Иногда я пою. Осеннее
На скатах беседочных крыш,
На тихих ладонях газона,
Где солнце в стакане с озоном
И в озере преет камыш,
Осенние шепоты-стоны
Сбираются в мокрых углах,
И нежно воркует листва,
И сломаны все телефоны.
ПарА – па – па – пАра - рарА…
Пора бурой грусти, и пары
Парят меж густых тротуаров,
Пора мне кончаться. Пора.
Пара – па – па – пара - рара…
Умрут в клен упавшие руки,
И грош проржавеет от скуки
В карманах. И голод с утра.
И мне будет двадцать вчера.
Пара - па – па – пара – рара.
Кто-то играл мне в метро Наутилуса
Кто-то играл мне в метро "Наутилуса",
А эскалаторша в кубе будочном
Тихо спала, когда парень ринулся
В дверь электрички привычно-будничной.
Люди столичные пели матами,
Вдаль уносили коленки пестрые,
А я была в этот миг богатою
Тем, что рождалось в душонке розовой.
Лицами город летел и скалился,
Поезд звенел какофонным клиросом,
Но в этот будничный апокалипсис
Кто-то играл для меня "Наутилуса"...
Богам юности
Боги юности спят на моих не случившихся вехах,
К их ногам я бросаю не выросший лавра венок.
Я когда-то мечтала, что стану вам истой коллегой,
Но калекой в глазах ваших строю я храмы из строк.
Как ребенок ногами – нутро распирает их купол,
И, как чудо рождения, - муки и крики стихов.
Не ищите те храмы на картах под толстою лупой
И не шлите к их стенам врачей, звонарей и попов.
Растопчите птенца, укажите культурно на дверь мне,
Не водитесь со мной и не верьте в молитву стихов.
Боги юности сладко поют соловьиные трели
Свысока для других и не видят в упор чудаков.
Воздух дышит тоской и сорвавшейся в стужу громадой –
Это сердце густое вдогонку за белым листком
С подоконника ринулось и, вдруг сойдясь с колымагой,
Жарким лбом долбануло в ее лобовое стекло.
И забухало, будто Биг-Бен, и, отбив, отболело.
И, отбив, на асфальте ненужным листком разлеглось,
Распластав беззащитно тетрадное хрупкое тело,
Всем ветрам нарасхват и на суд свою жизнь отдало.
Уничтожьте птенца под колесами новой модели.
Кто возьмет в руки этот ничейный нестоящий клад?
Боги юности руки разводят картинно, и преет
Возле дома ногами изъеденный мой листопад.
Подруге
Сотни гробниц головы в пыли.
Город дробит стекло.
Струями катится света блик
В ночь. Фонаря поклон.
Милая, как ты добра, затронь
Пики безумных крыш,
С ними Европу вложи в ладонь,
Если еще не спишь.
Осени шорох смахни с ресниц
В кофе приятных дней.
Фрида из тысячи пестрых лиц
Выбрала твой портрет.
Шел дождь и два поэта
Филологическая шутка
шел дождь и два поэта
в кроссовках на «Маяк».
один писал сонеты,
другой — держа дуршлаг,
в блокноте, на манжетах,
по поводу и так.
один читал подборку
в «NN-новских вестях»,
другой — притворно громко:
как будто держит стяг.
шел дождь и косолапо
за ними плелся пес.
у них слетела шляпа,
состав ее увез,
куда-то уезжая
по гулким рельсам мая.
достать чернил и в лето,
писать неспешно, как
шел дождь и два поэта
в кроссовках на «Маяк».
Двери
Во мне живет романтика,
Огорбленная городом,
Обугленная рубельной
Монетой на размен.
Моя стихия - Балтика,
С воинственными нордами,
С огрубленными буднями,
С ветрами перемен.
Живу в холодном кружеве
Осеннего ристалища -
Ношу в себе пожарище
И стремянной забег.
А рядом - неуклюжая
Возня да обывальщина.
Жизнь - правильная банщица -
Размоет весь секрет.
Но где-то хлопнет форточка,
И чья-то злая мордочка
Нечаянно просунется:
"Пора, мой друг, пора!"
Доем я хлеба корочку,
Потом захлопну форточку.
Скажу: "Какая ж умница!.."
...и в дверь шагну с утра.
На Нерли
1.
По глади озерной струится белый,
По глади озерной струится древний,
По глади озерной струится чистый,
Весь в вязи лазоревой, зыбкий храм.
Весенние воды распустят руки,
Ручьями распнут заливное поле,
Кольцом островную замкнут обитель,
Оставив парить изумрудно-черный
И строгий над водной страною купол,
Как князя над верным ему народом.
2.
По глади скользит золотая корка
Плода, принесенного с мест далеких, -
По глади скользит золотая лодка,
Где трое и третьего в лодке нет.
И стая лучится волшебных бликов,
И солнце, кусаясь, ласкает очи,
И лодка качает волнами храм.
Но брат его белый стоит нетронут
На острове, в царствии трав зеленых.
Все тихо, спокойно, все вечно в нем.
Хатынь
Молчишь, идешь. Живой и разобщенный.
Ни слова. Здесь тогда была земля.
В печаль одеты колокольцев звоны.
Теперь гранит сковал ее поля.
Протяжные, недремлющие звоны
В виски напоминаньем о нулях,
О цифрах, датах, криках, чьих-то стонах
В горящих под фашистом деревнях,
Трясущихся коленях, о мгновеньях,
Где пеплом задыхается земля...
И о беспечных новых поколеньях,
Что, как и я, идут куда-то. Как и я.
Врастаю
Я врастаю в суровую данность
Этой сонной размокшей страны,
Где привычна безликая стадность,
В темный север, где мы неслышны,
В широту неохватного неба,
Где по-прежнему нечем дышать,
Где не сыщешь дневного ночлега
И недешево вечность лежать,
В этот нищенский опыт вагонов,
В сотни пьяных потерянных рож,
В свою стойкость и прочность запоров,
За которыми – бедность и дождь,
В этих вечных святых на экранах,
В ощетиненность каждому дню
И в желание сделаться хамом,
В тихий бред и другую возню,
В одиночество спаянных комнат
И бессмертие злой суеты,
В табуреты, ножи и флаконы…
Всякий хлам, где исчез даже ты…
У кошки четыре ноги
У кошки четыре ноги,
У года четыре лица,
Строфа на четыре строки,
Мой крест - на четыре конца.
Она, должно быть, из Болейн
Она, должно быть, из Болейн,
Хотя сегодня пьет портвейн.
Она из дальних королев,
Хоть держит вазу хуже всех
На голове, когда идет
На новый риф который год.
Она открыта и смешна,
Когда гигантская волна,
Когда весна, когда война,
И в униформе так нежна.
Она, она, да что она,
Нигде она, и все – она.
Резкое
Скоро захаркает красными листьями
Город столикий, как в притчах Бутусова.
Блядская осень, черна и расхристана,
Глупая осень, нагая, безусая.
Плюнет вокзал автоматным билетиком,
Знаешь, с машинами проще, чем с лицами.
Город с намеками лживой косметики,
Город с отсутствием всякой стилистики,
Город с отсутствием всякой духовности,
Еду я прочь, скрыв обиды и чаянья,
Напрочь лишенный приветливой легкости,
Ты так же скуп на приметы прощания.
В горле комок от искусственной гладкости,
Привкус табачный в ларце с поцелуями.
Лживая осень, нагая и блядская,
Кто бы «за так» полюбил тебя, фурия?
По-рыбьи
Кто-то мнит, что все – ненастоящее.
Просто все – живое и текучее.
Тронешь – и большая рыба спящая
В новый путь отправится, могучая.
Уплывет за далью, за секретами,
Старость всю из складок темных вытряхнет,
Новыми омоется сюжетами,
Новый океан из жабер выдохнет.