— Должен признаться, — продолжал трепаться Ящик, — что я не подвергал себя воздействию присущего городу аромата уже немалое время. Но тебе от этого вреда не будет. Воздух вовсе не так грязен, как кажется. Очистители — одна из немногих систем, которые не прекратили работу после Эпидемии.
Теперь, когда машина уже миновала группу зданий, которую можно было с известным правом назвать окрестностями жилья Хоури, перед ней стала разворачиваться гигантская панорама Чазм-Сити. Невозможно было представить себе, что этот дремучий лес уродливых строений был когда-то самым процветающим городом в истории человечества; что это было место, откуда на протяжении двух столетий изливался нескончаемый поток научных и художественных новаций. Теперь даже местный люд понимал, что этот город видывал лучшие времена. С некоторой долей иронии они именовали его Городом, Который Вечно Дремлет, ибо многие тысячи его самых богатых граждан ныне пребывали замороженными в криогенных установках, рассчитывая провести там период временного упадка, который является лишь случайным отклонением на восходящей кривой роста благоденствия и процветания.
Естественной границей города был Кратер, который как бы замыкал его в своем кольце. Диаметр Кратера составлял около шестидесяти километров, а в центре его кольца находилась Утроба, или Провал. Город был укрыт восемнадцатью куполами, занимавшими пространство между стенами Кратера и Провалом. Грани куполов соприкасались, а сами они поддерживались подпорными башнями. Эти купола больше всего напоминали свисающие покровы, которыми завешивают мебель в спальне недавно усопшего. На местном жаргоне все это именовалось Москитной Сеткой, хотя существовало еще около дюжины разных названий, заимствованных из разных языков. Без куполов город не мог бы существовать. Атмосфера Йеллоустона — холодная смесь азота и метана, соотношение между которыми все время менялось, приправленная коктейлем сложных соединений водорода и углерода, — была смертельно ядовита. К счастью, Кратер защищал город от самых страшных ветров и селей жидкого метана, а смесь горячих газов, изрыгаемых Утробой, могла быть превращена в пригодный для дыхания воздух весьма простым и дешевым технологическим процессом. Кое-где на Йеллоустоне были другие поселения людей, куда меньше Чазм-Сити, но у них наблюдались куда большие трудности с созданием локальной биосферы, особенно с обеспечением населения воздухом, пригодным для дыхания.
В первые дни своего пребывания на Йеллоустоне Хоури спрашивала у местных, почему вообще кому-то пришла в голову мысль заселить планету, раз она столь негостеприимна? На Краю Неба, может, действительно все время полыхают войны, но там хоть можно жить без куполов и систем, искусственно создающих пригодную для дыхания атмосферу. Однако Хоури скоро поняла, что ожидать более или менее содержательного ответа тут не приходится, даже в том случае, если подобный вопрос сразу же не примут за наглость чужака.
Впрочем, ответ и так был ясен. Провал привлек к себе первых исследователей, вокруг которых возникло скромное поселение, а затем и что-то вроде пограничного городка. Безумцы, игроки, лопоухие мечтатели летели сюда как мотыльки на огонь, привлеченные слухами о богатствах Утробы. Кое-кто возвращался домой разочарованным, кто-то погибал в горячих ядовитых глубинах вулкана. А кучка выживших энтузиастов гордилась странной красотой этих мест. Быстро пролетели двести лет, и вот кучка строений превратилась в ЭТО!
Город непрерывно и беспорядочно рос во всех направлениях, и, казалось, густой лес его оскаленных и переплетаюшихся зданий вот-вот исчезнет в туманной дымке Утробы. Только самые старые постройки до сих пор относительно хорошо сохранились. Эти здания, похожие на коробки, удержались во время Эпидемии потому, что в них не было систем саморемонта и самоперестройки. Напротив, новейшие небоскребы ныне напоминали странные, с торчащими обрубками ветвей и корней, куски плавника или древесные стволы в последней стадии гниения.
Когда-то эти небоскребы были гордыми и симметричными, пока Эпидемия не заставила их расти странно и беспорядочно, выбрасывая в стороны какие-то шарообразные утолщения, переплетаясь друг с другом, выделяя какие-то шишки и отростки, как у прокаженных. Теперь эти здания умерли, окоченев в странных формах, казавшихся специально разработанными безумными дизайнерами, чтобы будить в людях тревогу и дурные предчувствия. Возле них сложились трущобы, нижние ярусы превратились в смешение шанхаев и барахолок, освещавшихся по ночам факелами и кострами. В трущобах копошились маленькие фигурки людей, они шли пешком или ехали на рикшах по шатким мосткам, переброшенным через развалины. Тут почти не было повозок, использующих какой-либо вид энергии, кроме мускульной, а если и были, то только работающие на силе пара.
Трущобы никогда не поднимались выше десятого этажа небоскребов, так как могли легко обрушиться под собственной тяжестью, так что над ними еще на двести — триста метров поднимались относительно ровные, сравнительно слабо изуродованные Эпидемией стены огромных зданий. Никаких следов, что там живут люди, не было. Только на самых верхних этажах человеческое присутствие снова давало о себе знать. Там виднелись какие-то пристройки на столбах, похожие на гнезда аистов среди ветвей изуродованных небоскребов. Стекла этих пристроек отражали блеск силы и богатства. Они были ярко освещены. Сверкали неоновые рекламы. Лучи прожекторов, вырываясь из-под карнизов, выхватывали миниатюрные кабельные такси, связывавшие между собой различные районы города. Эти машины торопливо пробирались среди канатов, оплетавших здания точно хромосомные нити. У этого высотного города, возвышавшегося над трущобами, была кличка — Крона. Здесь никогда не было настоящего дня, подумала Хоури. Она тут еще ни разу не чувствовала себя проснувшейся: Крона казалась вечно погруженной в светлые сумерки.
— Ящик, когда же у вас выберется время, чтобы счистить дерьмо с Москитной Сетки?
Нг засмеялся — будто гравий пересыпался в жестяном ведре.
— Вероятнее всего — никогда. Разве что кто-то обнаружит способ делать из дерьма деньги.
— И кто из нас сейчас хает этот город?
— Мы-то с тобой можем себе это позволить. Ведь, покончив с этим делом, мы можем удрать на спутники вместе с другими приличными людьми.
— Ага, с теми, что в коробках. Сожалею, Ящик, но меня из списков вычеркни, а то как бы я разрыв сердца не получила от восторга, — теперь перед ней открылась Утроба, ибо кабельное такси ползло по внутренней стороне тороидального купола. Утроба представляла собой глубочайший провал в материнских породах, ее изъеденные ветровой эрозией стены сначала были довольно пологи, а затем круто обрывались в бездну. Их покрывали трубы, уходящие в рычащую глубину, откуда извергались клубы паров. Там находилась станция, производившая крекинг газов и снабжавшая город воздухом для дыхания и теплом. — Кстати, об убийстве… Что за дела с этим оружием?
— Думаешь, сумеешь с ним разобраться?
— Ты платишь, я разбираюсь. Но мне надо знать, с чем я имею дело.
— Если у тебя проблемы, то придется спросить у самого Тараши.
— Он что, сам сконструировал эту штуковину?
— До самой мельчайшей детали.
Теперь машина шла над Монументом Восьмидесяти. Хоури никогда еще не видела его под таким углом. Если говорить правду, то отсюда он казался куда менее величественным, чем если на него смотреть снизу. Сейчас он производил впечатление сильно побитого непогодой и являл довольно жалкое зрелище. Это была пирамида с квадратным основанием, сложенная наподобие зиккурата. Его нижние этажи обросли трущобами и подпорками, как корабль ракушками. Наверху мраморная облицовка уступала место зеркальным окнам, но часть стекол разбилась, а металлические рамы сломались и вылетели, чего с улицы не было видно. Совершенно очевидно, что это место и было выбрано сценой для убийства.
Обычно о таких делах в известность заранее не ставили. Но, похоже, Тараши сам внес эту деталь в свой контракт. В контракты с будущей жертвой такие записи вносились, как правило, лишь в тех случаях, когда клиент считал свои шансы выжить и избавиться от преследователя за оговоренный период времени очень высокими. Это был способ, благодаря которому практически бессмертные богачи разгоняли скуку жизни, переставая повиноваться установленным правилам и порядкам. Если у них получалось пережить контракт, а так это и было в большинстве случаев, они могли еще долго хвастать своими подвигами.
Хоури могла датировать начало своего участия в Игре Теней совершенно точно. То был день, когда она очнулась на орбите Йеллоустона, в одном из спутников с криогенными установками, которым заправлял орден Ледяных Нищенствующих. Хотя никаких Нищенствующих на Краю Неба не наблюдалось, она кое-что о них слыхала, в том числе и об их функциях. Это была добровольная религиозная организация, посвятившая себя помощи тем, кто получил травмы при космических перелетах. Очень частым результатом размораживания после глубокого сна являлась, например, амнезия.
Это уже само по себе было плохой новостью. Может быть, ее амнезия стерла даже воспоминания о том, что она принимала участие в каком-то космическом перелете, так как последнее, что помнила Хоури, было делом весьма специфическим: она лежала в медицинской палатке на поверхности Края Неба. Причем рядом с ней лежал ее муж Фазиль. Оба были ранены в очередном сражении. Ранения жизни не угрожали и могли быть излечены в любом орбитальном госпитале. Пришел санитар и стал готовить их к погружению в криогенный сон. Их должны были охладить, отправить на орбиту в шаттле, а затем передать туда, где есть криогенная установка. Там их должны были продержать до тех пор, пока не освободятся места в хирургическом отделении. Весь процесс мог продлиться несколько месяцев, но, по словам санитара, есть неплохие шансы, что война все еще будет продолжаться, когда они снова будут готовы приступить к исполнению своих обязанностей. Хоури и Фазиль были склонны поверить санитару — в конце концов, разве они не настоящие профи?
Так. А потом она восстала от сна. Но вместо того, чтобы быть переведенной в палату для выздоравливающих в госпитале, Хоури оказалась перед сворой Ледяных Нищенствующих, говорящих с йеллоустонским акцентом. Нет, заявили они ей, нет у нее амнезии. И травмы при пробуждении тоже нет. Все обстоит куда как хуже.
Все дело было в том, что главный Нищенствующий обозвал бюрократической ошибкой. Случилось это на орбите Края Неба, когда в криогенную установку попала ракета. Хоури и Фазиль оказались среди немногих счастливцев, оставшихся в живых, но зато все их документы погибли. Попытались произвести идентификацию замороженных, но ошибок избежать не удалось. Хоури приняли за наблюдательницу-демаристку, прибывшую на Край Неба, чтобы изучать войну и уже готовившуюся к отбытию обратно на Йеллоустон, когда она попала под обстрел. Хоури прооперировали, а затем погрузили на борт корабля, уже готовившегося к старту. К сожалению, с Фазилем никаких ошибок не произошло. Пока Хоури спала в криогенной установке корабля, а ее тело переносилось черт-те куда за многие световые годы к Эпсилону Эридана, Фазиль старел — на один год за каждый год ее полета. Разумеется, сказали Нищенствующие, ошибку быстро обнаружили, но было уже поздно. Кораблей, которые отправлялись бы в нужном ей направлении, в настоящее время нет, и не будет еще лет десять. Да и если бы Хоури вернулась на Край Неба, немедленно (что опять-таки невозможно, учитывая, на какие планеты летят корабли, вращающиеся сейчас на орбитах вокруг Йеллоустона), прошло бы лет сорок, пока она снова могла бы встретиться с Фазилем. И все бы это время Фазиль не ведал, что она возвращается к нему. Так что он вполне мог бы создать себе новую семью, жениться, завести детей и даже внуков. Вернись Хоури к нему, она стала бы призраком прошлого, давно поглощенного Небытием. И все это в предположении, что Фазиль не погиб, вернувшись на фронт.
До того как Нищенствующие изложили все это Хоури, она никогда не задумывалась о скорости света. Знала только, что во всей вселенной нет ничего, что двигалось бы быстрее… но, как она теперь убедилась, это движение было слишком медленным, чтобы сохранить жизнь любви. Одно мгновение беспощадной ясности — и она поняла, что важнейшие структуры вселенной — ее физические законы — сговорились между собой, чтобы подвести ее к пропасти, полной ужаса и потерь. Было бы легче, куда легче, если бы знать, что Фазиль умер. Теперь же между нею и им лежит океан Неизвестности — Пространство и Время. Гнев, вспыхнувший в ней, требовал выхода, чтобы не взорвать ее изнутри.
Позже, но в тот же день, к ней пришел человек, предложивший ей работу контрактника-убийцы, и она удивительно легко согласилась.
Имя человека было Таннер Мирабель. Как и она, он был бывшим солдатом с Края Неба. Таннер считался настоящим специалистом по выискиванию потенциальных убийц. Именно поэтому он сразу обнаружил талант Хоури, как только ее разморозили. Мирабель связал ее с неким мистером Нг'ом — известным герметиком. Интервью с Нг'ом не замедлило состояться. За ним последовали психометрические тесты. Убийцы, как считали на этой планете, должны быть здравомыслящими, склонными к аналитическому мышлению людьми. Они должны четко различать убийство законное и то, когда оно преступает весьма смутную границу, превращаясь в уголовное преступление. В противном случае Компания может вылететь в трубу.
Все эти тесты Хоури прошла легко.
Были и другие. Иногда заказчики требовали дико хитроумных способов своей потенциальной ликвидации, поскольку в глубине души считали, что до убийства дело не дойдет, ибо полагали себя столь умными и хитрыми, что уже воображали, как убийца остается с носом после истечения определенных контрактом дней или даже месяцев охоты. Поэтому Хоури надлежало свести близкое знакомство со всеми видами оружия. Оказалось, в этой области у нее таланты такие, о каких она и не подозревала.
Но даже она не видела ничего похожего на то оружие, которое ей доставила «добрая фея» в этот раз.
Ей потребовалось не менее минуты, чтобы понять, как собирается эта винтовка. Получилось нечто вроде снайперского карабина с чудовищно толстым перфорированным стволом. Обойма содержала несколько похожих на дротики пуль. Вблизи от головки каждой пули был выгравирован небольшой значок — голографическое изображение черепа. Это удивило Хоури — она никогда еще не применяла против своих клиентов отравленные пули.
А что за дела с этим Монументом?
— Ящик, — сказала она. — Есть еще кое-что…
В этот момент ее машина неожиданно резко пошла вниз. Рикши изо всех сил кинулись в разные стороны, чтобы избежать неминуемого столкновения. В глазах потемнело от внезапной перегрузки. Хоури провела мизинцем вдоль прорези для кредитной карточки, снимая деньги с защищенного счета на Кроне, у которой не было никаких контактов с Омегой. Это было важно, так как «цель» с хорошими связями могла бы отследить передвижения своего потенциального убийцы по ряби на поверхности финансового моря. Заметанием следов нельзя было пренебрегать.
Хоури открыла дверцу и выскочила. Здесь, как и всегда на поверхности планеты, шел мелкий дождь. Его называли «внутренним». Специфическая вонь этого района города с силой ударила в ноздри. Смесь запахов сточных труб, пота, пряностей, озона и едкого табачного дыма. Шум тоже был невыносим. Шорох шин рикш, крики, звон колокольчиков, гудки служили фоном, в который вплетались выкрики уличных торговцев, визг животных в клетках, песни бродячих певцов, голоса, говорящие на всех наречиях, начиная от современного норта и кончая каназианским.
Хоури натянула на голову широкополую фетровую шляпу и подняла воротник пальто, доходившего ей до колен. Такси вытянуло лапу и ухватилось за свисающий трос. Вскоре оно затерялось среди других пятен, раскачивающихся как маятники и стремящихся побыстрее подняться к бурому куполу «неба».
— Что ж, Ящик, — сказала она. — Делай следующий ход.
Его голос прозвучал прямо в ее мозгу.
— Верь мне. У меня хорошие предчувствия.
Совет Капитана хорош, думала Илиа Вольева. Убить Нагорного было единственным надежным решением всех проблем. Сам Нагорный облегчил эту задачу, первым попытавшись убить ее самое, что начисто обрезало все рассуждения на моральные темы.
Все это случилось несколько месяцев назад, если говорить о корабельном времени. Она оттягивала выполнение решения, но сейчас обстоятельства требовали, чтобы дело было завершено. Пройдет совсем немного времени, корабль подлетит к Йеллоустону, из заморозки выйдут остальные. Когда это произойдет, ее действия будут ограничены необходимостью поддерживать ложь, гласящую, будто Нагорный умер во время пребывания в холодном сне из-за какой-то всем очевидной аварии спальной капсулы.
Теперь же ей предстояло поднапрячься и принудить себя к действию. Молча она сидела в своей лаборатории и набиралась духу, чтобы сделать то, что необходимо. Помещение, которое занимала Вольева, по стандартам «Ностальгии по Бесконечности» было совсем скромным. Она ведь могла бы отвести себе целую анфиладу залов, если бы пожелала. Только зачем ей это? Часы бодрствования были заполнены заботами о боевых системах, на остальное времени почти не оставалось. А когда она спала, то ей снова снились боевые системы. Конечно, иногда она позволяла себе немного пороскошествовать, если находилось свободное время, чтобы попользоваться — наслаждением это не назовешь — чем-нибудь эдаким. Места ей хватало. У нее была постель, кое-какая мебель, очень утилитарная по виду, хотя, откровенно говоря, корабль мог ее снабдить мебелью любого стиля и качества. К ее комнате прилегал небольшой «довесок», где она устроила лабораторию. Там она пробовала различные методы борьбы с болезнью Капитана. Ее работа в этом направлении носила весьма любительский характер, результатами она ни с кем не делилась. Зачем возбуждать напрасные надежды?
Здесь же она потом хранила и голову Нагорного. Голова была заморожена. Держала ее Вольева в старом шлеме того космического скафандра, который, обнаружив, что его хозяин умер, сам явился к Вольевой, чтобы пройти необходимые ремонт и чистку. Вольевой приходилось слышать о шлемах с острой как бритва диафрагмой на уровне воротника, которая в случае нужды быстро и безболезненно отделяла голову от тела. Однако этот был не из их числа.
Впрочем, Нагорный тоже умер весьма любопытным образом. Вольева разбудила Капитана и изложила ему ситуацию с Нагорным. Артиллерист, по-видимому, сошел с ума в результате ее собственных экспериментов. Она подробно рассказала о проблемах, возникших при попытке подключить его к орудийным системам с помощью датчиков, вживленных в мозг. Она даже упомянула о том, что у Нагорного возникли ночные кошмары, а потом быстро перешла к рассказу, как волонтер напал на ее, а затем исчез в неведомых глубинах корабля. Капитан не стал донимать ее вопросами о кошмарах, чему тогда Вольева обрадовалась, так как ей не хотелось обсуждать эту тему, а особенно содержание снов Нагорного.
Потом она обнаружила, что абстрагироваться от темы кошмаров становится все труднее. Дело в том, что это были не отдельные обрывки снов, не разрозненные кошмарные видения, хотя и такие могут сильно влиять на психику. Нет. Из того, что она слышала от Нагорного, можно было заключить, что кошмары повторялись многократно и отличались детализацией. По большей части они касались некоего существа, которое называлось Похитителем Солнц. Это был личный палач Нагорного. Не было ясности в том, чего Похититель Солнц старался добиться от Нагорного, но он вызывал у последнего ужас как воплощение мирового зла. Как-то Вольева заглянула в блокнот Нагорного, который нашла в его комнате. Там были карандашные наброски, сделанные как бы в лихорадочном состоянии. Они изображали жутких существ, похожих на птиц, с пустыми глазницами и выпирающими костями скелета. Если это были впечатления, почерпнутые Нагорным в моменты безумия, то ему было, чего бояться. Однако оставался вопрос: как соотносятся эти фантомы с занятиями в Оружейной? Какая ошибка в подключении нейронной системы Нагорного нанесла удар по той части мозга, которая рождает кошмары? Теперь, оглядываясь назад, Вольева понимала, что действовала слишком поспешно и грубо. Впрочем, она лишь выполняла приказ Саджаки о приведении корабельного вооружения в боевую готовность.
Итак, у Нагорного произошел срыв, и он бежал в пустынные глубины полуразрушенного корабля. Рекомендация Капитана — начать охоту на этого человека и убить его — полностью совпадала с ее инстинктивным ощущением. Однако на исполнение решения потребовались многие дни. Вольевой пришлось установить сенсорные сети в стольких коридорах, на сколько хватило сил. Она выслушала множество докладов своих сторожевых крыс, пытаясь выяснить, где прячется Нагорный. Временами ей начинало казаться, что все напрасно, что Нагорный останется на свободе, даже когда корабль окажется на орбите Йеллоустона, а остальные члены команды проснутся…
И тут Нагорный совершил две ошибки. Надо полагать, то были следствия его психического расстройства. Первая заключалась в том, что он вломился в каюту Вольевой, где оставил послание, написанное на стене его собственной артериальной кровью. Очень простое послание. Нагорный выбрал для нее всего два слова, которые она вполне могла предвидеть:
ПОХИТИТЕЛЬ СОЛНЦ.
Затем, уже в полном безумии, он украл шлем от ее скафандра, бросив все остальное. Взломав каюту, он устроил засаду, а когда Вольева примчалась к себе, отобрал у нее пистолет, а потом прыжками потащил по длинному, постепенно закругляющемуся коридору, к ближайшей лифтовой шахте. Вольева пыталась сопротивляться, но силы Нагорного, казалось удесятерились, он держал ее стальной хваткой. И все же она считала, что у нее еще есть шанс — ведь он тащил ее туда, где ходят лифты.
Однако, как оказалось, Нагорный вовсе не собирался ждать прибытия лифта. С помощью ее пистолета он взломал дверь, ведущую к бездонным глубинам шахты, где гуляло гулкое эхо. Без всяких церемоний — он даже не сказал Вольевой «прощай!» — Нагорный швырнул ее туда.
Это была его вторая грубая ошибка.
Шахта пронизывала весь корабль — от носа до кормы. Вольевой предстояло пролететь несколько километров, прежде чем она разобьется о дно. Через несколько мгновений полета, когда ей стало казаться, что сердце вот-вот остановится, она вдруг поняла, что должно произойти. Она будет падать, пока не разобьется, независимо от того сколько — несколько мгновений или минут — займет этот процесс. Стены шахты отвесны и ровны, шансов ухватиться за что-то или замедлить падение нет.
Ее ждет смерть.
И вдруг… Нет, это случилось не сразу, за что ей потом было очень стыдно… Вдруг какая-то часть ее мозга занялась анализом ситуации совсем в другом направлении. Она вдруг увидела себя не падающей сквозь корабль, а стоящей на месте по отношению к звездам, висящей в невесомости, тогда как мимо нее взносятся вверх стенки летящего корабля. Сама Вольева не испытывала никакого ускорения, ускорением обладал лишь корабль.
А ускорение корабля поддавалось управлению с помощью браслета.
Заниматься деталями у нее времени не оставалось. Была идея, возникшая в ее уме как взрыв. Она понимала, что идею надо или воплотить немедленно, или… встретить свою судьбу. Она может остановить свое падение, заставив изменяться ускорение корабля на то время, которое потребуется для получения нужного эффекта.
Номинальное ускорение корабля сейчас составляло одно g, почему Нагорный с такой легкостью представил себе корабль в качестве дома огромной высоты, с которой он и сбросил Вольеву. Она падала уже не меньше десяти секунд — именно столько времени ее ум перерабатывал эту информацию. Что же ей делать? Уменьшить ускорение на одно g? Нет, это мало что даст. Лучше на одну секунду сбросить его сразу на десять g. Она знала — двигатели это способны дать. Такой маневр команде не повредит — она спит в своих противоперегрузочных коконах. Не повредит он и ей — она лишь увидит, как резко замедлится бег стенок корабля, пролетающих мимо нее.
А вот Нагорный — он почти беззащитен.
Реализация решения далась ей не просто. Рев воздуха в шахте лифта почти заглушал ее голос, когда она отдавала приказ через браслет. Потом наступил страшный момент, когда корабль, казалось, не желал обращать внимание на ее слова. А дальше наступило блаженство: он покорно выполнил приказ.
Позже Вольева обнаружила Нагорного. Пиковое ускорение в течение одной секунды вообще-то не было бы фатальным, но Вольева сбросила скорость не за один прием, а методом проб и ошибок, причем каждый импульс швырял Нагорного между полом и потолком палубы.
Сама Вольева тоже была ранена. Столкновения со стенами шахты стоили ей сломанной ноги. Правда, нога потом срослась, остались лишь мрачные воспоминания о боли. Она помнила, как пользовалась лазерной кюреткой, чтобы отделить голову Нагорного, зная, что еще предстоит удаление вживленных в его мозг датчиков. Датчики были тоненькие, крохотные, выращенные в ходе трудоемкого процесса на молекулярном уровне. Ей очень не хотелось, чтобы кто-то мог этот процесс потом продублировать. Вот теперь и пришло время их удалить. Она вынула голову Нагорного из шлема, погрузила ее в жидкий азот. Затем сунула руки в две пары рукавиц, висевших среди прочих инструментов над рабочим столом. Крошечные блестящие инструменты тут же пришли в движение и сами опустились на поверхность черепа, готовые трепанировать его, а потом зашить с невиданной точностью. Однако до того, как череп будет скреплен, Вольевой предстояло заменить настоящие датчики на фальшивые, с тем, чтобы, если кому-нибудь пришло в голову осуществить новое расследование, никто не заметил бы отсутствия датчиков.
Голову тоже, конечно, придется пришить, но тут особо спешить не приходилось. К тому времени, когда остальные проснутся и узнают, что произошло с Нагорным, вернее, когда они узнают то, что она захочет, чтоб они узнали, то наверняка у них не возникнет особого желания рассматривать тело слишком внимательно. Конечно, проблема может возникнуть с Суджикой — ведь она и Нагорный были любовниками до тех пор, пока Нагорный не обезумел.
Как и многие другие до нее, Илиа Вольева считала, что проблемы надо решать по мере их возникновения.
А пока ее инструменты глубоко врезались в голову Нагорного в поисках того, что принадлежало ей. И тут ей пришла мысль: кем же его заменить?
Конечно, замена должна быть не из тех, кто сейчас на борту. Впрочем, на орбите Йеллоустона она наверняка отыщет какого-нибудь волонтера.
— Ящик, а не становится ли у нас тут жарковато?
Его голос пришел к ней чуть дрожащим и глухим из-за массивных домов, громоздившихся над головой.
— Так жарко, что мы можем раскалиться добела, малышка. Держись и смотри, не потеряй свои отравленные дротики.
— Да, кстати, о них, Ящик… Я…
Хоури шнырнуло в сторону, когда трое нью-комузо промаршировали мимо нее в своих, похожих на баскетбольные корзины, плетеных шлемах. Шакухачи — бамбуковые флейты — рассекали воздух перед ними, подобно тростям марионеток. Испуганная стая обезьянок-капуцинов рассеялась и попряталась в тени.
— Я хочу сказать, — продолжала она, — что, если я подстрелю кого-нибудь постороннего?
— Ничего страшного, — отозвался Нг. — Этот яд намертво привязан к биохимии Тараши. Любой другой получит от твоего выстрела лишь довольно неприятную сквозную рану.
— А если это будет клон Тараши?
— Ты полагаешь такой вариант возможным?
— Просто спрашиваю, — ей показалось странным, что Ящик внезапно так всполошился.
— Во всяком случае, если у Тараши есть клоны и мы одного из них по ошибке пристрелим, то это будет их проблемой, а не нашей. Все это записано в контракте. Как-нибудь почитай его на досуге.
— Только в том случае, если меня заест тоска, — ответила Хоури. — Тогда, может, и решусь попробовать.
И замерла, так как все вокруг внезапно изменилось. Нг смолк, вместо его голоса возникла четкая пульсация. Пульсация не была чрезмерно громкой, но было в ней что-то зловещее, что-то вроде эхолокационных импульсов хищника. За последние полгода Хоури слышала эту пульсацию не меньше десятка раз, и каждый раз она означала, что Хоури приближается к цели. Значит, Тараши находится от нее на расстоянии не больше пятисот метров. Этот факт, соотнесенный со временем появления пульсации, говорил, что Тараши находится внутри Монумента.
С этого момента Игра становилась обычно всеобщим достоянием. Тараши это тоже было известно — такой же приборчик, как у нее, был имплантирован и ему в одной из тайных клиник Кроны. Он генерировал в мозгу Тараши сходные импульсы. По всему Чазм-Сити множество информационных сетей, специализирующихся на Игре Теней, уже посылают свои мобильные группы к тому месту, где готовится убийство. Счастливчики уже должны быть совсем рядом.
По мере приближения Хоури к Монументу пульсация становилась напряженнее, но напряженность нарастала не быстро. Вероятно, Тараши находился где-то над ней, так что расстояние между ними менялось мало.
Нижняя часть постамента, на котором покоилось основание здания, была покрыта трещинами, образовавшимися в результате оползня, так как Монумент стоял вблизи Провала. В свое время в постаменте и ниже его находился торговый комплекс, но туда проникли подземные воды. Самые нижние уровни были затоплены, провалившиеся пешеходные дорожки и лестницы уходили в коричневую воду. Пирамида Монумента поднималась над затопленной площадью и основанием благодаря наличию еще одной, меньшей, перевернутой пирамиды, врезанной в материнские породы. Там и находился единственный вход в Монумент. Теперь, если ей удастся проникнуть в здание, Тараши может считать себя стопроцентным мертвяком. Чтобы достичь этого, Хоури надо было перейти мостик, сооруженной над затопленной площадью, но тогда она будет хорошо видна засевшему внутри Монумента человеку. А любопытно бы узнать, о чем думает сейчас ее будущая жертва?