Спектакль в духе Франсуа Рабле

Но возвраще­ние в прошлое не состоялось. Зазвонил колокольчик. Это значило, что в его царство заглянул докучливый посетитель, которому понадобилась книга. Крылов встал, оправил фрак и напра­вился в читальный зал: ничего, скоро присутственные часы закончатся. Тогда придет время обеда.

В доме Александра Михайловича Тур­генева кипела работа: там натирали вос­ком полы, накрывали огромный стол. Главное происходило на кухне: у огром­ной, выложенной из немецких кирпичей плиты ключница Александра Егоровна колдовала над индейкой, повар Федосеич украшал маслинами страсбургский пирог - циклопическое сооружение из свежайшего сливочного масла, трюфе­лей и гусиных печенок, увенчанное ко­роной из прозрачного желе и зелени.

Александр Тургенев принимал Кры­лова каждый год, на званый обед соби­рались лучшие люди Петербурга. Здесь был свой ритуал: сначала Крылов прочтет несколько новых басен - и сделает это бесподобно, заткнув за пояс лучших ак­теров.

Затем все проследуют в столовую, и там начнется главная часть спектакля: почетный гость будет есть - неторопли­во, но со сноровкой Гаргантюа. Он про­глотит блюдо расстегаев, три-четыре тарелки ухи, несколько огромных отбив­ных и, по меньшей мере, половину жареной индейки.

Отобедав, Крылов задрем­лет и станет тяжко сопеть, развалившись в покойных креслах, - в ответ на обра­щенные к нему вопросы раздастся лишь невнятное бормотание. Но тревожить его никто не решится: в Петербурге ува­жают привычки знаменитого баснопис­ца. Назавтра весь город станет переска­зывать крыловские словечки и шутки, история о мгновенно опустевшем блюде с расстегаями превратится в легенду.

…Обед прошел так, как проходил всег­да, - хозяин и гости остались довольны.

Для начала Крылов прочел свои басни, и публика дружно ему аплодировала: позже все сошлись на том, что маститому автору особенно удались реплики лисы. Когда подошло время обедать, Крылов заволновался, но все же уступил дорогу дамам. Он уселся на почетное место, зат­кнул за воротник салфетку - и начался спектакль, которого все ждали.

После обеда Крылов, по обыкнове­нию, дремал, а гости вполголоса обме­нивались впечатлениями. Кто-то расска­зывал, что царскими обедами, которыми баснописца потчевали при дворе вдов­ствующей императрицы Марии Федо­ровны, он остался недоволен: пирожки с горошину, суп жидкий, да и вино ока­залось неважным. Крылов решил, что дворцовая прислуга ворует и продает на сторону, шепнул соседу: «Плохо царей наших кормят. Надувательство кругом» - и изо всех сил приналег на импера­торское жаркое.

Его пытались остано­вить: «Уймись, братец, откажись от этого блюда. Дай государыне тебя попотче­вать!» Но он ничего не желал слушать: «А ну как не попотчует?» - и уплетал мясо за обе щеки. И все же Крылов остался голоден. Вернувшись домой, он, по его словам, заел императорский обед ми­ской кислой капусты и черным хлебом.

Следом пошли другие рассказы: кто-то вспомнил, как Крылова в первый раз представили императрице, и тут обнару­жилось, что у него прохудился сапог - из него торчал большой палец в носке, и носок тоже был дырявый.

Немедленно всплы­ла старая история: Крылов наклонился, чтобы поцеловать ручку Марии Федоров­не, не удержался, чихнул и обрызгал ей ладонь. Государыня рассмеялась и при­гласила его к обеду.

Один раз на прогулке Иван Андреевич встретил молодёжь, и один из этой компании (он его, скорее всего, не знал), решив подшутить над телосложением писателя, сказал: «Смотрите! Какая туча идёт!», а Крылов посмотрел на небо и добавил саркастично: «Да, и вправду дождик собирается. То-то лягушки расквакались»».

Кто-то рассказал о том, как Крылова окликнул на Невском приятель, сидевший в пролетке:

- Здравствуй, братец!

- Здравствуй, как живешь?

- Да вот собрался в Москву. Поедешь со мной?

Крылов ответил: «И то дело», забрался в пролетку и через два дня был в Москве. Его исчезновение всех поразило, про­павшего баснописца искали по всему Петербургу. Никаких дел в Первопре­стольной у него не было.

Говорили о том, как благоволит к Крылову государь, жалующий писателя то новым чином, то орденом, то пенсией. А еще о том, что второй человек в государстве, всесильный граф Орлов без ума от его басен и собирается оплатить их перевод и издание во Франции и Италии.

Званая встреча шла по раз и навсегда за­веденному сценарию: Крылов знал, что ужина не будет, и все же выведывал у приставленного к нему камердинера Ермолая:

- Ермолаюшка, что с ужином?

Через несколько часов писатель рас­кланялся, Ермолай надел на него длинное пальто, закутал шею шарфом, посадил в карету, сказал кучеру, чтобы ехал помед­леннее и не растряс седока на брусчатке.

Александр Михайлович, хозяин дома, был рад: обед удался, Крылов уехал домой сытым и довольным. Теперь приедет домой, растянется на продавленном ди­ване среди паутины и пыли, под здоровой, криво висящей, грозящей вот-вот упасть карти­ной, и сладко захрапит.

Эта картина уже много лет висела «на честном слове» и пугала крыловских друзей. Они уговаривали Крылова вбить в стену еще пару гвоздей: сорвавшись, тяжелая резная рама обрушится прямо на его голо­ву. Но он отговаривался – он, якобы, все рассчитал: картина полетит по касатель­ной и упадет на пол, не задев дивана.

Сущий змий!

Своя часть славы после званого обеда досталась и Тургеневу. Не зря он хлопотал изо всех сил, стараясь устроить все как можно лучше и на ходу отвечая осаждающей его расспросами пятнадцатилетней племяннице.

- Дядюшка, Иван Андреевич всегда был таким толстым?

- Ну что ты, душенька, в молодости он был знатный молодец, хоть сейчас в конную гвардию.

- Но ведь он, наверное, и тогда был таким же добрым?

Тургенев на секунду задумался и отве­тил расплывчато и невнятно:

- Ну да, конечно, Иван Андреевич всегда был очень добрым. Хотя и не таким добрым, как сейчас.

Александр Михайлович был честным человеком и не любил лгать: ему было отлично известно, что в молодые годы Крылов славился неуживчивым харак­тером и острым языком: второго такого язвительного журналиста в Петербурге не было.

Он приехал в столицу из про­винции совсем зеленым юнцом, в шест­надцать лет опубликовал пьесу, и ее тут же поставили в театре. Потом написал пьесу-памфлет, в которой высмеял зна­менитого драматурга Княжнина, а затем пустил по рукам письмо, где был выстав­лен в дураках начальствовавший над театрами генерал Соймонов, - тот от­казался ее ставить, и молодой литератор его наказал.

Крылов издавал журналы, где сильно доставалось властям. С ним беседовала сама императрица: она предложила ему на пять лет уехать из страны, попуте­шествовать, пополнить образование - деньги даст правительство. Но Крылов отказался.

В молодости Иван Андреевич был сущим змием, вечно недовольным вольнодумцем - но как расскажешь об этом юной девице? Директор Медицин­ского департамента и сам не понимал, что общего между тем, давним Крыло­вым и его нынешним знакомцем: любез­ным, осторожным, не имевшим врагов, ни с кем близко не сходившимся.

Вели­кая крыловская любовь

А пле­мянница Тургенева не унималась. Теперь ей захотелось узнать, была ли у Ивана Андреевича любовь. Услышав вопрос, Тургенев опешил. Великая любовь Крылова жила в двух кварталах отсюда и звалась Екатериной Константиновой. Барышня так и не вышла замуж. Екатерина Алексеевна отказала стран­ному молодому человеку, огромному, словно бегемот, неуживчивому, бедному, не имевшему ни знатного родства, ни хо­роших связей. Тот долго преследовал ее предложениями руки и сердца, а потом исчез из Петербурга: его журнальное дело вызвало неудовольствие властей и про­горело, господин Крылов канул в безвест­ность. Он служил секретарем у вельможи, пытал фортуну за карточным столом.

А его дама сердца так и не нашла того, кто был бы ей мил: она три раза отвергла не­суразного сочинителя, и все же Крылов запал ей в сердце. Недотрога отвергла всех женихов, а среди них были и куда более завидные - лихие гвардейцы, красавцы и богачи.

Сейчас она живет с семьей сестры и воспитывает ее детей, а ведь все могло сложиться иначе… У них появился бы свой дом, родились дети, и сердце Крылова не было бы разбито. Он не стал бы прятать свое настоящее лицо за ленью, неряшли­востью и обжорством...

Прежде Тургеневу казалось, что Иван Андреевич живет в ладу с самим собой, что он абсолютно счастлив. Сейчас он в этом засо­мневался.

«Негодяи отец и мать бросили на меня бедное дитя…»

Вечером к Крылову заглянул старый знакомый, художник из Твери. Он посту­чал в дверь - ответа не было. Обошел все восемь комнат, удивляясь тому, что в доме нет ни хозяина, ни прислуги, и, наконец, услышал плач ребенка. Плач доносился с кухни - там-то незваный гость и нашел Крылова.

Тот сидел на простой деревян­ной скамье и что-то напевал, качая колыбель. Гость изумился, спросил, давно ли Крылов этим занимается. Писатель нисколько не смутился:

- Что ж делать? Негодяи отец и мать бросили на меня бедное дитя, а сами ушли бог знает куда!

Мать вскоре появилась - ею оказалась крыловская кухарка Фенечка. А отца у ее дочки не было, в церковной книге его имя не значилось. Крестил де­вочку Крылов.

О том, что Фенечкина Саша на самом деле - дочка Крылова, в Петербурге не го­ворил только ленивый. Друзья Крылова пытались возражать: он, мол, сам утверж­дал, что это не так, но никого не переубе­дили. Крылов отдал Сашу в пансион, а после того как Фенечка умерла, воспиты­вал крестницу как родную дочь - выдал ее замуж, дал богатое приданое. Ее дети называли Крылова «дедушкой».

Теперь у Ивана Андреевича был собствен­ный дом, стоял он в первой линии Васильевского острова, да и чин писатель имел высокий. Император пожаловал Крылова в статские советники, дал шеститысячный пенсион, и тот стал штатским гене­ралом.

Выйдя в отставку, жил генерал на покое, ни в чем не изменяя своим привычкам: в его комнате все так же возились синицы и голуби, собирая рассыпанное на ковре зерно, фрак был в пятнах, а домашний шлафрок нестиран и протерт до дыр.

Казалось, он полностью растворился в лени и гурманстве - окололитератур­ные люди поговаривали, что Крылов почти бросил писать, и друзья чуть ли не силком заставляют его сесть за новую басню.