17 октября.
Господин Сугита посоветовал пригласить профессора Кадзиура, заведующего терапевтической кафедрой в Токийском университете. Профессор пришел сегодня. Мы знакомы, так как к нему обращались, когда у меня несколько лет назад было кровоизлияние в мозг. Господин Сугита подробно рассказал ему, что произошло за эти годы, и показал рентгеновские снимки шейных и поясничных позвонков. Профессор заявил, что это не его область и он не может утверждать определенно, но относительно боли в левой руке он склонен согласиться с диагнозом, поставленным в ортопедическом отделении больницы Тораномон; он даст более определенный ответ, когда покажет рентгеновские снимки коллегам в университете; не будучи специалистом, он, однако, считает, что боль безусловно происходит от изменений, которые влияют на нервы левой руки; поэтому, если я не могу лежать ни в гипсе, ни на специализированной кровати, ни на доске, а других средств привести к декомпрессии нервов нет, ничего не остается как снимать боль лекарствами, предписанными господином Сугита; наиболее эффективными являются инъекции паротина; что касается иргапирина, лучше им не пользоваться из-за нежелательных побочных последствий. После чрезвычайно подробного осмотра профессор ушел, взяв с собой рентгеновские снимки.
19 октября.
Профессор позвонил господину Сугита и сказал, что мнение коллег из университета совершенно совпадает с диагнозом врачей из Тораномон.
В половине девятого вечера кто-то без стука осторожно открыл дверь.
– Кто там?
Ответа не последовало.
– Кто там? – спросил я еще раз.
На цыпочках в ночной рубашке ко мне вошел Кэйсукэ.
– Что случилось? Почему ты пришел так поздно?
– Дедушка, рука болит?
– Детям о таких вещах думать не надо. Разве тебе не пора спать?
– Я уже лег. Я пришел к вам втайне от всех.
– Иди спать, иди, дети не должны...
Неожиданно почему-то голос прервался, в носу
защипало, и неожиданно на глазах показались слезы. Это были совершенно другие слезы, чем те, которые я лил несколько дней назад перед матерью этого ребенка. Тогда они лились ручьем, а сегодня они капали из глаз. Чтобы скрыть их, я поспешно надел очки, но стекла мгновенно затуманились. Я ничего не мог скрыть от Кэйсукэ. Те слезы были, возможно, признаком сумасшествия, а эти? Тогда они не были для меня неожиданностью, а сегодня я был захвачен врасплох. Как и Сацуко, я люблю представляться бессердечным и считаю, что мужчинам плакать не к лицу, но в действительности я плаксив и могу лить слезы от любого пустяка. Я всячески стараюсь, чтобы об этом никто не знал. С молодых лет я разыгрывал злодея и изводил жену колкостями, но как только она начинала плакать, я малодушно сдавал позиции. Изо всех сил я старался скрыть свою слабость от жены. Кое-кто подумал бы, что я добр, но на самом деле, несмотря на плаксивость и сентиментальность, я человек жестокий и извращенный. Но когда неожиданно появился этот невинный ребенок и ласково обратился ко мне, я не мог сдержаться, и сколько ни вытирал глаза, очки все время были мокрыми.
– Дедушка, держитесь... потерпите, и скоро все пройдет.
Чтобы скрыть слезы и заглушить рыдания, я натянул на голову одеяло. Больше всего меня злило, что все это видела Сасаки.
– Скоро пройдет. Скорее иди, поднимись к себе, ложись в постель, – начал было я, но на словах «поднимись к себе» голос сделался хриплым, и я сам не понял своих слов. Под одеялом, в совершенной темноте, слезы катились ручьем, как будто прорвали плотину. «Паршивец, до каких пор ты будешь торчать здесь! Убирайся живо на свой этаж, дрянь эдакая!» – думал я, и слезы еще больше лились из глаз.
Приблизительно через полчаса, когда глаза высохли, я высунул голову из-под одеяла. Внук уже исчез.
– Такой милый мальчик, – сказала Сасаки. – Ребенок, а уже беспокоится о дедушке!
– Уж больно он боек! Нахален, не люблю.
– Как вы можете такое говорить!
– Я велел, чтобы ко мне не посылали детей, так он явился без спроса. Ребенок не должен так вести себя.
Я был очень зол: в мои годы так глупо расплакаться! Как бы я ни был слезлив, я никогда не ревел по таким пустякам. Не признак ли это скорой смерти?
……………………………………………
21 октября.
Явилась Сасаки с интересными для меня новостями. В свое время она работала в больнице PQ; вчера днем, отпросившись на час, она поехала на Синагава к зубному врачу и там в приемной встретилась с профессором Фукусима, ортопедом из больницы PQ. Дожидаясь своей очереди, она разговаривала с ним минут двадцать. Профессор спросил, чем она сейчас занимается, она ответила, что в таком-то доме служит сиделкой, после чего разговор перешел на боль в моей руке.
– Неужели нет никакого надежного лечения? – спросила Сасаки. – Он старый человек, такое мучительное средство, как лежание на вытяжке, ему не подходит.
– Такое средство есть, – ответил на это профессор. – Оно связано с риском, очень трудно и требует уменья. Обычным врачам оно недоступно, и они даже не пытаются его применить. Но я это делать могу. Я вашего больного непременно вылечу. Думаю, что болезнь его называется плечелопаточный синдром. Если в патологический процесс вовлечен шестой шейный позвонок, надо сделать уколы ксилокаина в боковую поверхность шеи, чтобы изолировать симпатические нервы. Это сразу снимает боль в руке. Но так как шейные нервы проходят сзади шейной артерии, вся трудность в том, чтобы иглой не повредить магистральные сосуды шеи, вводя ее в шейное нервное сплетение. Если задеть артерию, произойдет катастрофа. Но дело не только в артерии, в шее бесчисленное количество капилляров, и если нечаянно ввести в какой-нибудь капилляр ксилокаинили хотя бы пузырек воздуха, больной сразу же начнет задыхаться. Обычно врачи этим способом не пользуются. Но я иду на этот риск и уже испробовал этот метод на многих пациентах. Все проходило успешно, неудачи не было ни разу, я уверен, что и на этот раз все обойдется прекрасно.
– И сколько это потребует времени? – спросила Сасаки.
– Всего лишь один день, вся операция длится одну-две минуты. Правда, до этого нужно сделать рентген, но и на это уходит минут двадцать-тридцать. Если нерв изолировать, то – в случае успеха – боль сразу же прекращается, и через полдня пациент в прекрасном настроении возвращается домой.
Рассказав мне все это, Сасаки сказала:
– Может быть, вам попробовать?
– На этого Фукусима можно положиться?
– Безусловно. Он работает в больнице PQ, в ортопедическом отделении, в его компетенции сомневаться не приходится. Он получил образование в Токийском университете, и я его знаю уже много лет.
– Если все пройдет хорошо... А если неудача, что
тогда?
– Он так уверенно говорил, что тут сомневаться нельзя, но, может быть, вам лучше самому пойти к нему и подробно расспросить.
– Если бы это получилось, ничего другого и желать нельзя.
Не откладывая, я спросил господина Сугита, что он думает об этом. Он был очень сдержан и сомневался в исходе.
– Неужели кто-то может делать такие тонкие вещи! Если получится, это будет просто чудо!
22 октября.
Сасаки пошла в больницу PQ, чтобы встретиться с профессором и подробно его расспросить. Он дал ей множество профессиональных объяснений, но я всех деталей не понял.
– Как я вчера говорила, профессор уже вылечил несколько десятков больных, лечение всегда было успешным, оно не так сложно, чтобы говорить о чуде, среди его больных не было ни одного, который бы особенно тревожился или страшился, все они с легким сердцем давали делать себе укол. Облегчение наступало сразу же, и они в восторге возвращались домой. Профессор сказал: «Если ваш пациент беспокоится, на всякий случай можно пригласить анестезиолога, можно приготовить кислородную подушку. Если в случае ошибки лекарство или пузырек воздуха попадут в кровеносный сосуд, мы немедленно вставим в трахею трубочку, через которую будет подаваться кислород. Обычно мы ничего подобного не делаем, никакой необходимости в этом никогда не было, но если ваш пациент согласится на операцию, мы примем подобные меры предосторожности, и волноваться будет не о чем». Что вы собираетесь делать? Профессор ни в коем случае не стал бы рекомендовать свой метод без достаточных оснований. Но он сказал, если у вас душа к этому не лежит, лучше не пытаться. У вас есть время все хорошенько обдумать.
Я все еще находился под впечатлением ночной сцены, которая произошла недавно, когда, застигнутый врасплох, я разразился рыданиями. Сейчас это представилось мне дурным предзнаменованием: слезы были вестниками близкой смерти. Я кажусь безрассудным, но в действительности я трусоват и очень осторожен, и я сам удивляюсь, что вознамерился по совету Сасаки подвергнуться такому опасному лечению. Или мне на роду написано скончаться, задохнувшись от укола?
Но разве мне не все равно, когда умереть? Разве я уже давно не готов к смерти? Когда летом в больнице Тораномон мне сказали, что у меня подозревают рак позвоночника, жена и Сасаки, сопровождавшие меня, побледнели, а я остался настолько спокойным, что сам удивился. Я вздохнул с облегчением: вот и кончится моя жизнь. Почему же сейчас не попытать счастья? В худшем случае, о чем мне сожалеть? Боль в руке так терзает меня днем и ночью, что даже вид Сацуко не доставляет мне никакого удовольствия. Она относится ко мне, как к больному, а не как к своему возлюбленному. Для чего же жить в таких обстоятельствах? Вверяя свою участь провидению, я жаждал жизни только ради Сацуко – в противном случае существование теряет всякий смысл.
23 октября.
Боль не проходит. Принял дориден, но едва уснул, как снова открыл глаза. Сделали укол сальбро (сальдоброкканона). Проснулся часов в шесть, стал опять думать о вчерашнем.
Я совсем не боюсь смерти. Но как подумаю, что вот-вот умру, как в этот самый момент смерть предстанет перед моими глазами – даже думать об этом страшно. Если бы можно было, вот в этой комнате, спокойно лежа на этой кровати, в окружении близких (нет, близких не надо, и особенно Сацуко не надо; когда я буду благодарить ее за проявленную заботу обо мне и прощаться, от охватившей меня печали опять польются слезы; при этом ради приличия заплачет и Сацуко, мне станет не по себе, я не смогу умереть спокойно; пусть лучше эта бессердечная женщина в момент моей смерти обо мне не вспомнит, пусть она в самозабвении отправится на матч по боксу или в бассейн выполнять номера балета на воде. Если я не доживу до следующего лета, я никогда ее танца не увижу!), умереть, как заснуть, не понимая, что умираю. Но я не хочу умирать на кровати в неизвестной мне больнице PQ,, окруженный ортопедами, может быть, очень известными, но которых я никогда не видел, анестезиологами, рентгенологами, окруженный их преувеличенными заботами, задыхаясь от укола. Я не хочу кончаться в такой напряженной атмосфере. Я начну задыхаться, потеряю сознание – что я буду чувствовать, когда мне в трахею вставят трубочку? Я не боюсь смерти, но увольте меня от агонии, напряжения, страха. Без сомнения, в тот миг передо мной, как в волшебном фонаре, пройдут одно за другим все злодеяния, которые я совершил за семьдесят лет. Я уже сейчас слышу голос: «И это ты сделал, и это, ты слишком многого хочешь, желая умереть спокойно, ты мучишься сейчас по заслугам. Смотри же...» Лучше в больницу PQ мне не ездить...
Сегодня воскресенье. Небо затянуто тучами, идет дождь. Не могу больше думать, как мне поступить, опять советовался с Сасаки.
– Завтра, в понедельник, пойду в терапевтическое отделение Токийского университета к профессору Кадзиура, посмотрим, что он скажет, – ответила она. – Я ему подробно расскажу, что мне говорил профессор Фукусима. Если он скажет: «Делайте», сделаем; а если он категорически будет возражать, не будем делать. Давайте так поступим.
Я в конце концов с ней согласился.
24 октября.
Сасаки возвратилась вечером.
– Профессор Кадзиура сказал, что он не знает Фукусима из больницы PQ, – рассказала она. – Сам он не специалист и поэтому не может высказывать своего мнения. Но профессор Фукусима – выпускник Токийского университета, работает в PQ, поэтому не доверять ему причин нет. Вряд ли это вздор и жульничество. Он, без сомнения, предпримет необходимые меры предосторожности на случай неудачи, поэтому ему можно довериться.
Я в глубине души надеялся, что профессор будет против, и я вздохну с облегчением. Но ничего не поделаешь, судьбе угодно, чтобы я подвергся риску, и избежать этого невозможно. Я еще пытался найти какой-нибудь предлог, чтобы отказаться от операции, но в конце концов пришлось согласиться.
25 октября.
Вошла жена с озабоченным видом.
– Сасаки-сан мне все рассказала. Ты уверен, что все закончится успешно? Рука у тебя болит, но рано или поздно она пройдет и без операции.
– Если даже дело не удастся, я не умру.
– Хорошо, что не умрешь, но ты можешь потерять сознание, как будто вот-вот умрешь, – я бы этого видеть не хотела.
– Лучше умереть, чем жить так, – сказал я, напустив на себя трагический вид.
– Когда же ты собираешься это предпринять?
– В больнице сказали: «В любое время». Если согласиться, то чем скорее, тем лучше. Поеду завтра.
– Подожди-подожди. Ты всегда слишком опрометчив.
Она ушла и тут же возвратилась с гадательным календарем Такасима[59].
– Завтра день неблагоприятный, послезавтра – вовсе несчастливый, двадцать восьмого – благоприятный. Поезжай в больницу двадцать восьмого.
– Что за вздор! Несчастливый или неблагоприятный день – нужно ехать как можно скорее.
Я знал, что она никогда со мной не согласится.
– Ах, нет-нет, раньше двадцать восьмого ехать нельзя. И я поеду с тобой.
– Зачем тебе ехать?
– Нет, я обязательно поеду.
Тут и Сасаки сказала:
– Если госпожа поедет, я буду спокойна.
…………………………………………………..
27 октября.
Сегодня несчастливый день. В календаре сказано: «В этот день переезжающему, начинающему торговое и другие дела грозит неудача». Завтра в два часа дня я в сопровождении жены, Сасаки и доктора Су-гита поеду в больницу PQ, а в три часа мне сделают укол. К несчастью, сегодня с самого утра у меня были ужасные боли, и сделали укол пирабитала. Вечером опять рука сильно разболелась, поставил суппозиторий ноблона, а потом сделали укол опистана. До этого мне его не делали, это не морфий, но что-то вроде того. К счастью, боль затихла, и я заснул. Боюсь, что в течение нескольких дней я писать не смогу, и о последующем запишу потом, основываясь на истории болезни, которую ведет Сасаки.
28 октября.
Проснулся в шесть утра. Наконец-то наступил решительный день. Очень беспокоен и возбужден. Мне нужно быть как можно спокойнее, поэтому я остался в постели. Я ел в спальне и утром и в полдень. Когда я сказал, что мне хочется свинину а 1а Дунпо [60], Сасаки засмеялась:
– Если у вас такой аппетит, беспокоиться не о чем.
Но в действительности я не хотел свинину и сказал это только для того, чтобы разрядить атмосферу. Днем стакан сгущенного молока, поджаренный ломтик хлеба, омлет по-испански, яблоко Delicious[61], чашка черного чая. Если бы я ел в столовой, мог бы увидеть там Сацуко, но меня туда не пустили. После еды минут на тридцать заснул, но не глубоко. В половине второго пришел господин Сугита. Он измерил мне давление и ограничился общим осмотром. Выехали в два часа. Справа от меня сидел господин Сугита, слева – жена, Сасаки рядом с шофером. Когда мы собрались трогаться, появилась Сацуко в своем хильмане.
– Папа! Куда это вы собрались? – остановив машину, спросила она.
– Да вот заедем на минуточку в больницу PQ, чтобы сделать укол. Через час вернемся.
– Вместе с мамой?
– Она опасается, что у нее рак желудка, и тоже хочет показаться врачу. Но это, наверное, только нервы.
– Конечно, только нервы.
– А ты... – я обратился к ней на «ты», но тут же поправился: – А вы куда?
– В кинотеатр «Юраку». Извините, что меня не будет дома.
В голове у меня мелькнула мысль – после сезона дождей Харухиса совсем не показывается.
– Что там идет в этом месяце?
– «Диктатор» Чаплина.
Хильман двинулся и скрылся из глаз.
Я запретил говорить кому-либо о предстоящей операции, и Сацуко не должна была ничего знать о ней. По, без сомнения, жена или Сасаки посвятили ее в секрет, и она, не подавая виду, выждала время нашего отъезда и выехала вместе с нами, чтобы напутствовать меня. А может быть, это жена наказала ей сделать. Как бы там ни было, хорошо, что я увидел ее. Сацуко – мастерица притворяться и, как ни в чем не бывало, весело укатила в кино. Но когда я подумал: «Не забота ли это жены?» – сердце у меня сжалось.
Прибыли в назначенное время. Сразу же меня повели в палату номер такой-то, на двери которой висела карточка: «Господин Уцуги Токусукэ». По всему было видно, что я не останусь здесь более одного дня. Меня посадили в кресло на колесах и повезли по длинному бетонированному коридору в рентгеновский кабинет. За мной шли господин Су-гита, сиделка Сасаки и жена. Жена не может быстро ходить и, тяжело дыша, еле поспевала за креслом. Думая о предстоящих процедурах, я приехал в кимоно. Жена помогла мне раздеться догола. Меня положили на твердую гладкую доску и заставили поворачиваться и сгибаться так и эдак. Надо мной с потолка свешивался прибор, похожий на огромный фотографический аппарат, его долго приспосабливали к каждой из моих поз. Этим огромным сложным прибором управляют на расстоянии, ошибка в один миллиметр приводит к нежелательным результатам, поэтому его настраивали очень медленно. Конец октября, доска холодная, боль в руке не проходит, но странно, что из-за напряжения я не чувствовал ни холода, ни боли. Сначала меня заставили вытянуть вдоль тела левую руку, потом правую, потом перевернуться на бок, снимали спину и шею. И все время долго регулировали аппарат, это довольно мучительно. Я не должен был дышать, когда делали снимки. В общем, все так же, как в больнице Тораномон.
Потом отвезли назад в ту же палату и положили на кровать. Принесли еще мокрые рентгеновские снимки. Профессор Фукусима, внимательно их рассмотрев, сказал:
– Будем делать укол.
Он взял в руки шприц с ксилокаином.
– Прошу вас, станьте вот так. В таком положении делать укол удобнее.
– Пожалуйста.
Я спустился с кровати и довольно бодро и твердым шагом подошел к светлому окну, где стоял профессор.
– Начнем. Вам совсем не будет больно, пожалуйста, не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь, не беспокойтесь.
– Прекрасно.
Я почувствовал, что он сделал укол в шею. И это все? Я не ощущал ни боли, ни зуда. Я не побледнел и не вздрогнул, я был совершенно спокоен. Я был готов встретить смерть, но ничего угрожающего не чувствовал. Профессор вытащил иглу. Не только при уколе ксилокаина, так делают даже при инъекции витаминов, чтобы лекарство не попало в кровеносный сосуд: сделав предварительный укол, вытаскивают иглу, чтобы удостовериться, что на ней нет крови. Внимательный врач никогда не забывает об этой предосторожности. Поскольку мой случай был серьезным, профессор Фукусима не преминул это сделать.
– А, это не годится! – воскликнул он в тот же миг, явно расстроенный. – Сколько я ни делал уколов до сих пор, я никогда не задевал сосудов. Что же сегодня произошло? Вот кровь, я где-то задел капилляр.
– Как же быть? Может быть, вы попытаетесь еще раз?
– Нет. Если уж произошла такая неприятность, лучше оставить. Мне очень неприятно, но вам придется приехать еще раз завтра. Завтра ничего подобного не будет. У меня никогда не было подобной неудачи.
Я успокоился, из груди вырвался вздох облегчения: на сегодня спасен. Судьба подарила мне еще один день жизни. Но, подумав, что завтра нужно опять приезжать в больницу, я захотел, чтобы профессор тут же попытался еще раз, и, либо пан, либо пропал, все было бы кончено.
– Он слишком осторожен, – прошептала Сасаки. – Капелька крови, можно было бы продолжить.
– Именно в этом и проявляется величие, – ответил господин Сугита. – Любой другой, вызвав анестезиолога и полностью все подготовив, решил бы покончить с делом, и в таких условиях очень трудно из-за капельки крови остановить операцию. Решение профессора свидетельствует о его поистине прекрасном отношении к делу. Все врачи должны подражать ему. Меня его поступок многому научил!
Профессор назначил время на завтра, мы без промедления покинули больницу и вернулись домой.
В машине господин Сугита не переставал расхваливать профессора, а Сасаки повторяла:
– Лучше бы он решился и довел дело до конца.
Они сошлись на том, что все погубила излишняя предосторожность, что было бы лучше, не предпринимая никаких мер, отнестись к операции, как к самой обычной, что сам профессор слишком нервничал.
– Это очень опасно, ведь можно проткнуть шейную артерию, – говорила жена. – Я с самого начала была против. Может быть, лучше завтра не ехать в больницу?
Когда мы приехали домой, оказалось, что Сацуко еще не возвращалась. Кэйсукэ играл с Лесли перед конурой. Я поужинал в спальне, мне опять было велено не волноваться. Рука снова разболелась.
29 октября.
Сегодня отправились в больницу в то же время, что вчера, и в том же составе. К сожалению, все остальное было так же, как и вчера: профессор задел сосуд, показалась кровь. Так как все было тщательно подготовлено, он настолько упал духом, что нам стало его жалко.
Посоветовавшись, мы решили, что, если уж такое невезение, то, как ни прискорбно, от намерения лучше отказаться. Было бы ужасно, если бы мы приехали завтра, и дело опять кончилось бы неудачей. Мне казалось, что самому профессору не хотелось предпринимать еще одну попытку. Я совершенно успокоился и облегченно вздохнул.
Домой вернулись в четыре часа. В нише стоял новый букет: цветы амарантуса и едкого лютика в бамбуковой корзинке работы Рокансай[62]. Наверное, сегодня приезжал преподаватель составления букетов из Киото, и Сацуко захотела оказать мне внимание. Или она с особым тщанием составляла букет, думая, что, может быть, его поставят у моего изголовья. Она сняла свиток с каллиграфией Кафу на разноцветной бумаге и повесила другой, работы Суга Татэхико из группы «Отшельники из Нанива»[63]. Длинный вертикальный свиток, изображающий зажженный маяк. Очень часто Татэхико сопровождает свои рисунки китайскими или японскими стихами. И на этом свитке сверху вниз в одну строчку было написано стихотворение из «Собрания мириад листьев»[64]:
В каких краях блуждаешь, муж мой любимый?
Скрыла сегодня тебя Набари-гора,
как вода – морскую траву? [65]
ГЛАВА ШЕСТАЯ
9 ноября.
Прошло десять дней с моего посещения больницы PQ, Жена говорила, что я скоро поправлюсь, и мне действительно немного лучше. Я принимал главным образом неогрелан и седен; то ли болезнь прошла сама по себе, то ли эти обычные лекарства оказались эффективными. Если так пойдет, я могу заняться делами, то есть поисками места для могилы, что меня занимает с самой весны. Подумываю, не съездить ли в Киото……….
10 ноября.
– Чуть-чуть стало лучше, и сразу же ехать? Не подождешь ли немного? А если рука разболится в поезде?
– Да уже почти все в порядке. Сегодня десятое ноября. Если мешкать, в Киото наступит зима.
– Почему не отложить до следующего года? Подождал бы до весны.
– С таким делом особенно ждать нельзя. Может быть, это моя последняя поездка в Киото.
– Опять ты говоришь неприятные вещи. С кем ты хочешь ехать?
– Вдвоем с Сасаки я умру от скуки. Не взять ли с собой Сацуко?
В этом-то и лежит главная причина поездки в Киото, а поиски кладбища – только предлог.
– Ты остановишься на Нандзэн-дзи?
– Явиться туда с Сасаки – причинить им большое беспокойство. А если еще Сацуко... Она останавливалась там и сыта по горло. Она просит ее от этого удовольствия уволить.
– Если она поедет, непременно будет ссора.
– Потеха начнется, когда они вцепятся друг другу в волосы.
Так мы разговаривали с женой.
– На Нандзэн-дзи очень красивые клены возле храма Эйкандо. Сколько уже лет я их не видела!
– Для Эйкандо еще рано. Сейчас самое время любоваться кленами в Такао или в Макиноо. Но я с моими ногами вряд ли туда дойду.
………………………………………………
12 ноября.
...Поехали в половине третьего на поезде «Эхо» № 2. Нас провожали жена, О-Сидзу и Номура. Я решил, что сяду у окна, рядом со мной Сацуко, а Сасаки по другую сторону от прохода, но когда поезд двинулся, из окна стало дуть, и я, поменявшись с Сацуко местами, сел в проходе. К несчастью, боль в руке немного усилилась. Я сказал, что хочу пить, и попросил официанта принести чай; тем временем вытащил из кармана приготовленные заранее таблетки седена и тихонько, чтобы не видели ни Сацуко, ни Сасаки, отправил в рот. Если бы они увидели, замучили бы меня своей заботой. Перед отъездом давление было 154 на 93, но когда мы сели в поезд, я чувствовал, что волнуюсь, – хотя вокруг были посторонние, я уже несколько месяцев не сидел рядом с Сацуко, к тому же на ней сегодня был очень соблазнительный наряд (костюм строгий, но блузка очень яркая, с шеи на грудь в пять рядов свешиваются бусы из искусственных драгоценностей, кажется, французского производства; что-то подобное изготовляют и в Японии, но у нее сзади в пряжку вставлено очень много камней, у нас такого не делают). Когда поднимается давление, я все время хочу мочиться, а от этого еще больше поднимается давление. Что от чего зависит, сказать не могу. Не доезжая до Ёкогама, я пошел в уборную, потом еще раз – перед Атами. От нашего места до уборной далеко, меня шатало, казалось, что вот-вот упаду. Сасаки, в страхе, ходила за мной по пятам. Мочусь долго, второй раз мы проехали туннель Танна, а я еще не справился. Когда я, наконец, вышел из уборной, поезд подъезжал к Мисима. Пока шел к своему месту, меня так качнуло, что я схватился за чье-то плечо. Когда я уселся, Сасаки спросила:
– Не поднялось ли у вас давление?
Она сразу же подошла ко мне, намереваясь щупать пульс. Разозлившись, я прогнал ее.
Так повторялось несколько раз, пока в половине девятого вечера не прибыли в Киото. На перроне нас встречали Ицуко, Кикутаро и Кёдзиро.
– Дорогая сестра! Как трогательно, что вы все пришли встречать нас!
Сацуко была необыкновенно любезна, это ей несвойственно.
– О чем тут говорить! Завтра воскресенье, для нас это удовольствие.
Чтобы выйти с вокзала, надо подниматься по пешеходным мосткам, это очень трудно.
– Дедушка, я подниму вас по лестнице.
Обратившись ко мне спиной, Кикутаро присел на корточки.
– Что за шутки! Я еще не одряхлел до такой степени.
Из упрямства я поднялся одним махом до самого верха и потом не мог отдышаться. Все с беспокойством уставились на меня.
– На сколько дней вы приехали?
– Думаю, на неделю. Мы приедем к вам с ночевкой один раз, а сейчас немедленно в гостиницу «Киото».
Я поспешил сесть в машину, чтобы избежать бесполезных разговоров. Семейство Сирояма на другой машине последовало за нами.
Я заказал два номера рядом, в одном две кровати, в другом – одна.
– Сасаки-сан, вы будете спать в соседней комнате, а мы с Саттян в этой.
Я нарочно сказал «Саттян» перед Ицуко иее детьми. Ицуко изменилась в лице.
– Пожалуйста, я займу соседнюю комнату. А вы с госпожой Сасаки будете здесь.
– Почему? Разве мы не можем спать вместе? Ведь иногда в Токио мы спали в одной комнате.
Я нарочно говорил так, чтобы Ицуко все слышала.
– Сасаки-сан будет в соседней комнате, и тебе не надо беспокоиться, что что-то может случиться. Спи здесь.
– Мне будет трудно не курить.
– Кури сколько угодно.
– Если я буду здесь курить, госпожа Сасаки будет бранить меня.
Тут вмешалась Сасаки:
– Вы и так сильно кашляете. Если рядом будут курить, вы не сможете остановиться.
– Отнесите этот чемодан в соседний номер, – обратилась Сацуко к коридорному и быстро удалилась.
Ицуко, которая, приехав в гостиницу, так оробела и растерялась, что еле-еле нашлась что сказать:
– Ваша рука совсем прошла?
– Какое там прошла! Болит, не переставая.
– Вот как! А мама написала, что уже все в порядке.
– Пришлось мне ее обмануть, иначе я не смог бы уехать.
Сацуко снова появилась; она сняла плащ, переменила блузку, надела свои в три ряда жемчуга и подкрасила лицо.
– Я проголодалась. Папа, идемте скорее есть.
Ицуко с сыновьями уже поужинала, поэтому мы сели за стол втроем. Я заказал для Сацуко рейнское вино. Она любит сырые устрицы; ей сказали, что они поступили из бухты Матоя, их можно есть без опасений, и она жаждала их попробовать. После ужина приблизительно с час проболтали с семьей Ицуко в холле.
– После ужина можно мне выкурить сигарету, госпожа Сасаки? Здесь дым не застаивается.
Сацуко вытащила из сумочки свои любимые Kool и закурила. Сегодня она курила с мундштуком, которым обычно не пользуется, – длинный мундштук красного цвета. Ногти она тоже выкрасила в ярко-красный цвет, как будто в тон мундштуку, такой же была и губная помада. Пальцы ее казались особенно белыми. Не хотела ли она поразить Ицуко контрастом красного и белого?