– «Бог держит в своих руках все мироздание». Есть и другие варианты перевода, более точные, но речь именно о нем. Либо это «магическое око», отгоняющее злых духов, либо своего рода пароль у ранних христиан. Уилл хоть и думал, что у него паранойя, но тем не менее считал, что за ним следят. Об этом он писал мне из‑за границы. А теперь мы находим пресловутый «Sator Arepo» в его компьютере – возможно, помещенный туда специально, чтобы перекрыть доступ к почте. Из сообщений Уилла я понял, что он все больше переживал по этому поводу. Меня же заботит другое: не слишком ли много выболтала Шан своему новому другу о прежнем любовнике?
Алекс, не сводя с Саймона встревоженного взгляда и все еще под впечатлением от его слов, снял телефонную трубку:
– Джилл, это Алекс Стаффорд. Меня Джейн вызывает в Хэрфилд или я нужен вам в Бромптоне? – Дожидаясь ответа, он взглянул на приятеля брата.– Ну да, мы теперь точно знаем, что кто‑то пытался читать его сообщения… Ага, проблема у вас? Подъеду, как только смогу.– Он повесил трубку.– Наверное, стоит этим заняться вплотную, Саймон. Я не собираюсь все пускать на самотек, мне тоже интересно, почему Кэлвин любопытствует по поводу поступков Уилла. У меня такое ощущение, что он был не до конца с нами откровенен. Если Люси не ошибается насчет его повышенного интереса к ключу, который он хочет подвергнуть какой‑то проверке, то с тем же успехом он может подобрать пароль и выведать реквизиты банковского счета, при условии что Шан предоставит ему в своей квартире полную свободу. Есть ли у тебя время, чтобы проверить сведения о Ди?
Люси очень внимательно слушала их разговор, но ее внимание все более привлекала открытка на кофейном столике, ранее выпавшая из пергаментного свитка. Девушка только сейчас заметила, что с открытки на нее смотрит чье‑то лицо.
|
|
– У меня есть время,– откликнулась она.– Позвольте мне немного поработать головой, Алекс. Хоть я и на больничном, но тем не менее выздоравливаю, а не умственно деградирую. Исследования, между прочим, тоже моя работа.
Алекс, ощущая все возрастающее стремление узнать Люси получше, улыбнулся ей:
– Отлично. Но теперь, боюсь, мне придется отвезти вас домой. Простите, что прерываю наш разговор. Саймон, я позвоню тебе денька через два, а сейчас мне пора. К нам с Ормонд‑стрит везут десятилетнего пациента.
– Давай я отвезу Люси домой, а ты поезжай по своим делам. Вы не против, Люси?
Она метнула беспокойный взгляд на открытку и лишь потом учтиво ответила:
– Разумеется, нет. Спасибо.
Алекс подошел к ней, нагнулся и нежно сжал ее руку.
– Вам я тоже позвоню завтра или послезавтра.
Он проследил за ее взглядом: Люси, как зачарованная, глядела на открытку, на которой было изображено прекрасное женское лицо. Уже направляясь к двери, Алекс пояснил:
– Гвидо Рени[57], портрет Беатриче Ченчи. Это Уилл прислал из Рима. Он много перечитывал Шелли[58].
Названное Алексом имя всплыло из ее недавнего, такого яркого сна, и Люси с удвоенным вниманием воззрилась на открытку. Доктор Стаффорд, наказав гостям захлопнуть за собой дверь, распрощался и ушел.
* * *
Промолчав все двадцать минут, пока она вела машину, Шан выплеснула свой гнев, изо всех сил хлопнув парадной дверью.
– И угораздило тебя встрять с этим ключом! Я видеть его не могу! – в порыве раздражения накинулась она на Кэлвина.– Иногда мне и впрямь кажется, что это из‑за него мы с Уиллом расстались.
|
|
– Да, наверное, из‑за него.
Она изумленно взглянула на него.
– Что ты хочешь этим сказать?
Кэлвин вдруг замялся:
– А ты что хочешь сказать?
– А то, что он так с ним носился, что иногда попросту меня не замечал. Этот ключ превратился у него в наваждение.
– Шан, я вовсе не шучу насчет…– Кэлвин на мгновение прикрыл глаза и едва слышно произнес: – Проклятия. Мама совершенно ясно дала мне понять, что ключ передается в нашей семье только по женской линии. Его никак нельзя было вручать Уиллу. Она считает, это не к добру.
– И ты всерьез в это веришь? Будто бы Уилл погиб из‑за какого‑то проклятия?
Шан так долго общалась с семейством, чуждым всяческих предрассудков, что ни на минуту не допускала подобной возможности.
– Верю,– стоял на своем Кэлвин.– Я серьезен, как никогда. И сама авария какая‑то странная. Внезапный туман. Река. Ты сказала, он был заправским байкером, а умер от аневризмы сосудов головного мозга. В моем представлении все это похоже на старую рану: она неожиданно открывается, и человеку конец. Такое бывает, когда ты уже однажды перенес травму головы, а потом некая случайность растравляет ее – и бомба замедленного действия неожиданно взрывается.– Серовато‑голубые глаза Кэлвина смотрели на Шан почти враждебно.– Такого вообще не должно было произойти. Поэтому я решительно беру на себя смелость утверждать, что возможная причина вашей размолвки – этот ключ.
Шан не находила слов для ответа. Ее снедали злость, разочарование и крайнее недоверие ко всему сказанному. Аргументы Кэлвина ничуть не поколебали ее мнения. Уилл был очень спортивным и крепким. За свою жизнь он больше десятка раз падал с мотоцикла и здорово ушибался. Насчет тромба она не сомневалась: не проклятие было ему причиной, но Шан больше встревожило то, что этот неожиданно ополчившийся на нее приятель искренне в него верит. Она вгляделась в лицо Кэлвина. Шан и раньше знала, что он верующий, но ей и в голову не могло прийти, что он способен пренебречь здравым смыслом. По ее мнению, именно строгие религиозные убеждения не позволяли ему поселиться у нее, хотя порой Кэлвин и оставался у Шан на ночь. А теперь он утверждает, будто ее развел с Уиллом злой рок, заключенный в бездушной побрякушке? Что за нелепость!
|
|
Кэлвин некоторое время изучал свои ногти, словно не решаясь продолжать, но потом все же сказал:
– Нельзя было отдавать его той девушке, Люси. Это опасно. И точно до добра не доведет. Ключом должны владеть люди, которые умеют с ним обращаться. Лучше бы я отвез его маме.
Он не стал больше ничего объяснять и ушел, хлопнув дверью.
Рождественское убранство палаты ничуть не поднимало Люси настроения. Последние несколько недель стали для нее настоящим адом, и она в страхе ждала биопсии. Сама по себе эта процедура не была такой уж болезненной, но ощущение неминуемого дискомфорта усугублялось тяжким унынием, овладевшим ею вследствие начавшихся головных болей и появившихся вместе с ними ночных кошмаров. С чувством, что для нее настает новая жизнь и можно хоть немного заглянуть в будущее, приходилось пока распроститься.
Но понять причину недомоганий было сложно. Первоначально посттрансплантационный период проходил гладко, налицо было быстрое улучшение. Помимо легкой дрожи в руках, резких приступов голода и странного ощущения, что иногда ее разум ей не принадлежит, медикаменты не оказывали никаких неприятных побочных эффектов. Физическое и психологическое здоровье Люси превышало все ожидания.
Затем, в начале ноября, она простудилась, из‑за чего Алекс и Кортни Денем едва не сбились с ног. Люси понимала, насколько опасны инфекции, поэтому скрупулезно соблюдала гигиену, диету и режим. Она подхватила обычный насморк, но температура поднялась до нежелательных отметок, и, несмотря на уверения Амаля, что Алекс вовсе не проявил никакой беспечности, тот клял себя за речную прогулку и поездку в Мортлейк – даже за то, что Люси могла каким‑либо образом контактировать с кошачьим корытцем в его квартире. Не в силах вообразить иных причин, так неожиданно прервавших триумфальное выздоровление Люси и пустивших ее здоровье под откос, Алекс теперь пестовал ее не хуже матери, дрожащей над своим первенцем. Он держал себя в высшей степени профессионально и ни разу не выказал ей своих опасений, но все его действия лишний раз убеждали Люси, что Алекс вновь превратился для нее в лечащего врача и их романтические поездки остались в прошлом. Длительные совещания с мистером Аззизом, мистером Денемом и недавно прикрепленным к Бромптону врачом‑консультантом свидетельствовали о том, насколько сильно Алекс обеспокоен ее состоянием. Он подолгу пропадал в лаборатории, сам обрабатывал анализы, несколько раз пересматривал ее медикаментозный курс и постоянно раздражался.
Эти заботы вскоре осложнились новым обстоятельством: его сын упал на катке и сломал руку в двух местах. Мальчику требовалась операция, и Алекс в свободное время начал исчезать из больницы. Люси все понимала, но для нее это явилось ударом: рамки их нынешних отношений не позволяли ей свободно поговорить с Алексом и выяснить, как у него дела. Они практически больше не оставались наедине: в больнице днем хватало посторонних глаз, а конец рабочего дня теперь служил Алексу сигналом, что пора спешить к сыну. Возник нелепый парадокс: Алекс больше всех прочих тревожился за ее иммунную систему, опасаясь отторжения пересаженного сердца, но именно это обстоятельство вновь свело их отношения к сугубо формальным – как раз тогда, когда в них наметились личные нотки.
Люси опасалась, как бы возможность сближения не была утеряна навсегда. Юмор помогал ей смиряться с собственной участью, но стресс в конце концов обернулся против нее же, затронув нервную систему. И если до простуды Люси не позволяла себе слишком зацикливаться на ужасах, которые ей пришлось пережить, то теперь она полностью осознавала, что уже не раз за этот год вступала в единоборство со смертью и что человек, которого она почти привыкла воспринимать как возможный объект внимания, вдруг стал отдаляться от нее. Ее одолевали невыносимые головные боли, депрессия и дурные сны, населенные злобными персонажами. Она просыпалась от приступов паники, мучаясь ощущением невозможности укрыться от чьего‑то подглядывающего ока. Наконец ей назначили новое обследование.
Понедельник двадцать второго декабря выдался хмурым, и, судя по всему, Люси предстояло коротать его в больнице. Но здесь было и преимущество: она вполне могла увидеться с Алексом. Весь конец ноября он со студентами‑практикантами пропадал в другой больнице, а на прошлой неделе уезжал в Кембридж. Люси шутливо признавалась Грейс, что скоро забудет, как он выглядит, и беспокоилась о том, накормлена ли его кошка. Несмотря на все старания, беспечный тон ей не удавался – Люси скорее напоминала брошенного ребенка. Она вновь пыталась урезонивать себя: Алекс всегда был для нее хоть и очень добрым, но теперь вечно отсутствующим консультирующим доктором Стаффордом. Что касается мужчины и приятеля, то он пропадал неизвестно где, возможно, у бывшей жены вместе с их общим сыном. Однако у нее по‑прежнему оставался его талисман – ключ, за который Люси цеплялась, как за соломинку.
– Ну, не все так уж плохо!
Саймон нарушил ее монотонное больничное существование, нагрянув в палату вместе с Грейс и целой стопкой литературы для изучения. Он немедленно отметил ее удрученное состояние. Люси печально улыбнулась: их визит был единственным радостным событием за несколько недель.
После кофе у Алекса Саймон, как и договаривались, доставил Люси до дверей ее квартиры, и между ним и ее соседкой мгновенно пробежала искра. Он прямо‑таки ослепил Грейс: его дерзкие высказывания и очаровательная ленца произвели на нее сильное впечатление. Сама Грейс, унаследовавшая от матери‑мулатки высокие скулы и соблазнительное тело, а от отца‑еврея – непринужденно‑шутливую манеру разговора, побудила его развернуть весь арсенал своих лучших качеств. Вскоре Саймон нашел предлог явиться к ней с книгами для Люси, из которых можно было почерпнуть сведения о докторе Ди, и Грейс не замедлила воспользоваться шансом. За несколько недель бурный роман захватил их обоих, словно смерч. Люси радовалась за подругу, которая за год пережила несколько любовных разочарований подряд, однако собственные терзания из‑за отсутствия подвижек с Алексом казались ей еще невыносимее. Но сейчас ради гостей она постаралась взять себя в руки.
– Немного легкого чтива,– пошутила она при виде огромной кипы толстенных томов, которую Саймон с трудом удерживал в руках.
– Грейс велела мне чем‑нибудь тебя занять. Говорит, иначе у тебя разовьется повышенная слезливость. Биография Ди вроде бы довольно занимательна, но математика и прочий алхимический бред – настоящие дебри. Возьмешься ли ты за это? Уилл наказывал на «Амазоне» книжек и отправил на адрес Алекса. Мы решили, что тебе они тоже пригодятся.
Саймон пытался любой ценой заинтересовать Люси, чтобы вывести ее из нынешнего патового состояния, но бледное и спокойное лицо девушки сейчас более всего ассоциировалось у него с напускной бесстрастностью молодой монахини, в которой ненатурально буквально все. Словно ненароком он добавил:
– Изначально считалось, что Ди скончался как раз двадцать второго декабря – сообщаю ради интереса,– однако позже ученые пришли к выводу, что, скорее всего, дата его кончины относится на конец марта. Разница получается в несколько месяцев. Тебе надо покопаться в его биографии и выяснить, какова причина такой перемены. И еще одна жутковатая подробность: легенда гласит, что его сердце погребено где‑то под жертвенником мортлейкской церкви. Не сомневаюсь, что тебе придется по вкусу этот жареный фактик.
На лице Люси появились проблески эмоций – она оценила подбор сведений и загадочно улыбнулась, втайне довольная, что предстоит решать непростую задачку. Все это время острые головные боли, казавшиеся почти сверхъестественными, препятствовали чтению, но теперь, со сменой препаратов, они пошли на убыль. Понятно, что Люси не удалось сильно продвинуться в своих исследованиях, зато они позволяли ей чувствовать себя ближе к Алексу, к чему она, собственно, и стремилась.
– Смотри только не переусердствуй, Люс,– мягко посоветовала Грейс– Главное для тебя – поправиться. Алекс особенно на это напирал. Знаешь, мои родители пока не потеряли надежды, что ты приедешь к нам в Шропшир на Рождество.
Люси видела, что подруга искренне переживает за нее, и прониклась к ней благодарностью, хотя в глубине души она ждала вовсе не праздничных торжеств.
– Спасибо, милая. Мое самочувствие улучшится сразу, как только я узнаю результаты биопсии.
– Вашим врачам стоит прийти к общему решению, мисс Кинг, и отпустить вас, пока вы окончательно не построили планы на отъезд.
Люси вспыхнула от радости, услышав этот голос: его обладатель незаметно для нее вошел в палату за спиной Саймона.
– Есть ли у меня надежда хоть немного повлиять на ваше мнение, доктор Стаффорд?
Перед друзьями ей флиртовать было проще.
– Сколько угодно! – За какую‑то долю секунды он смог улучшить ей настроение.– А вы, двое, не слишком ли утомили мою пациентку? Боюсь, она накликала неприятности на свою шею.
Люси рассмеялась и жестами показала Грейс, как ей будут вводить иглу в упомянутое Алексом место. Подруга поцеловала ее в лоб и, желая оставить наедине с Алексом, подхватила Саймона под руку и заговорщически потащила его вон из палаты.
– Я позвоню попозже – узнать, как все прошло. Алекс, скажете мне, когда ее можно будет похитить.
– Для этого нужно оставить ее на меня, Грейс.
Он проводил посетителей иронической улыбкой, затем подошел к кровати и по‑свойски присел на краешек. Люси очень воодушевила подобная непринужденность.
– Вам уже лучше? – спросил Алекс не совсем уверенно, словно не зная, что услышит в ответ.
– Да, намного лучше. Хорошо, что вы зашли…– Она тоже колебалась, понимая, что их могут в любой момент потревожить.– Как ваш сынишка? Мне бы очень хотелось, чтоб вы привели его сюда и мы бы с ним познакомились.
Алекс покачал головой:
– Здесь не совсем подходящее место. В данный момент он вовсе не в восторге от больниц! Но гипс снимут уже в сочельник, хотя для Макса это вовсе не помеха: он горит желанием покататься на лыжах.– Заметив на ее лице нерешительность, он спросил: – Вы теперь хорошо спите?
– Кажется, да… Старуха в черном капюшоне и с острой косой поутратила свое влияние.– Она вернулась к спасительной иронии.– Вот, Саймон принес мне домашнее задание. Эти книги – из тех, что когда‑то заказывал Уилл. Если попадется что‑нибудь любопытное, я вам расскажу.
Ей подумалось, что так она лучше всего раскроет перед ним свой склад ума.
– Нам некуда спешить, Люси. Скоро у нас появится время все это обсудить, а сейчас, я думаю, стоит направить усилия на то, чтобы вызволить вас отсюда и вернуть домой.
Другого, менее боязливого пациента слова доктора приободрили бы, но Люси успела утратить прежний оптимизм. Пришел санитар с каталкой, но Алекс игриво перехватил ее, жестом отослав медбрата.
– Пора. Трем паркам не терпится всадить в вас иглу.
Он склонился к самому ее уху и прошептал:
– И я посодействовал, чтобы они выбрали иголочку потоньше.
Лицо Люси озарила неуверенная улыбка, и Алекс бодро покатил ее по извилистым больничным коридорам туда, где уже ждали кардиолог, лаборант и рентгенолог. Она снова ощутила себя в безопасности.
* * *
Направляясь через гостиничный холл к обеденному залу, Кэлвин уловил аромат лилий – немного одуряющий, но сообщающий дорогому старинному отелю флер роскоши. Он вошел в ресторан прямо в своем светлом верблюжьем пальто, нервно покручивая на нем крупную пуговицу. Заметив в зеркале отражение профессорского профиля, Кэлвин сунул руку в карман, но тут же вынул ее.
– Мистер Петерсен, профессор Уолтере уже здесь. Позвольте ваше пальто, сэр.
Метрдотель «Клариджа» передал пальто Кэлвина подручному и указал на столик в углу обеденного зала, за которым сидел шикарного вида человек лет пятидесяти пяти. Он был одет в темно‑синий шерстяной пиджак и рубашку в мелкую полоску. Кремовый шелковый шейный платок заменял ему галстук. Кэлвин издалека заметил, как играют на свету запонки у него на манжетах. Профессор Фицалан Уолтерс читал свежую «Нью‑Йорк тайме», но, увидев идущего к его столику Кэлвина, отложил газету и поднялся ему навстречу. Он протянул гостю руку для приветствия, а другой рукой похлопал его по плечу. Пока официант отодвигал для Кэлвина стул, тот в очередной раз подивился, как солидно он выглядит, несмотря на тщедушное телосложение.
– Весьма приятно встретиться здесь с тобой, Кэлвин, пока я в Лондоне.
Голос у Фицалана был низкого тембра, с легким южноамериканским акцентом, свидетельствовавшим о давнем богатстве и привычке к подчинению.
– Вы возвращаетесь на Рождество?
– Послезавтра улетаю.
Профессор был значительной деловой персоной и входил в административную верхушку теологического факультета при их колледже. Это учебное заведение было основано в 1870 году в Канзасе, с филиалом в Индиане. За годы существования оно приобрело престиж и взрастило немало известных питомцев, среди которых были сенаторы, судьи и прочие знаменитости из разных общественных кругов. По сути, диплом колледжа служил своеобразным пропуском к выгодной должности на поприще юриспруденции, политики или госслужбы. В беседе с непосвященными Уолтерс с гордостью характеризовал его как неоконсервативное фундаменталистское учреждение.
Казалось, не существует никого и ничего, с чем или с кем не сталкивался бы профессор Фицалан Уолтерс. С десяток лет назад он написал оригинальный труд на тему второго пришествия Христа. Книга вполне отвечала нравственным установкам и широким воззрениям Кэлвина, что побудило его заняться преподаванием: чтением лекций он собирался зарабатывать себе на хлеб и одновременно готовиться к защите кандидатской, а затем, в не очень отдаленном будущем, и докторской. Когда он увидел объявление о вакансии в Канзасском колледже, то счел такую возможность вполне отвечающей его стремлениям и откликнулся.
Профессор Фицалан Уолтерс – или Эф‑У, как он просил друзей называть себя,– при первой же встрече проявил к Кэлвину живейший интерес. Они долго беседовали о докторе Джоне Ди – Кэлвину было давно известно, что тот доводится ему предком. Казалось бы, ему, а не профессору следовало искать у собеседника расположения, но Кэлвину очень польстила любознательность Эф‑У по поводу Джона Ди; не в пример некоторым, считавшим доктора сумасшедшим, Уолтерс выказывал к нему искреннее почтение. Наряду с многочисленными сторонниками он верил, что Ди не напрасно общался с ангелами – из бесед с ними доктор должен был почерпнуть подробности Апокалипсиса и второго пришествия. Профессор и Кэлвин вместе задались вопросом: какие сведения содержались в его рукописях и куда это все потом подевалось? Обоим было известно, что, пока Ди путешествовал в 1580‑х годах по Богемии, его дом ограбили, а библиотеку похитили. Выяснилось, что Уолтерс гораздо более сведущ во многих подробностях жизни и занятий доктора, нежели даже сам Кэлвин.
После плодотворного обмена мнениями Кэлвин получил желанное вознаграждение – место преподавателя в колледже. Позже, при содействии все того же Эф‑У, ему назначили аспирантскую стипендию, что давало Кэлвину возможность совершать рабочие поездки для написания диссертации. Его семья считалась зажиточной, поскольку владела недвижимостью и некоторыми акциями, но в свободном обороте денег всегда оставалось мало, и Кэлвин был признателен профессору за покровительство. По мере того как продвигалось их сотрудничество, он лучше узнавал Эф‑У и вскоре обнаружил, что некоторые воззрения старшего коллеги на Божий промысел, Вознесение и креационизм[59]попахивают экстремизмом. Еще больше Кэлвина обеспокоили публичные заявления Уолтерса о том, что ответственность за трагедию одиннадцатого сентября следует взваливать не только на террористов‑исламистов, но в равной мере и на атеистов, феминисток и геев.
Тем не менее опасения за поведение патрона он решил держать при себе. Эф‑У уже включил его в круг своих конфидентов, и Кэлвину вовсе не хотелось терять завоеванные позиции. Однако их взаимная привязанность расцвела еще пышнее, стоило ему нечаянно обмолвиться о гибели своего английского троюродного брата и о ключе с занимательной историей, которому обидная случайность помешала попасть в руки его матери. Кэлвин пояснил, что эта реликвия передавалась в их семье по материнской линии, но вручили ее почему‑то его кузену из Англии, нарушив тем самым многовековую традицию. Он также высказал предположение, что ключ имеет касательство к книгам и документам, которые его знаменитый предок поостерегся выставлять на суд противоборствующих доктрин, расплодившихся в начале семнадцатого века. Эф‑У, в свою очередь, выразил удивление, что впервые слышит обо всем этом от своего коллеги.
Официант предложил новому посетителю меню, а Кэлвин тем временем с удивлением отметил про себя, как многое теперь связывает его с профессором. Тот, очевидно, пребывал в благодушном настроении, поскольку предложил молодому приятелю тоже выбрать что‑нибудь. Сам он уже успел заказать самый обычный английский завтрак.
– Обожаю эти сосиски,– пояснил он.– У нас таких нигде не готовят.
Кэлвин недоумевал, почему Эф‑У прямо не приступит к делу: это было совершенно не в его духе.
– Ну, есть что‑нибудь новенькое о твоих английских кузенах и о докторе Ди?
Уолтерс принялся за еду, не сводя с Кэлвина пытливого взгляда, словно опасаясь пропустить что‑нибудь важное.
– Что будете заказывать, сэр? – спросил у Кэлвина подоспевший официант.
Тот уже открыл рот, чтобы попросить яйца «бенедикт», но не успел издать и звука, как Уолтерс изрек:
– Он возьмет английский завтрак: яичницу‑глазунью и горячие тосты с маслом. Да смотрите, масло намазывайте на подогретый хлеб! – Не обращая внимания на стоящего рядом официанта, Эф‑У в полный голос сообщил Кэлвину: – Эти британцы ничего не понимают в подогретых тостах с маслом.
– Мы, британцы, знаем в них толк, сэр,– сдержанно улыбнулся официант.– Тост намазывают сразу, как вынут из тостера. Хлеб пропитывается маслом и становится мягким и сочным. Что‑нибудь еще? Кофе? Без кофеина или обычный?
Кэлвин кивком поблагодарил, а Уолтерс сухо отказался:
– Этого достаточно. Спасибо.
Когда официант удалился на приличное расстояние, Кэлвин заговорил:
– Да, есть. Дело в том, что я не так давно обедал с моим кузеном и его приятелями. Я сейчас…– он замялся, подыскивая подходящее слово,– встречаюсь с бывшей подружкой другого троюродного брата. Он трагически погиб. Не знаю, говорил ли вам об этом мой руководитель… Несчастный случай, несколько месяцев назад.
Кэлвин нарочно разыгрывал нерешительность, а сам сверлил сотрапезника холодными серо‑голубыми глазами, ожидая, как тот отреагирует на новость. Все это время он гадал, могли кто‑нибудь с их факультета прослышать про его тайну и не воспользовался ли этот кто‑то благоприятной возможностью, чтобы вломиться в дом его английской родни.
«Встречается, чтобы знать, что у нее на уме»,– подумал про себя Уолтерс и мрачно уставился на Кэлвина. Помолчав, он кивнул:
– Да, конечно, Ги мне сказал. Мне все известно. Такое несчастье… Теперь у него ничего уже не спросишь.
Принесли завтрак. Кэлвин отозвался:
– Не спросишь… Его девушка очень тяжело переживала их разрыв. Она многое поведала мне о семье родственников. Ей нужно было выговориться.
Он выдержал паузу, ожидая, что его наставник поощрит его рассказывать дальше: тот проявлял явную заитересованность. Кэлвин неторопливо доел яичницу и снова начал:
– Любопытная вещь… Тогда за обедом я выяснил, что ключ сейчас у другого брата. Я сам его видел. Кузен ничего не знает о документах, которые прилагаются к реликвии. И это очень странно. Я пробовал поговорить с Шан – с той девушкой – о сложностях, которые повлечет нарушение традиций, если не соблюсти наследование по женской линии. Их семейство понятия не имеет, что состоит в родстве с Ди. Его глава считает, что все это сущие суеверия, к которым и прислушиваться‑то стыдно. Меня очень беспокоит, что они пренебрегают мнением уважаемых людей.
Кэлвин говорил без остановки, отметив, что Эф‑У ловит каждое его слово.
– Мне пришлось признаться, что я ничуть не удивлен и бедствия следовало ожидать. Мать недвусмысленно предупреждала, что нельзя обрывать цепь наследования. Мне кажется, гибель брата вовсе не случайна: мама предвидела возможные несчастья.
Но напрасно Кэлвин одну за другой закидывал удочки: Уолтерс упорно молчал.
– Они и слушать не стали. По‑видимому, им недостает почтения к подобным судьбоносным идеям. Если Бог наложил проклятие, от него никуда не деться; если проклял ангел, результат будет тот же.– Он в упор взглянул на собеседника.– Мои отношения с Шан после этого осложнились. Но мы до сих пор встречаемся.
«Еще бы»,– подумал Уолтерс. Увидев девушку воочию, он и сам убедился в ее роковом очаровании. Он наклонился к молодому человеку и негромко сказал ему:
– Кэлвин, мы с тобой уже вели об этом разговор. Возможно, мы стоим на пороге величайшего исторического открытия. Мы оба заинтересованы, чтобы оно состоялось под эгидой нашего колледжа. Тебя ждет слава ученого. Разумеется, будут и академические труды по теме. С карьерной точки зрения это превосходный базис. Что же касается религиозных перспектив, то они, вне всякого сомнения, более чем увлекательны. Предполагаю, что твоя находка подвергнет пересмотру существующую теорию Вознесения, над которой мы трудимся уже много лет. Ди, несомненно, имел о нем точные сведения. Мне думается, тебе стоит… предъявить свои притязания…
Уолтерс многозначительно умолк, давая понять, что выбор остается за Кэлвином, но тот уже понял, что ему предоставляется верный шанс войти в анналы колледжа. Очень многие – не обязательно из преподавательского состава заведения – отдали бы что угодно в обмен на владение наследием Джона Ди. Любой понимал, какую значимость ему придаст подобное приобретение, а для Кэлвина дополнительная важность состояла в завоевании авторитета у Эф‑У – политически и социально влиятельной персоны. Он тотчас уяснил данную ему директиву: любой ценой забрать ключ у Алекса – или у Люси, если вещица до сих пор у нее. Уолтерс не станет ждать вечность.
Официант незаметно положил счет на край стола. Профессор расписался не глядя и сунул крупную купюру чаевых в кожаную обложку. Оба стали собираться. Метрдотель принес Кэлвину пальто. Уолтерс всучил ему еще одну американскую банкноту и взял Кэлвина под руку.
– Найдется свободная минутка? – Вопрос не предполагал возражения.– Пойдем‑ка ко мне в пентхаус. Покажу тебе кое‑что интересное, в том числе познакомлю с нужными людьми, и ты сразу сообразишь, какое это важное дело.
Они прошли через изысканно обставленный холл в стиле ардеко. Со стула встал мужчина и вошел в лифт. Уолтерс и Кэлвин последовали за ним и встали лицом к дверям.
– Удалось ли что‑нибудь раздобыть, Мефистофель? – не оборачиваясь, спросил Эф‑У у незнакомца.
– Да, профессор Уолтерс. Очень познавательный материал. И он подал профессору небольшой кожаный «дипломат».
– Кэлвин, это Анджело, хотя я его иногда зову иначе. Случается, что этот ангел становится немного дрянным. Он работает на меня в Европе.
Пояснения Эф‑У звучали двусмысленно. Кэлвин оглянулся и уставился на незнакомца. Внешность у мужчины была самая непримечательная, за исключением желтых кошачьих глаз. Его акцент не поддавался определению.
– Приятно познакомиться,– сказал Кэлвин, окинув недружелюбным взглядом безукоризненный темный костюм Анджело и его дорогое кашемировое пальто.