Витязь с острова Врангеля




В Северном Ледовитом океане есть остров Врангеля. Там живут большие белые медведи. Такие белые, что если бы не три чёрные точки на их мордочках, то можно было бы их и не заметить во льдах. Три чёрные точки это два глаза и нос. Странная перекраска медведей мне понятна. Здесь им надо быть обязательно блондинами, чтобы слиться с белизной льдин и подкараулить добычу. И всё же эти огромные белые медведи здесь не хозяева. Властелин острова морж. Трёхтонный исполин, с клыками цвета здешней медвежьей шерсти, с клыками такими большими, что на полметра вниз торчат как утолщённые сабли. И бедные медведи боятся этих двух отважных клыков, за которыми хорошо просматривается могучая грудь хозяина острова. Там на острове, с самолёта, я сразу даже и не поняла, что передо мной моржи. Мне просто показалось, что среди льдов я увидела серый каменистый берег. Самолёт опускался ниже и ниже, и вдруг камни ожили, взревели, океан вспенился, принимая их в свои волны, и, слившись с водой, они были едва различимы по бугоркам голов, торчащих из воды. Только какие-то маленькие существа, покачиваясь, словно шагали по воде рядом с большими головами моржей.

— Кто это? Что за животные? спросила я охотников.

— А, эти? Неужели не сообразили? Да моржата! Вот за ними мы и едем, одного вам поймаем, других в зоопарк. Они сидят на спинах у своих мамаш.

Я назову моржа Витязем. Это его имя. Сильный, храбрый, мужественный в своей суровости, под стать океану и острову, где он появился на свет.

Я уже дала в цирк радиограмму:

«Встречайте. Лечу с Витязем-моржом. Готовьте исполину бассейны».

Теперь я с нетерпением ждала с ним встречи, но, когда я его увидела вперые, мне захотелось расплакаться. Моё имя «Витязь» выглядело нелепым теперь. Ему было всего три недели. Маленький, сморщенный, похожий скорее на черепаху без панциря, он был так беспомощен, что, уцепившись пухлыми, нежными губами за мой палец, принялся его жадно сосать, нервничая и недоумевая, что нет молока. На верхней губе топорщились щетинки, слабый намёк на будущие усы моржа.

— И это Витязь! смеялись надо мной все в цирке. Да и морж ли это вообще, может быть, это морская черепаха?

— Самый настоящий морж! смущённо заверяла я всех, кто, пожимая плечами, забыв про любопытство, уходил разочарованным из моего вольера.

— Если это морж, то почему он рыжий? Уж не надули ли вас? Может, вместо чужеморца подсунули какого-то чужеземца, чтобы среди зверей был свой рыжий клоун?

— Нет же, тысячу раз нет! Это морж! Настоящий морж! твердила я с отчаянием, но мне никто не верил.

— Позвольте, у моржей ведь клыки и усы. А где же они у вашего, с позволения сказать, Витязя в кавычках.

— У него же ещё зубов нет, он маленький очень, а вы хотите сразу клыки.

— Ну, а усы он что, сбрил в дороге?

Мне казалось, что смеялись надо мной из-за имени, которым я нарекла малыша. Конечно, надо мной, потому что любой малыш, чей бы он ни был: куриный цыплёнок или собачий щенок, не может не вызвать умиления и нежности. Ну, а моржонок был вдобавок ещё так беспомощен на суше и на воде без мамы-моржихи, что, кроме умиления и нежности, вселил в меня постоянную тревогу и озабоченность. Как же мне кормить малыша? Большие моржи и в обед и в ужин питаются моллюсками и планктоном. Но где же в любом городе, даже в Москве, я смогу разыскать эту пищу? Если я приду в гастроном и скажу продавцу в рыбном отделе: «Прошу вас, отпустите мне пуд моллюсков и 10 килограммов планктона», то надо мной не только посмеются, но и заподозрят что-нибудь неладное. Не стану же я всем объяснять, что имею моржа, а его нужно кормить правильно.

Пока мой морж ещё очень мал, и я, его приёмная мама, должна постараться, чтобы из черепашки он превратился в Витязя, чтобы не был таким морщинистым, как резиновая надувная игрушка из «Детского мира», из которой вдруг выпустили воздух. Конечно, маленького Витязя-Витю я буду кормить молоком и рыбьим жиром.

Ведь моржу не сразу нужны клыки. Сначала его кормит мама, а потом он сам добывает себе корм. Опускается на дно морское, делает клыками борозды, будто пашет, выискивая раковины с моллюсками, и поднимает их на льдины. Сначала клыки как борона, потом как молоток. Стук по раковине разбиты створки, два небольших радостных вздоха и моллюск высосан до дна ракушки. Так питается взрослый морж, не забывая, что клыки могут быть ещё и оружием для защиты себя и друзей своих, ближних по лежбищу. Взрослый морж всегда приходит на помощь своему ближнему, поэтому маленькие моржата так тянутся к большим, полностью доверяя им себя, даже если перед ними не их папа и мама, а совсем другой морж, хоть и не дальний, просто «дядя» или «тётя».

Вот такой старшей наставницей моржихой-тётей я и стала для Витязя-Вити. Он настолько привязался ко мне за дорогу, что, когда я постаралась отойти, поднимал тревогу, громко ухая и колотя головой по стенке деревянного ящика. Прозрачную бутылку от кефира, наполненную водой, Витя принимал за льдинку и с жадностью выпивал воду. Это было похоже на то, что он делал на воле, только стекло оставалось стеклом и не крошилось, как лёд, от его нежных губ, а из него вытекала вода, по-Витиному, жидкий лёд, к которому он сразу пристрастился. Из деревянного ящичка он смело пошёл по трапу в свою клетку. Там осмотрелся, заметил воду в бассейне, склонил к ней голову, а потом поднял на меня свои круглые глаза, будто вопрошал:

— А теперь что делать?

— Иди, малыш, искупайся!

Витя как вкопанный стоял перед водой.

— Ты ещё ведь и плавать-то не умеешь, я тут же вспомнила маленьких моржат на спинах своих мамаш.

— Но ведь я же не могу тебя взять на спину. Во-первых, моя спина совсем другая, ты на ней даже и не поместишься, а во-вторых, ты же уже весишь добрый пуд. Я буду тебя купать, как маленьких детей. Сейчас спустим воду из бассейна, оставим тебе чуть-чуть, так, чтоб прикрывала вода слегка твои тупенькие, как срезанные кем-то ласты, и так уже и быть пойдём вместе в воду.

Вместо ласт я надеваю резиновые сапоги, и по трапу мы с Витей смело шагаем в неглубокую лужицу, которая должна стать для него первым океаном в цирке.

День за днём наш океан всё глубже и глубже. Теперь я в своих сапогах уже не могу его первая заводить в воду и подолгу стою на трапе, с уговорами и разговорами заставляв Витю перебарывать страх.

Как придумать спину моржихи? Ломаю голову, припоминая всё, что видела у купающихся курортников в море. Хорош был бы резиновый матрац, но где его здесь достанешь? Кажется, спина моржихи найдена, правда, не совсем удобная да ещё внутри дыра, и всё же на большой покрышке от самосвала можно будет держаться на воде и учиться плавать. Теперь я действительно становлюсь моржом, дрожа от непривычно холодной воды, залезаю в бассейн и веду первые уроки плавания. В воде я забываю о холоде, потому что слишком много движения. Витя нежно обнимает покрышку, и когда его живот провисает в дыре, то он сваливается, пытаясь ластами ухватиться за меня, и тогда мы оба с помощью людей, дежурных у бассейна, еле выкарабкиваемся со дна. Потом в свете кварцевой лампы греемся. Я зимой становлюсь похожей на мулата, а Витя хорошо растёт, не замечая, что я в воде очень плохой морж.

Зато я замечаю всё, что он делает. Нетерпение он выражает быстрыми кивками головы, с пофыркиванием, похожим на человеческое «Ч-чих!».

— Ч-чих, ч-чих! значит «почему не даёте вовремя кушать». Теперь, кроме молока, Витя получает три раза в день нечто вроде рыбной каши. Я как заправский повар готовлю её по рецепту: 4 килограма трески, одно яйцо, сто граммов глюкозы, три шарика с поливитаминами и четыре ложки рыбьего жира да ещё немного костной муки.

Итак, за дело! Удаляю все косточки в рыбном филе, потом на мясорубке промалываю фарш и добавляю остальное.

— Ну, как сегодня каша? Хороша?

В ответ кивок головы. Так Витя учится кланяться: за каждый кивок порция каши. Ну, а забавный «чих» тоже можно использовать.

— Скажи мне, Витя, если мальчики и девочки не слушаются зимой на прогулках своих мам и бабушек, что с ними потом произойдёт?

— Ч-чих! Ч-чих!

— Совершенно правильно: насморк, грипп. Молодец, что ты им напомнил об этом. Пусть посмотрят на тебя и убедятся, как это может выглядеть в разговоре.

— Добрый день!

— Ч-чих!

— Вы сегодня гуляли?

— Ч-чих!

— И мороженое ели!

— Ч-чих!

— Значит, вы не здоровы?

— Ч-чих!

— Итак, сплошной «чих» вместо человеческих слов, и всё от простуды. Придётся таких ребят срочно лечить. Нужно закаляться, постараться быть «моржами», ведь некоторые ваши папы и дедушки стали «моржами», даже зимой плавают.

Это я говорю, думая, что даже моржонку, прежде чем стать настоящим моржом, нужно многому научиться, а главное, вырасти.

Вот появились у Вити усы, и верхняя губа стала похожей на нейлоновую одёжную щётку. Большой морж умеет управлять усами, ведь на них он и поднимает свою добычу со дна. Усы очень интересные, сами могут то дыбом встать, то опуститься. Но Витя добычи со дна морского не поднимает, а рыбную свою кашу получает у меня из рук. Стала я замечать, что первые пышные усы он заставляет заниматься плохим делом. Подтянет самый длинный нижний ус, прикусит его и, странно булькая, начинает по нёбу водить своим мягким языком.

— Эге, братец! Очень скверно ты с усами обращаешься. Мне совсем не нужны твои кривые клыки и плохие зубы. Значит, ты решил усами зубы, которые режутся, щекотать это нехорошо. Я не знаю, что в таких случаях на острове тебе должна была давать мама-моржиха, но маленьким ребятам дают пластмассовые колечки. А тебе что дать? Ты же в год в пять раз больше, чем любой годовалый малыш. Получай большой мяч, я специально его наколола, чтобы туда попадала вода. Занимайся игрушкой. Мяч утонет, поищи и принеси мне. Так пройдёт зубная боль, и ты, быть может, постепенно научишься играть в водное поло, а потом на арене в сухопутный волейбол.

Хоть Витя и рос так, как подобает моржатам на воле, никто в нём пока не видел Витязя. И вот однажды своей ребяческой шалостью он доказал, что сила в нём уже богатырская. Правда, к такому заключению мы пришли потом, а пока я в слезах и панике металась возле пустой клетки и бассейна, в котором застыло зеркало воды.

— Спускайте же воду в бассейне, наверное, случилось несчастье.

— Нет, всё проверили шестами. Бассейн пуст. Там никого нет. Скажите, а следы у моржей есть?

— Конечно, есть. Большая мокрая полоса, как борозды, но если он сбежал давно, то вода просохла, и тогда…

— Что же вы хотите сказать, что ваш морж испарился? Слушайте, не может триста килограммов живого веса бесследно исчезнуть, да и к тому же возле оркестра свалили громадный прожектор, масса битого стекла, уж не ваш ли Витязь постарался?

Я бегу по конюшне и застываю в ужасе: возле чужих клеток бурых медведей мокрая полоса Витиного следа. Неужели он стал бороться с этими медведями. Хоть не белые, другого цвета, но всё равно враги. Бедный, что с ним? Возле клеток след обрывается большой пахучей лужицей. Это или от страха, или от усталости. Теперь я знаю, что он жив. И снова тревога: десятки угроз у малыша на пути. Скорее спешу туда, где битое стекло. Не принял ли его мой глупый путешественник за лёд? Прожектор свален сверху из оркестра, здесь Витязя нет. И вдруг сверху эхо доносит знакомые звуки: сладкий храп Витязя.

— Такой музыки давно в оркестре не было. Великолепный джаз и свист, и скрежет.

Кто-то смеётся мне в спину, а я по крутой лестнице взбираюсь наверх и, вместо строгого выговора проказнику, застываю с умилённой улыбкой. Посасывая во сне педали рояля, среди поломанных стульев и пюпитров сладко спит усталый морской Витязь морж.

Теперь это бесспорно, ведь только богатырскому плечу под силу сдвинуть решётку из железных прутьев толщиной в два пальца, не говоря уже о громадном прожекторе-пушке весом почти в пять пудов.

— Какое же наказание ожидает вашего путешественника, интересуются все работники цирка, а я, показывая на английскую соль и клизму, серьёзно отвечаю:

— Вот и наказание: срочно клизма, чтобы желудок был чист, а на решётку замок, чтобы шалости не повторялись.

И всё же мне иногда становится не только радостно при виде Вити-Витязя, но и больно.

Слишком часто по-прежнему мне приходилось объяснять, что он морж. Он доставлял радость своей необыкновенностью буквально всем, и только тем, у кого было сердце, как у Снежной Королевы, Король Севера внушал чувство ненависти.

«Почему?» задавала я себе вопрос.

«Почему невзлюбила его дрессировщица бульдогов, почему он так неприемлем фокуснику?»

Витя не догадывался о моих грустных раздумьях, чувствуя те же привычные руки и видя меня всё такой, какой в первый раз впустил в своё детство.

Теперь моржонок всё чаще стал появляться на манеже. Он низко кланялся, отвешивая почтительные поклоны публике, играл в волейбол, лихо копировал первоклашек, не выучивших урока, листал букварь и показывал, что именно не должны делать ребята в школе: драться, обливать друг друга водой и, естественно, то, чего должны остерегаться даже взрослые, «курение».

Бутафорская трубка богатыря, наполненная пудрой, доставляла ему удовольствие. Едва он делал вздох, как над трубкой взвивалось облачко пудры, похожее на дым. Витя с любопытством начинал следить за тем, как оно оседает, а потом уморительно качать головой, чихать, кашлять, валяться.

— Молодец! Молодец! Витенька! Готовься к премьере!

Она наступила для него и всех неожиданно. Я готовила сюрприз. Мне хотелось поспорить с фокусником и дрессировщицей бульдогов. Теперь я знала, отчего шла их ненависть к малышу. Первый не мог своими искусственными чудесами затмить живое чудо природы, ну, а вторая, та просто была злой и недалёкой, с глазами, где вместо зрачков, казалось мне, были вставлены копеечные монеты. По-бульдожьи такие случайные тётеньки, оказавшиеся по стечению обстоятельств дрессировщиками, мёртвой хваткой цеплялись за живые существа, видя в них механизм, поставляющий деньги.

— Бульдог не морж! Если эту страхолюдину морскую выставить напоказ уже будет успех, а собака, что с неё возьмёшь, все знают, что такое собака.

«Ну и речи, как в злой сказке!» про себя вспоминала я этот разговор, оберегая Витязя от дурных глаз.

И вот премьера. Я у губ чувствую микрофон, а спиной ощущаю волнение моржонка, которого уже выкатывают в клетке на манеж.

— Добрый день, дорогие друзья! Сегодня я приготовила вам сюрприз. Я покажу вам то, чего вы никогда не видели вблизи. Это единственный экземпляр в мире на арене цирка дрессированный морж. Только прошу вас строго не судить его первое выступление, ведь он ещё грудной ребёнок, ему всего один год и два месяца. Зовут его Витязь.

С пышным голубым бантом взбирается на тумбу Витя, и по притихшему залу, потом по овациям, которые схожи с буйством Северного Ледовитого океана, когда крошатся льдины по весне, я убеждаюсь: морж появился на свет циркового манежа. Он новое, он маленькое северное чудо, которое я буду показывать всем хорошим людям, будь они малыши или взрослые.

Ну, а про фокусника и дрессировщицу бульдогов нужно просто забыть, как забыл Витязь про белых страшных медведей. Здесь, в цирке, даже бурые медведи в его путешествии оказались друзьями. Пусть так и будет. Я постараюсь, чтобы в цирке у Вити не было врагов. Он растёт Королём манежа, растёт, становится Витязем, или, попросту сказать, уникальным явлением на арене единственный сейчас в мире дрессированный морж.

Междугородная артистка

Сыну моему Михаилу Болдуману-младшему

 

Сегодня мой дом спешит, ни с чем не считаясь. Уже давно с тоской из клетки на меня смотрят собаки им хочется гулять. Дремлет, укачанный быстрой ездой, морж. Кончается у нас в баке вода, полустанка всё нет и нет. Я приоткрываю вагонную дверь, морозная струйка воздуха обжигает лицо. Наш поезд быстр и напоминает бусы, потому что весь состоит из круглых цистерн, лишь два товарных вагона и платформа с бассейнами для моих морских животных нарушают его плавную округлую линию, чётко вырисовывающуюся среди зимней белизны на поворотах. Полуоткрытая дверь начинает пританцовывать в такт движению колёс. Она, пожалуй, единственная, что здесь напоминает обычный дом. Рама, дверь, ручка, щеколда всё точно такое, как и всюду. И то ли потому, что я держусь за эту дверную ручку, я начинаю сердиться на свой дом на колёсах, в котором всё очень сложно, здесь я сама должна создавать удобства для своих путешественников, лишая себя самого дорогого связи с домом в Москве, где живёт мой маленький сын Михайлушка. Ему уже четвёртый год. Из-за этого дома на колёсах в его детство вошли серьёзные «почему?», на которые иной раз так бывает сложно ответить.

— Мама! Мама! А с ней какой-то серый, страшный! Кто это?

— Это морж! Он совсем не серый!

— Почему же мама молчит, она улыбается и смотрит на других мальчиков и девочек! Мама, я здесь, вот он, Миша!

Первая обида на маму. Мама растворилась на голубом экране телевизора, не обратив внимания на Мишеньку. Почему?

— Видишь ли, мама артистка! объясняет папа. Это передача из города, где она сейчас работает.

— …Ну как тебе сказать, артисты бывают разные.

— Да-да, я знаю. Ты народный артист, а мама междугородная.

— Кто тебе это сказал?

— Телефон.

— Понимаешь, Михайлушка! Папа работает в театре. Он может для тебя на сцене в сказке сыграть кого только ты захочешь. В театре артисты играют спектакли. Их много-много, спектаклей с разными ролями. И сезон у нас длится целый год. Мама работает в цирке. А цирк всегда переезжает с места на место. Сезон время работы в цирке другой. Как правило, в цирке артисты играют каждый день одну и ту же сказку: о сильном, добром, весёлом Человеке и его четвероногих или пернатых друзьях. Ты ведь любишь сказки?

— Люблю.

— Вот мама приезжает в какой-нибудь город и дарит мальчикам и девочкам сказку. Сегодня, завтра, ежедневно два или три месяца, пока все зрители этого города не посмотрят, мама работает, а потом цирк уезжает. Ведь если одну и ту же сказку смотреть каждый день, то это будет скучно и неинтересно. Сказка всегда должна быть новой. Вот цирк и придумал себе колёса. Сегодня здесь, завтра там, пока не вернётся в эти же города с новой сказкой. Понял? Пойдём, хочешь поищем маму на карте?

На полу расстилается большая географическая карта. Две фигуры, совсем одинаковые, одна большая, другая маленькая, ищут маму на карте, быть может, сейчас Мишенькин пальчик скользнул именно по той точке, где вытянулся лентой наш товарный поезд. Сейчас утро. Подбросив несколько поленьев в печурку, я снова отворяю дверь. От меня убегает вдаль лес, ели, длинноствольные сосны и, словно карандашные рисунки, тонкопрутиковые летящие вспышки берёз. Вечные спутники моего товарного вагона телеграфные провода. Глядя на них, я начинаю представлять себе, что стою у видеотелефонов и вижу Мишенькины большие голубые глаза, чаще, чем хотелось бы, глядящие на всё серьёзнее для своих трёх лет. Сейчас у меня лес за дверью. А у него улица Горького. Должно быть, позавтракав, он спустился с папой вниз. Теперь они здороваются с тётей Гуталин. Так Михайлушка называет чистильщицу сапог. Он говорит, что у тёти Гуталин есть краски, цветик-семицветик.

— Это красный, это синий, это белый, это чёрный, Миша хочет понюхать. А это бархотка. Она для того здесь, чтобы ботинки умели ловить солнечные зайчики. Правда, тётя Гуталин!

— Правда, Михайлушка. А где твоя мама?

— На карте. Знаете, если вы дадите мне синюю краску, я нарисую вам здесь так, как там. Полоска это река. Потом чёрная точка город. Река Волга, город Ярославль. Там мама всем дарит сказки. Папа, вон же синий волшебник. Отведи меня к нему.

Синий волшебник Михайлушкин друг милиционер. Десятки машин замирают на всём ходу от взмаха его палочки. И у него тоже есть помощник цветик-семицветик из трёх красок светофор. Жёлтая, зелёная, красная. У тёти Гуталин краски для обуви, а это для машин и людей, которые пешеходы.

— А я пешеход? спрашивает Михайлушка у синего волшебника.

— Конечно. Вон тебе я сейчас дам зелёный, значит, можно перейти улицу.

— А когда я вырасту, я буду тоже пешеход?

— Да.

— Нет! Я буду географист. Буду по карте искать маму.

Милый мой светловолосый сын, да, я сейчас далеко, в пути, на работе, о которой ты ничего не знаешь. В моём вагоне дымно и холодно. Я пытаюсь согреться, кутаясь в телогрейку ватную стёганую куртку, когда я думаю о тебе, Михайлушка, мне становится сразу теплее, я забываю про усталость, про синяки и ссадины, а их всегда ведь очень много, почти столько же, сколько у мальчишек-драчунов и забияк. Только это ведь не от драки, а оттого, что пол у моего дома на колёсах сильно качается и, помогая зверушкам, я часто спотыкаюсь и падаю. Вот сейчас я осторожно буду обливать морских львов. Мне нужно чуть-чуть воды, чтобы не простудить их и чтобы продержаться с этой водой до первого полустанка. Потом, перемазавшись в угле и чурках, я буду растапливать печку, чтобы её пусть слабым, но теплом согреть обитателей этого странного дома, намученных дорогой. Так выглядит та присказка к сказке, которую потом увидят в цирке дети. Легко дарить сказку, но так тяжело её бережно нести: живую, интересную, добрую, удивительную и разную, как все те зверюшки и птицы, которые вокруг меня.

Когда ты подрастёшь, Михайлушка, ты простишь маме свои первые обиды на неё. Простишь, потому что поймёшь, поймёшь многое: что такое сказка, что такое работа, что такое жизнь, и сам будешь дарить людям сказки, ощущая в себе самую лучшую из них, которую тебе подарила мама, материнское сердце. Я всегда с тобой, если ты ищешь меня на карте, я это чувствую. Если ты не слушаешься папу, я это знаю, потому что, разделённые железнодорожными путями, вокзалами стран, городов, полустанков мы всё равно вместе. Только в дороге мне всегда тревожно и грустно без тебя, малыш. Я начинаю сердиться на товарный вагон, который меня увозит всё дальше и дальше, на то, что я сказочник, когда просто хочется быть обыкновенным человеком. Сержусь, потому что горько становится при мысли, что мой сын скажет, когда я приеду: «Мама, когда ты будешь всегда, а не как подарок?»

— Сколько в году Новых годов? Папа, сколько?

— Один, только один, Михайлушка!

— А я думал завтра Новый год! Ты свернул карту значит, приедет мама.

Приедет мама на выходные дни. Они быстро промелькнут, и снова вагонная дверь будет ей напоминать дом. Будет тревожно и грустно, а рядом работа, живая, разноголосая, которой нет дела до маминых горьких дум, этой живой работе нужны забота и участие, врачевание и строгость, чтобы потом получилась в цирке складная сказка.

Кажется, тепловоз сбавил ход, или мне только почудилось торможение. Насторожились собаки, замерла лисица, и как-то сразу притих весь вагон. Толчок, остановка. Открываю дверь. Платформа.

— Скажите, где мы?

— Горький, товарная станция.

— Наконец-то!

— Как доехали? Ветврач нужен? Живность в порядке?

— Да-да. Только очень устали. Нельзя ли поскорее разгрузить?

— Хлеб-соль и радость мы разгружаем в первую очередь.

— Два вагона, платформа под разгрузку. Четвёртый путь. Будьте осторожны: цирк!

Потом в полночь, устроив всех в цирковой конюшне, сложив телогрейку в сундук и отмыв руки от копоти и пыли, я буду на телеграфе. Ты, конечно, ещё не спишь. Папа только пришёл со спектакля, и ты его ждёшь, маленький сын артистов, с нарушенным режимом дня. Это очень плохо, что ты поздно засыпаешь. Но как хорошо, что Миша Болдуман, мой сын, называет меня мама-Болдумама.

— Михайлушка! Это я мама! Я скоро приеду. Что?! Кто тебе это сказал?

— Телефон. Сначала междугородная, а потом твой голос. Папа мне объяснил, что вы разные артисты. Он народный, а ты междугородная. А я сразу понял, ведь так по телефону говорят.

— Спокойной ночи, мальчик! Я скоро приеду.

Потом, покачиваясь от непрошедшей привычки двигаться на ходу поезда, я возвращаюсь в цирк. Иду, улыбаясь новым улицам, тёмным силуэтам домов, ярким звёздам.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-30 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: