Путешествие из Петербурга в Харар 2 глава




А тело веселого водоноса, обглоданное и высосанное, к тому времени уже почти бесследно растворилось в прохладной воде озера Бива.

 

Глава вторая

Сверчок на Хоккайдо

 

 

Сверчок не смолкает

Под половицей в морозной ночи.

Веет стужей циновка.

Не скинув одежды, прилягу.

Ужели мне спать одному?

 

Гокёгокусэссё-но саки-но Дайдзёдайдзин

 

Тюрьма Абасири на острове Хоккайдо была поистине страшным местом, и полицейский Цуда Сандзо об этом знал. Впрочем, теперь он уже не был полицейским – скорее позором Японии, хотя обращались с ним хорошо и даже бережно. В отличие от всех островов Японии, Хоккайдо был расположен в зоне северных ветров. Зимой температура здесь падала до минус тридцати-сорока градусов, свирепствовали ужасные метели, а камеры, на полу которых не было даже циновок, кишели блохами. Заключенные чаще всего умирали от воспаления легких, но Цуда старался не задумываться об этом – он даже не знал, сможет ли дожить до зимы. Иногда он думал, что следует покончить с собой, но не знал, как это сделать, а главное – не представлял зачем. Умирать Цуда не хотелось, и он жалел, что его не убили тогда, на улице Оцу. Если бы тот огромный русский посильнее ударил его тростью по голове, сейчас не приходилось бы кормить собой полчища блох и размышлять о непонятном… Заскрипел замок, и в камеру вошел надзиратель по имени Хотака. Хотака был откуда-то с юга, чуть ли не с Окинавы. Кривоногий, покрытый прыщами и воняющий потом, пожилой Хотака был добрым человеком и изредка даже разговаривал с узником, что запрещалось тюремными правилами. Совсем по-другому относился к Цуда второй надзиратель, Фунакоси. Фунакоси был младше Хотаки лет на тридцать и ненавидел заключенного – принося ему яйца, он иногда нарочно ронял их и разбивал, чтобы Цуда ел их прямо с пола, и точно так же проливал молоко.

К слову сказать, яйца и молоко Цуда получал ежедневно и не удивлялся этому, пока старый Хотака не разъяснил, что вообще-то в Абасири так не кормят.

– На кормежку заключенного выделяется в день один сэн, – говорил надзиратель, качая головой, – а одно яйцо стоит три сэна. Стакан молока тоже стоит три сэна[4].

– Но почему меня так кормят? – осторожно спросил Цуда.

– Это надо бы спросить у начальника тюрьмы, господина Итосу. Без его ведома такие вопросы не решаются. Вот только я не возьмусь спрашивать, да и никто не возьмется. И тебе-то что? Ешь яйца, пей молоко и радуйся.

Но радоваться Цуда не мог и не хотел. Сидя в сырой камере, он часами смотрел на стену. Других заключенных выводили на работы – они валили лес, ремонтировали дорогу, работали на огородах. Цуда скучал, часами глядя в маленькое оконце под самым потолком. В окошко было видно только небо – иногда голубое, иногда серое. Там даже не было птиц.

 

 

* * *

 

Так Цуда провел две недели, а может, и больше – после первой он перестал считать дни. Прекратил делать гимнастику, помногу спал, видя во сне странные и неприличные вещи. И кто знает, что случилось бы с бывшим полицейским, не навести его однажды поздним вечером неожиданный гость.

Старик вошел в камеру и остановился. Цуда внимательно смотрел на дверь, ожидая, что вслед за гостем войдет кто-либо из надзирателей, но никто не появлялся.

– Здравствуй, Цуда.

– Здравствуй, почтенный, – ответил Цуда. – Почему ты не назовешь мне своего имени?

– А зачем его знать? Иногда мне кажется, что я и сам его забыл… Пустое; давай лучше я угощу тебя едой, как ты угостил меня тогда на вечерней тропинке.

Сказав так, старик вынул из холщовой сумки небольшую циновку, постелил на пол и принялся выкладывать на нее снедь. Там были морские гребешки, рис, красные водоросли, куски жареной камбалы, кувшинчик с саке. Но сначала старик подал Цуда кусок сырого мяса и велел съесть.

Цуда послушно начал жевать. Мясо было мягким и походило на печень, а пахло водорослями.

– Что это? – спросил он, проглотив.

– Морской лев, – сказал старик. – Это очень полезно. Ешь, а я буду смотреть. И пей.

Цуда отхлебнул саке прямо из кувшинчика и потянулся за камбалой. Он не любил разговаривать за едой, молчал и старик. Насытившись (а ел он медленно, не жадно, соблюдая приличия), узник поблагодарил своего гостя и спросил:

– Но как же ты сюда попал? Ты, верно, знаком с господином Итосу? Потому меня и кормят не так, как других заключенных?

– Я не знаком с почтенным Итосу, и почему тебя хорошо кормят – не знаю. А пришел я сюда тайно, и точно так же тайно должен будешь ты отсюда выйти.

– Я?! Выйти?! – удивился Цуда. Он посмотрел на дверь, так и оставшуюся приоткрытой. – Но охрана, надзиратели…

– Я же смог пройти. И даже принес тебе угощение, – сказал старик. – Если ты готов – поторопись. Господин Таканобу, великий художник из Киото, как-то сказал: «Если размышления длятся долго, результат будет плачевным». Но прежде возьми это.

Старик протягивал револьвер. Цуда даже не заметил, откуда тот его добыл.

– Это «Галан». В барабане шесть патронов, вот здесь, – старик подал тяжелый мешочек, – еще тридцать. Чтобы зарядить…

– Я видел такой, знаю, как заряжать, – перебил Цуда. Он тут же испугался, что поступил неучтиво, но старик лишь закивал головой. Цуда привязал мешочек к поясу.

– А вот нож, – продолжал старик. Нож оказался небольшим и обоюдоострым кинжалом, рукоять которого удобно легла в ладонь Цуда. – Но и это не все. Теперь – главное.

Главным оказался металлический сверчок величиной чуть больше настоящего, живого. Цуда внимательно рассмотрел его и спросил:

– Зачем он мне?

– Никогда не спрашивай, зачем тебе дана та или иная вещь. Предназначение одной поймешь сам, предназначение другой она подскажет тебе, когда придет время. Храни его и не теряй. Впрочем, потерять сверчка ты не сумеешь, даже если захочешь. Он будет с тобой всегда.

Бывший полицейский пожал плечами и убрал сверчка в мешочек с патронами. Он еле слышно звякнул о латунь гильз и упокоился там.

– А вот деньги, – подал старик еще один мешочек. – Здесь достаточно, чтобы купить билет на корабль, отправляющийся в Россию.

– Но я не хочу в Россию, – возразил Цуда, не решаясь взять деньги.

– Слушай меня, – мягко сказал старик. – Слушай меня, самурай. Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но, если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем.

– Ты меня не понял, старик! Я не боюсь смерти! – повысил голос Цуда. – Я просто не хочу в Россию! Я ненавижу эту страну, которая всегда желала моему народу зла.

– Поэтому ты и поедешь туда.

Цуда вздохнул, протянул руку и взял мешочек с деньгами. Он оказался тяжелее, чем тот, что с патронами.

– А теперь иди, – сказал старик. – И помни, что последователь нэмбуцу повторяет имя Будды на каждом вдохе и на каждом выдохе и никогда не забывает о нем. Точно так же слуга должен думать о своем хозяине. Никогда не забывать хозяина – вот что главное для слуги.

– Но… ворота? Они же закрыты?

– Помни о сверчке, самурай, – улыбнувшись, промолвил старик. – Всегда помни о сверчке.

 

 

* * *

 

В узком коридорчике, на полу, присыпанном сенной трухой, лежал мертвый надзиратель Хотака. Голова бедного надзирателя была свернута набок, изо рта и ушей огромной лужей натекла кровь, в которой кишели блохи. В камерах еле слышно шумели другие узники, которые понимали: что-то происходит, но что именно – не могли даже догадываться.

Цуда осторожно пробрался мимо трупа, стараясь не наступить в кровь. Револьвер он сжимал в руке, будучи готов применить оружие в любой момент. Пару раз он оглянулся – не идет ли следом старик, но того не было видно. Цуда даже не был уверен, застанет ли старика в своей камере, если вдруг вернется обратно – да и человек ли он вообще?!

Снаружи было уже совсем темно, сторожа негромко перекрикивались между собою, и Цуда скользнул вдоль стены в направлении ворот. Разумеется, ворота были закрыты, но у Цуда в мозгу вертелись слова старика: «Помни о сверчке, самурай! Всегда помни о сверчке!» Поэтому бывший полицейский совершенно не удивился, когда увидел возле ворот молодого Фунакоси, спешившего куда-то со светильником в руках.

Цуда ударил его ножом в печень, когда Фунакоси проходил мимо. Надзиратель слабо вскрикнул, Цуда ударил его еще раз – под ложечку, оттащил к стене и снял с пояса связку ключей. Один из них должен был подойти к воротному замку…

Так и произошло. Приоткрыв ворота, Цуда покинул свое узилище и побежал по недавно выстроенной и отремонтированной заключенными дороге на север. Он еще не знал, куда пойдет. В северных лесах Хоккайдо есть много странного: его могли растерзать хищные звери, могли убить живущие здесь охотники-айны, дикие и злобные варвары, поклоняющиеся медведю… Могли, в конце концов, завести в болота и чащи злые духи. Но Цуда смеялся, потому что чувствовал себя сильнее любого зверя, сильнее глупого айна с деревянным копьем, сильнее злого духа. Что там, он сам ощущал себя злым духом.

Поэтому Цуда смеялся, когда пробирался сквозь заросли бамбука, когда по пояс провалился в холодную трясину и с трудом выбрался. Смеялся он, когда уже утром увидел в долине небольшую деревеньку и услыхал хрюканье свиней в загонах.

Он был свободен.

В мешочке побрякивали галановские патроны и маленький металлический сверчок.

 

 

* * *

 

Начальник тюрьмы Абасири господин Итосу был взбешен, однако внешне этого не показывал, чтобы не упасть в глазах подчиненных.

– Как были убиты Хотака и Фунакоси?! – спросил он у старшего надзирателя. Тот развел руками:

– Их зарезали. У Хотаки перерезано горло, а Фунакоси ударили ножом в живот.

– И никто ничего не видел и не слышал?

– Никто ничего не видел и не слышал, господин… – горестно повторил вслед за начальником старший надзиратель. Он боялся, что ему теперь придется сделать харакири, но господин Итосу рассуждал совершенно иным образом.

– Послушай, Харуки, ты умный человек, – вкрадчиво сказал он. – Как ты думаешь, этот сбежавший узник, этот подлец, опозоривший самого Микадо, нужен кому-нибудь?

– Я думаю, нет, – сказал старший надзиратель. – Однако было распоряжение хорошо его кормить. Вдруг кто-то поинтересуется его судьбой?

– Возможно, возможно… Но все люди смертны, не так ли?

Старший надзиратель внимательно смотрел на начальника, прикидывая, к чему он клонит.

– Наши заключенные часто умирают, простудив легкие. Мороз, северный ветер, сырость… По-моему, один недавно как раз оставил этот мир?

– Да, это Наохиро, вор из Хиросимы. Он еще лежит в мертвецкой, господин.

– Так вот, мой дорогой Харуки, в мертвецкой лежит Цуда Сандзо, бывший полицейский из Оцу, который опозорил Микадо и хотел убить русского наследника. Он умер от воспаления легких, и мы должны похоронить его как можно скорее. Вдруг это не воспаление легких, а заразная болезнь?

– Кажется, я понял, господин, – поклонился старший надзиратель. Нет, думал он, сэппуку делать не придется. А Итосу – мудрейший человек. В самом деле, отчего бы этому негодяю не умереть? А вор Наохиро – тот сбежал, но что страшного в том, что сбежал какой-то вор? Мало ли их?

– Поговори с остальными надзирателями, объясни им, что произошло, – велел тем временем господин Итосу. – Вот деньги, – он бросил на столик несколько монет, – хорошенько угости их саке. Скажи, что я не гневаюсь за то, что вор Наохиро сумел убежать. Но впредь пусть будут внимательнее. А отчет о происшествии я напишу и отправлю сам.

– Хорошо, господин!

Старший надзиратель аккуратно собрал монеты и, кланяясь, вышел. Господин Итосу улыбнулся сам себе и подошел к окну, за которым ярко сияло восходящее солнце.

 

 

* * *

 

Спустя восемь дней после этого события немолодой уже японец, одетый в европейское платье, поднялся по трапу небольшого каботажного парохода «Сикоку-Мару», отправлявшегося во Владивосток. В одной руке он нес клетчатый саквояж, а другой то и дело поправлял на голове котелок, к которому явно был непривычен.

Маленькая тесная каюта напоминала гроб. Цуда поставил саквояж на жесткую узкую койку и тотчас вышел обратно на палубу. Бухта Нагасаки выглядела мрачной – над ней низко висели тучи, накрапывал мелкий дождик, и на пристани было меньше людей, чем обычно.

Рядом с Цуда оперся о фальшборт низенький человечек в длинном пальто. Он что-то сказал по-русски, приветливо улыбаясь, но Цуда покачал головой.

– Я спросил, в первый ли раз вы плывете в Россию, – произнес низенький человечек уже по-японски. – Впрочем, уже понял, что в первый. Коммерция, вероятно?

– Да, кое-какие коммерческие дела, – уклончиво отвечал Цуда.

– Вы, верно, думаете, что вашего брата у нас недолюбливают после истории с цесаревичем Николаем? Уверяю, это не так. Есть русская пословица, она гласит: «В семье не без урода». Вот и этот… Тацу? Тодзу? В общем, чокнутый полицейский со своей саблей, он и есть всего лишь урод. А с японцами у русских всегда будут добрые отношения, поверьте. Кстати, если нужна какая-то помощь, я к вашим услугам. Моя фамилия Квашнин, Петр Григорьевич. Тоже, знаете ли, коммерсант. Во Владивостоке найти меня несложно, у любого спросите, хе-хе…

Цуда учтиво поклонился.

– А не могли бы вы помочь мне прямо сейчас? – спросил он.

– Разумеется, разумеется… Но чем?

– Как видите, я совершенно не знаю русского языка. А в Россию, как мне кажется, я отправляюсь весьма надолго… К чему терять время в этом скучном плавании? Может быть, вы дадите мне несколько уроков? По-японски-то вы говорите замечательно.

– Отчего бы и нет, – засмеялся Квашнин. – Погодите, вот отплывем, перекусим, выпьем за начало путешествия, да и сядем учиться.

Цуда еще раз учтиво поклонился. Квашнин тут же куда-то убежал, сказавши: «Ну, увидимся!» – и бывший полицейский снова стал смотреть на причал Нагасаки, на серые портовые склады и на провожающих «Сикоку-Мару», которые стояли на берегу небольшой печальной группкой.

Среди прочих Цуда не сразу увидел старичка в соломенном плаще, с нелепой повязкой на голове. Старичок махал ему рукой и улыбался.

Маленький металлический сверчок зашевелился среди галановских патронов на дне саквояжа. Он плыл в новую, чужую страну. Плыл, как и полагал Цуда Сандзо, весьма надолго…

 

Глава третья

Мунан

 

Какие неопытные у вас министры…

У нас бы никто не побеспокоил богдыхана.

Убрали бы мертвецов – и все.

Чрезвычайный посол Китая в России Ли Хун-Чжан о Ходынской трагедии

 

«До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия». Николай сделал эту запись в своем дневнике, встал и потер виски. Голова болела, выписанные врачами порошки не помогали, и царь, открыв шкафчик, налил в рюмку коньяку. Выпил, вздохнул, налил еще и вернулся к столу. С Ходынкой в самом деле получилось нехорошо, и газетные щелкоперы тут же бросились расписывать катастрофу. Может, в самом деле не стоило продолжать гуляний? А ведь все так хорошо начиналось, видит бог…

 

 

* * *

 

Народный праздник на Ходынке обещал быть поистине великолепным, и Жадамба Джамбалдорж ощущал это в движении людей, стекавшихся со всех сторон посмотреть увеселения – «электрический пароход, управляемый крысами», «ежа, стреляющего из пушки», и «поездку козла на волке», которые обещал показывать клоун Дуров, а главное – получить подарки.

Сейчас было уже около девяти утра, но многие ждали здесь со вчерашнего вечера, разведя костры и греясь подле них. Говорили, что несколько человек ночью умерли по разным причинам, но таких грустных новостей в этот веселый день никто слушать не желал. Умерли и умерли – и упокой господь. А тут – праздник у людей.

Два молодых парня в нарядных рубахах и новеньких пиджаках остановились рядом с Жадамбой и переговаривались вполголоса, полагая, видимо, что он не знает русского языка.

– Смотри, смотри, и китаец приехал. Поди, у них в Китае такого не увидишь.

– Может, и увидишь, – лениво отвечал второй. – В Китае, говорят, чего только нету. Слыхивал, огнем плюются и жаб едят.

– Жабу большого ума сожрать не надобно. Ты Ваське Косорылому поставь полуштоф, он тебе всех лягушек в округе за это поест. На закуску, ахахахаха!!!

Парни засмеялись, окликнули Жадамбу:

– Поди, ходя[5], тоже царского подарка захотел? Царь добрый, он всем подарков даст!

– Спасиба, господина! – закивал Жадамба с улыбкой, зная, что такое поведение в общении с русскими никогда не повредит. – Спасиба!

– Видал, ходя-то кумекает немного по-нашенски, – толкнул второй приятеля локтем. – Улыбается.

– А глаза косые, да еще и разные. Моя бабка, помню, говорила: у кого глаза разного цвета, в том бес сидит. Тьфу, тьфу, – парень принялся креститься.

– Дура бабка твоя. А китаец – он тоже почти как человек. Вон, радуется... Голодный, поди. На-ка тебе вот семечек, – сказал второй и втиснул в руку Жадамбы бумажный кулечек с жареным подсолнечным семенем.

– Спасиба, господина! – Жадамба закивал с удвоенной силой. – Спасиба, русика господина!

– Поешь, пока подарок-то дадут. Мы, брат, добрые, – заулыбался второй и, облапив товарища за плечи, потащил вглубь людского потока.

Цуда Сандзо (а это был, конечно же, он) спрятал семечки в карман. Бывший полицейский никогда не отказывался от дармовой еды, не собирался он отказываться и от обещанного царского подарка.

Он сам не знал, зачем пришел сегодня на Ходынку. К жизни в России Цуда успел привыкнуть, русский выучил с помощью Квашнина, который пособил ему и с жилищем, и с работой на первое время. Жилище было, разумеется, холодной конуркой без единого окна, но Цуда не жаловался, памятуя, что жилищем самурая может быть даже дырявый плащ. Квашнину тихий японец быстро наскучил, да и сам он куда-то уехал – вроде бы на воды, с тех пор Цуда его не видел.

Это стало поводом сменить имя и фамилию, а также национальность – тогда бывший полицейский и стал монголом Жадамбой Джамбалдоржом. Монголов в Москве было не то чтобы много, трогать его никто не трогал; питался Цуда скудно, работал много, берясь за любой черный труд, и почти привык к размеренному времяпрепровождению, пока не ожил сверчок.

Цуда частенько вынимал металлическую фигурку из мешочка. Это был тот самый холщовый мешочек из-под патронов, который дал ему старик в тюрьме на Хоккайдо. Патронов и револьвера уже не было, Цуда продал их, когда сильно нуждался, а потом, накопив денег, без особого труда купил себе небольшой «бульдог», который и хранил дома, в тайнике.

Поглаживая сверчка по скользкой металлической спинке, Цуда слушал, как шумит за тонкой дощатой стеной русский ветер, шумит точно так же, как шумел ветер в Оцу. И вот сегодня утром сверчок еле слышно завибрировал. Сжав фигурку в кулаке, Цуда подержал ее так, пока не понял, что это ему не кажется. А потом сразу же осознал, куда ему нужно идти. Зачем – он не ведал, но собрался и пошел, прекрасно зная, что у русских сегодня праздник. В конце концов, отчего бы ему и не посмотреть на веселье? Уж слишком скучной была жизнь Цуда в последние годы здесь, в России.

Царский подарок, который ожидали получить собравшиеся, был достаточно скуден: сайка, полфунта не слишком свежей колбасы, три четверти фунта сластей и орехов, вяземский пряник и «коронационная» кружка ценой в пятнадцать копеек, и все это увязано в платочек, на котором изображен Кремль. Однако в народе врали друг другу, что в каких-то узелках спрятаны золотые червонцы, в других – билеты выигрышного займа или серебряные часы.

Цуда вспомнил о подслушанном еще с утра у телег разговоре об этом и, повинуясь неожиданному наитию, крикнул, стараясь правильно выговаривать русские слова:

– Червонцы в подарках! Затем и не пускают нас – сами делят!

Поэтому полумиллионная толпа сразу же пришла в беспорядочное движение, когда кто-то хрипло заорал:

– Братцы, да они ж там своим сейчас все царские гостинцыто раздадут!

– Верно! А царя омманут, что всем досталось!

И Цуда завертело среди толкающихся локтей, пыхтящих ртов, топчущихся по ногам сапог. Самурай напряг мышцы, стараясь удержаться «на плаву». Это ему удалось, и толпа, сметая на своем пути скудные полицейские заслоны, понесла его к деревянным баракам-буфетам, в которых и раздавали вожделенные подарки. Тех, кто падал, толпа затаптывала, не обращая внимания на крики и вопли умирающих. Буфетчик, застывший с кучей подарков в руках, с ужасом смотрел, как из толпы, которой удалось пробраться вовнутрь площади, через проходы выбегали люди в растрепанном виде, в разорванном платье, с дикими глазами, мокрые, с непокрытыми всклокоченными волосами и со стонами прямо ложились, падали на землю. Многие были в крови, некоторые кричали, что у них сломаны ребра.

Цуда споткнулся о мертвеца, поскользнулся на крови и внутренностях, потом оказался лицом к лицу с мертвой девушкой, которую толпа несла за собою. Оттолкнув ее, бывший полицейский подавил в себе панику и начал пробиваться к краю.

 

 

* * *

 

– Как выглядят розы? – с тревогой осведомился французский посол граф де Монтебелло. Секретарь учтиво наклонил голову:

– С розами все в порядке, их беспрестанно опрыскивают водою.

– Смотрите же, Гастон, не хватало, чтобы лепестки начали опадать…

Граф вздохнул: нет ничего хлопотнее, чем устраивать приемы для высоких особ. Третий помощник пятого повара пересолит главное блюдо, а отдувается всегда посол… В Париже не станут разбирать. Но на сей раз вроде бы все складывалось самым благоприятным образом: и специально привезенные со Средиземноморья розы – целый железнодорожный вагон! – и многочисленные деликатесы, среди которых также специально прибывшие из Франции морские языки во льду.

И в этот самый момент дверь распахнулась. В кабинет самым неприличным образом ворвался обычно спокойный камердинер графа.

– Вы слышали?! – воскликнул он. – Кровавая трагедия на празднике по случаю коронации! Тысячи погибших! Это ужасно!

– Похоже, бал отменяется, Гастон, – сухо сказал граф де Монтебелло и пошел телефонировать московскому генералгубернатору.

У генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, хватало своих забот: только что в приемной пытался застрелиться обер-полицмейстер Власовский. Доложив, что все в порядке и погибло всего сто человек, обер-полицмейстер сунул было к виску револьвер, но его помощник, явно действовавший по сговору, оттолкнул руку. Пуля ушла в стену, повредив штукатурку и лепнину, а хитрого Власовского великий князь положил себе обязательно уволить чуть погодя[6].

С французским послом Сергей Александрович переговорил, но ничего толком сказать не сумел. Потому Монтебелло съездил на Ходынское поле сам и поразился увиденному. Земля была сплошь вытоптана, пропитана кровью, везде валялось какое-то окровавленное тряпье – куски разорванной одежды, а сотни трупов уже были сложены городовыми на телеги. Прижимая к губам надушенный платочек, граф поспешно покинул ужасную гекатомбу и заторопился к обер-церемониймейстеру коронации графу Палену.

Пален выглядел убитым.

– Я беседовал с государем, – сказал он, разводя руками. – Государь плакал. Он не сказал мне своего решения, но я заранее в нем не сомневаюсь: все празднества будут отменены и объявлен траур.

Сказавши так, Пален сам принялся утирать слезы. Утешив плачущего старика, Монтебелло вернулся к себе и тотчас велел отменить все приготовления к балу, а сам уселся писать в Париж срочное донесение. Граф был уже на середине, стараясь официальным образом описать увиденные им жутчайшие вещи, когда вошел секретарь и сказал:

– К вам адъютант от великого князя Сергея Александровича.

Появившийся в кабинете офицер произнес слова, от которых у графа все похолодело внутри:

– Государь передумал. Никакого траура не будет, все намеченные празднества, включая бал во французском посольстве, состоятся.

 

 

* * *

 

Цуда сидел на бугорке и перематывал ногу куском материи, оторванной от рубашки: кто-то в толпе нанес ему глубокую ссадину чуть выше щиколотки. Рядом охал и постанывал пожилой человек с рыжей бородкой, оглаживая себя по бокам.

– Ребра, ребрышки мои поломали, все как одно, пережали, перемяли… – горевал он, то ли обращаясь к Цуда, то ли сам себе печалясь. – Наказание какое, господи… Хорошо, жив остался, да еще бог его ведает, что дальше выйдет…

Цуда равнодушно затянул узел покрепче и поднялся. Мимо него русские полицейские продолжали таскать тела, на ходу успевая проверять у них карманы. Возможно, они искали документы, а может, и деньги, которые мертвецам были уже ни к чему. Цуда полицейских не осуждал.

Он хотел было поднять валявшийся на земле кулек, сплошь покрытый кровавыми пятнами, но потом лишь толкнул ногой.

– Это подарок русского государя, самурай. Возьми его, – раздался голос позади. Говорили по-японски. Цуда обернулся и с изумлением, которое поспешил скрыть, увидел своего старого знакомого – старика.

– Возьми-возьми, – с улыбкой велел старик. – Ты многое узнаешь о русских и об их государе.

Цуда послушно нагнулся и поднял сверток.

– Ты не испугался увиденного сегодня? – спросил старик. Он был одет в русское платье, и только глаза выдавали в нем азиата. Встретив на улице, Цуда вряд ли признал бы его.

– Не испугался. Я был солдатом, я привык к крови и трупам. Я не привык к глупости.

– Верно, самурай. Правильно поступает тот, кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна.

– Идем со мной, – продолжал старик, – мы давно не виделись, нам нужно поговорить. Пусть русский царь празднует свой кровавый праздник, главное уже случилось.

Они ушли, исчезнув за телегами, полными трупов. И вовремя, потому что давешний рыжебородый уже звал городовых и объяснял им:

– Вот тут сидели, я слышу – говорят не по-нашему, и глаза косые, что у бесов… Не иначе, они это и учинили! Только что тут были, убегли, видать…

Но рыжебородого никто слушать не стал: у городовых было полно иных забот, вот-вот на Ходынку должен был приехать государь, в прибытии которого даже они сомневались до последнего момента. Торопливо убирались рваные тряпки, ремонтировались поломанные толпой буфеты, кровавые пятна засыпались песком, а сами мертвецы, которых не успели вывезти, были по приказу все того же ушлого обер-полицмейстера Власовского сложены в ров и накрыты там дерюгой.

 

* * *

 

Николай, не торопясь, выпил коньяк и продолжил запись в дневнике: «Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном «народном празднике». Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и «Славься». Пробежал глазами, встал и пошел к шкафчику.

Он в самом деле не видел с площадки императорского павильона ничего особенного. Люди, люди, сплошные людские головы и плечи, сотни тысяч глаз, смотревших на него с обожанием. Лишь по пути на Ходынку, еще на Тверской, ему встретился воз с покойниками. Верно, возницу теперь накажут. Ну да и черт же с ним, нашел тоже, где ездить…

Николай задумчиво поболтал коньяк в хрустальном графине, но решительно вернул его на место, захлопнув дверцу шкафчика. Он вспомнил первый тур вальса с графиней Монтебелло, пока сам граф вел императрицу. «Графин, графиня… смешно». Николай хихикнул, и смешок отдался в висках мгновенным выстрелом боли.

 

 

* * *

 

Когда в посольстве Франции играл оркестр, самодержец вальсировал с супругой посланника, а гости алкали свежих устерсов, бывший японский полицейский Цуда и таинственный старик сидели в небольшой рощице и беседовали.

– Смотри, что русский царь подарил своим подданным в день коронации. Булка, пряник, кусок колбасы, грошовые орехи и кружка. Завтрак рикши и посуда, чтобы запить все водою из ручья. И ради этого они убивали друг друга. Это тот царь, который заслуживает этого народа, и тот народ, который заслуживает такого царя, – говорил старик.

Цуда взвесил на ладони колбасу.

– Не ешь ее, на ней кровь, – сказал старик.

– Ее и не так уж много, – сказал Цуда и выбросил подарок в кусты вместе с платком.

– Русский царь глуп. Он нигде не бывает один. Чтобы успешно вершить свои дела, владыка, его советники и старейшины должны держаться отстраненно. Ведь, если за человеком постоянно ходит целая свита подчиненных, ему трудно выполнять свои обязанности. Об этом нужно помнить.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: