Люси была так поглощена впечатлениями от знакомства, что не сразу прислушалась, о чем говорят остальные. Наконец она сообразила, что Кэлвин посвящает всех в суть родственных отношений с Алексом. Их бабушки были родными сестрами; одна уехала в Америку, и связь между их семействами позже свелась к нерегулярной переписке.
– Да‑да, я помню, что мама иногда писала какому‑то двоюродному брату – кажется, в Нантакет.
Алекс никогда не распространялся насчет своих родственников, и Люси невольно стала прислушиваться к беседе.
– Совершенно верно. Бабушка познакомилась с дедом, по всей вероятности, когда он жил в Париже, а она училась там живописи или, может, совершенствовала свой французский. По общему мнению, это была любовь с первого взгляда, поскольку бабушка поехала с ним в Штаты. У деда в Нантакете была обширная родня; там до сих пор живут и моя мама, и двоюродные дядья по отцовской линии.
– А как вы оказались на Среднем Западе?
Алекс вспомнил, что Кэлвин, по словам Шан, живет в Канзасе.
– Я там учусь. В колледже.
Саймон окинул оценивающим взглядом дорогую обувь Кэлвина и костюм в духе Хэмптонс[51]. Лично у него создавалось впечатление, что перед ними – новоиспеченный бизнесмен.
– Вы учитесь?
– Да, теологии.
Кэлвин ослепительно улыбнулся, и Саймон вовремя одернул себя, чтобы не вменить ему в вину этот безупречный оскал.
Алекс, рассматривая убегающую вниз тропку, приглушенно хохотнул: оказывается, их с Уиллом кузен не чужд церкви. Это многое меняет. То же соображение, вероятно, позабавило и Саймона.
– Прелестно,– прокомментировал он, но Кэлвин не уловил скрытой в его голосе иронии.
Алекс довел компанию до стадиона «Уайт Харт Лейн» и попросил всех добираться к пабу «Корабль» пешком, собираясь подвезти Люси на машине. Ему не хотелось повторить ошибку выходного вечера и сверх меры утомить ее, но девушка запротестовала:
|
|
– Не надо обо мне беспокоиться! Вы же знаете, сколько времени я посвящаю своей «беговой дорожке», а еще прогуливаюсь до больницы из Баттерси, когда погода позволяет. Нагрузка мне даже полезна.
Ее мягкий, но решительный тон не убедил Алекса, и он возразил:
– Но в меру.
Он ни за что не соглашался уступать, и Люси пришлось смириться с его опекой. Алекс побежал за машиной.
– Вы были больны, Люси? – с неподдельным участием спросила Шан.
– Перенесла операцию на сердце около двух месяцев назад. Но когда‑то же надо начинать передвигаться без посторонней помощи! Мне вовсе не нравится, что меня со всех сторон обкладывают ватой.
– А мне бы это очень подошло.– Шан взяла Люси под руку.– Алекс с большим удовольствием будет заботиться о вас, у него это прекрасно получается.
Отъезжая на машине с Алексом, Люси видела, как остальные быстро двинулись им вдогонку по направлению к реке. Через десять минут компания воссоединилась; Алекс и Люси уже удобно устроились за круглым столиком у окна с видом на воду. Он пытался убедить ее, что в тот вечер на яхте на них всех нашло помутнение рассудка.
– Замечательное местечко! – жизнерадостно заявил Кэлвин, выдвигая стул для Шан.
– Мы приезжали сюда каждый март и очень боялись, как бы братья не поубивали друг друга,– пояснила Шан.– Уилл окончил Университетский колледж Лондона, но на гребных гонках всегда болел за Оксфорд – просто чтобы позлить Алекса, который защищал диплом в Кембридже. Ты, Алекс, держался молодцом, хотя Уилл провоцировал тебя вовсю и вопил, как ненормальный, когда оксфордцы выиграли две последние гонки.
|
|
– Кэлвин просто обязан заказать билеты на это мероприятие.– Мысли Алекса только что текли в совершенно ином русле, но ему удалось выдавить из себя смешок.– Впрочем, вид Темзы прекрасно бодрит даже зимой.
Он наполнил бокалы вином из заказанной заранее бутылки, обойдя только свой, в котором была налита минеральная вода.
– Ох, Алекс, неужели тебе потом на работу?
Шан давно привыкла к его безалкогольным ланчам, хотя сам он редко сетовал на этот счет.
– Я на вызовах, а это фактически то же самое.
– Вот почему, оказывается, врачи такие выпивохи! Верно, Алекс?
Кэлвин взглядом попросил у присутствующих подтверждения, но Алекс в ответ только вскинул бровь. Принесли меню на табличке, и Алекс с Люси некоторое время обсуждали, что будет безопаснее выбрать в ее случае – ничего разогретого и никаких салатов. Наконец она остановилась на слегка обжаренном цыпленке, и, едва сделав заказ, Алекс с нескрываемым интересом обратился к кузену:
– Что же привело вас именно сюда? Что такого притягательного в мортлейкской церкви?
Кэлвин сложил перед собой ладони и в упор поглядел на собеседника, выдержав такую драматическую паузу, что Алекс чуть не рассмеялся.
– Много ли вам известно о докторе Джоне Ди?
– Об астрологе королевы Елизаветы? Очень немногое. Кажется, я припоминаю: он то ли переводил Евклида, то ли писал предисловие к переводу. Когда началось увлечение античностью, Ди первым распространил в Европе учение Евклида. И вроде бы он – прототип Просперо[52]. Чудак, сочетавший науку с магией. Я прав?
|
|
– Верно. Но знаете ли вы, что мы с ним в родстве? Говорила ли вам об этом ваша мать?
– Ни разу. Так мы с вами в родстве благодаря ему?
Саймон даже подался вперед, чтобы ничего не пропустить из их разговора, и не сводил с американца напряженного взгляда.
– По женской линии. Это должно быть только по женской линии.
Ответ Кэлвина Алексу прозвучал неожиданно резко.
– То есть анализ ДНК может это подтвердить?
Алекс насмешливо поглядел на Кэлвина, но тот, похоже, не обратил никакого внимания на его последнее высказывание. Он был погружен в раздумье, словно взвешивал некое соображение, боясь ошибиться и нечаянно о чем‑то проболтаться.
– Сдается мне, ваш брат унаследовал от вашей покойной матери некую вещь, которая раньше принадлежала самому Ди, а потом – его дочери Кэтрин. Мне странно, что вы не в курсе, Алекс.
Люси заметила, что Саймон стиснул пальцы, стараясь не выдать внутреннего волнения.
– Простите, Кэлвин, о каком в точности периоде идет речь? – вмешалась она.– Времен королевы Елизаветы?
– Да. Его жизнь как раз охватывает ее долгое правление. Ди умер через несколько лет после вступления на престол Якова, но новый монарх обошел его вниманием. Своими лучшими годами Ди обязан доброй королеве Бесс. Он похоронен неподалеку, в церкви Святой Марии,– вот почему я счел уместным встретиться здесь. Мне бы хотелось потом навестить его могилу.
В зеленых глазах Алекса отражалось внимание, но по ним нельзя было прочитать ни его мыслей, ни эмоций. Он спокойно перевел взгляд на Шан, энергично вмешавшуюся в разговор:
– Значит, это тот ключ, который Уилл получил после смерти Дианы! Ты о нем?
– Возможно. Очень вероятно. Я бы ответил точнее, если бы увидел сам.– Кэлвин вновь поглядел на Алекса, напуская на себя незаинтересованный вид, но ему это не вполне удалось.– Могу предположить, что вы понятия не имеете, куда он делся.
Вопреки своей обычной сдержанности, Алекс отреагировал незамедлительно, скрывая тем самым обдуманность своего поступка. Он быстро извлек что‑то из кармана рубашки. Три пары глаз тут же уставились на безделушку, подвешенную перед ними на цепочке.
– Он у меня,– спокойно пояснил Алекс.
Шан смотрела на ключ, как на привидение; перед ее глазами возникли руки Уилла, осторожно вертевшие его то так, то эдак. Но еще больше ее взволновало, что Алекс, в ее представлении человек малоэмоциональный, хранил ключик у себя – частицу Уилла, непостижимую ниточку, соединяющую его с братом. Для Шан это явилось настоящим потрясением. Она едва не расплакалась.
Кэлвин старался не выдать себя невольным движением. Его так и тянуло схватить ключ, но, прежде чем он успел что‑либо сказать, Люси, помалкивавшая на протяжении почти всей беседы, неожиданно вытянула руку и поймала вещицу в подставленную ладонь.
– Алекс, какая прелесть! Можно подержать?
Он удивленно улыбнулся ее порыву. Ключ был самый простенький: серебряный, пожалуй даже старинный, но весьма скромно украшенный едва заметной гравировкой и крохотной жемчужинкой. Тем не менее Алекс без колебаний отдал его, и Люси благоговейно сомкнула ладонь, закрыв при этом глаза. Лучи заиграли на ее длинных темных ресницах, и сама она была будто сродни солнечному свету.
Кэлвину не терпелось воспользоваться моментом и тоже попросить рассмотреть ключик, но тут Алекс, растроганный непостижимым выражением лица Люси, неожиданно обратился к ней:
– Если хотите, не отдавайте. Оставьте пока у себя.
Его слова прозвучали не к месту; Алекс сам почувствовал, что они грубо вторглись в мимолетность момента, но не предложить этого он не мог. Боясь разрушить чары, Люси безмолвно ответила ему взглядом, какого он раньше не удостаивался, но впредь надеялся увидеть не раз. Ее глаза недвусмысленно ответили «да» – и еще что‑то, чего он не смог истолковать.
Саймон единственный не стал таращиться на ключ, выставленный Алексом на всеобщее обозрение, а внимательно наблюдал за Кэлвином. Тот явно внутренне боролся с собой. Тогда Саймон вмешался, задав вполне прозаический вопрос:
– Кто‑нибудь знает, что им можно открыть?
– Это ценнейшая реликвия нашей семьи,– с жаром отозвался Кэлвин.– Но мы пока не выяснили, от чего этот ключ.– Он быстро взглянул на Алекса, а потом снова уставился на кулачок Люси, в котором был зажат ключ.– Известно ли вам, что он будто бы приносит беду, если его не передать от матери к дочери?
– Нет, не известно,– равнодушно ответил Алекс. Он никогда никого не проклинал и не ругался.– Его получил Уилл, и что бы наша мама ему при этом ни сказала, теперь это навсегда останется между ними.– Он с легкой усмешкой покосился на кузена.– Вы, кажется, осведомлены лучше, чем все мы.
– Мама предупреждала меня, что от матери его должна наследовать дочь или в крайнем случае племянница, если нет дочерей. Иначе может произойти какое‑нибудь несчастье. Образно говоря, прервется некая цепочка.
Лицо Люси выражало молчаливый протест словам Кэлвина, но она по‑прежнему не проронила ни слова.
– Ну какая нам разница, если мы даже не представляем, к какому столу, или двери, или шкатулке он подходит,– произнесла Шан, почувствовав, что пора как‑то рассеять сгустившееся напряжение.
Сама она выступала за то, чтобы ключ остался у Алекса. Со времени смерти Дианы Уилл провел бессчетное число ночей без сна, и Шан горестно ассоциировала этот ключ с тем омутом боли, который постиг его после кончины матери, и даже винила эту безделушку в их с Уиллом разрыве, поскольку ее бойфренд едва не спятил из‑за нее. Пусть уж лучше хранится у Алекса: он не Уилл и не даст ключу превратиться в навязчивую идею.
Принесли обед, и напряжение немного спало, но Кэлвин вскоре убедился, что, несмотря на все его усилия, обсуждение темы ключа и проклятия стало решительно невозможным. Аппетит у него пропал, и он не скрывал радости, когда все засобирались, чтобы прогуляться к церкви. Они неспешно тронулись вдоль по улице, и Кэлвин не выдержал – обернулся к Алексу и посмотрел на него в упор:
– К реликвии раньше прилагался некий документ – на памяти моей бабушки он был еще цел. Могу предположить, что там указано местонахождение замка для этого ключа.
– Я совершенно не в курсе, но обязательно разберу бумаги брата. Некоторые его вещи все еще у коронера.
Алекс демонстрировал полное равнодушие к вопросу и впервые скрыл кое‑что из того, что уже знал. Открывая тяжелую створку двери в церкви Святой Марии, он поинтересовался:
– Так что же Джон Ди? Чем он важен для нас?
Прежде чем ответить, Кэлвин окинул взглядом интерьер небольшой церкви – светлой, но все равно казавшейся приземистой. Краем глаза он наблюдал за Люси и сразу заметил, что на нее подействовала атмосфера места: девушка взволнованно прижала руку к груди. Кэлвину захотелось поговорить с ней, но так, чтобы не задеть Алекса.
– Он первым ввел в обиход выражение «Британская империя» и помог королеве нанести ее на карты. Он владел огромной библиотекой – одной из богатейших во всей Европе. Его книжное собрание насчитывало более трех тысяч томов и редких рукописей, тогда как ваш Кембриджский университет в те времена обладал только тремя сотнями! Многие полагают, что разграбление коллекции Ди на отдельные экземпляры, которые впоследствии рассеялись по всему свету, сравнимо с утерей сгоревшей Александрийской библиотеки.
Кэлвин снова пристально посмотрел на Алекса, и тот отозвался:
– Верно. Некоторые тома сейчас находятся в Королевском терапевтическом колледже – вы сказали, и я тут же вспомнил. Напрашивается сравнение с книгами Просперо…
Алекс явно уклонялся от темы, и Кэлвин, не дождавшись предполагаемой реакции, продолжил:
– Ко всему прочему Ди был первым в истории Джеймсом Бондом, вернее, членом секретной шпионской организации Уолсингема, в которую входил и сэр Филип Сидни. Ди доводился ему тестем и одновременно наставником. Он присвоил себе персональный шифр 007. Два нуля означали, что Ди являлся «глазами» королевы, а семерку он присовокупил из‑за духовной силы, заключенной в этой цифре; к тому же она всегда считалась священным числом, а Ди имел основание придавать ей и особое личное значение. Но всего интереснее то, что он и еще один человек, по фамилии Келли,– Кэлвин слегка прокашлялся,– занимались алхимией. Они также практиковали общение с ангелами. Бытует мнение, что эти двое были посвящены в удивительные тайны.– Он посмотрел Алексу прямо в глаза.– Если вы, конечно, этому верите.
– Лишь бы вы сами верили! – отозвался Саймон.
Он как раз оказался поблизости и расслышал подначку в словах американца.
Ответ Саймона вызвал у Алекса улыбку, выведшую его из странного состояния, в которое он погрузился секунду назад. Залюбовавшись Люси, он забыл обо всем на свете: она взирала на высокий жертвенник, на алтарь, с преувеличенным благоговением, словно оробевшее дитя. «Какой чудный день,– улыбнулся своим мыслям Алекс.– Сколько разнообразных и нежданных развлечений».
1609 год, День поминовения усопших [53]
Мортлейк, церковь Святой Марии
– Как все же приятно оказаться в тишине…– шепчет Кэтрин Ди едва слышно.
Спасаясь от непривычного ноябрьского холода, она проскальзывает внутрь и плотно затворяет за собой массивную дверь. Это молодая особа лет под тридцать, добродушная, но с твердым характером и не по годам рассудительная. Она рада ненадолго укрыться от головокружительного веселья и шума праздничной ярмарки, раскинувшейся на зеленом лужке неподалеку.
Кэтрин на минуту останавливается, чтобы перевести дух. Прикрыв глаза, она вдыхает слабый аромат ладана и поздних осенних цветов, которыми украшают церковь на День поминовения усопших. При королеве Елизавете два церковных праздника – День всех святых и День поминовения усопших – слились в один, но люди продолжают чтить дедовские обычаи и приходят сюда не только вознести молитвы, но всегда берут с собой пирожки и прочую снедь как подношение душам своих дорогих усопших. Так же поступила и Кэтрин.
В церкви безлюдно, и девушке становится немного не по себе. Главные события – угощение и музыка – сейчас на Хай‑стрит, отсюда все давно ушли сразу после богослужения. Кэтрин поспешно проходит к алтарным ступеням и опускается на колени, чтобы возложить букет из трав и цветов. Это последние, что она собрала у себя в саду. Домик Кэтрин расположен неподалеку, почти у самой церкви. Розмарин еще на диво зелен, и несколько гвоздик уцелели, как и поздняя дамасская роза любимого оттенка покойной матушки: насыщенного кремового, переходящего в темно‑пунцовый. Ее лепестки чудесным образом выстояли перед утренним морозцем последней холодной ночи новолуния.
Наслаждаясь безмятежностью, царящей в церкви, Кэтрин тихо присаживается в ногах отцовской могилы и рассматривает новенькую латунную табличку, только недавно укрепленную. Друзья отца пожелали, чтобы ее заказали на их пожертвования, поэтому пришлось подождать несколько месяцев, прежде чем ее доставили сюда и украсили ею массивное каменное надгробие. Дочери кажется, что отец был бы доволен, если бы видел, как сияющая медь играет на свету и чудодейственным образом оживляет бесцветную глыбу, сообщая ей золотистый блеск и яркость.
– Они и вправду хороши, мисс Кейт.
От неожиданности Кэтрин едва не подскакивает на месте, но это всего лишь викарий, неслышно подошедший к могиле. Она кивает ему, как давнему знакомому. Священник пристально разглядывает цветы в руках девушки.
– Гвоздики – для сокровенной любви,– поясняет Кэтрин.– Я часто добавляла их в пунш, чтобы облегчить отцу его последние дни.
Викарий с сожалением глядит на девушку, годами отрекавшуюся от себя ради некогда великого, но в итоге совершенно обнищавшего старца. Он задается вопросом, что чувствует она теперь, когда надежды выйти замуж практически не осталось.
– А розмарин – на долгую память, да, Кейт?
Она кивает и снова умолкает, словно раздумывая, продолжать ли разговор.
– Ну а роза была его любимицей и постоянной спутницей. Это код, обозначающий цель всего человечества – достижение божественной мудрости.
Кэтрин в упор глядит на молодого священника, ожидая, что тот начнет противоречить ей с точки зрения своей, немного иной теологии. Но он молчит, и девушка продолжает:
– Прийти к такой мудрости можно единственно через любовь и познание. Цветущая роза объясняет нам суть мироздания. И в самом деле, смысл и значение Вселенной становятся доступны нам благодаря обычной розе – такой, как эта. Проникнуть в тайну розы означает постичь сущность космоса. Посредством этого простого совершенства мы сами становимся более совершенными.– Кэтрин глядит на викария, но слова ее обращены вдаль, сквозь время и пространство.– Для понимания всех возможностей, связанных с розой, человечеству необходимо развить в себе способность к любви настолько, чтобы суметь полюбить всех людей, все живые существа, все незнакомое и чуждое. Мы должны расширять в себе способность к познанию и пониманию, и поможет нам в этом любящий разум наших сердец.
Она улыбается священнику, который внимает ей, как заколдованный, ничуть, впрочем, не противясь таким приятным чарам. Кэтрин кладет цветы у подножия надгробия, кланяется викарию и тихо уходит.
За день в голове у Саймона родилась уйма всяких соображений, и он, поскорее отделавшись от другой парочки, нагнал Алекса и Люси у машины. Его эклектический ум обладал способностью выбирать факты из множества источников и прослеживать между ними связь – черта, роднившая его с Уиллом и отчасти объяснявшая их дружбу. Находясь под влиянием своих наблюдений, Саймон, с риском разозлить Купидона, жаждал поделиться ими с Алексом. Он предложил отыскать какой‑нибудь уютный уголок и выпить кофе, но Алексу хотелось скорей доставить Люси домой, в тепло. В последние полчаса она выказывала признаки утомления, и ничто не должно было испортить ей впечатления от такого удачного дня. Именно чуткость – возможно, не слишком нужная или даже не вполне осознаваемая той, которой предназначалась,– побудила его предложить Саймону встретиться попозже в Челси, после того как он подбросит Люси до ее квартиры на другом берегу.
– Я все равно на вызовах в Бромптоне, поэтому лучше мне быть где‑нибудь поблизости.
Люси, обычно нетребовательная из‑за того, что в детстве никто и не думал считаться с ее пожеланиями, на этот раз проявила несвойственное ей упрямство. Хотя ее мнения действительно не спрашивали, она впервые начала открыто отстаивать его, споря с Алексом. Пусть они и познакомились благодаря состоянию ее здоровья, но это внезапно стало ей докучать.
– Алекс, сегодня такой приятный день, и я ничуть не устала. Мне бы очень хотелось посидеть вместе с вами за кофе.
Она так выразительно взглянула на него, что все его возражения сами собой растаяли.
– Только при условии, что я разожгу камин и усажу вас подле него.
Вот так она и оказалась у него дома, в залитой солнцем гостиной с высокими потолками и с видом на скверик. Удобно устроившись в кресле с чашкой чая в руках и кошкой Минти на коленях, Люси с интересом рассматривала затейливый старинный камин серого мрамора. Легкий беспорядок в комнате только способствовал расслаблению. Здесь она чувствовала себя очень комфортно. Алекс неспешно хлопотал в кухне, и Люси наконец обратилась к нему и Саймону, желая поделиться мыслями о сегодняшней экскурсии, занимавшими ее уже около часа.
– Странная там церковь, вам не кажется? Ничего памятного не осталось ни от самого Ди, ни даже от его могилы. Дом Ди тоже не сохранился – только часть садовой стены. Словно вся его земная жизнь была сном, а духовная сущность живет и поныне. В церкви с начала семнадцатого века произошли колоссальные изменения.
В ее голосе слышались сожаление и одновременно убежденность.
– «…Из вещества того же, что наши сны»?[54]– засмеялся Алекс– Зато в путеводителе мне понравилось прямо‑таки мистическое свидетельство некоего очевидца, будто бы наблюдавшего спустя годы шторм, вызванный Ди ради сэра Эверарда Дигби![55]Волшебство, вполне уместное для прототипа Просперо!
Саймон уже собрался сострить, дескать, в Викторианскую эпоху неумехи реставраторы немало напортачили в церквях по всей стране, но неожиданно передумал и заговорил совсем о другом. Все это время он с возрастающим вниманием всматривался в черты Люси. Когда Алекс пришел из кухни и поставил на стол кофейник, Саймона озарило:
– Знаете, Люси, а ведь вы правы: теперь‑то я вас узнал! Лицо у вас примечательное…
Она с подозрением покосилась на него, но поняла, что это комплимент.
– Пока мы гуляли, я все ломал себе голову, но сейчас уже не сомневаюсь: это вас я видел в пабе на Фин‑стрит около месяца назад. Кажется, я тогда проверил вас на благонадежность!
Он смущенно хохотнул. Люси задумчиво кивнула и тоже вспомнила мужчину, который подмигнул ей в тот ненастный день, когда она спешила обратно в больницу.
– Да‑да! Не в самом пабе – я как раз шла мимо, возвращаясь в Бромптон. У вас хорошая память.
Она подумала, что Саймон тогда показался ей привлекательным, иначе его образ не отложился бы в ее подсознании.
– Удивительно, но в том пабе я тогда встречался с Шан. Надо было и вас к нам затащить – незнакомку с улицы! А если серьезно, то вы с ней хорошо поладили.
– Она сейчас словно заблудшая душа,– тактично заметил Алекс– У нее редко получается общаться с женщинами. Но сегодня, как мне кажется, она осталась довольна собой – по большей части.
– Значит, ей пришлось страдать…– Люси поочередно поглядывала на Алекса и Саймона, не желая лишний раз выпытывать подробности.– Она была подружкой вашего брата?…
Это было не все, что ей хотелось знать, но за обедом Люси сама собрала воедино все невысказанные слова.
– Они провели вместе больше трех лет, а в мае расстались. Но была бы на то воля самой Шан, этого бы не случилось.
Меланхоличные слова Алекса выдавали его скрытую печаль.
– А теперь она начала все по новой – или пытается начать.– Саймон взглянул на Алекса и продолжил саркастическим тоном: – Ничто так не возводит человека до псевдобожественного уровня, как ранняя и трагическая гибель. То, что случилось с Уиллом, точь‑в‑точь в духе Джеймса Дина![56]И теперь бедная девушка ни за что его не забудет!
– Но ведь сам он, наверное, хотел бы этого,– предположила Люси.
– Хотел бы,– грустно улыбнулся ей Алекс и сменил тему: – Саймон, что ты думаешь об этом ее новом друге?
– Мама всегда учила меня: если ты не можешь сказать что‑нибудь приятное о ком‑либо, не говори ничего! – Саймон запрокинул голову и захохотал.– Боюсь, эта заповедь обрекает меня на гробовое молчание.
– С ним что‑то не так,– подхватила Люси.– Но не оттого ли, что он вам просто не нравится из‑за Шан?
– Я ему не верю, и точка! – тут же возразил Саймон.– Ты видел, Алекс, какие у него были глаза, когда ты отдавал Люси ключ? Он сам был не прочь его заграбастать – ясно как день!
– Прямо «Остров сокровищ» какой‑то.– Алекс был настроен скептически.– Меня всегда удивляло, до какой степени Уилл увлекался всем этим, но, мне кажется, это отчасти объясняется его отношениями с мамой, интересом к ее родословной и поиском своего места в ней. Ему казалось, что они с мамой очень похожи. Думаю, его любопытство было своеобразной попыткой самосознания. А Кэлвин, скорее всего, хочет завладеть ключом потому, что считает, будто бы им можно отпереть королевскую сокровищницу. Что очень маловероятно.
– Но сведения о Ди говорят сами за себя! – воскликнул Саймон и тут же пояснил, хотя Алекс не выказывал особых признаков заинтересованности: – Я ничего о нем не знаю, зато мне удалось отдать на анализ тот документ Уилла – подлинную рукопись, прилагавшуюся к ключу. Говорил он тебе?
Алекс покачал головой.
– Мой двоюродный брат из Оксфорда занимается радиоуглеродным анализом. Разумеется, существует и вероятность ошибки, но он указал период между тысяча пятьсот пятидесятым и тысяча шестьсот пятидесятым годами.
– Что достаточно тесно соотносит его с эпохой Ди…
Алекс встал, подошел к книжной полке и вернулся со шкатулкой для документов, вынул из нее туго скрученный лист старинного пергамента и расправил его на столе.
– Вот оригинал – Уилл оставил мне его на хранение, а в путешествие взял копию. Документ тоже принадлежал ему, и Кэлвин спрашивал меня о нем в церкви.
Люси, до сих пор не пропускавшая ни единого слова, вдруг заговорила с неожиданной горячностью:
– Алекс, это вовсе не мое дело, и, возможно, я не должна ничего говорить, но мне, как и Саймону, было неловко в компании с Кэлвином. Он не привык смотреть в лицо собеседнику, вернее, он всякий раз спешит отвести глаза, словно боится встретиться с ним взглядом. И я согласна с Саймоном: он тоже хотел получить этот ключ. Глупо признаваться, но я чуть было не поддалась его нажиму и едва сама не отдала его. У меня создалось впечатление, что ключик дает доступ к чему‑то, что страшно интересует Кэлвина, и, возможно, он даже знает, к чему именно.
– «Это ценнейшая реликвия нашей семьи»,– насмешливо напомнил Саймон.
Алекс рассмеялся:
– Любую драгоценность давно бы уже прибрали к рукам. Деревенский дом принадлежал материнской родне, там сохранились только старые книги да несколько изящных безделушек. Богачей в семье не было. Я уверен: все стоящее было бы уже разбазарено задолго до нас.
– Можно взглянуть?
Люси осторожно спустила кошку с колен и потянулась за пергаментом. Алекс бережно передал ей сверток. Оттуда выскользнула и упала на пол открытка, но Люси, нагнувшись за ней, даже не стала ее рассматривать, впившись глазами в старинный документ. Она сосредоточенно нахмурилась.
– Так это шестнадцатый век?
Ей пришло в голову, что, пожалуй, следовало бы предварительно надеть перчатки.
– Или начало семнадцатого.– Саймон тоже подошел и пристроился рядом с ней, чтобы получше изучить пергамент.– Не очень‑то похоже на привычные карты кладов.
– Но это только одна ее часть,– заявила Люси убежденно, чем поразила обоих мужчин.– Есть и другая, что бы там ни открывал этот ключ.
Они вытаращились на нее.
– А откуда нашей Кассандре это известно? – с невольной холодностью спросил Алекс.
– Я точно не знаю. Просто мне так кажется.
Было очевидно, что Люси не пытается заморочить им голову и говорит не из пустого каприза – напротив, ее голос звучал очень уверенно.
– Эта страница – ключевая, если можно так выразиться. То есть если найдется еще одна, то она менее важна.
Алекс хоть и слушал, но никак не реагировал на ее слова.
– Уилл упоминал об этом в сообщениях из Рима. У него там родилось много разных идей.– Саймон уселся на пол, упер локти в колени и пристроил подбородок на ладонях.– Я начал разбирать их пару недель назад, когда мы забрались к нему в ноутбук. Большинство записей – сущая белиберда, какие‑то путаные сведения об алхимиках и прочее. Это все я уже распечатывал и мы успели прочесть. Но особое внимание он уделяет инквизиции – в основном из‑за радиоуглеродного анализа. И к тому же первые слова здесь – о площади Цветов и о пламени… Уилл выяснил, что Кампо де Фиори в интересующий нас период было, по всей видимости, местом религиозных казней. Он составил список казненных и собрал о них кое‑какие данные. Сдается, что человек по имени Бруно стал наиболее примечательной жертвой – возможно, он тоже любил поболтать с ангелами, если уж на то пошло.– Саймон многозначительно посмотрел на собеседников и добавил: – Если пресловутый доктор Ди общался с ангелами, то инквизиция вполне могла заинтересоваться подробностями.
– Совсем как Кэлвин,– мрачно усмехнулся Алекс– Будем считать, что он и есть современная инквизиция.
Пейджер Алекса подал голос, и он ушел на кухню, где стоял телефон, но слова Саймона догнали его и там:
– Это не смешно. Разве не было у него резона взламывать компьютер Уилла? – Саймон оборвал себя на полуслове, вдруг поняв, что все они сходятся на молчаливой нелюбви к Кэлвину.– Прошу прощения, наверное, я сказал лишнее, но эта штука – «Sator Arepo» – как раз в духе таких личностей.
– Какая штука? – перебила Люси.– «Sator Arepo»? Саймон, ты о словесном квадрате?
С вечера пятницы она так и эдак вертела в голове словесную головоломку.