Воспоминания приводят в г. Ржев на ул. Ленинградское шоссе, в прошлом дом №24. Чем он отличался от других, подобных ему домов на этой улице?
Фасад дома был спрятан глубоким палисадником, где росли липа, тополь, черемуха своими ветвями ложилась на крышу, еще рос большой куст орешника, а у самих окон белая акация. В палисаднике всегда было прохладно летом в жару, деревья как бы переплелись кругом и давали большую тень, которая ложилась косыми штрихами на клумбу, отчего цветы, которые там были, вьюнки, тянулись к свету. Сзади дома был небольшой садик с яблонями и вишнями.
В 1941 году.
Немцы бомбили город, многие дома были разрушены, поцарапаны осколками. Наш стоял, хотя однажды бомба угодила как раз посередине сада. Дом, как застрахованный -говорили некоторые.
Город продолжали бомбить, с каждым днем больше, оставаться в нем было не безопасно. Мы взяли узлы, корову потянули за веревку и в деревню подальше ушли. Но пожар, гул разрываемых бомб были видны и слышны. Семья наша к этому времени состояла из одних женщин: бабушка 70 лет, мать, мне было 14 лет, сестра мельче.
Здесь не бомбили и было сравнительно спокойно. Мы беспокоились только за город.
Припоминаю, был день хотя и осенний, но теплый, ясный. По этой деревне отдельными группами уходили наши бойцы. Были они запыленные, усталые, но пушку везли с собой. Колхозники выходили, выносили молоко, огурцы, кто что, покушать. Многие успокаивали жителей, говорили - ничего воротимся. А одному нерусскому, вроде, по- национальности узбеку, хозяйка дома, где мы проживали, дала носки шерстяные, так как ноги у него были все потерты. Он, переобувшись, сверкнув белозубой улыбкой, кивнул в сторону пушки и сказал: «Ничего, мать, мы еще по немцу вдарим!!!»
На другой день пришли немцы. Мы уже уходили с этой деревни. Со стороны наблюдая, казалось, что-то движется в пыли длинное зеленое на коротких ножках.
Солдаты шли навьюченные, что верблюды, согнувшись вниз от тяжести, за такими же громоздкими повозками. За повозками плелись лошади, и те были низкие, толстые.
Мы поспешили уйти в город. В нашем крае немцев еще не было. Пришли они позднее. Начали устанавливать «новый порядок». Заходили в дом. Кому что приглянется, то и тащили из вещей. Искали также и продукты. Отнимали, если находили картофель, лук, спрашивали яйцо, молоко и т.п.
Какие из продуктов остались, спрятали в нетопленую голландку под мусор в задней части печки. Впереди положили дрова, бумагу. Но и это не помогало. Помню, один немец выгреб из печи все, но ничего не нашел. Все уже съели. Так и жили при их порядке с вечной мечтой о хлебе и в страхе, что выгонят на зиму семью из дома.
Все понимали, так продолжаться долго не может. Нужно было находить сил и энергии все переживать. Возвращались к первобытной жизни. По началу ходили с мешками на поле за колосками, не смотря на свистящие пули, а если случалось добыть зерно, приносимую добычу колотили в мешках палкой - обмолачивали, затем на ветру веяли, потом в деревянных жерновах- набитые куски чугуна на двух чурбанах- молотили, а то толкли в ступах жмых и головки клевера.
Пришел черед и в наш дом поселились немцы, заняли общую большую комнату с большим окном на южную сторону. Постояльцами были 2 офицера небольшого чина, поэтому двоим прислуживал один денщик. Они, правда, ничего не касались, зато денщик за них все вынюхал, выглядывал, все подбирал, что понравилось, вроде старых бронзовых подсвечников.
У моей матери было на руке золотое обручальное кольцо. Оно не снималось, так как было в опухший палец. Так он приглядел и все показывал, как надо при помощи мыла снять украшение и отдать ему, демонстрировал, снимал свои оловяшки. Но оно не снималось, так он злился, дергал за палец. Нам было с сестрой в это время страшно, потом пришлось бинтовать руку матери. Он не хвастался своей семьей, хотя был на вид седой, пожилой. Мать, помню, его окрестила и звала «старый». Слова мамы я ему перевела - «Alter Mann» (старик), он оскалился на меня, но я его не боялась. Он по натуре был трус, потому что боялся своих офицеров. Это был первый тип немца, которого я могла рассмотреть и почти понять.
Так жили они зиму, наверное, в марте ушли. Затем после них поселились солдаты. Они заняли рядом вторую большую комнату. Нам осталась небольшая бабушкина комнатушка и холодная проходная кухни. К этому времени в городе были свои квартальные старосты, которые по указке немцев заставляли ходить на работу, зимой расчищать снег и все, что потребуется для них. И нам с нашего дома кому-то нужно было идти. Мать всегда была больная, у нее было больное сердце, но их это не касалось. Бабушка была по профессии акушерка-фельдшер. Хотя ей было 70 лет тогда, она получала хорошую пенсию, но до конца работала в жел.дор.поликлиннике. На вид она была энергичной и бесстрашной старушкой и просто не замечала каких-то немцев. Многие в то время из жителей приходили за ней, чтобы она оказала медицинскую помощь и смогла принять роды. Дом по праву был бабушкин, на парадном крыльце и при немцах оставалась на проржавевшей табличке надпись - «Акушерка Фролова». Она в свое время оказала первую помощь моей маме, когда ее полумертвую вытащили из под обломков дома и перевязала раны. Мы с сестрой боялись подходить тогда к матери, до чего все это было ужасно.
Пришлось мне выходить на работу. Погнали чистить снег на дороге, когда караульный отвлекся, я ушла, так проходили номера. На вид я была небольшой, худенькой. Отмечусь, прошмыгну, бывало, незаметно и домой. Но раз номер не прошел.
Послали, помню, разгружать печи от кирпича на кирпичный завод. Зачем им понадобились печи или кирпич? Помню выстроили нас в цепочку, и мы передавали один другому, последний складывал кирпич в штабеля. Патрулей было много, но убежать хотелось, да и завод я знала хорошо. Отец до войны там прокладывал узкоколейки. Я носила часто ему обед и любила полем собирать цветы. Так вот. Подговорила троих девчат, и мы потихонечку тронулись. Отбежали порядочно, когда нас вдруг заметили. Начали стрелять, пули летели выше нас. Мы бежали низинкой на совхоз Зеленкино, и вдруг оттуда из-за горки поднимаются два офицера в фуражках, у одного палка длинная.
Деваться нам некуда, бежим прямо на них. Стрелять сзади перестали. Патрульные офицеры эти верно поняли в чем дело и приготовились. Я бежала как раз мимо того, у которого в руках была палка. Увернуться не пришлось, удар получился по голове. Я вертанулась. Галоша с ноги взвилась в воздух и пронеслась у самого носа немца. Куда она ему угодил- не видела. Бежала домой. Голова сначала болела, но я молчала. Потом рассказала своим, и мать меня больше никуда не пускала.
В дом поселились солдаты. Кидали белье стирать, а мыла не было. Так и стиралось, что в чистом снова ловишь вшей.
Напротив нашего дома был клуб железнодорожника. Там была большая библиотека. Так эти дикари выбросили все ценные книги под окно. Выросла большая гора книг, дождь мочил и ветер листал страницы. Было просто жаль все это. Я так любила книги! А моя бабушка, бывало, не могла спать, не прочтя хотя бы страницу. Книг у нас своих было много. Целый книжный шкаф. Но дело не в этом. Решила я спасать книги. Таскала их днем, а ночью прятала в мешках до лучших дней. А лучший день был в мечтах у нас: освободят, вернутся наши.
Когда немцы поселились окончательно, стало страшно, опасно было подходить к книгам. Хоть они и продавали книги, большую часть уносили жители. Чтобы это прекратить, немцы ради снайперства стали стрелять в тех, кто подходит к книжной куче.
Когда поселились солдаты в нашем доме, велели все картины со стен поснимать. Стену, помню, им очистили. Так они из журналов вырезали картинки и приклеили. Одну картинку помню хорошо. Девочка стоит в ромашках, и ромашки в руках, а левея была тоже девочка, только с мячом. Ниже были в ряд приклеены вырезки- портреты своих главных генералов. Поглядывали они со стенки, кто разжиревший с толстой физиономией, кто худой, у некоторых были стеклянные глаза и монокли. И были все в фуражках. Почему я пишу, что главные были развешены. Это мне объяснил немец, когда я вошла в комнату за чем-то своим. Он остановил меня, показал на них, хотя я больше смотрела вверх на девочек, на эту мирную картину, и сказал, что это о гросе (uber grosse – о больших -А.Я.). Стенка была деревянная, картинки приклеились намертво, ровным рядом. О гросе - понимай мол, большие!!!!....
Ушли они в самом конце апреля. После них сразу же зашли офицеры, осмотрелись и к вечеру их собралось больше пяти. Не было видно, что они хотят поселиться. Просто расхаживали по квартире, кто-то сидел. Можно было понять, что зашли они провести вечер в подходящем домике, скрытом деревьями от дороги.
Один немец, который сидел на переднем углу стола, запомнился тем, что был из себя высокий с черными волосами. Возле него стояла бутылка вина. Он первый разливал и произносил тосты. Он же первый и полоснул снимок ножом. А за ним все другие немцы продырявливали ножом, да по нескольку раз, эти развешенные вряд портреты. Ушли они сразу все, как только за ними пришел посыльный.
После уже никто у нас не жил. Приближалось лето. Жизнь становилась все труднее. Питание в основном состояло из травы. От лебеды люди пухли, умирали. Так умерла моя мать.
Немцы становились все злее, выгоняли из домов жителей за Волгу. Говорили. что русские с этого края идут. Нам уходить не хотелось. Хотя везде был развешен плакат «Кто не уйдет – расстрел!». Прятались сначала в подвалах. Но это мало помню. Выгнали и нас, ушли мы в Ржев II….
Многое можно написать о своей жизни. Но буду кратка. В дальнейшем мытарств было много. Умерла бабушка, не долго жила после матери. Остались мы с сестренкой вдвоем. Жили мы на квартире. Вскоре я заболела тифом, потом сестра. Сколько мы лежали, бредили - не помню. Только не было сил даже пошевелиться. Ухаживал за нами дедушка. Немцы, покидая город, выгоняли всех из домов. Помню, зашли и к нам. В этот раз не помогла надпись «тифиус». Это сначала их отпугивало. Смотрим, тот очкастый. В этот раз у него в руке револьвер, уставился на нас. Лежали мы с сестрой на разных кроватях. Немец поводил оружием, но не выстрелил. В это время появился дед. Говорит: «Больные, тиф!». Тогда немец жестом показал старику, мол, - тащи их на санках вон.
Всю ночь слышно было, как они уходили, так как домик стоял на самой дороге. Под утро стало тихо, а когда солнце взошло, видно было из окна. откуда просматривалось поле, как кто-то идет в белых халатах. Дед выглянул во двор, стал поджидать тех, кто идет, хотел было идти к калитке. Верно он уже понял кто это. Те, в белом, приблизились. Вот, уже рядом почти. Дед - тоже к двери. Но там по-русски: «Не трогай, старина, взорвет!». И отцепили мину со сковороду.
Сколько было радости. Наши пришли!!!
В этом доме, где мы были, остановился, кажется, генерал. Увидев нас, он сказал: «Ничего, подлечим, а главное теперь кушать, и поправитесь!» Сначала так и было. Ходить учились, так сильно шатало, потом все лучше. Жизнь вошла в свою колею. Была цель теперь в жизни, и хотелось жить.
Потом приехал наш отец. Я уже работала. Прихожу с работы, - какой-то военный сидит. Не обращаю внимания. Потом вижу, что сестренка смотрит на меня и улыбается. Оглянулась – отец! Такая радость для него и для нас. Увез он нас в совхоз, там сначала работала, после пошла учиться в школу после большого перерыва. В настоящее время работаю по специальности, имею мужа и двоих детей.
Писала вам ответ большой по вечерам и ночью, также приходится читать книги большие.
Почему многое так ясно запомнилось? Хотя вам пишу только не многое из своей жизни. Потому что много я читаю, особенно военной литературы. Читаешь, и вспоминается свое. Каждый раз переживание.
Газету «Труд» читаю каждый день, и в одном номере я увидела раз снимок. Идут немцы ветераны войны в походе за мир. Под лозунгом идет с краю на костыле без ноги сам с виду высокий полный мужчина. Я тогда подумала, не этот ли протестовал еще в 1942 году. Послала бы вам этот снимок, который произвел на меня впечатление, но перелистала всю подшивку в нашей библиотеке – не нашла. ….
Маргарита Витольдовна Дымова (в девичестве Анджикович).