Ключевые слова: Средняя Ока, Верхний Дон, рязанские финны, ранние славяне, фибулы, византийские импорты, межкультурные контакты.
Византийские и славянские находки в древностях рязано-окских финнов были известны еще с конца XIX в. Часть из них, такие как находки «днепровских» фибул в Кузьминском и Борковском могильниках достаточно пристально рассматривались на фоне всего массива подобных находок в Восточной Европе (См ниже), другие - пряжка и прессованная бляшка в виде мужского лица, найденные Ф.А.Уваровым в погребении III могильника Курман, которые могут быть связаны по происхождению со средиземноморским миром, до сих пор не привлекали внимания исследователей.[1] За более чем сто лет, прошедших со времени публикации этих находок появились и новые материалы, которые позволяют вновь обратиться к этой теме.
Византийские находки в рязано-окских древностях относятся к двум хронологическим горизонтам – финальному этапу «классической» фазы культуры конца VI-VII вв. и к ранней части более позднего, «мещерского», который, в целом, можно датировать в рамках VIII – X вв. В этой работе будут представлены ранние находки.
К ним относятся вещи найденные на городище у с. Терехово, Шиловского района, Рязанской области. Поселение входит в представительную группу памятников III-VII вв., в микрорегионе, располагающимся на правобережье р. Оки от устья р. Пары, до впадения в р. Оку р. Тырницы ниже по течению. Здесь прослежена максимальная концентрация памятников рязано-окских финнов. Это могильники с многочисленными погребениями, серия поселений, а так же уникальный для древностей рязанских финнов курганный могильник Белые бугры. Характер находок в могильниках, хранящихся в фондах Шиловского районного краеведческого музея, Рязанского историко-архитектурного музея заповедника, Государственного исторического музея позволяют предполагать, что население этого микрорегиона занимало особое положение среди рязанских финнов в тр. четв. I тыс., возможно, составляло своеобразную племенную верхушку местного общества. (Рис. 1А)
Городище у с. Терехово впервые описано В.А.Городцовым. В 1977 году разведочные работы на памятнике осуществил А.В. Трусов. В 2007, 2009, 2913 на городище проводились исследования Рязано - Окской археологической экспедиции ГИМ под руководством автора.[2] На городище представлены древности широкого культурного и хронологического диапазона от эпохи поздней бронзы до развитого средневековья. Древнейшие материалы близки древностям аким-сергеевского типа, позднего этапа поздняковской культуры, культуры текстильной керамики последней трети II тыс. до н.э., присутствуют и материалы городецкой культуры. Наиболее представительны напластования и вещевой комплекс, относящийся к культуре рязанских финнов вт. и тр. четв. I тыс. и рубежа I-II тыс. Обнаружены отдельные вещи и керамический материал, свидетельствующие о посещении площадки городища в XVI –XVII вв. Он мог использоваться в системе части Большой засечной черты, Шацкой засеки выходившей своей северо-западной частью к устью р.Пары.[3] Отдельные находки кон. XVIII – нач. XIX вв. относятся к деятельности населения с. Терехово, ранее находившегося на левом берегу р. Оки, близ упраздненного в 1764 г. Тереховского Воскресенского монастыря, располагавшегося в двух верстах к северо – востоку от современного расположения села.[4]
С городища происходит фрагментированная пряжка типа «Сиракузы», найденная на осыпи склонов городища,(Фонды ШРКМ). Размеры сохранившейся части - 3,4 х 2,9 см. Состояние находки свидетельствуют о ее долгом использовании. (Рис. 2: 1).[5] Она относится к типу «Сиракузы»/D12 по М. Шульце-Дёррламм, варианту 1 по К. Егеру, наиболее многочисленному среди пряжек этого типа.[6]
В лесной зоне Восточной Европы известна еще одна пряжка этого типа найденная в Муромском уезде Владимирской губернии,(«Коллекция князя Ф.С.Голицына», ГИМ, инв. № 44254, оп. 1313) Рамка пряжки обломана, размеры– 3,4 х 2,5 см (Рис. 1Б; 2: 2).
Из случайных находок на городище так же происходит византийская медная монета - фоллис Маврикия Тиберия, 590 г. чекан Антиохии (Фонды ШРКМ, определение М.М.Чорефа) (Рис. 2: 7)
Эти находки могут свидетельствовать об особом статусе живших на этом поселении людей. В пользу этого предположения свидетельствуют и находки на площадке городища в 1985 г. медных позднеримских монет (Константина II; Валентиниана I, фонды ШРКМ, определения М.М.Чорефа), медальона из сплава на основе свинца – реплики VII в. с медальона Септимия Севера, (работы РОАЭ ГИМ, 2009 г.), фигурных пунсонов (моделей для тиснения, часто называемых в литературе матрицами) для изготовления деталей ременных гарнитур геральдического облика – псевдопряжки (фонды ШРКМ) и поясной накладки (работы РОАЭ ГИМ 2013 г.)[7] Очевидно, что здесь производились местные версии парадных поясов, использовавшихся представителями воинской элиты рязано - окских финнов. (Рис. 3, 1, 6) Найден так же фрагмент рамки серебряной поясной пряжки, обычной для гарнитур «геральдического» стиля, серебряная игла с ромбовидным расширением от пластинчатой застежки, которые так же являлись статусными в культуре рязано-окских финнов в кон. VI – пер. пол.VII вв., подобно крестовидным фибулам в более раннее время.[8] (Рис.3: 3,5) К этому времени относятся и другие вещи, связанные с горизонтом пожара на городище – застежка - сюльгама с сильно выступающими трубочками, крупная железная застежка, конические подвески из свернутого бронзового листа. Эти вещи подтверждают предложенную ранее датировку гибели городища в сер. – тр. четв. VII в.[9] (Рис. 3: 2, 4, 5, 7) Штурм городища носил, видимо, тотальный характер. Найдено большое количество спекшейся и ошлакованной в пожаре керамики, наконечников стрел, обнаружены и разрозненные, иногда обгорелые кости, принадлежавшие нескольким индивидам, в том числе и ребенку. (Образцы керамики связанные с горизонтом штурма представлены на рис. 4). Останки защитников остались не захороненными, часть из них найдена в ямах, засыпанных при нивелировке поверхности при последнем заселении городища в конце I тыс. и в культурном слое. Видимо, здесь погибли представители элиты рязанских финнов, не собиравшиеся сдаваться штурмующим городище степнякам.
Средиземноморские импорты найдены и в расположенном в том же микрорегионе мог-ке Борок 2.[10] Это широкопластинчатая подвязная фибула, близкая серии Прахово-Гераклея Понтийская по И.О. Гавритухину, входившая в инвентарь погребения воина вместе с медным декануммием Юстиниана I 549 г. [11](определение монеты выполнено М.М. Чорефом). (Рис. 2: 4, 6) Из сборов на этом памятнике происходят и две литые дунайско-иллирийские фибулы, одна из которых аналогична фибуле найденной в Невше (Provadija,Bulgaria), группа О по А.Магуреану, другая близка находке фибулы группы Е в Абрите (Dobrić,Bulgaria)[12]. (Рис.2: 3, 5) Ближайшие находки подобных фибул известны в ареалах пражской и пеньковской культур, еще одна находка найдена в Курской области и происходит из южной части ареала колочинской культуры.[13] Видимо именно через эти территории византийские вещи попадали в Поочье. (Рис.1Б). Все эти находки относятся к финальной фазе культуры рязано-окских финнов кон. VI – сер. - тр. четв. VII вв., для которой характерно широкое распространение престижных элементов интернациональной воинской моды – ременных гарнитур «геральдического» облика, парадного оружия, конского убора и снаряжения всадника. Комплекс погребения из м-ка Борок 2 с фибулой и монетой Юстиниана ярко демонстрирует набор снаряжения и оружия воина, обладавшего высоким социальным статусом. Здесь присутствуют и парадный пояс, богато украшенный многочисленными литыми и прессованными накладками, выполненными в «геральдическом» стиле, и однолезвийный меч с облицованными серебряным листом рукоятью и ножнами, с D – образными скобами для подвешивания и портупейными ремнями, украшенными бляшками, браслет, половина костяного навершия в виде стилизованной головы птицы – видимо украшения кнутовища плети или жезла(?), две застежки сюльгамы, уздечный набор, наконечники копья и дротика, глиняный лепной сосуд. (Рис. 5) Фибула располагалась в районе правого плеча и, видимо, служила застежкой верхнего одеяния. Традиция ношения воинами высокого статуса одиночных крупных фибул хорошо известна в культуре рязанских финнов в конце IV – начале VI вв. н.э. Для этого использовались и инокультурные крупные фибулы различных типов, и возникшие на их основе местные версии. Это рязано-окские крестовидные фибулы, наверное, самая характерная из категорий украшений в рязано-окских древностях. Она занимает одно из главных мест в системе социальных и этнических маркеров в культуре рязанских финнов, а их находки за пределами рязанского Поочья являются важным индикатором этнокультурных процессов в середине I тыс. н.э. [14]
В VI в. они исчезают из погребальных комплексов, что, возможно, связано с изменением социальной структуры общества, и вновь появляются в погребальных комплексах воинов на рубеже VI-VII вв. в наиболее поздних версиях. Известно две находки, каждая из которых индивидуальна. (п.81 мыс.1 м-к Кораблино; п. 95 могильника Борок 2). Такое «возрождение» воинских традиций эпохи Великого переселения связано с новым расцветом воинской культуры рязанских финнов в начале раннего средневековья происходившим в рамках развития воинской моды в степной и лесостепной зонах, Причерноморье и на Северном Кавказе.[15] Судя по находке византийской фибулы в богатом воинском погребении в могильнике Борок 2, в рамках этой традиции использовались не только поздние версии рязано-окских крестовидных фибул, но и инокультурные застежки, в том числе, вероятно, и дунайско-иллирийские литые фибулы.
Находки византийских монет VI – VII так же являются абсолютно новыми для рязано-окских древностей. Отдельные находки римских и боспорских монет известны на Канищевском, Троице-Пеленицком и Старорязанском городищах, клад римских денариев II в. был найден в 1891 г. в Ряжском уезде. Византийские монеты с городища Старая Рязань без конкретных сведений упомянуты в составе коллекции А.Ф.Федорова. С же памятника происходят и достоверные находки византийских монет X-XII вв., Византийские монеты X в. входят в состав клада из Коростово, неопределимая медная монета X-XII была найдена в Шумоши.[16] Достоверных сведений о находках ранневизантийских монет в Рязанском Поочье автору найти не удалось.
Таким образом, находки «византийского» происхождения в древностях этого микрорегиона не единичны и должны рассматриваться в общем комплексе с другими составляющими престижного убора рязанских финнов в конце VI – VII вв. Новые находки на сопредельных территориях позволяют определить возможный источник их поступления.
Так в верховьях р.Польной Воронеж известна серия поселений на которых встречены материалы колочинской (Ярлуково, Коровий Брод), пеньковской (Ярок 5) культур, а так же памятник на котором представлен симбиоз колочинской и рязано-окских культур (Кривец 4). Находки керамики и украшений рязано-окского облика на поселении Кривец свидетельствуют о тесных взаимоотношениях славян и рязанских финнов. Образцы керамики, которые А.М.Обломским связывает с «восточно-финской» традицией, близкой керамике из городища у с. Терехово представлены на рис. 6. (Рис. 6: 4-13) Для рязано-окских древностей чрезвычайно характерна и бронзовая бутыльчатая подвеска, найденная вместе с браслетом с расширенными концами, украшенными гравировкой, стрелой и керамикой «восточно-финского» облика в постройке 1 на поселении Кривец 4 в 2012 г. (Рис. 6: 3). Обычной принадлежностью рязано-окских женских накосников и затылочных кистей VI-VII вв., является бронзовая подвеска найденная на поселении Ярок 5 (Рис. 6: 2) Известна здесь находка и медной византийской монеты – фоллиса Маврикия Тиберия 590 г., чеканенной в Херсонесе (Красный Городок 2)(Рис.6: 1). Там же найдена бронзовая отливка по оттиску монеты с отверстием для подвешивания. Присутствует на этих памятниках и серия находок деталей ременных гарнитур «геральдического» облика.[17]
Факт взаимодействия рязанских финнов и носителей колочинской и пеньковской культур подтверждается обнаружением на площади Кузьминского м-ка (р-ки А.И.Черепнина,1894 г.) остатков женского захоронения по обряду кремации, видимо в небольшой ямке, накрытого перевернутым сосудом. Вот как оно описано в публикации А.А. Спицына: «На глубине 1,5 аршин на песке небольшой слой, имеющий форму темного овального и состоящий из земли с мелкими частями пережженных костей, угольками, золою и пеплом. Вещи: медная фибула, 2 медные браслета, две небольшiя пластинчатыя подвески, на петле, 2 медныя тонкiя кольца, подвергнутые действiю огня, 2 медных спиральных кольца, несколько витушек, связка мелких синих бус, глиняное пряслице и обломок железного ножа. На вещах опрокинутый вверх дном горшок с зубцами по краю»[18]
Из описания следует, что погребение было совершено по обряду кремации на стороне. Сожженные останки видимо были помещены в небольшую яму, часть вещей видимо была на умершей в момент сожжения, другие были положены уже в момент захоронения кремированных костей. В Борковском и Кузьминском могильниках известно 20 погребений с кремированными останками. Практически во всех случаях формы погребальных ям не были прослежены исследователями в процессе раскопок, что вероятно связано с особенностями методики и песчаным грунтом. Практически во всех случаях вещи не несут следов воздействия погребального костра. По материалам других могильников можно сделать следующие выводы: Помещение кремации в небольшую ямку является исключительным для погребальных обычаев рязанских финнов. Практически все изученные регулярными раскопками кремации располагались в ямах обычных для рязано-окских ингумаций размеров, вещи не несут следов воздействия огня. Прослеженный в п.7 Кузьминского могильника обряд абсолютно не характерен для погребального обряда рязано-окских финнов. Он обычен для колочинской культуры, где погребения совершались по обряду кремации на стороне в небольших грунтовых ямках. Известен и такой вариант обряда, когда кости накрывались перевернутым вверх дном сосудом. В составе инвентаря встречаются вещи как побывавшие в огне, так и без следов пребывания на погребальном костре. Здесь следует указать, что на упомянутом выше поселении Кривец 4 А.М.Обломским изучены объекты, условно названные им «погребениями». Это небольшие ямы, в заполнении которых в виде отдельных включений или скоплений находились кальцинированные кости, несожженные кости животных, фрагментированная керамика. Ямы в некоторых случаях располагались в оградках, от которых сохранились столбовые ямы. В трех случаях эти погребения представляют собой кострища, на которых производилось сжигание останков животных, в остальные, видимо, помещались сожженные на стороне кости. Подобные объекты известны на колочинском могильнике Картамышево 2 на р.Псёл, где в ямках в оградках находились кальцинированные кости людей и животных. А.М.Обломский приводя эту аналогию, отмечает ее условность, указывая на отсутствие в ямках на поселении Кривец 4 человеческих костей. Тем не менее, эти, скорее всего, ритуально-жертвенные объекты являются наиболее территориально близкими параллелями деталям обряда п.7 Кузьминского могильника.[19] Из синхронных рязано-окских погребальных комплексов можно указать на захоронение кремированных останков в п.144 изученном Т.А.Кравченко на Шатрищенском м-ке. Здесь в могильной яме размерами 2,4 х 0,9 м и глубиной 0,8 м, ориентированной по направлению ЮВ-СЗ, земля в заполнении была «сильно обожжена», насыщена угольками и пеплом. Вещи располагались скоплениями по всему дну ямы. В центре находилось скопление «мужских» вещей: серебряная застежка с крылатой иглой и «тростниковыми» палочками, вложенными в длинные усы, круглодротовый браслет с уплощенными концами и оселок, неподалеку находились обгоревшая железная пряжка и две бронзовые подвески с колокольчиками. В составе «женских» вещей у южного борта ямы – проволочный браслет, несколько бусин красного глухого стекла и железный нож с прямой спинкой. На всей площади дна находились обожженные фрагменты керамики. Исследовательница считает, что здесь находились остатки двух кремаций: мужской и женской.[20] Наличие в комплексе застежки с «крылатой» иглой позволяет уверенно датировать это погребение в рамках финальной стадии культуры рязанских финнов. Сочетание конструкции ямы и деталей обряда в этом захоронении традиционно для рязано-окских погребений по обряду кремации.[21]
В составе инвентаря п.7 Кузьминского м-ка были найдены днепровская поствосточногерманская фибула с каймой из птичьих головок, браслеты с утощенными прямо обрезанными концами, украшенными геометрическим орнаментом, ожерелье из синих стеклянных бус, среди которых лишь одна крупная красного глухого стекла характерна для женского убора рязанских финнов, фрагменты оплавленной в огне гривны, конструкция из проволоки прямоугольного сечения для привесок, возможно, пластинчатых, глиняное пряслице, бронзовые спиральные перстни из проволоки треугольного сечения и нанизанные на кожаный ремешок спиральные пронизи из проволоки треугольного сечения, железный нож с прямой спинкой и лепной глиняный сосуд с просверленными по обожженной глине ремонтными отверстиями. (Рис.7) Очевидно, что в момент сожжения на человеке находилась лишь бронзовая гривна, остальные вещи не имеют явных следов воздействия огня. Гривна, перстни, пронизи обычны для женского инвентаря рязанских финнов. Так же местными являются сосуд и пряслице. Бусы, составлявшие основную часть ожерелья, фибула и браслеты находят аналоги, в первую очередь, в так называемых «древностях антов». Фибула принадлежит к фибулам типа II D в рамках группы славянских пальчатых фибул по Й. Вернеру, или фибул с каймой из птичьих голов в составе группы поствосточногерманских пальчатых по И.О. Гавритухину, или днепровских фибул с каймой из птичьих голов по В.Е. Родинковой.[22] В своей классификации В.Е.Родинкова относит фибулу из п.7 Кузьминского могильника к серии Б варианту Майорка, вместе с находками из Козиевского клада в днепровском левобережье и из балки Майоровой (днепровские пороги). Этот вариант она считает одним из наиболее типологически поздних в рамках бытования этого типа застежек в бассейне Днепра, в Крыму и Подунавье, которые определяются вт.– тр. четв.VII в. Большинство находок фибул этого типа связано с древностями пеньковской и колочинской культур в Среднем Поднепровье, а его формирование с воздействием дунайских традиций. Они являются не только характерной категорией женского убора этих культур, но и рассматриваются среди признаков взаимодействия населения Среднего Поднепровья и Крыма[23] Попытка пересмотра классификации этих фибул, предпринятая Ф.Куртой методом формального анализа, в целом, подтвердила правомерность выделения групп и вариантов В.Е.Родинковой. В то же время его попытка пересмотра датировки фибул в сторону удревнения (кон.VI- пер. пол.VII вв.) не выглядит убедительной. Например, дату п.7 Кузьминского могильника кон. VI – нач. VII вв. Ф. Курта аргументирует наличием в комплексе погребения подвесок в виде двойных спиралей, что основано на неправильно понятом описании А.А.Спицына спиральных перстней в составе комплекса.[24] Подобная фрагментированная фибула найдена также на левобережье р. Оки в округе Серпухова. (Зиброво, сообщение А.Павлихина) (Рис.8: 2)
К обычным для колочинской и пеньковской культур украшениям относится пара браслетов. Их прототипы воспроизводят западные образцы с расширенными «колбовидными» концами, входивших в число престижных категорий убора элиты варварских коллективов позднеримского времени и эпохи Великого переселения народов. В Восточной Европе они появляются в древностях поздней фазы киевской культуры и используются в различных модификациях вплоть до раннего средневековья.[25] Большинство близких находок в рязанском Поочье относится к концу IV –V вв. [26] Синхронные находкам из п.7 Кузьминского м-ка известны в п.77 м-ка Заречье 4, в Успенском, и, что особенно важно для нашей темы, два фрагмента браслетов поселении Кривец 4. Этот тип браслетов (тип 2 по В.Е.Родинковой) характерен для населения пеньковско-колочинской общности и хорошо представлен в днепровских раннесредневековых кладах I группы [27]
Вероятно, сочетание деталей обряда погребения и наличие нескольких вещей, характерных для круга «древностей антов», позволяет предполагать, что в этом случае мы имеем дело с захоронением женщины, связанной по происхождению со славянским населением Верхнего Подонья. Не противоречит этому и использование в уборе лишь одной фибулы. Видимо, ношение одной фибулы в данном конкретном случае продиктовано покроем одежды и традициями рязанских финнов, где крупные фибулы, как рязано-окские крестовидные, так и инокультурные, носились по одной. Так же одна пальчатая днепровская фибула была использована в костюме муромской женщины в п.220 Подболотьевского м-ка. [28]
Известны и другие находки «славянского» облика. При строительстве железной дороги в 1874 году на площади Борковского м-ка была найдена двупластинчатая антропозооморфная фибула.(Рис. 8: 3)[29] Такие фибулы являются одной из отличительных черт вещевого комплекса пеньковско-колочинской общности, которые пережили распад последней и в несколько в ином виде известны и среди набора категорий группы II «древностей антов». Фибулу из Борковского м-ка В.Е.Родинкова относит к типу II.1 днепровских антропозооморфных фибул, сер. – вт. пол. VII – пер. пол. VIII вв. [30] В то же время В.Е.Родинкова отмечает, что пока единственными основаниями для датировки фибул этой группы является их отсутствие в «днепровских кладах» I группы и связь с пастырским производственным центром. В то же время, их более поздняя хронологическая позиция по отношению к днепровским пальчатым фибулам и фибулам с каймой из птичьих голов представляется несомненной.
Известны в рязанских древностях и пальчатые фибулы. Малая фибула типа I Н (Пергамон-Тайзее) по Й. Вернеру или Пергамон-Бухарест - озеро Тай, подтип неорнаментированных разновидности миниатюрных группы поствостогерманских пальчатых фибул по И.О.Гавритухину хранится в фондах РИАМЗ в составе одной из коллекций бывшего музея Рязанской ученой архивной комиссии. (РИАМЗ, КП 1357, А175, 1) (Рис. 8: 1) Они распространены на территории южной части Восточной Европы от нижнего Дуная до Среднего Поднепровья, самые восточные находки - в Глушково и Куриловке в верховьях рр.Сейм и Псел (юго-запад Курской обл.), Батьки в округе Бельского городища, на среднем течении р. Ворсклы на Полтавщине, Черкесский Бишкинь на р.Северский Донец в Харьковской обл. Одна находка известна на верхнем течении Днепра – Никодимово, единичные находки в Мазурском Поозерье.[31] Фибула не имеет полных аналогов. По способу оформления выступов - «пальцев» при помощи валиков она близка она близка находкам в Соку-Бэрбэтешти, Сэрата – Монтеору, Рашкове, Селиште, Черкесском Бишкине, хотя у всех из них присутствуют лишь одиночные валики у основания округлых «пальцев», «пальцы» вытянутой формы только у фибулы из Соку-Бэрбэтешти, где один из «пальцев» украшен двойным валиком, по форме ножки рязанская находка ближе к фибулам из Черкесского Бишкиня, Никодимово, и одной из двух находок на Пастырском городище. Видимо, эту фибулу следует выделять в отдельный вариант, близкий варианту Черкесский Бишкинь.
Эти, дунайские по происхождению, фибулы Ф.Курта предлагает датировать VI в., Л. Вагалинский и Дан Теодор - вт. пол. VI – VII вв. По мнению М.М.Казанского они должны датироваться в рамках 570/600 – 640/660 гг. Й.Вернер и И.О.Гавритухин определяют время их бытования в целом VII в. Для находок в восточной части их ареала В.Е. Родинкова не исключает определение верхней границы их бытования временем пер.пол. – сер. VIII вв., считая их наиболее типологически поздними среди фибул этого типа. Видимо в рамках VII в. следует датировать и рязанскую фибулу. Несмотря на отсутствие сведений о месте находки, её все равно необходимо учитывать в контексте темы данной работы.[32]
Пальчатая фибула другого типа обнаружена так же в п. 913 Шокшинского м-ка, наиболее восточного из рязано-окских могильников (р.Шокша, в Теньгушевский р-он, Республика Мордовия).[33] Погребение по обряду ингумации, в грунтовой яме, размерами 141 х 145 см, ориентированной на СВ. От костяка погребенного, видимо ребенка женского пола, сохранились только фрагменты костей правой руки внутри браслета. Фибула располагалась в районе нижней части груди погребенной, справа от предполагаемого места головы находились бутыльчатые подвески со сквозными вертикальными отверстиями, с валиками по краям и петлями для привесок по нижнему краю. (Рис.9: 1-4)
Пальчатая бронзовая фибула небольших размеров, с пятью выступами на щитке, с циркульным орнаментом, ножка декорирована композицией из двух отверстий и углубленных линий и двух направленных в разные стороны стилизованных головок птиц. На конце ножки овальный выступ. Сохранились остатки железного механизма. Полных аналогов этой фибуле не известно, однако круг прототипов и параллелей достаточно представителен. И.О.Гавритухин в рамках работы по подготовке свода фибул Центральной России определил его среди малых пальчатых фибул (тип IC «Maros-Gambas-Pergamon» по Й.Вернеру) из которых наиболее близкие территориально найдены на памятниках пражской культуры (Великая Слобода, Черновка) и в ареале колочинско-пеньковской общности (Киевская обл.). Они фибулы рассматриваются в ряду хроноиндикаторов третьей фазы пражской культуры, которые позволяют соотносить ее с финалом пеньковской и колочинской культур, а так же с хронологическими колонками Прибалтики, Подунавья и Причерноморья.[34] Фибула из п.913 Шокшинского м-ка несколько отличается от большинства фибул этого типа. Щиток украшен небрежно исполненным циркульным орнаментом, при этом часть кружков заходит друг на друга, а один на край щитка. Небрежно имитирован «кербшниттный» орнамент на ножке, а характерные для большинства фибул этого типа каплевидные отверстия на ножке здесь выполнены в виде округлых. Видимо, эту фибулу следует считать несколько «деградированной» версией, воспроизведенной в пеньковско-колочинской среде. Особую типологическую позицию ее среди фибул типа IC подтверждает и формальный анализ предпринятый Ф.Куртой. [35]
Круглодротовые браслеты с уплощенными расширенными, округлыми или срезанными под острым углом концами и привески являются обычными для женского убора финального этапа «классического» периода древностей рязанских финнов.[36] Однако, пластинчатые браслеты с такими концами не характерны для рязанских финнов. Отдельные такие находки известны в древностях «антов» на востоке Днепровского Левобережья - с срезанными под углом и прямо срезанными концами в кладе I группы в с. Колосково, находки браслетов прямоугольного сечения с прямо срезанными концами в Козиевском кладе, и в Игрень-Подкове в Днепровском надпорожье. Использование таких браслетов В.Е.Родинкова считает результатом взаимодействия раннеславянского населения Среднего Поднепровья с населением лесной зоны Восточной Европы.[37] Возможно, браслет и и фибулу из п.913 Шокшинского м-ка, следует рассматривать также в этом контексте.
Следует указать и на находку в заполнении п.931 Шокшинского м-ка фрагмента двупластинчатой фибулы изготовленной из белого сплава, со спинкой V-образного сечения и ножкой подромбической формы. Не исключено, что первоначально она могла принадлежать антропозооморфной фибуле простых форм. К сожалению, комплекс погребения лишь бронзовую застежку-сюльгаму с обломанными трубочками и фрагмент железного ножа, что не позволяет точно определить дату погребения. (Рис. 9: 5-7)
Рассматривая днепровские фибулы, найденные в рязанских древностях следует указать на один важный момент. В работе Й.Вернера посвященной «славянским» фибулам рассматривается пальчатая фибула найденная в «Губернаторстве Рязань»[38] Й.Вернер помещал ее среди фибул типа II B, как вариант, близкйм к находкам из Нижней Сыроватки и Мартыновки. Несмотря на схематический характер изображения фибулы в его публикации, который, судя по всему, воспроизведен из работы А.М.Талльгрена, можно констатировать его чрезвычайную близость рисунку фибулы из п. 220 Подболотьевского могильника опубликованном В.А.Городцовым. Видимо под видом двух находок в Поочье фигурирует одна фибула из Подболотья. На это обратила внимание Г.Ф.Корзухина, указавшая в списке литературы для фибулы из Подболотья, ссылку на фибулу «Губернаторство Рязань» у Й.Вернера. Эта ошибка в западной историографии встречается и сейчас, например, в последних публикациях Ф.Курты описаны две указанные фибулы, располагающиеся в одном кластере. (Рис. 8: А, Б, В) Тем не менее, находка фибулы в п.220 Подболотьевского могильника весьма важна для темы предлагаемой читателю работы. Эту фибулу И.О.Гавритухин рассматривает среди днепровской подгруппы поствосточногерманских пальчатых фибул и относит к типу I.А/Б, (Дудари, Журженцы, Мартыновка, Никодимово, Петрушки, Сахновка, Смородино, Суджа, Сыроватка, Трубчевск) к которому близок и Тип I B/С (Погребы, Россава, Штаасдорф, Черкасский уезд, две находки в Среднем Поднепровье). Большинство находок сконцентрировано в Среднем Поднепровье. Ф.Курта помещает указанные фибулы в одну группу с фибулами из Нижней Сыроватки, Петрушек, Журженцев, находкой из округи Киева.[39] Они являются характерной категорией для четвертого культурно-хронологического пласта раннеславянских древностей и входят в комплексы кладов I группы (Суджа, Трубчевск, Смородино, Нижняя Сыроватка, Мартыновка), датировка которых определяется в рамках вт.-тр. четв. VII вв. или более узко вт. четв. – сер.VII в. [40] Несколько иная датировка кладов I группы дается Ф.Куртой – Трубчевск и Мартыновка в рамках вт. пол. VI в., а клада из Нижней Сыроватки – посл. четв. VI – пер.четв. VII вв.
К другим категориям женского убора относится серебряная гривна из женского захоронения 127 Шатрищенского м-ка (р-ки Т.А.Кравченко). (Рис. 9: 9) Погребение было совершено в яме 1,4 х 0,8 м, ориентированной З-В, с небольшим отклонением к Ю. Остатков костяка не прослежено, что часто бывает в рязано-окских детских ингумациях. Вещи располагались в порядке ношения. В восточной части сюльгамы, гривна и наборное ожерелье из бус красного глухого стекла и спиральных бронзовых пронизей, справа и слева от гривны обломки браслетообразных височных колец, в центре – круглая серебряная бляха с иглой в виде плоского диска (рис. 9: 8), под ней – железный нож с прямой спинкой. Справа от него подвески накосника - «на двойных бронзовых витушках двойные литые колокольчики, к каждому из них подвешено еще по два маленьких литых колокольчика», в области правой руки - три бронзовых браслета с уплощенными концами, в области левой – два. В западной части ямы располагались четыре литых крупных колокольчика от затылочной кисти.[41] Судя всему, это было захоронение ребенка женского пола с практически полным набором украшений взрослой женщины (Группа 3, VI – VII вв. по И.В.Белоцерковской) В то же время отсутствие остатков костяка не исключает и то, что это захоронение могло представлять собой кенотаф. Тип бляхи, а также описание вещей, в первую очередь, подвесок к накоснику, аналогичных найденным в п.913 Шокшинского могильника, позволяют датировать погребение в рамках конца VI – VII вв. П. 127 входило в группу захоронений VII в. на мысе 2 (по нумерации Т.А.Кравченко). Инвентарь этих комплексов включал в себя «престижные» вещи – в п.108 серебряную застежку с «крылатой» иглой, в п. 109 и 126 - полный набор украшений взрослой женщины, в пп.81 и 129 длинные однолезвийные мечи. В п.129 на клинке меча располагались бляшки поясного набора, выполненные в геральдическом стиле. Т.А.Кравченко считала, что эти погребения располагались в непосредственной близости к реконструируемому ею ритуальному центру Шатрищенского могильника и были наиболее поздними погребениями на этом участке.[42]
Гривна из п. 127 Шатрищенского могильника изготовлена из дрота, чуть расширяющегося в средней части, поверхность декорирована вытянутыми сглаженными подромбическими фасетами, замок выполнен в виде петли в плоскости обруча и крючка сформированных из согнутых концов обруча (замок в двойную петлю). Такой прием использовался при изготовлении гривен серии «Плинкагайлис - Мамекино – Кузьминское» вт. пол. V – нач.VI вв., (п.71а, Заречье 4; п.50, Кузьминский). Они рассматривались автором как свидетельство взаимодействия рязанских финнов с населением Поднепровья, к которым, эти украшения могли поступать из Прибалтики.[43] Гривны этой серии существенно отличаются от публикуемой – они массивны, утолщены в передней части, петли перпендикулярны плоскости гривны, изготовлены из раскованных концов, завязанных на обруче гривны. Эта разновидность гривен не получила дальнейшего развития в рязано-окских древностях. В VI-VII вв. в женском уборе рязанских финнов используются поздние формы местных гривен, воспроизводящих прототипы эпохи Великого переселения – «серповидные», круглодротовые с обмоткой и напускными бусами с замком в «двойную» петлю и в виде круглой «коробочки», а так же так же тонкопроволочные с простыми замками в виде перпендикулярных крючков, иногда с проволочной обмоткой концов.[44]
Гривны близкие шатрищенской известны в пеньковских и колочинских древностях. Три гладкие гривны с замками в двойную петлю найдены в женском погребении в Мохначе, одна происходит из Ильинца, Киевской губернии. Гривны с гладкой поверхностью и с фасетировкой по обручу входили в состав клада в Мартыновке, фрагменты гривен с фасетировкой найдены так же в кладах из Великих Будков и Трубчевска. В кладе 2 группы в Харивке такой прием использован для декора гривен других типов. О.А.Щеглова указывает на отсутствие аналогов этим гривнам в синхронных древностях лесной зоны Восточной Европы, что свидетельствует о их «днепровском происхождении».[45] Видимо, гривну из п. 127 Шатрищенского м-ка так же следует относить к «днепровским» импортам.
Таким образом, находки «византийского» и «славянского» облика в рязано-окских древностях представляют собой достаточно представительный массив. Еще большее количество инокультурных находок относится к воинскому обиходу этого времени: ременные гарнитуры с металлическими деталями, выполненными в «геральдическом» стиле (более 50 комплексов и отдельных находок), однолезвийные и двулезвийные мечи с металлическими обкладками рукоятей и ножен, среди которых есть и клинки, изготовленные в технике «дамасской стали», конская узда и детали снаряжения всадника.[46]
Эти находки диагностируют прямые взаимодействия рязанских финнов и раннеславянского населения Верхнего Подонья, в свою очередь связанного со славянами Поднепровья и кочевниками степной зоны. Другим участником этого процесса могли выступать и носители древностей позднего этапа мощинской культуры, материалы которых известны на верхнем течении р.Прони, правого притока р.Оки, в г.Пронске и его окрестностях (городища Гневна, Елшинское (Чертово).[47] В то же время не следует исключать и прямых контактов рязанских финнов со степняками.
На связи с Поднепровьем указывают и находки медных византийских монет. Золотые монеты из кладов, погребений и отдельных находок на Днепре и в юго-восточной части Украины связаны в первую очередь с кочевническими древностями. Это монеты Юстиниана I в Кичкасе; Ираклия в Майстрове (Запорожская обл.); Константа II (подражания) в Днепропетровской области; Юстиниана I в Белояровке (Донецкая обл.); Юстина I в Лимаровке и Юстиниана I в Луганске (Луганская обл.); Константа II и Константина IV в Купянском уезде (Харьковская обл.); Ираклия в Жаботине (Черкасская обл.), Тиберия Маврикия, Ираклия, Ираклия с сыновьями, Константа II в Перещепино, Фоки, Ираклия с сыновьями, Константа II в Новых Санжарах, Ираклия с сыновьями в Макуховке, неопределенной монеты VII в. в Нехвороще (Полтавская обл.). Несколько по иному распределяются немногочисленные находки медных византийских монет, часть из которых может быть связана и с пеньковско-колочинскими древностями. Одна медная монета Юстина I найдена в Кичкасе (Запорожская обл.), Маврикия Тиберия в Волошском (Днепропетровская обл), Контантина IV Погоната с Ираклием и Тиберием в Нижней Дуванке (Луганская об