Соберём основные труды Василия Васильевича Розанова (1856–1919 гг.), труды посвящённые его трудам, например, в 2001 г. издана хорошая книга о Розанове Александра Николюкина, другие книги и различные мемуары. И приступим к совместному исследованию.
Розанов родился в 20 апреля 1856 г. в городке Ветлуга Костромской губернии, учился в Симбирске, в Нижнем Новгороде, в Московском университете. Работал преподавателем словесности, истории и географии в Елецкой гимназии и чиновником в Государственном Контроле. В начале XX века начал печатать фельетоны и статьи в» Новом времени»
Интересно, — молодой человек в России, решивший в 80–90-х годах XIX века серьёзно заняться литературой или философией, — с чего начнёт? В каком направлении решит продвинуть философскую мысль? Будет ли он продолжать философские искания последних европейских философов Шопенгауэра и Ницше, или детально разберётся в достижениях своих великих земляков — Толстого, Соловьёва, Леонтьева?
Молодой Розанов начал с изучения достижений великих мыслителей России. Розанов сразу предстал как самостоятельный критический мыслитель, а по глубине исследования результаты оказались, очень мягко выражаясь, — парадоксальными. Взглянем на них и процитируем.
Розанов про Хомякова — «бледно, образ тускл, слова как-то не запоминаются, спутываются»,
«Во всяком случае, не у Хомякова русские научились простоте, смирению и любви. Если хотите, они этому больше научились даже у Белинского и Грановского (с последним Хомяков вёл научную полемику)».
Розанов о Пушкине и Лермонтове — «То, что мы все чувствуем и в чём заключается самая суть — это что Лермонтов был сильнее Пушкина и, так сказать, «урожденнее — выше»… Пушкин был немножко terre-a-terre (приземлённый), слишком уж русский, без иностранного».
Розанов о Салтыкове-Щедрине — «Пренесносный Щедрин», «Как «матёрый волк» он наелся русской крови и сытый отвалился в могилу (о Щедрине)».
Розанов о Леонтьеве — «Славянофил без добродетели», «Поджигатель», «хотел бы ввергнуть в борьбу и распрю, даже в страдание», «диктатор без диктатуры».
Розанов о Гоголе — «холодный человек», «волшебник микрокосма, преуменьшенного мира, какого-то пришибленного, раздавленного, плоского и даже только линейного, совершенно невозможного и фантастического, ужасного и никогда не бывшего», «дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришёл Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоразумение…»
«Появление Гоголя было большим несчастьем для России, чем всё монгольское иго… В Гоголе было что-то от трупа». «В сущности, везде Гоголь рисует анекдот и» приключение»… Мощь формы и бессилие содержания, резец Фидиаса, приложенный к крохотным и, по существу, никому не нужным фигуркам, — это поразительно у Гоголя». По убеждению Розанова — если из русской литературы «выключить Гоголя», то вообще было бы всё намного лучше.
Запомните эту смешную критику Гоголя, даже ненависть к нему, потому что в конце этой темы процитируем окончательный вывод о Николае Гоголе в конце жизни Розанова.
Продолжим ещё немного изучать «гениальный» анализ российских мыслителей Розанова —
«У Грибоедова везде недостаёт теплоты; у Тургенева нигде нет религиозного, христианского глубокомыслия… Крылову недостаёт интеллигентности; у Гоголя нет благодушия и простодушия… Наконец, эхо-Пушкин нигде не внедряется в предметы, а, как волна только окатывает их…»
Положительной оценки у Розанова заслужил только Достоевский, хотя причины этой теплоты сомнительны, — Розанов: «Ведь, в сущности, все, и Тургенев, и Гончаров, даже Пушкин — писали «немецкого человека» или «вообще человека», а русского («с походочкой» и мерзавца, но и ангела) — написал впервые Достоевский».
По признанию Розанова его самого на философские искания потянуло довольно поздно — в сорокалетнем возрасте как естественный этап его развития, — Розанов:
«В 1895–6 году я определённо помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще отношения к» другу» и сыграли роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства — всё выросло из одной боли, всё выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что не было «литературы», а было «моё дело»… Личное перелилось в универсальное».
Эти поиски и привели Розанова к Толстому. Розанов был в Ясной поляне у Л. Толстого 6 марта 1903 года — А. Николюкин: «Проговорили весь день, но не поняли друг друга».
Розанов: «Когда я говорил с ним, между прочим о семье и браке, о поле, — я увидел, что во всём этом он путается, как переписывающий с прописей гимназист между «и» и «i» и «й»; и, в сущности, ничего в этом не понимает… Ни — анализа, ни — способности комбинировать; ни даже — мысли, одни восклицания. С этим нельзя взаимодействовать, это что-то imbecile…» (слабоумное).
Розанова как демократа и либерала раздражала мораль Толстого — «Всякая мораль есть осёдлывание человека. А осёдланному тяжело. Поэтому осёдланные, или моральные, люди хуже неосёдланных…»
Лев Толстой о Розанове после встречи — «мало интересен», «в его писаниях ничего нельзя понять».
При жизни Толстого Розанов в своей работе — «На закате дней», додумался за три года до смерти Л. Толстого описать — как будет выглядеть смерть Толстого и реакция публики на это. Розанов, видимо, предполагал, что Толстой умрёт намного раньше — и решил написать изуверский пророческий труд, чтобы Толстой смог почитать о своих похоронах.
В принципе, с чувством брезгливости и большого облегчения мы могли бы уже закончить исследование трудов этого кандидата в великие философы по имени Вася Розанов.
Но, потому что, в XXI веке в России вдруг Розанова достали из забвения и сделали столпом и основой российской философии, а главное — орудием в идеологии, то придётся подавить все свои неприятные чувства и добросовестно изучить достижения Розанова, чтобы не осталось никаких сомнений. Да и надежда встретить какие-либо перлы мудрости ещё тлеет.
Розанов, Соловьёв и философия
Розанов о Соловьёве: «Такой будет жить «в номерах», «гостить у приятеля», но ни к кому не станет «на хлеба». «Соловьёв харчуется там-то», — нельзя выговорить, и просто такого не было».
«Все мы, русские, «обыкновенные» и «добрые». А-бы-ва-те-ли и повинующиеся г. исправнику. Вл. Соловьёв в высшей степени «властей не признавал», и это было как-то метафизично у него, сверхъестественно; было как-то страшно и особенно».
Соловьёв со своим чувством собственного достоинства и глубиной проникновения в философию был полной противоположностью Розанова и этим вызывал ненависть последнего. Розанов не мог в принципе понять Соловьёва и находил этому объяснение, что Соловьёв «был таинственным и трагическим образом совершенно не русский».
Розанов — человек интеллигентного вида, с жиденькой рыжеватой бородкой, с маленькими поросячьими глазками в очках, получающий наслаждение от того, что он самый обыкновенный обыватель, любящий пожить и пожрать на дармовщинку никак не мог подступиться к великому философу или подпрыгнуть, дотянуться до него, поэтому в своём бессилии изголялся как мог —
Розанов: «Многообразный, даровитый, нельзя отрицать — даже гениальный Влад. Соловьёв едва ли может войти в философию по обилию в нём вертящегося начала: тогда как философия — прибежище тишины и тихих душ, спокойных, созерцательных (это Розанов о себе) и наслаждающихся созерцаниием умов. Соловьёв же весь был шум и нельзя отрицать — даже суета. Самолюбие его было всепоглощающее: какой же это философ? Он был ПИСАТЕЛЬ…»,
«Какой же это философ… Его полемика с Данилевским, со Страховым… (и т. д.) до того чудовищна по низкому, неблагородному, самонадеянно-высокомерному тону, по отвратительному газетному языку, что вызывает одно впечатление: «фуй! фуй! фуй!».
Да Соловьев не был мелким газетчиком-журналистом, фельетонистом, типа Розанова. Он вообще не был газетчиком и не писал для мещан и обывателей.
Сам Соловьёв ещё в 1894 году очень метко обозвал В. Розанова — «Иудушкой Головлёвым» за «это своеобразное, елейно-бесстыдное пустословие» в статье «Свобода и вера».
Ведь интересно — если уж Соловьёва Розанов не считал философом, то какие у него были самостоятельные достижения. Вот как об этом довольно точно говорит сам Розанов —
«Я ввел в литературу самое мелочное, мимолётное, невидимые движения души, паутинки быта», ибо «Смысл — не в Вечном, смысл в Мгновениях»,
«У меня есть какой-то фетишизм мелочей. Мелочи суть мои боги» (у Розанова — это в театре, на собрании, на улице среди проституток и т. д.)
Розанов: «Первое: как ни сядешь, чтобы написать то-то, — сядешь и напишешь совсем другое».
На эту тему есть хороший пример в его «Уединённом»— «Человек живёт как сор и умрёт как сор», «Рот переполнен слюной, — нельзя выплюнуть. Можно попасть в старцев».
Или похожие «гениальности» из его «Опавших листьев» —
«Родила червяшка червяшку. Червяшка поползла. Потом умерла. Вот наша жизнь».
Или его короткое и знаменитое о России — «Свинья — Матушка».
Да, потрясающи и недосягаемы полёты мысли Розанова и его «философии червяшки».
Розанов Э.Голлербаху (1918 г.) — «Вы знаете, что моё «Уед.» и «Оп. л.» в значительной степени сформированы под намерением начать литературу с другого конца: вот с конца этого уединённого, уединения, «сердца» и» своей выдумки», без всякой соц. Демократической сволочи».
Розанов: «Лучшее «во мне» (соч.) — «Уединённое». Прочее все-таки «сочинения», я «придумывал», «работал», а там просто — я». («Червяшка»).
Розанов оригинально замахивался на многие темы, например, он пристально пытался изучить половой вопрос. И в начале, возможно, у многих была надежда, что Розанов в этом вопросе двинется дальше Шопенгауэра и Ницше, — и опередит Фрейда. Но вот что из этого получилось.
Розанов и половой вопрос
Розанов в этой теме нашёл своё преимущество перед Соловьёвым сказав о нём — «Уверен, что хотя «влюблены в него были многие», но он никого решительно, ни одной девушки и женщины, не «поцеловал взасос»…».
У Розанова каким-то образом естественное возрастное любопытство в этом вопросе переросло в длительные философские поиски.
Розанов: «…купался в Оке и Волге со старшим братом (учитель гимназии) и его товарищем по службе С… — я замечал, что оба они, раздеваясь и входя в воду, «закрывались руками». (Стало быть Розанов этого по каким-то причинам не делал).
Александр Николюкин: «В начале того же 1881 года, когда умер Достоевский, в жизни Василия Васильевича произошло событие, связанное с именем великого писателя. В первую же зиму в Москве, в декабре 1878 года, он познакомился с Аполинарией Прокофьевной Сусловой, с которой в начале 60-х годов Достоевский путешествовал по Западной Европе, но жениться на которой из-за её вздорного характера не стал.
Тогда же Розанов записал в дневнике: «Суслова меня любит. И я её очень люблю. Это самая замечательная из встречающихся мне женщин».
Суслова была старше Розанова почти на 20 лет. А. Николюкин:
«Вся в чёрном (носила траур по брату), со следами «былой замечательной красоты» — она была «русская легитимистка», ожидавшая торжества Бурбонов во Франции…
Розанов же до этого был «социалистишко» и потянулся к «осколку разбитой фарфоровой вазы» среди мещанства, «учителишек» и вообще «нашего брата».
Розанов: «Достоевский когда-то о такой женщине писал: «Барыня моя был сладострастна до того, что сам маркиз де Сад мог бы у ней поучиться», «Мне всегда казалось, что это он писал о Суслихе».
«Мы с ней «сошлись» тоже до брака. Обнимались, целовались, — она меня впускала в окно (1-этаж) летом и раз прошептала: — Обними меня без тряпок.
Т. е. тело, под платьем. Обниматься, собственно дотрагиваться до себя — она безумно любила. Совокупления — почти не любила, семя — презирала…»
А. Николюкин: «В то время в России ещё не существовало высших женских учебных заведений. Женщинам разрешалось временно посещать университет вместе с молодыми людьми… Каждую осень она записывалась в университет как студентка, но лекций никогда не слушала и экзаменов не сдавала.
Она усердно посещала литературные чтения, кокетничала со студентами, посещала их на дому, мешала молодым людям работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла их подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, маршировала во главе студентов, носила красный флаг, пела «Марсельезу», ругала казаков и обращалась с ними вызывающе, била полицейских лошадей, была со своей стороны бита полицейскими, проводила ночь в арестантской и по возвращении в университет её торжественно носили на руках, как жертву «ненавистного царизма»…
В то время была в моде свободная любовь. Молодая и красивая Полина усердно не отставала от времени, переходила, служа Венере, от одного студента к другому и думала, что таким образом служит европейской цивилизации. Убедившись теперь в успехе Достоевского, она поспешила разделить новую страсть студентов. Она вертелась около Достоевского и всячески угождала ему».
Эта женщина была для Розанова роковой загадкой, навязчивым половым вожделением, некой грядущей Коллонтай. Ибо то, от чего в начале Розанов был в потрясающем восторге, превратилось в» сплошную муку», «мистическую трагедию», в женщину — вамп.
Зинаида Гиппиус (1869–1945 гг.) в мемуарах вспоминала, что «первая» жена Розанова (Суслова) была очень ревнива — «Подстерегала его на улице. И когда раз он случайно вышел вместе с какой-то учительницей. Тут же, как бешенная, дала ей пощёчину».
«Суслиха», изменив Розанову с его другом Гольдовским, устроила ему скандал с полицией.
Поссорившись из-за чего-то с Гольдовским, она от имени Розанова написала донос на его друга в полицию. Когда Розанов, не зная о случившемся, с невероятными трудностями пришёл в тюрьму к другу — друг не подал ему руки. Розанов был в ярости.
«Суслиха» бросила его и уехала в другой город. Для Розанова это был шок и трагедия —
«Я, помню, встал (после обеда спал) и начал умываться — и слёзы градом-градом посыпались у меня».
Но вскоре реакция было уже другой — Розанов: «Она сама уехала от меня. Ну, тут я отдохнул…».
Суслова через некоторое время решила вернуться к Розанову, но он был против — «В другой город перевёлся, только бы она не приезжала».
Вторая жена Розанова — Варвара Дмитриевна была совсем другой, очень религиозной, православной, и мучилась грехом, что живёт с женатым мужчиной. А Суслова, живя в Крыму, упорно не хотела давать развода, даже когда у Розанова с Варварой Дмитриевной было уже трое детей.
«Что Бог сочетал, того человек не разлучает», — упорно повторяла она, когда знакомые Розанова приезжали к ней и уговаривали дать развод.
Даже «35 лет спустя» Розанов не переставал «Суслихой» восхищаться — «Ещё такой русской — я не видал. Она была по стилю души совершенно не русская..», «И словом, вся — «Екатерина Медичи».
«Лицо её, лоб — было уже в морщинах и что-то скверное, развратное в уголках рта. Но удивительно: груди хороши, прелестны — как у 17-летней, небольшие, бесконечно изящные. Всё тело — безумно молодое, безумно прекрасное. Ноги, руки (не кисти рук), живот особенно — прелестны и прелестны; «тайные прелести» — прелестны и прелестны».
Розанов: «Меня она никогда не любила и всемерно презирала, до отвращения. И только принимала от меня «ласки». Без «ласк» она не могла жить».
Тема этой своеобразной любви с» Суслихой» осталась в Розанове и повлияла на его «научные» исследования в этой области. Можно прочитать в его письмах — как он наблюдал и любовался своим членом, а будучи уже «женат» второй раз и имея детей, — активно экспериментировал со своими курсистками, после каждого случая клянясь, — что это была святая любовь.
У Розанова в его «Лунных людях» есть название главы — «Пол как прогрессия нисходящих и восходящих величин», дающая надежду на некий научный подход к теме.
И вот к какому выводу пришёл Розанов: «Действительно — «души сливаются» у особей, когда они сопряжены в органах… Мужская душа в идеале — твёрдая, прямая, крепкая, наступающая, движущаяся вперёд, напирающая, одолевающая…»
Розанов вполне серьёзно пытался вывести математическую формулу половых отношений, но научного открытия у него не получилось. Хотя его глобальный вывод удивляет, — Розанов:
«Связь пола с Богом — большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом…»
Можно смело утверждать, что связь человека с Богом и наоборот многогранна, и до конца человеком не понята и не изучена, но у Розанова эта связь сохранилась почему-то — только в одном месте, этим, возможно, объясняется отсутствие разума у Розанова во многих вопросах.
Идеал половых отношений Розанов обнаружил у евреек, изучая быт и мудрость евреев, вот что он написал в своей работе «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови»—
«Татьяны милый идеал» — один из величайших ложных шагов на пути развития и строительства русской семьи». «Я говорю, идеал Татьяны — лжив и лукав…».
«Бедные торговки и сплетницы, несчастные процентщики и часовщики в дни труда и забот, — они среди свечей и огней священных воспоминаний в вечер истины (субботний вечер) как бы становятся царями земли… — «возжигают свет новой жизни» не как свиньи и мы…»
Конечно, — если «червяшка» Розанов признавал себя ещё и свиньёй, то нас свиньями считать не стоит.
Розанов и еврейский вопрос
«Всю жизнь Розанова мучили евреи. Всю жизнь он ходил вокруг — да около них как завороженный, прилипал к ним — отлипал от них, притягивался — отталкивался», — писала в мемуарах Гиппиус.
В 2000 году в нашей стране была издана книга под названием — «Василий Розанов и Евреи», её авторы — Ефим Курганов и Генриета Монди. Можно предположить, что данную книгу писали в 1997–1999 гг., то есть в расцвет в нашей стране Березовских, Гусинских, Фридманов и иже с ними. То есть экономический захват необходимо было подкрепить ещё и идеологическим.
Авторы этой книги, объяснили читателям, что великие русские философы — Соловьёв, Бердяев и Флоренский вовсе не великие философы, а — фашисты. А вот единственный великий философ в России — это Василий Розанов. А вот за что Розанову такие почести станет ясно, если процитировать несколько отрывков из этой книги.
Генриетта Монди: «Розанов оказался не то чтобы дальновидней и прозорливей Вл. Соловьёва и его школы, — он оказался как мыслитель честнее. Он нашёл в себе силы признать, что полумеры бессмысленны, что нужно или отбрасывать условности и открыто признавать собственное варварство, или нужно уживаться с народом Израиля и учиться у него великому искусству национального самосохранения, что сам Розанов и делал.
Да, порой он начинал бунтовать, как бы отказываясь от положения вечного ученика. Но исступление проходило, и возвращалось ясное понимание того, что всякая попытка низвергнуть Израиль в бездну означает для русского человека только решительный откат к дикости, к полному озверению».
Ефим Курганов: «Отрицать избранность еврейского народа, считать её временной, преходящей — ересь, ведь бог избранность эту не отменил… И христианство было для мыслителя (Розанова) не что иное, как замутнённый источник».
Е. Курганов: «Глупо и бессмысленно тягаться с народом, избранным к особому служению
(к управлению другими народами) самим Богом, — решил Розанов. — Не об этом надо думать, не заноситься в гордыне…»,
«Никто не захотел понять, что Розанов не осуждал, а восхищался (евреями) и завидовал. Суть его позиции можно выразить буквально в нескольких словах: нам бы так».
Как Розанов к этому пришёл? Стоит прочитать его признание — Розанов:
«В 1895–6 году я определённо помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще отношения к» другу» и сыграли роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства — всё выросло из одной боли, всё выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что не было «литературы», а было «моё дело»… Личное перелилось в универсальное».
На самом деле интерес к вышеперечисленному у Розанова проявился не в сорокалетнем возрасте, а по его признанию гораздо раньше — «отроду», — Розанов:
«Отроду я никогда не любил читать Евангелие. Не влекло. Напротив, Ветхим Заветом я не мог насытиться…»,
«Я вам дам совет изучить хоть поверхностно, еврейское учение именуемое: Талмуд, и тогда узнаете еврея, всего, как он есть, в действительности… Узнав это, и узнаешь сразу всю жизнь еврея с самой колыбели до могилы»,
«Только болваны — всемирные историки не догадываются, что без «жидка» гаснет всемирная история».
Розанов писал Гершензону — «Что касается евреев, то, не думая ничего о немцах, французах и англичанах, питая почти гадливость к «полячишкам», я как-то и почему-то «жида в пейсах» и физиологически (почти половым образом — Роз.) и художественно люблю и, втайне в обществе всегда за ними подглядываю и любуюсь… Мне все евреи и еврейки инстинктивно милы».
Понятие Родины, русских, патриотизма у Розанова то же было своеобразным. Розанов:
«У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность. У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У французов — «chere France», у англичан — «Старая Англия». У немцев — «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет — «проклятая Россия», «Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием».
Александр Николюкин: «Молодой Розанов мучительно искал своё призвание. Как-то ещё до поступления в гимназию, открыв какую-то книжку у брата, он прочёл, что «в Индии были две великие поэмы: Магабарата и Рамайана. Он долго стоял («трясясь») перед открытой книжкой со слезами в душе:
«Ничего в России нет, — нет вот такой Рамайаны и Магабараты… Ничего нет… Бездарный, слабый народ. Не великий духовно и умственно».
Соответственно, естественно выглядит у Розанова и критика славянофильства в работе под характерным названием — «Поминки по славянофильстве и славянофилах» (1904 г.) —
«Всё вообще славянофильство похоже на прекрасно сервированный стол, но в котором забыли посолить кушанья. И они все, от одной этой ошибки повара, получили удивительно сходный, однообразный и утомительный вкус; попробовать ещё — ничего, но есть по-настоящему — невозможно. Таковы их стихи, рассуждения, пафос, негодование».
Фактически перед первой русской революцией Розанов занимался пропагандой иудаизма — в журнале «Новый путь». С 1903 года Розанов печатает серию статей под названием «Юдаизм».
При этом Розанов прекрасно осознавал действительность, ситуацию в России, понимал к чему это может привести, но поступал сугубо меркантильно, коньюктурно, научился «самосохраняться».
А. Николюкин: «Глядя на русскую предреволюционную действительность более реалистически, Розанов не видел каких-либо условий для воскрешения Хомякова. В самом деле, вопрошает он, как что-либо «из Хомякова» стало бы принимать общество, «испивши из чаши Карла Маркса»? «Шёл или начинался процесс «политического бешенства»… Нам и Пушкина не надо, потому что он «не ведёт нас на баррикады».
Бурные события 1901–1905 гг. Розанов воспринял восторженно, его друг Андрей Белый в 1906 г. цитирует Розанова: ««Явились как будто безбожники, а работают как ангелы, посланные Богом», — удивляется Розанов, и как всегда не доказывает отвлечённо правоты своего удивления, а зарисовывает недавнее прошлое в художественных картинах: вот митинг, Дума, Родичев, вот кадеты, а вот трудовики…».
К кадетам у Розанова были особые отношения: «Я согласен, что кадеты почти революционеры: но — с культурой, за которую держаться…».
После убийства Плеве — пропагандирующий иудаизм Розанов в лучших традициях «марксистов» издал в Париже произведение под кощунственным названием — «Когда начальство ушло».
«Сгорели в пожаре Феникса отечества религия, быт, социальные связи, сословия, философия, поэзия. Человек наг опять. Но чего мы не можем оспорить, что бессильны оспаривать все стороны, — это — что он добр, благ, прекрасен» — несло Розанова, а второй такой же «интеллигент» — Андрей Белый после вышеприведённой цитаты Розанова с восхищением восклицал —» Это ли не оправдание революции?».
Через 13 лет Розанов не раз вспомнит эту свою глупость…
Молодой Н. А. Бердяев в 1907 г. дал точную оценку Розанову — «Хвалёный «мир» Розанова есть кладбище, в нём всё отравлено трупным ядом…
Розанов, сотрудник, «Русских вестника» и» Московских ведомостей», начинает флиртовать со стихией революции… Но политическая неосведомлённость, я бы сказал, почти малограмотность мешает Розанову разобраться в существующих политических течениях…».
Да и в христианстве Розанов никак не мог разобраться — «Он в сущности всегда любил православие без Христа», — отмечал этот парадокс Бердяев.
Хотя Розанов прекрасно понимал шумливых демократов, они же и — террористы, революционеры — «Все они — сладкие, демократичные. И безжалостные» — отмечал он. Прекрасно Розанов понимал и их главное оружие — «Печать — это пулемёт, из которого стреляет идиотический унтер».
Розанов о газетах — «Печатная водка. Проклятая водка. Пришли сто гадов и нагадили у меня в мозгу».
«Образовался рынок. Рынок книг, газет, литературы. И стали писать для рынка. Никто не выражает более свою душу. Никто более не говорит о душе. На этом и погибло всё».
Розанов всё это понимал и писал, своё… вплоть до 1909 года.
Зинаида Гиппиус в те времена умудрилась быть не только флагманом еврейской культуры в России, но и русской. Она была от статей Розанова в восторге, они все печатались и приносили Розанову солидные барыши. И он был любимцем её Религиозно-Философского общества.
На этом поприще Розанов достиг небывалой славы и похвалы — даже нарисовали его портрет, — Николюкин: «Превосходным памятником этого увлечения Розановым, говорит, А. Бенуа, остаётся портрет, рисованный пастелью Львом Бакстом, находящийся ныне в Третьяковской галерее.
Увлечение же это имело в данном случае ещё то специальное основание, что Лёвушка, будучи убеждённым евреем, особенно ценил в Розанове его культ еврейства».
Розанов на стороне евреев участвовал даже в некой мировой дискуссии, — в своей работе «Около церковных стен» — он выступил в защиту евреев против Иоанна Златоуста и его работы «Против евреев».
1909 год входил в период, который в учебниках советской эпохи называли периодом разгула реакционных сил. Часть революционеров-террористов была в тюрьмах и каторгах, другая их часть сбежала за границу. Казалось бы в России наступила долгожданная тишина и стабильность, о которой так мечтал Столыпин. Как раз в этом году Столыпин, используя Конституцию, — на 4 дня распустил Государственный Совет, который мешал ему провести нужный для его реформ закон.
Но на самом деле в этот период шла упорная идеологическая борьба. И Розанов самым активным образом в ней участвовал на стороне «прогрессивных сил» Зинаиды Гиппиус.
Работа Розанова написанная им в 1909 году «О Песни Песней» — это восторженный гимн еврейской нации. Именно с этого года Розанов обрушился с критикой на русскую православную церковь в статье — «Русская церковь», в книгах: «В тёмных религиозных лучах», «Тёмный лик», «Люди лунного света».
При этом Розанов пришёл к этой критике не в результате какого-то глубинного аналитического поиска, как это произошло у Ницше, Толстого и Флоренского, а по его любимой линии противопоставления — что лучше: юдаизм или христианство. Эти работы естественно нравились «прогрессивным» сторонникам революций — Максим Горький писал М.О.Гершензону:
«Особенно теплеет, когда В. Розанов в последних своих книгах: «Тёмный лик», «Люди лунного света», «Русская церковь» — убедительнейше доказывает, что наше христианство — нехорошо и душевредно».
Соответственно, как отмечает А. Николюкин — христианский брак по Розанову — это «голое и безлюбовное размножение», производство «духовных чад Церкви».
Вполне закономерно, что в своей оголтелой критике христианства Розанов не мог не налететь на такого видного специалиста в этом вопросе как Мережковский, — Розанов:
«Мережковский, расшевеливая литературной палочкой, огоньки в сердцах людей, — творит тоже дело Злого духа, без малейшего понимания христианства», «Это — Достоевский блестел, а — Мережковский около него лепился…» и т. д.
«Открыв или перелистав его книги, можно прийти в смятение, в ужас, даже — в негодование. «Бог, Бог, Бог, Христос, Христос, Христос», — положительно нет страницы без этих Имён, именно Имён, не с большой, а с огромной буквы написанных — такой огромной…»
После подобных высказываний Розанову трудно, конечно, было сохранить хорошие отношения не только с Мережковским, но и с Гиппиус. Произошёл разрыв. Пробежала первая трещина в отношениях Розанова с еврейским сообществом, мудрые представители которого никогда не приветствовали такую оголтелую критику христианства, так как, исторически и идеологически христианство было ответвлением от юдаизма, еврейское дитя, хотя многие считали его ошибочным, сектантским.
Мережковский в письме дочери Розанова, уже после смерти Розанова, писал —
«Вы, вероятно, знаете, что между нами были глубокие и сложные отношения. Он знал, что я его люблю… И вместе с тем, между нами лежал тот меч… Всю свою огромную гениальную силу В.В. употребил на борьбу с Христом, Чей Лик казался ему «тёмным» и Кого он считал «Сыном Десницы», т. е. Злого Духа».
Здесь уместно процитировать оценку Леонида Андреева об опубликованных Розановым письмах между ним и М. Горьким — «Относительно Розанова — да, я удивился, когда прочёл его хвастовство твоими письмами, хотя думаю, что хвастался этот мерзавец пощёчинами.
Бывают такие шелудивые и безнадёжно погибшие в скотстве собаки, в которых даже камнем бросить противно, жалко чистого камня».
Зарвавшийся Розанов позволял в адрес Мережковского самые хамские выпады — ««Идейно» там вы можете говорить что угодно, а как вас положить в одну постель с» курсисткой» — вы пхнёте её ногой. Всё этим и решается. А с» попадьею» если также, то вы вцепитесь её в косу и станете с ней кричать о своих любимых темах, и, прокричав до 4-х утра, все-таки в конце концов совокупитесь с нею в 4 часа, если только вообще можете совокупляться (в чём я сомневаюсь — Роз.). В этом всё дело, мой милый, — «с кем можешь совокупляться». А разговоры — просто глупости…».
Вторая трещина возникла на самом пике юдофильства и критики христианства как логическое продолжение по причине поведения его друзей-евреев и в результате наблюдательности Розанова:
«…Как зачавкали губами и идеалист Борух, и такая милая Ревека Ю-на, друг нашего дома, когда прочли «Тёмный лик», «Они думали что я не вижу, но я хоть и «сплю вечно», а подглядел…
А Ревека проговорила у Шуры в комнате: «Н-н-н да… Я прочла «Тёмный лик». И такое счастье опять на губах, точно она скушала что-то сладкое. Таких физиологических вещиц надо увидеть, чтобы понять то, чему мы не хотим верить в книгах, в истории, в сказаниях. Действительно, есть какая-то ненависть между Ним (Иисусом Христом) и еврейством. И когда думаешь об этом — становиться страшно. И понимаешь нуменальное, а не феноменальное: «распни Его»,
«Тут я сказал себе: «Назад! Страшись!».
На почве критики христианства Розанов встретился с православным священником и прекрасным философом Павлом Флоренским. И как это иногда бывает — горячий и убеждённый в своей правоте Розанов налетел как волна… на скалу… — и разбился. Через некоторое время Флоренский стал его другом, авторитетом. Они вместе с Булгаковым принимали активное участие в деятельности «Общества ищущих христианского просвещения».
«Какой был юдофил. А вот — дружба с Ф…», — переживала сильно Гиппиус, — «Забыл своё влюблённое притягивание к евреям под влиянием Ф.». Но Флоренский был только третьей трещиной, но до самой последней секунды жизни Розанова.
Четвёртая трещина между Розановым и обожаемым им еврейским сообществом пробежала, когда Розанов в конце 1911 года активно встал в защиту еврейского сообщества в дискуссии по нашумевшему делу Бейлиса, якобы ритуально убившего православного мальчика.
Слухи о подобных ритуалах ходили давно и ими пугали в деревнях детей вплоть до середины XX столетия. Не будем здесь глубоко искать истину, хотя в истории человечества у многих народов были очень жестокие ритуальные обряды. И Розанов взялся за глубокое изучение темы. На это ушло у него три года, книга была издана в 1914 г. При этом одна часть книги писалась им до 1913 г., а вторая после сентября 1913 г., и обе эти части по симпатии-антипатии к евреям были разные.
Василий Розанов в своей работе «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» попытался раскрыть религиозную тайну евреев связанную с кровью через анализ Священных еврейских книг, расшифровки сефиротов и терафимов. И всё это объяснил на примере 13 уколов нанесённых жертвенному мальчику Андрею Ющинскому в виде загадочной (но не для Розанова) пентаграммы.
По делу Бейлиса Розанов по сути признал факт ритуального убийства, но пытался оправдать евреев обосновывая это на глубинных религиозных отношениях евреев к крови.
Журналист и писатель Владимир Крымов о Розанове — «…будучи уверен, что какие-то секты ортодоксальных евреев употребляют христианскую кровь, он это отнюдь не осуждает, он этим тайно восхищается».
Понятно, что этим Розанов сделал для евреев медвежью услугу и только навредил евреям, которые отнеслись к нему после этого как к опасному дураку — Гиппиус:
«по существу, (Розанов) пишет за евреев, а вовсе не против них, защищает Бейлиса — с еврейской точки зрения. Положим, такая защита, такое «за» было тогда, в реальности, хуже всяких «против»; недаром даже «Новое время» этих статей не хотело печатать».
Бунт и прозрение Розанова
Пятая трещина между Розановым и еврейским сообществом пробежала на почве патриотизма, который у Розанова все-таки присутствовал, хотя и очень своеобразный. В 1909 году Розанов писал Гершензону: «Антисемитизмом я, батюшка, не страдаю: но мне часто становится жаль русских, — как жалеют и детей маленьких, — безвольных, бесхарактерных, мило хвастливых, впечатлительных, великодушных, ленивых и» горбатых по отце».
В «Опавших листьях» — «Может быть, народ наш и плох, но он — наш, наш народ, и это решает всё».
Ещё больше усилились патриотические чувства у Розанова после того как еврейский террорист убил Столыпина. Розанов писал в 1912 году Гершензону — «Я настроен против евреев (убили все равно Столыпина или нет, — но почувствовали себя вправе убивать «здорово живёшь» русских), и у меня (простите) то же чувство, как у Моисея, увидевшего, как египтянин убил еврея».
Розанов признавался, что после убийства Столыпина у него наступил переломный момент в отношении к евреям — «что делать, после смерти Столыпина у меня как-то всё оборвалось к ним (посмел бы русский убить Ротшильда и вообще «великого из них»), Это — простите — нахальство натиска, это «по щеке» всем русским — убило во мне всё к ним, всякое сочувствие, жалость».
Розанов даже написал статью — «Террор против русского национализма».
Окончательный перелом в отношении к евреям у Розанова наступил в 1913 году. Летом этого года его пригласили отдохнуть «на хлеба» в Молдавию (Бесарабию) в имение под названием «Сахарна», и он с семьёй туда поехал. Жизнь там, конечно, отличалась от столичной.
Когда Розанов с ней познакомился, то неожиданно обнаружил для себя несколько истин и то, как в провинции ведут себя евреи и какой властью обладают. Для такого юдофила это было шокирующее открытие, которое он озвучил в своей работе «Сахарна».
Розанов: «Сила его (еврейского народа) всегда больше силы окружающего населения, хотя евреев была бы горсточка, и даже всего пять-шесть семей, ибо эти пять-шесть семей имеют родственные, общественные,