Памяти Героя Советского Союза
Чолпонбая Тулебердиева, закрывшего
Своим телом амбразуру вражеского дзота
при форсировании Дона 6 августа 1942 года.
Можно жизнь свою долго и тихо прожить
И лишь в памяти близких остаться.
Можно в памяти вечно для Родины быть,
Жизнь окончив свою в девятнадцать.
В девятнадцать вся жизнь, говорят, впереди
И не надо в беде огорчаться.
У тебя впереди на солдатском пути
Амбразура была в девятнадцать.
В августе 1942 года войска 6-й Армии вели тяжелые бои в районе Дона. Три месяца сидели в окопах, отбивали вылазки гитлеровцев, вели перестрелку через Дон. 363-й стрелковый полк 160-й стрелковой дивизии 6-й армии Воронежского фронта держал оборону в районе села Селявное - Второе. 19 июля фашистские войска захватили село Селявное и до 6 августа удерживали позиции. В этом полку воевал красноармеец Тулебердиев Чолпонбай. Днем пятого августа состоялось комсомольское собрание. Оно проходило в двух километрах от реки в лесу. Комсорг, зачитывал заявления. Когда очередь дошла до Тулебердиева, он уже стоял навытяжку, сжимая автомат. Глаза его смотрели куда-то вдаль, сквозь лес, на тот берег, туда, где завтра каждое его слово должно подтвердиться делом. И он знал, что у настоящего человека каждое слово должно подтверждаться делом. За свою двадцатилетнюю жизнь молодой киргиз понял, что у всех народов одинаково ценен и уважаем человек, верный своему слову. Он успел на своем жизненном пути повидать краснобаев, болтунов, проповедующих одно, но живущих вопреки своим проповедям. Чолпонбаю было ясно, что слова для таких людей были маской, которую они легко сбрасывали, или же так с ней сживались, что иногда и сами, в порыве собственного красноречия, верили собственной лжи. Он же, Тулебердиев, знал лишь одно: Родина должна быть свободной! Во что бы то ни стало, но свободной! И больше всего он ценил тех, кто не произносил громких слов, но без колебаний отдавал за Родину жизнь. Он знал, что надо заслужить право на вступление в комсомол, и теперь, когда перед строем ему первому вручили гвардейский значок, когда его при всех назвали храбрым, когда при всех сказали, что достоин, теперь он решился. Чолпонбай стоял как вкопанный. Взгляд его коснулся гвардейского значка. — Клянусь, товарищи, не подведу вас. А если понадобится, жизнь отдам, всю жизнь до последнего дыхания... — Кто за? — спросил комсорг. И руки всех, будто стая птиц, взметнулись над головами. — Единогласно! — Поздравляю, гвардеец Тулебердиев! Вы приняты! Вы — комсомолец! Чолпонбай все еще стоял навытяжку, все еще не мог прийти в себя от чрезмерного волнения. Он знал, что каждое слово должно подкрепляться делом. Но не думал, что так будет волноваться в минуты приема. Это оказалось нелегким испытанием. И хотя как будто ни у кого не было сомнения, он сам себя спрашивал: «Достоин ли?». 5 августа перед батальоном была поставлена боевая задача - форсировать Дон, овладеть высотами около села Селявное. Западный берег реки возвышался над восточным на 100-120 метров, круто обрывался у самой воды. Мощные огневые точки противника держали переправу под прицелом, с берега враг имел хороший обзор на десятки километров. Оттуда, с той точки, которую надо взять, развернется наше наступление на Острогожск, Белгород, Харьков. Огромный поток, лавина войск ринется вперед. Но ринется или нет? Все зависит сейчас от горстки храбрецов, тех, что с Гороховым. От этих одиннадцати. А это: Остап Черповола, Гайфулла Гиллязитдинов, старший лейтенант Горохов, комсорг Никитин, Серго Метровели, взводный Яков Герман, Захарин, Бениашвили. Операция предстояла трудная, и все же она не пугала воинов, но по тому, как командир роты, старший лейтенант Горохов ходил по окопам и проверял снаряжение, догадывались, что час наступления близок. Взводный Яков Герман приказал зарядить автоматные диски — по два каждому, хорошенько связать гранаты. Остальные вещи — шинель, вещевой мешок — велено было сдать старшине роты. Ночь... Фронтовая ночь... Оба берега как бы еще ближе придвинулись друг к другу. Оба настороженно слушают, тревожатся. Догадываются ли фашисты, что мы должны наступать этой ночью? Поползли. Ловко орудует локтями командир роты связи Горохов. Рядом совсем бесшумный Герман... — Тулебердиев! — Слушаю, товарищ старший лейтенант! — Герман и ваша четверка... Голос его оборвала новая ракета. Горохов приник к земле, заслоненный плотиком Чолпонбая. — Ваша четверка с Германом, — продолжал он, не ожидая, пока погаснет ракета, и в упор глядя в настороженные, пытливые глаза Чолпонбая, — все вплавь. Ты говорил, что отличный пловец. Пойдешь замыкающим. На всякий случай... Ясно? И входите в воду сразу же за лодкой! — Все ясно, товарищ старший лейтенант. Горохов чуть помедлил, чувствуя, что при всей настороженности у Тулебердиева настроение решительное. Горохов развернулся и пополз к другому неглубокому окопчику, около которого в камышах спрятали лодку. Рассыпая искры, с Меловой горы опять взмыла вверх ракета... Когда она погасла, Горохов и пятеро солдат были уже в лодке. Оттолкнулись, только начали выбираться из камышей, как противник снова осветил местность. Замерли. И снова не видно ничего: хоть глаза коли. Наконец неслышно ушла в темноту первая лодка. Сапоги Чолпонбая слегка увязали в глинистом пологом берегу. Потом он почувствовал гальку. Чем дальше от берега, тем тверже становился грунт и глубже. Холодная вода несколько успокоила его. Вот она уже по пояс, по грудь. Он решительно оттолкнулся ногами и, ведя одной рукой плотик, поверх которого лежало оружие и гранаты, поплыл. Сразу же почувствовал течение. Но всех заранее предупреждали об этом. Не зря и переправу начали так, чтобы постепенно течением снесло всех к устью Орлиного лога, как раз напротив Меловой горы. Недвижимый с виду Дон упрямо и властно тянул плывущих за собой. Течение крепчало, набирало сил. Предрассветный туман, к счастью, надежно скрывал людей....Плыть становилось все труднее, темнота и туман рассеивались медленно. Чолпонбай заметил, что кто-то стал замедлять движение, и вот он уже около Чолпонбая. Это Герман. — Ногу... Судорогой свело, — прошептал он. Чолпонбай молча подсунул свое плечо под руку взводного. Он и сам ослабел: пловец он был неважный. Но случившееся с командиром придавало ему сил. — Как бы оружие не потерять, — шепнул взводный, опираясь на плечо солдата и борясь с судорогой. И в этот момент плотик вдруг накренился. Тулебердиев успел схватить автомат, но связка с гранатами и патронами ушла под воду. Патроны остались только в диске автомата. Гранат всего две. — Скоро доплывем, — успокаивающе прошептал Чолпонбай и стал сильнее грести свободной рукой, чтобы не отставать от передних. Чуть развиднелось. До берега совсем близко. Фашисты не стреляют. «Сколько же еще плыть?» — подумал Чолпонбай. И тут ноги нащупали дно. Герман помог вытащить лодку. Вот все они, на ходу затягивая ремни, с патронами и гранатными сумками, сжимая в руках автоматы, выбрались из воды и залегли. Оружие наготове. Мокрые все с головы до ног. Надо бы разуться, вылить воду из сапог да и глину счистить. Но время не ждет. — Напоминаю, — говорит командир роты. — Группа Захарина идет слева. Группа Бениашвили — справа. Герман и Тулебердиев со мной. Пойдем прямо по склону Меловой... Молча проводили четверку, точно канувшую в туманную мглу Орлиного лога. Не слышно ни шагов, ни других звуков. Молодцы! Другая четверка скользнула по берегу вправо. Горохов кивнул и первый двинулся к еще зыбким в утренних сумерках выступам Меловой горы. Поползли по склону. Чолпонбай вырвался из воды и бросился к горе. Почти отвесно встал обрыв. Вот тут-то ему и пригодился опыт, приобретенный в походах по горам Кара-Моло к башне Кызыл- Адыр с друзьями детства. Чолпонбай лазал, как горный козел, на каменную башню, на которой, по рассказам стариков, днем и ночью стояли часовые и следили, чтобы коварные враги не прошли в Таласскую долину. Он вспомнил, что когда впервые залез на башню, то немало был разочарован. Ничего там не оказалось. Думал он, что увидит какое-то оружие, патроны. Зато видна была вся Карабуринская равнина, обнесенная горами. Ветерок дул из ущелья, легко было дышать, хотелось крикнуть, чтобы его услышали все жители родного аила. Покрытые глиной сапоги скользили. Выше... Еще выше... Там — дзот. Он совсем близко. Совсем, совсем. Сто метров, девяносто, семьдесят... Как тихо. Неладно что-то... Неужели не видят? Шестьдесят метров... Сейчас ударят! Пятьдесят... А, дьявол!.. Сорвался, пополз вниз Горохов, все быстрее, быстрее. Подсек Германа. Это уже совсем плохо. Какой страшный шум! Подавшись вперед, напружинившись, Чолпонбай раскинул руки, словно бы врос в камень, сам стал камнем... Удержал товарищей. Замер. Тишина вокруг... Услышали? Нет. Потом подставил плечо Горохову. Тот вскарабкался и потянулся к выступу. За ним и Герман. Цепляясь краями каблуков за выемки, опираясь о корни, у самых их оснований, Чолпонбай выбрался на выступ. Оказался рядом с Гороховым и Германом. Отсюда — вверх, по козьей тропке, гуськом. Вот уже и амбразура — видна щель. И эта щель, словно живое существо, заглядывает в самое сердце. А может, и правда наблюдают? Молчат... Почему? Горохов глазами дал понять Герману, чтобы он остался с гранатами здесь, сам же с Чолпонбаем неслышно проскользнул в открытую дверь дзота... Через минуту из дзота быстро вышли Горохов и Тулебердиев, Горохов трижды поднял над собой автомат. Это сигнал: дзот подавлен. Самая опасная точка больше не существует! Можно начать переправу. И тут…застрочил пулемет. Но он бил с крайнего выступа Меловой горы. Бил оттуда, откуда не ждали. Не зря показалось вчера Чолпонбаю подозрительным расположение камня. Дзот контролировал огнем и реку, и подходы к Меловой горе, и подступы к уже обезвреженному дзоту. Сейчас пулемет бьет по ним и каждую секунду может перенести удар на тех, кто начал форсировать реку. Операция будет сорвана, если не перервать глотку этому дзоту. Но как? Как его взять? Как остановить огонь врага? — Справа придется! — крикнул Герман. — Да, надо в обход, — кивнул Горохов. — Но сколько времени потеряем? Сорвем переправу, если не заткнем ему глотку! Чолпонбай тронул старшего лейтенанта за рукав и попросил, словно речь шла не о нем, не о его жизни, именно попросил: — Разрешите мне? Напрямик! — Напрямик?! — Горохов даже протянул это слово: напрямик — значит верная смерть, верная, даже вдали от дзота. Тут шансов нет... — Да, напрямик! — уже требовал Чолпонбай. — А вы оба бегом в обход. Иначе сорвется переправа. Если я даже не сумею что-либо сделать, то хоть отвлеку на себя внимание противника. А вы за это время... И тут Чолпонбай трижды поднял над собой автомат: как бы продублировал условленный сигнал. — Давай, дружище! Вот тебе гранаты. — Горохов протянул свои. — У меня есть дареные. От политрука Деревянкина... Горохов обнял солдата. Разгоряченными щеками они коснулись друг друга. И Чолпонбай быстро, как кошка, пополз на Меловую гору. Горохов и Герман устремились по каменной террасе в обход, чтобы с двух сторон блокировать дзот. Глина, налипшая на подошвы, отлетала, и теперь стало удобней опираться носками и каблуками сапог о выемки и расщелины в известняке. Пальцы точно сами видели, где им лучше уцепиться. Тело стало легким, будто не было трудной переправы вплавь, не было рукопашной схватки в дзоте. Все начиналось сначала. Был непонятный прилив сил: будто сейчас Чоке помогали все преодоленные им горы Тянь-Шаня, помогали месяцы тренировок и учений и еще что-то неуловимое, неосязаемое. Он не замечал, что небо розовеет. Не мог оглянуться и увидеть белый маскхалат редеющего тумана, который утром скрывал от врага наши войска, уже готовые начать переправу. Чолпонбай знал, что она должна начаться сразу же, как только замолчит пулемет дзота. Ступенька, карниз, еще ступенька. Вот и амбразура. Сколько до нее? Метров пятнадцать? Нет, пожалуй, больше! Вот он, ствол пулемета: бьет непрерывно, точно задыхается от злобы... Слева не подобраться: кручи. Справа — тоже кручи... И выступ этот с дзотом, как огромный кулак, который занесен над теми, кто скоро начнет переправу. И кругом чабрец или какая-то другая трава, издающая приятный степной запах. Кажется, все-таки чабрец. Путь к дзоту только один, как он и говорил Горохову: напрямик, к амбразуре. Другой дороги нет. Чолпонбай швырнул гранату. В ту же секунду ствол пулемета, изрыгающего пламя и сталь, переместился сантиметров на пятнадцать — двадцать. Граната, ударившись о него, перекувырнувшись, отлетела, покатилась и взорвалась неподалеку от Чолпонбая. Осколки известняка просвистели у самых ушей. Меловая пыль покрыла вторую, последнюю гранату. Он посмотрел на нее с надеждой, зачем-то вытер, перевел взгляд на дзот и перебросил через него эту последнюю гранату, рассчитывая, что она взорвется у входа. Грохнул взрыв. Но пулемет дзота не прекратил огня. Потом почему-то смолк. В этом действии врага была какая-то загадка. Чолпонбай услышал вдруг непонятные слова и увидел, как из амбразуры на него направили автомат. Он подался вбок и упал... Левая рука перестала подчиняться... Желтовато-красные круги появились перед глазами. Послышались какие-то голоса. Начали всплывать какие-то лица. Чоке на миг увидел горы Тянь-Шаня. Это в них летят пули... Надо защитить и майора-комиссара, и друга, упавшего в реку, и Меловую гору, и Тянь-Шань, и копя, и сокола, и брата Токоша. Теперь моя очередь тебя заслонить! И Гюльнар! Вот она в тюбетейке: косы по ветру, глаза счастливые! Зачем она здесь? Вокруг пули, и все летят в нее! Если он сейчас не встанет, то она погибнет... Чолпонбай на мгновение очнулся. Он даже повернулся, точно можно увернуться от боли. Оп увидел, что плотики отчалили от нашего берега, что их все больше и больше, и что по ним действительно хлестнула пулеметная струя... «Но я еще жив. Я все вижу...» — подумал Чолпонбай. И сердце Чолпонбая забилось еще сильнее. В его сознании наступило прояснение: «Ведь есть еще мое тело... Разве это не оружие?! Я еще могу двигаться...». Не было гранат, не было патронов и автомата. Он был один на один с дзотом. Вражеским, всесильным, страшным, огнедышащим... Нет, еще была свободная рука. Ею он ухватился за щербатый край площадки, на которой прочно утвердился дзот... И опять желтые круги перед глазами. Уходят силы... Слышатся какие-то отрывки фраз… Рывками Чолпонбай ползет вперед... все выше и ближе к дзоту. Метр, два, три, пять... Вот он уже на площадке, в мертвом пространстве: ни пулемет, ни автомат из дзота достать его уже не могут. Стебли травы побагровели от крови. «Надо бы перевязать рану... Может, лежа на животе... Нет, уже и автомат руки не держат, и не размотать бинта... Как пахнет чабрец!.. Это я дома... Наконец-то вернулся... Только сейчас посплю, потом пойдем с братом в горы...». Чолпонбай приник к засыхающим кустам полыни, острый запах дохнул в лицо, сухие комья земли коснулись лба, обдали холодком. Как хорошо полежать сейчас там, у подножья Кара-Моло, где бурлит в узком ущелье неприметная речка Кара-Бура! Чолпонбай собрал последние силы, оперся руками о землю, согнул в коленях ноги и попытался подняться. Не смог, снова рухнул на полынь. Может, это мать Сураке и брат Токош призывают его, просят, приказывают: Чоке, встань, встань, встань!..
А рядом — Гюльнар, одна перед пулеметом. И если он, Чолпонбай, не спасет ее сейчас, кто же тогда спасет?! Пошатываясь, он встал, качнулся, сделал несколько шагов. Из дзота снова ударил автомат. Чолпонбай упал. Метрах в пяти от дзота. Лежит неподвижно... А затем гвардии рядовой Тулебердиев сначала немного прополз вперед, потом привстал и решительно бросился грудью на огненную струю... Пулемет захлебнулся, умолк навсегда. Донскую землю захлестнули мощные волны не первой и не последней атаки. "Бойцы и командиры, наблюдавшие этот героический подвиг,- писала 18 августа 1942 года дивизионная газета "Боевая тревога",- ринулись как один, стремительно и неудержимо, на вражеский берег. Кто на лодках, кто вплавь спешил переправиться через Дон, чтобы скорее встретиться с ненавистным врагом, разбить, разгромить и уничтожить его.... 6 августа началась наступательная операция частей и соединений войск 6-й армии Воронежского фронта по расширению плацдарма на правом берегу Дона.
Давая оценку обстановке на Дону, Ф. Гальдер (начальник штаба Верховного командования сухопутных войск) записал: “Венгры снова пропускают русских через Дон!
Вот как о наступлении рассказал венгерский офицер Д. Гёргени в своей книге “Один из первых”. (М., 1970, с. 166-167). “…На рассвете 6.08.42 г. начались тяжелые бои. В течение ночи противник переправился в нескольких местах через Дон. На участке обороны 7-й пехотной дивизии, возле населенного пункта Урыв наши артиллеристы в половине первого ночи сорвали переправу его частей. С 2 ч. 45 мин. русская артиллерия держит под постоянным артобстрелом район Урыва и Селявного. В 4 ч. 20 мин. противник занял Селявное, форсировав Дон у населенных пунктов Титчиха и Сторожевое». Имя героического сына Киргизии останется в памяти его боевых друзей, всех советских людей. Из поколения в поколение будет переходить правдивое сказание о его беспримерном подвиге. Народные певцы сложат песни и в тихий теплый вечер в степи под рокот струн зазвучит их голос, славя богатыря земли советской.
Товарищ боец! Товарищ и друг! Твой брат и друг красноармеец Тулебердиев погиб. Но бессмертный его образ стоит перед тобой и зовет на смертный бой с врагом, зовет к победе, зовет к подвигам. И если в трудную минуту ты будешь колебаться, вспомни Тулебердиева, вспомни его великий подвиг и ты без страха пойдешь на врага и ты победишь". Постановлением Военного Совета фронта Чолпонбай Тулебердиев был зачислен навечно в списки личного состава 9-й стрелковой роты 636-го стрелкового полка. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 февраля 1943 года ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Указ
Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза красноармейцу Тулебердиеву Чолпонбаю.
За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявлены при этом отвагу и героизм присвоить звание ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА с вручением ордена ЛЕНИНА и медали «ЗОЛОТАЯ ЗВЕЗДА» красноармейцу Тулебердиеву Чолпонбаю.
Председатель Президиума
Верховного Совета СССР М.Калинин
Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР А.Горкин
г. Москва, Кремль 4 февраля 1943 г.
Советский народ глубоко чтит память о славном сыне киргизского народа. Его именем названы из школы и пионерские дружины у нас и в Киргизии. И вот уже много лет в километре от села Селявное, на высоком холмистом берегу реки стоит белокаменный обелиск, на котором начертано: «Герой Советского Союза Чолпонбай Тулебердиев. Погиб 6-VIII-1942 г.».
А внизу размеренно и плавно течет тихий Дон.
Над рекой обелиск. Скорбь безмолвная в нем
О погибшем герое киргизском.
Здесь цветы полыхают горячим огнем, -
Их с любовью несут к обелиску.
Так донская земля на твоей высоте
Сердце сына к себе приласкала.
Здесь, на огненной, страшной последней черте,
Колыбелью твоей вечной стала.
И как отзвук кровавых и давних боев,
Принесет ветерок сюда снова
Твой суровый, как с берега вечности, зов –
Нам, грядущим, живым – твое слово:
- Я не умер, я жив, как бессмертен народ,
Что сплотился в Союзе едином.
Мы Отчизну собой прикрывали от орд, -
В этом наше бессмертье и сила!
Анатолий Пономаренко
Памяти Героя Советского Союза
Чолпонбая Тулебердиева, закрывшего
своим телом амбразуру вражеского дзота
при форсировании Дона
БАЛЛАДА О ПОДВИГЕ
Можно жизнь свою долго и тихо прожить
И лишь в памяти близких остаться.
Можно в памяти вечно для Родины быть,
Жизнь окончив свою в девятнадцать.
В девятнадцать вся жизнь, говорят, впереди
И не надо в беде огорчаться.
У тебя впереди на солдатском пути
Амбразура была в девятнадцать.
…Фронт приблизился летом к донским берегам.
Шли с боями к реке батальоны.
А на том берегу – оборона врага
И крутые у берега склоны.
Там оскал амбразур скрыт врагом над рекой,
Блиндажей и окопов заслоны.
Но получен приказ: Дон любою ценой
Завтра всем перейти батальонам.
- Да, непросто орешек такой раскусить, -
Говорил командир перед боем. –
Мы попробуем завтра врага обхитрить,
Закрепить свой плацдарм за рекою.
Чтоб все точки врага оживить до одной
И надежно прикрыть переправу,
Весь огонь на себя наш отряд штурмовой
Прежде должен принять там, на правом.
Сорок пять добровольцев составить отряд
Пожелали на вызов комбата.
С восхищением глядя на смелых солдат,
Командир произнес: «Многовато!..»
В бой идти вместе с группой друзей – смельчаков
Чолпонбай командиру назвался.
Штурм высот неподступных, крутых берегов
Только храбрым всегда доставался.
Был он сыном киргизских заоблачных гор.
С детства трусость с страх презирая,
Он под Курском уже бил по танкам в упор,-
Таким знали в полку Чолпонбая.
Еще с вечера – письма далеким родным,
Расставанье с самими собою.
Неизвестно, придется ль остаться живым
Завтра после нелегкого боя.
Скрытно плыли бойцы в предрассветной тиши,
Лишь у берега спящей реки камыши
Меж собою тревожно шептались.
Сквозь белесую мглу продвигались вперед,
А заря полутьму пробивала.
Вдруг на том берегу застучал пулемет,
Смертью очередь Дон прошивала.
Берег хлещет навстречу свинцовым дождем,
Вплавь его достигают солдаты
И бросаются вверх, к высоте. напролом
По крутому прибрежному скату.
Осмотрелись – их встретил огонь лобовой
В четырех перебежках до дзота.
А за ними, желая быстрей встретить бой,
Вплавь на помощь спешила их рота.
В роте каждый готов свою кровь был отдать,
Чтобы выручить друга в сраженьи,
Свято веря в великое братство солдат,
Когда жизнь измерялась мгновеньем.
И смелее в отряде солдаты шли в бой,
Продвигаясь ползком, стиснув зубы.
Они видели там, впереди пред собой,
Только злобный прищур амбразуры.
А над Доном уже бой бушует, кипит.
Артиллерии – полное право.
На плотах и на лодках пехота спешит, -
Полным ходом идет переправа.
Выходя из воды, приминая осот,
Батальоны в атаку вставали.
Но неистово бил с высоты пулемет,
И невольно бойцы залегали.
Чолпонбай понимал: надо дзот подавить,
Атакующим стал он преградой.
Вот бы диск автомата в него разрядить
И всадить бы гранату, как надо!
Не смолкает по – прежнему вражеский дзот,
Злость вскипает в душе Чолпонбая.
К амбразуре с гранатами смело ползет,
Их одну за другою бросает.
Не достали фашистов гранаты бойца.
Что ж, в бою и такое бывало.
Снова вспарывал землю дзот градом свинца,
И атака опять затихала.
Амбразура близка. Перебита рука,
Ни одной не осталось гранаты.
Лишь полмига осталось всего до броска
По дороге в бессмертье солдату.
Словно сокол к земле с поднебесных высот,
Чолпонбай к амбразуре рванулся,
ЕЕ грудью закрыл. Трижды проклятый дзот,
Извергавший огонь, захлебнулся.
Прикипевшего к смолкшему дзоту бойца
Хоронили друзья после боя.
Дали клятву сражаться с врагом до конца
Над солдатской могилой героя.
…Сизый дым опускался к донским берегам.
За горою – «ура «перекатом.
Настигая бегущего с дона врага,
Шли на запад с боями солдаты…
От огня амбразуры не спрятав лица,
Глянул смерти в глаза ты открыто.
Было пулей отважное сердце бойца
С комсомольским билетом пробито.
Над рекой обелиск. Скорбь безмолвная в нем
О погибшем герое киргизском.
Здесь цветы полыхают горячим огнем, -
Их с любовью несут к обелиску.
Так донская земля на твоей высоте
Сердце сына к себе приласкала.
Здесь, на огненной, страшной последней черте,
Колыбелью твоей вечной стала.
И как отзвук кровавых и давних боев,
Принесет ветерок сюда снова
Твой суровый, как с берега вечности, зов –
Нам, грядущим, живым – твое слово:
- Я не умер, я жив, как бессмертен народ,
Что сплотился в Союзе едином.
Мы Отчизну собой прикрывали от орд, -
В этом наше бессмертье и сила!