?
– Да, – голова Сацуко на мгновенье показалась в дверях, и тут же с шумом дверь захлопнулась. Лицо сразу же скрылось, но я успел заметить, что выражение его было чрезвычайно холодным и нелюбезным. Она первой принимала душ, с ее шапочки капала вода………..
9 августа.
…... Сегодня господин Судзуки не пришел, но днем, после обеда, я оставался в спальне настороже. Сегодня опять раздался стук в дверь и послышался голос Сацуко: «Закрываю». На тридцать минут позже, чем вчера. В комнату ко мне она не заглянула. В четвертом часу я попытался тихонько повернуть ручку двери – закрыто. Когда я в пять часов лежал на доске, Харухиса, проходя по коридору, сказал мне:
– Дядюшка, большое спасибо. Благодаря вам я избавлен от каждодневной заботы.
Я не мог видеть его лица, а мне хотелось бы знать, с каким выражением он произнес эти слова.
В шесть часов, гуляя по саду, я спросил у Сасаки:
– А Сацуко дома нет?
– Мне кажется, некоторое время назад хильман выехал из гаража, – ответила она.
Она пошла справиться у О-Сидзу и, возвратившись, подтвердила:
– Молодая госпожа уехала.
………………………………………………….
10 августа.
…... Днем спал с часу до двух. Когда проснулся, повторилось все, как было восьмого………….
11 августа.
…... В иглоукалывании перерыв. Сегодня после обеда было иначе, чем девятого. Вместо: «Закрываю» я услышал: «Дверь открыта», в дверях показалось веселое лицо. Слышалось, как льется вода.
– Он сегодня не приходил?
– Нет. Входи, пожалуйста.
Как только я это услышал, я двинулся в ванную. Она немедленно спряталась за занавесками.
– Сегодня я дам себя поцеловать.
Шум душа прекратился, и из-за занавески показалась ее нога.
– Как? Опять как на приеме у гинеколога?
– Выше колена и не проси. Зато я выключила душ.
– В виде вознаграждения? Этого мало.
– Как хочешь. Я не заставляю. Но сегодня можно не только приложить губы, разрешаю коснуться языком.
Так же, как двадцать восьмого июля, я нагнулся к ее ноге и прикоснулся губами к тому же месту на икре. Я спокойно касался языком кожи, это было что-то похожее на поцелуй. Медленно спустился к пятке. Против моего ожидания она не возражала, позволяя мне делать, что я хотел. Я дошел до подъема ноги, потом до большого пальца. Встав на колени, я приподнял ее ногу и взял в рот три пальчика: большой, второй и третий. Прижался губами к своду плюсны. Подошва мокрой ноги была столь же обольстительна, как и выражение ее лица.
– Довольно.
Неожиданно из душа хлынула вода. Ее нога, мое лицо, моя голова – все стало мокрым.
В пять часов Сасаки пришла напомнить мне, что пора лежать на доске. Поглядев на меня, она сказала:
– У вас глаза красные.
Вот уже несколько лет у меня часто к белкам глаз приливает кровь, и поэтому они всегда немного красны. При внимательном взгляде на окружность зрачка под роговицей видно множество тонких кровяных сосудов. Мне исследовали глазное дно, боясь кровоизлияния, и сказали, что глазное давление для моего возраста нормально. Но если глаза наливаются кровью, это значит, что пульс учащается и давление повышается. Поэтому Сасаки сразу же начала щупать запястье.
– Пульс более девяноста. Что вы делали?
– Ничего особенного.
– Надо измерить давление.
Волей-неволей мне пришлось лечь на диван в кабинете. Десять минут лежал спокойно, потом она затянула мне правую руку резиновым жгутиком. Сфигмоманометра мне не было видно, и о результате я мог догадываться по выражению лица Сасаки.
– Как сейчас вы себя чувствуете?
– Хорошо. А давление высокое?
– Около двухсот.
Когда она так говорит, это значит, что выше двухсот. Непременно должно быть 205-206 или даже 220. Несколько раз у меня давление поднималось до 245, но я не был так испуган, как врач. Я примирился с мыслью, что ничего не поделаешь, когда-нибудь настанет конец.
– Сегодня утром было 145 на 80. За это время ничего особенного не произошло. Отчего же давление так резко поднялось? Очень странно. Стул у вас не был слишком твердый? Вы не тужились через силу?
– Нет.
– Что же произошло? Ума не приложу.
Сасаки в недоумении склонила голову. Я молчал, прекрасно понимая, в чем дело. Я еще чувствовал на губах незабываемое ощущение от прикосновения к своду плюсны. Без сомнения, давление поднялось в тот момент, когда я держал во рту три пальчика Сацуко. Лицо мое пылало, кровь ударила в голову, я чувствовал, что вот-вот умру от апоплексического удара, что уже умираю. Я давно был готов умереть в таких обстоятельствах, но все-таки мысль о скорой смерти меня испугала. Изо всех сил стараясь успокоиться, я убеждал себя, что не надо так волноваться, но при этом, как ни странно, продолжал обсасывать ее пальчики. Чем больше я думал, что этого не следует делать, тем более я становился безумным. Я сосал ее пальцы, думая, что умираю. Мою грудь попеременно пронизывали страх, возбуждение, наслаждение, – и я почувствовал острую боль, как при приступе стенокардии. После этого прошло более двух часов, а давление так и не снизилось.
– Сегодня не будем лежать на доске. Вам надо успокоиться, – с этими словами Сасаки насильно потащила меня в спальню и положила в постель……....
……………………………………………….