– Не Мишка я!
– В самом деле!.. Значит, это вредный Винька! Разорвем на половинки! – И дерг за уши в разные стороны.
Но это не больно нисколечко. Только страшновато и щекотно. И… приятно. Потому что Варя тепло дышит в затылок, а от ее пальцев по всему телу (и по душе) как бы разбегаются пушистые шарики…
А как счастлив бывал Винька, если Варя говорила: “Хочешь со мной в кино?” Или в Городской сад, или на карусель, или хотя бы на рынок за капустой…
Когда у Вари появился некий Олег Зайцев из соседней мужской десятилетки, Винька испугал маму полной пропажей аппетита и по ночам несколько раз пускал слезы в подушку.
Зато какое было торжество, когда Зайцев оказался “несносным типом” и был предан забвению!
А потом в любви у Виньки случилось изменение. Она не то чтобы ослабела, а… в общем, в ней поубавилось трепетности и появилось этакое озорство. Винька сам с той поры подзуживал Варвару всякими дразнилками и приставалками. Хотя и знал каждый раз, что даром ему это не пройдет….
Сейчас Варя сидела почти спиной к Виньке. Она была в цветастом куцем сарафанчике. Шею закрывали густые каштановые кудряшки (Винька никогда не видел каштанов, но знал, что этот цвет называется именно так). А спина была открыта чуть не до половины. Лямка сарафана сбилась и открыла незагорелую полоску. А на загаре густо сидели родинки. Винька постоял, посмотрел, вздохнул. Подошел на цыпочках. И струйкой из мячика – по загару, по родинкам!
– Ай! Мама!… У, Винегрет!..
Это прозвище придумала она. Понятно почему. Имя и фамилия “Виня Греев” сами складывались в такое слово. Странно даже, что в школе, а потом в лагере до этого никто не додумался, только и знали “Шуруп” да “Грелка”.
|
|
– Ах ты Винегретище злодейское! Ну, подожди! – Варя вскочила, учебник полетел на траву.
Винька стрельнул струей еще раз, бросил мячик под забор и – наутек!
– Не уйдешь, хулиган!
Он знал, что не уйдет. Потому что все это – по давнему сценарию. Надо обежать вокруг двора, проскочить через бурьян между сараем и забором и начать карабкаться на поленницу. И здесь, будто случайно, притормозить, иначе она не поймает…
Варя поймала Виньку за штаны. Сдернула его вниз. Ухватила за бока. Винька, вереща от щекотки, присел, рубашка под лямками сбилась до подмышек, рогатка вывалилась к ногам.
– Ах, ты вот с чем ходишь! Беспризорник! А ну, пойдем…
– Ай, Варечка, я больше не буду!
– Пойдем, пройдем, – и потащила его обратно к крыльцу. – Сейчас будет стр‑рашная кар‑ра. За нападение со спины на мирную выпускницу средней школы…
– Кар‑ра – Варвар‑ра…
– Еще и дразнишься? Хорошо же!.. – Она уложила Виньку пузом на гладкие холодные колени. – Что с тобой делать? Живота или смерти?
– Ой, живота… – Винька слабо подрыгал ногами. И зажмурился – будто и правда весь в страхе.
– Тогда – взбучка, – деловито решила Варя. – Сто сорок горячих.
– Ой…
– Двести сорок! – И она хлопнула его учебником физики.
– Ай…
– Это еще не “ай”, – злорадно сообщила Варя. – “Ай” это когда вот так!.. Тьфу! Откуда в тебе пыль да сажа всякая!
– Так тебе и надо… Ух ты! Смотри! У твоей ноги!
У Вариной босоножки двигался, подминая травинки, тяжелый, как танк, жук‑рогач.
– Что? Где?.. А‑а‑а!!
Варя взлетела со ступеней, Винька – кубарем с ее колен. Встал на четвереньки – и обратно к жуку.
|
|
Виньке нравились эти жуки‑великаны. Они были мирные и красивые. Могли, конечно, тяпнуть за палец, но, во‑первых, не надо зевать, а во‑вторых, следует обращаться умело.
– У, кровожадная Варвара! Чуть не раздавила беднягу… – Он ухватил рогача за твердую спинку. – Чего испугалась? Погляди, какой замечательный! – Винька встал, протянул Варе жука.
– А‑а‑а! Уйди, Винегрет!
– Трусиха. А еще в учительницы собираешься. Подумай, что будет, если тебе однажды такого зверя под классный журнал подсунут?
– Помру на месте, – убежденно сообщила Варя издалека. – Винька не подходи… Кому сказала! А‑а!..
– Да не буду, не буду… – Винька сел на ступень, вытащил из тесного кармана штанов, спичечный коробок.
Спичек в коробке не было, а лежали всякие полезные вещи: сломанный довоенный значок “Ворошиловский стрелок”, сделанный из проволоки кузнечик‑прыгун и несколько гильз от патронов мелкокалиберки. Эти гильзы назывались “пистончики”. В лагере пистончики водились у всех мальчишек, потому что неподалеку находилось стрельбище областной организации “Досарм”.
Такие крошечные гильзы годились для многого: ими стреляли из рогаток, в них свистели, ими играли как солдатиками. А еще их можно было присасывать к нижней губе: идет человек, а губа у него, будто у дикаря, украшена латунной звенящей бахромой…
Мелкие вещи Винька затолкал обратно в карман (все это левой рукой, в правой был жук, он сердито шевелил рогами и лапами), посадил в коробок пленника. Рогач еле поместился.
– Засушишь для коллекции? – понимающе сказала Варя.
|
|
– Ненормальная, да? Если тебя засушить, тебе понравится?
– А тогда зачем он?
– Кудрявой покажу. Поиграем и выпустим…
Винька встал, отправил коробок в карман. Варя передернулась:
– Ходить с таким страшилищем в кармане… И сам страшилище. Умылся бы ты, Винегрет, а то как папуас.
Голосом, каким в лагере рассказывали жуткие истории, Винька продекламировал:
– Вот идет черный‑черный папуас Винегрет. На его черных штанах черный‑черный карман. В кармане черная– черная темнота. В темноте сидит рогатый и кусачий черный‑пречерный жук…
Варя, осмелев, сказала, что Винька не черный, а просто чумазый. И штаны его когда‑то, может, и были черными, но теперь…
– В них пыли больше, чем вельвета.
– Зато жук‑то уж по правде чернее черного!
Но Варя заявила, что жук тоже не черный.
– Он с зеленом отливом, я разглядела.
– Она разглядела! Зажмурилась и орала…
– А сперва разглядела… И, если хочешь знать, ничего полностью черного вообще не бывает на свете. Ни‑ко‑гда.
– Как это?
– А вот так. Я про это как раз недавно повторяла по физике. Черный цвет – это полное отсутствие всякого света. Абсолютное. А такого в природе быть не может.
– А если самая‑самая темная ночь?
– Все равно есть проблеск. Хоть какой‑то… – Варя сделалась почему‑то очень строгой.
– А если… в комнате, где все щели заколочены, и за стеклами ни луны, ни звезд, ни фонарей?
– Даже в самой темной темноте… что‑то есть, Винька. Ну, хотя бы цветные пятна, которые в глазах плавают…
“А ведь это хорошо”, – неожиданно подумал Винька. Но тут же и пожалел:
– Значит, никак‑никак никогда нельзя увидеть полную черноту?
– Нельзя… Можно только почти полную. Ну, практически не отличимую от полной. Знаешь как? Надо где‑нибудь взять пустой шар, выкрашенный черной краской внутри. Или сделанный из чего‑нибудь черного. И проковырять в нем маленькое отверстие. И вот то, что увидишь в отверстии, будет почти совершенно черный цвет… Нам учитель Евграф Павлович рассказывал про такой опыт.
– Черный шар… Подожди‑ка!
Винька побежал к забору. Отыскал в лебеде мячик. Тугой струйкой выдавил из мячика воду себе на колени, помыл их ладошкой (попутная польза). Мячик опять стал похож на черную шапочку. Винька вернулся к крыльцу, сел, надел резиновую шапочку на скользкое колено, достал из кармана пистончик.
Острые края гильзы Винька вонзил в резину – там, где дырка. Надавил, завертел. Резина сопротивлялась недолго. Винька с чмоканьем выдернул пистончик из мячика. Теперь в резине вместо чуть заметной дырки было аккуратное круглое отверстие. Калибром пять целых и шесть десятых миллиметра. Мячик сквозь отверстие быстро втянул воздух и обрел привычную форму.
– Вот, смотри… Это почти полная чернота, да?
Варя села рядом.
– Да… Ох, Винька, какой ты находчивый!
– А ты как думала!
Они еще поглядели на “черную черноту” в отверстии. Она была… какая‑то нездешняя. Круглая дырка – словно глазок в другой мир.
Уж не в эту ли нездешнюю тьму ушел две недели назад Глебка?
“Да нет же, нет, – будто вздохнул он рядом. – Не бойся…”
Винька зябко повел плечами и сплющил мячик. Сунул в карман. Тот задергался там, как живой, карман растопырился. Винька повертел в пальцах пистончик. Забитая резиновыми крошками гильза теперь не могла быть ни присоской, ни свистком.
Винька пошел к поленнице, подобрал рогатку и пульнул из нее пистончиком в небо. Гильза исчезла в синеве, но перед этим успела блеснуть солнечной искрой. Было красиво. Винька нащупал под мячиком еще один пистончик и стрельнул опять. Пустая гильза не только заискрилась, но и засвистела. Это Виньке понравилось еще больше. Он вытащил из кармана третью гильзу. Но… пожалел. Пистончик был последний. Винька присосал его к губе.
Щелкая ногтем по латунной подвеске, Винька вернулся к Варе. Та опять сидела со своей “Физикой”.
– Пойду я. Может, Кудрявая приехала. Она не такая вредная, как некоторые.
– Гуляй, гуляй. Мне надо зубрить.
– Зубри… Ни пуха, ни пера, ни двойки, ни кола!
– К черту… Да ну тебя, экзамен‑то еще не завтра.
– Все равно этот ч‑черный день наступит, – предсказал Винька.
– Ох, наступит… Брысь…
***
– А она сдала свой экзамен? – спросила Зинуля, когда Винцент Аркадьевич рассказал Вовке и ей про Варю.
– Сдала. И физику, и другие экзамены. И поступила в институт.
– И стала учительницей?
– Мало того! В десятом классе она учила физике и Виньку Греева. И на выпускном экзамене украдкой помогла ему решить трудную задачу.
– Вообще‑то это нехорошо, – лицемерно заметила Зинуля. И Вовка шепотом сказал ей “дура”.
– Хорошо или нет, но Винька был очень благодарен Варваре Михайловне. И благодарен до сих пор… Кстати, потом, после выпуска Варя целый месяц занималась с Винькой, чтобы он смог поступить в железнодорожный институт. Он сдал физику на пятерку и поступил…
– А сейчас эта Варя… Варвара Михайловна, она… где? – осторожно спросил Вовка. Наверно думал: “Жива ли?”
– Сейчас она на пенсии. Живет в Петербурге у сына. Он художник…
Дух Тьмы пахнет резиной
Изгородь, окружавшая хуторок Зуевых, была высокая. Винька забрался по ней, как по лесенке, лег животом на верхнюю жердину.
– Эй, Кудрявая!
Она сидела на качелях, привязанных к балке, которая торчала далеко из‑под крыши. Заулыбалась:
– Винь… Иди сюда.
Винька прыгнул вниз, подошел, взялся за веревку.
– Когда приехала?
– Вчера вечером. Думала, ты утром придешь, а тебя нету, нету…
– Ремонтные дела замаяли…
– Сразу видно, что ремонтные, – вздохнула Кудрявая. – Вон какой перемазанный. С головы до ног.
– Ага. Надо искупаться. Пойдем на бочагу!
Бочагой назывался крошечный неглубокий пруд неподалеку от мазанки. Там Туринка была перегорожена плотиной из досок и кирпичей. Местные тетушки в бочаге полоскали белье, а ребятишки бултыхались и учились плавать.
– Не… – забоялась Кудрявая. – Там, наверно, мальчишки…
– Да никого там нет, я только что по плотинке пробегал! Пошли! Ты ведь в этом году, небось, еще не купалась!
– Купалась. В деревне с девочками, в озере.
Деревенских подружек она не стеснялась, а при мальчишках было страшно.
– Трусиха! Кто тебя съест?
– Мама не отпустит. Мы скоро должны в поликлинику идти на осмотр. Потому что перед Ленинградом надо всякие анализы сделать и рентген, а для этого надо направления получить…
– Мы же за пять минут управимся! Окунемся и обратно. Вон какая жара, неужели не охота купнуться?
Кудрявой, конечно, хотелось. А кроме того, она не умела спорить с Винькой. И очень скоро они оказались у окруженной ольховником бочаги.
Здесь никого не было. Только на песчаной полоске у воды топтались две белые утки да трепетала над мостками стрекоза “богатырь”.
Винька мигом разделся. Кудрявая стянула через голову тесное блекло‑сиреневое платьице. В синих трусиках она сделалась похожей на тощего длинноволосого мальчишку.
– Ох и костлявая, – озабоченно вздохнул Винька. – Тебе перед операцией нужно усиленное питание. И витамины.
– Я питаюсь. Но все равно не толстею. Бабушка хочет козу купить, потому что козье молоко очень полезное. Но это уж после… Сейчас у нас денег еле‑еле на поездку в Ленинград…
Винька прыгнул с мостков. Вода была прогрета до дна. Глубина – самое большее по плечи. Винька протянул руки:
– Прыгай, не бойся!
– Я не боюсь… – Кудрявая зажмурилась и плюхнулась. Винька ее подхватил. Поставил.
– Хочешь, научу плавать?
– А я в деревне маленько научилась. Возьми меня за руки…
Винька взял. Кудрявая набрала в себя воздух, вытянулась на воде, заболтала ногами.
– Видишь? Держусь!
– Молодец! А теперь отпусти одну руку… Вот так. Греби ей! Сильнее!.. А сейчас отпустись совсем!
– Нет, не надо!
– Надо, надо! – Винька выдернул руку из ее пальцев.
– Мама! – Кудрявая забарахталась, ушла в воду с головой. Винька тут же вскинул ее на поверхность.
– Кха… Тьфу… Винька, ты сумасшедший, да? Я чуть не потонула.
– В этой‑то луже!.. Давай еще. Учись!
– Нет, потом… Я озябла.
– В такой‑то воде! Она совсем вареная!
– Я, наверно, с перепугу…
Она и правда вздрагивала.
– Ну, давай на берег, выжимайся там. А я еще окунусь.
Он бултыхнулся несколько раз и тоже выбрался из воды. Голова Кудрявой виднелась над густыми листьями.
– Винь, у меня плохо выжимается. Силы мало…
– Говорю же, витамины нужны… Давай сюда!
Кудрявая бросила ему сырую синюю тряпицу. Винька изо всех сил выкрутил ее. Кинул обратно. Кудрявая поймала скрылась с головой, ветки закачались.
Винька прямо на себе стал выжимать сатиновые трусы. И вдруг услыхал:
– Ой, Винь! Кто‑то идет…
С другого края бочаги к воде выбрались Шурилехи. Обрадовались:
– Шуруп, здорово! Давно приехал?
– Недавно, – буркнул он. Знал, что теперь Кудрявую даже за уши не вытащишь из чащи. Что без платья, это ерунда, но она отчаянно стеснялась своей голой кривой ступни.
– Шурка‑Лешка, видите тополь? Да вон, верхушка торчит! Сосчитайте, сколько там ворон.
– Где?.. Да ни одной там нет!
– Ну, все равно считайте! Пока не скажу “хватит”. Бестолковые, что ли?
Шурилехи были толковые. Повернулись к Виньке спиной, задрали головы и послушно затянули:
– Одна, две, три, четыре…
Винька вытащил Кудрявую из ольховника, стремительно растер своей ковбойкой, усадил на траву, помог натянуть носочки и сандалии. Поставил ее, набросил и дернул вниз платье, застегнул сзади пуговку…
– Тридцать шесть, тридцать семь… Ну, долго еще считать?
– Да все уже, все, – засмеялся Винька. – Они давно улетели!
Шурилехи обернулись. Сделали вид, что удивились.
– Ой, Яга! То есть Валька! А мы думали, Шуруп тут один… Вода теплая?
– Как козье молоко, – сказал Винька, влезая в штаны.
– Винь, ты приходи сегодня на Площадку, – попросил Шурка. – Смоленские зовут в футбол играть, обещают нас раздолбать всухую. А у нас ребят мало, поразъехались.
– Приду.
– А ты, Зуева, приходи болеть, – предложил Леха. – Будешь топать и свистеть, как на “Динамо”.
– Я не умею свистеть…
– В другой раз придет, – сказал Винька. – Сегодня у Кудрявой важные дела.
Они подошли к мазанке со стороны огорода.
– Подожди‑ка! – вспомнил Винька. И присел на плоском бугорке, где густо цвели веселые лютики. Достал спичечный коробок. – Смотри, Кудрявая, кто у меня есть!
– Кто! – она села на корточки рядом.
– Вот… – Винька вытащил жука.
– У, какой красивый… – Она мизинцем погладила твердую спинку, разделенную вдоль чуть заметной щелкой. Спинка и правда была не совсем черной, отливала на солнце зеленым золотом.
– Винь, он у тебя зачем?
– Чтобы ты полюбовалась.
– Спасибо… Ну, я полюбовалась. Теперь отпустим, да? Смотри, он просится на волю.
– Пусть еще потерпит минуту…
– Винь, он знаешь будто кто? Генерал Монк! Тот, которого д’Артаньян украл и привез во Францию в ящике. Ты зимой рассказывал…
– Правда!
– А английский король его отпустил!
– Правильно! Значит, я буду король… А ты королева… Вы свободны, ваше превосходительство!
Жук, переваливаясь, ушел в траву. Винька подумал, что здесь “генералу Монку” будет не в пример вольготнее, чем на дворе. Но он был слегка огорчен, что Кудрявая не оценила его смелость в обращении с рогачом. И напомнил:
– В книжке про Тома Сойера написано, как такой же зверь вцепился в собаку. Во время церковной службы…
– Да… – Кудрявая улыбнулась, но как‑то рассеянно. Или задумчиво. – Я еще другую книжку вспомнила. Про Буратино. Там стихи, будто про нас.
– Какие?
– Такие…
Мы сидим на кочке,
Где растут цветочки,–
Желтые, приятные,
Очень ароматные.
И засмеялась уже не задумчиво, а переливчато.
– Ага! – обрадовался Винька. –
Будем жить все лето
Мы на кочке этой…
И закончили вместе:
Ах,– в уединении,
Всем на удивление…
Винька даже на спину повалился от смеха. Но Кудрявая опять сделалась серьезной:
– “Все лето” не выйдет. Сейчас мама позовет.
И точно:
– Вал ю шка! Ты где?!
Винька помог Кудрявой перебраться через изгородь и прыгнул сам.
– Тут мы, тетя Нина!
– А! Встретились, друзья‑товарищи! С приездом!
– Мама, Виня мне во‑от такого жука показал1
– Жук – дело хорошее. А где вы были‑то? Купались, небось?.. Купались, купались, не отпирайтесь!
– Мы не отпираемся, – храбро сказал Винька. – Мы только чуть‑чуть окунулись. Да вы не бойтесь, тетя Нина, я ее с любой глубины вытяну, если что… – И почему‑то суеверно вспомнил про Глебку. Но не поддался страху. – А там и глубины‑то всего вот так! – Он чиркнул себя по животу, где под ковбойкой пряталась рогатка
– Да я не про то. Голова‑то мокрая, а нам в больницу пора, чадо ты непутевое…
Мама Кудрявой сходила в мазанку и вынесла полотенце.
– Давай вытру как следует.
– Я сама… – Кудрявая села на валявшийся в траве чурбак, принялась тереть голову.
– Подожди! Давай как в парикмахерской!.. – Винька вытащил мячик с дыркой, нажал. Вырвалась воздушная струя. И еще, еще! Подсохшие светлые пряди разлетались, воздух щекотал Кудрявой уши и шею. Она смеялась:
– Что это у тебя?
– Специальная сушилка.
– Ой, мячик…
– Не мячик, а физический прибор. Для разглядывания черноты.
Винька сел рядом и разъяснил Кудрявой про настоящий черный цвет.
– Вот, смотри в дырку. Там самый‑самый черный мрак. Самая‑самая Тьма … Видишь?
– Вижу, – выдохнула Кудрявая. – Страшно немножко…
– Все‑то тебе страшно! – Винька нажал мячик, воздух ударил Кудрявой в нос. Она чихнула и весело замотала головой.
– Винь, черная чернота пахнет резиной.
Винька проводил Кудрявую и ее маму вверх по лестнице, шепнул: “Не бойся там никаких врачей” и поспешил в таверну “Адмирал Бенбоу”.
Людмила была дома.
– Носишься где‑то голодный. Возьми на печке суп и макароны.
Винька поел. Перед футбольной встречей с пацанами со Смоленской улицы нужны были силы.
…Игру команда Зеленой Площадки продула со скандальным счетом: три – одиннадцать. Ну, пару голов можно было оспорить, однако все равно разгром полный. Эдька Ширяев разглядывал разодранную на колене штанину и жаловался:
– Ведь раньше‑то мы их обыгрывали как дошкольников. А тут… будто злой дух нас преследовал… – Он был начитанный человек, хотя и не очень интеллигентный снаружи. – Одиннадцать штук нам вдолбали, это же удар по самолюбию. Да еще за штаны попадет…
У Виньки тоже не обошлось без потерь. Во‑первых, один из “смоленских” крепко саданул ему по косточке. Во‑вторых, сперли рогатку. Перед игрой Винька сунул ее под бревна, лежавшие у забора, а когда хотел взять обратно – там не рогатка, а фиг на постном масле. Скорее всего, ее прибрал кто‑то из малолетних болельщиков, которые пришли со Смоленской. А кто еще? Никакой дух, даже самый злой, рогатки не крадет.
Да, он не крадет, но… он может, наверно, нагнать всякие несчастья…
Нехорошая догадка зашевелилась у Виньки в душе. Или где‑то в желудке, не поймешь. В общем, неприятно засосало внутри. Винька сплюнул и сердито прогнал глупые мысли.
Он пошел к себе домой, на улицу Короленко, чтобы повидаться с мамой. Повидался. Узнал, что папа уже уехал.
– Расстроенный такой. Ведь дело‑то, с которым он приезжал, сам понимаешь, невеселое. А тут еще всякая волокита с начальством, не хотели принимать документы. Подписи, мол, не там поставлены…
Винька горестно примолк. Он ведь, по правде говоря, забыл, по какой причине отец оказался в городе. А если о чужих несчастьях быстро забываешь, это не к добру: как бы не случилось свое …
А мама тут еще добавила:
– Такой кавардак везде. Утром оставила на подоконнике ножи для мясорубки, а вечером прихожу – исчезли. Может, девчата куда убрали? Но зачем? Да еще замок в двери стало заедать. Будто нечистый дух завелся…
У Виньки опять стало нехорошо внутри.
…Ну да, он не верил ни в бога, ни в царство небесное, ни во всякие потусторонние чудеса. Потому что все в мире устроено по науке и законам природы. Но… законы законами, а все‑таки есть всякие приметы, от них тоже никуда не денешься. Недаром же перед экзаменом говорят “Ни пуха, ни пера”. И попробуй‑ка, чтобы не сказали…
А если запнешься левой ногой – очень просто может случиться неприятность, это известно любому школьнику. Так же, как и то, что обязательно надо плюнуть налево (хотя бы мысленно), когда учительница водит по журналу пальцем – кого бы вызвать? – а ты ни бум‑бум. Если плюнешь, иногда помогает…
А чтобы не приснилось, как тебя на ночной улице ловят бандиты и бросают в глубоченную, просто бездонную яму, надо вечером прошептать несколько слов. Молитву или заклинание – называйте как угодно.
Поскольку бога нет, можно с этими словами обратиться к солнышку. Уж оно‑то есть точно. И, может быть, оно живое и помогает тем, кто его просит…
– Ты что пригорюнился, Виньчик?
– Устал… Днем мусор таскал, потом футбол был. Два часа мяч гоняли и никакого толку. Как шведы под Полтавой…
Мама сказала, что это не беда. Петр Первый тоже не всегда побеждал, сперва учился на поражениях – у тех же шведов.
– Беги к Люде и ложись спать пораньше. Завтра встанешь как огурчик.
Винька не пошел сразу в “таверну” над оврагом. Он снова забежал к Кудрявой. Она вернулась из поликлиники с кучей разных медицинских бумажек и сейчас опять грустно сидела на качелях.
Винька развлек ее самокритичным рассказом о футбольном разгроме. Можно ведь про такое говорить и с юмором, чтобы повеселить собеседника. Но потом не выдержал, поделился тревогой. Вроде бы шутя:
– Ох, Кудрявая, а вдруг это дух Тьмы начал мне вредить? – Слово “Тьма” он говорил как бы с большой буквы. Потому что одно дело обычная темнота, а другое – именно Тьма.
– Откуда этот дух возьмется‑то?
– Да из мячика же! Вдруг он жил там в черной черноте! Это ведь для него самое подходящее место! А потом я как нажал…
– Тогда он ко мне привязался бы, а не к тебе, – печально возразила Кудрявая. – Ты же дунул мячиком прямо мне в нос.
– Да причем здесь ты! Духи всегда привязываются к тем, кто их выпустил. Не читала, что ли?
– Ну… тогда загони его обратно. Подмани как‑нибудь и всоси в мячик с воздухом.
– Думаешь, он такой дурак? Он теперь… разгуляется. Только оглядывайся…
Кудрявая покачалась, подумала. И вдруг оживилась:
– Нет! Никакого духа в мячике не было!
– Почему?
– Духи же очень старинные, из давних времен! А мячик резиновый. Резину же не очень давно изобрели, не в древние времена!
Это была правда. В самом деле, разве может дух Тьмы пахнуть резиной? Смешно даже.
И они развеселились. И Винька ушел в “таверну”, пообещав, что завтра принесет телескоп.
– Завтра, наверно, появится тонкий полумесяц. На нем хорошо наблюдать лунные цирки.
А по дороге к дому Виньку зацарапало опять.
Конечно, мячик не старинный. Но дух Тьмы мог ведь поселиться в нем не так давно. Сперва жил где‑нибудь в другом месте, а потом сделался бездомным и стал искать убежище. А тут – никому не нужный мячик с крошечной дыркой и с абсолютной чернотой внутри. Лучше не придумаешь.
Но тревога была уже не такая сильная, как прежде.
Людмила покормила Виньку оставшимися от обеда макаронами, он поиграл с Галкой, потом она уснула. Винька вышел на “палубу”.
Над обрывом и Вокзальной улицей распахнулся оранжевый закат. Солнце ушло за старую церковь, но еще выбрасывало в небо лучи. И, чтобы избежать несчастий и тревог, стоило обратиться к нему. На всякий случай.
Винька взялся за трубчатые перила и зашептал:
– Солнышко ясное, Солнышко красное, золотое и живое! Сделай, чтобы все было хорошо – у мамы, у папы, у Люды, у Галки, у Коли. И у Кудрявой… И у меня… И Варя пусть сдаст экзамены… И пусть мне не приснится яма… И…
Но тут его из окна окликнул тихий Никита:
– Виньчик, будешь в лото играть? Иди, все на кухне собрались.
– Подожди… Ладно, буду! – Винька любил играть в лото.
Никита не дал закончить просьбу к Солнышку. Винька не успел сказать про защиту от духа Тьмы.
Если заклинание кто‑то перебивал, надо было начинать его снова, такое правило. Но все повторять – это долго. Да Никита и не отстанет, будет торчать в окне и звать… А может, хватит и того, что сказано? Ведь Винька же успел шепнуть, чтобы с ним не случилось ничего плохого. Может, специально упоминать про духа не обязательно?
Винька решил, что не обязательно.
Потом он со всеми обитателями “таверны” играл на кухне в лото и довольно удачно: выиграл пятьдесят копеек, закрыв “квартиру” бочонком с двумя тройками.
– Тридцать три – нос утри! Баста!
Еще три таких выигрыша, и можно будет купить билет на утренний сеанс в “Победе”.
Но полузабытое опасение чуть ощутимой занозой все же сидело в нем.
И оказалось, что опасался Винька не зря.
Вторая часть
Винька и Тьма
Знак кометы
Новый день был не похож на вчерашний – небо хмурилось. Но холоднее не стало и дождиком с утра не брызгало.
Винька побежал к Кудрявой. Но бабушка сказала, что Кудрявую мама увела сдавать анализы.
– С самого раннего часа… Замучают дитя еще здесь, до операции.
Винька понимающе повздыхал. Он перед лагерем тоже помаялся с анализами.
Затем Винька пошел к Эдьке Ширяеву. У его дома собрались восемь ребят. Разделились на две команды и гоняли мяч до полудня. Эдька сказал, что надо тренироваться до упаду. Нельзя же допустить нового позора, если опять придется играть со “смоленскими” или еще с кем‑нибудь.
Тренировались героически, хотя временами сеял дождик, трава стала скользкой, а мяч разбух. Наконец умаялись. Рядышком сели на мокрые бревна у Эдькиного забора. Винька пожаловался, что вчера из‑под бревен кто‑то “увел” рогатку.
Кудрявый Ромка, младший Эдькин брат – человек справедливый и дерзкий – рывком обернулся к соседу.
– Груздик! Ты же сегодня утром рогаткой хвастался! Говорил, что нашел!
Груздик (тот, что больше всех наскакивал на Виньку зимой, при первой встрече) заелозил на бревнах.
– А чё?.. Ну, нашел. Вовсе и не под бревнами, а в траве. Я иду, а она лежит…
– Ну, Груздь, – нехорошим тоном сказал Эдька.
– Паразит, – более четко высказался Ромка. Красть оружие считалось делом бесчестным. Да еще у своих!
– А чё! – завопил Груздик. – Я, что ли, знал, что она его?! Твоя, что ли, Шуруп?! Да бери ты ее! – Он бросил Виньке рогатку. – Я вчера спрашивал: “Чья‑чья?” А все молчали, как дохлые рыбы!..
Изничтожать Груздика до конца никому не хотелось. Все равно он такой, какой есть. Сделали вид, что поверили. Осмотрели рогатку, одобрили. Набрали в размытой земле у водопроводной колонки мелких галек, нарисовали на заборе фашистскую рожу, постреляли в нее (и Груздику дали). Снова одобрили рогатку.
– Отец, может, кобуру мне для нее привезет с военных сборов. От ТТ, – сообщил Винька. Это пришло ему в голову лишь сейчас, но тут же он подумал: “А почему бы и нет? Попрошу в следующий раз…”
Эта выдумка надолго Виньку обрадовала. После обеда он в хорошем настроении опять заглянул к Кудрявой. Она была уже дома. Но, в отличие от Виньки, грустная.
Винька спросил, в чем дело. И Кудрявая опять призналась, что боится операции, И он снова сказал: “Глупая, это же под наркозом”. И она опять объяснила ему, что “сам глупый, я же не боюсь, что больно, а боюсь, что ничего не выйдет”.