Комдив, когда я сообщил ему данные разведки, приказал не спускать с противника глаз, фиксировать каждый его маневр, повышенное внимание уделить флангам.
Ночь я провел на НП в районе Сосновки. Дел, как обычно, было много, и только перед рассветом удалось выкроить часа два для сна. В теплые летние ночи всегда старался спать на дворе. Сон на свежем воздухе быстро восстанавливает силы. Поспишь часа два-три, а встанешь - голова свежая и чувствуешь, будто в тебя влили живительный бальзам.
Когда проснулся, солнце уже подсыпало золото в зеленые шапки сосен и сравнительно редкий лес был разграфлен тенями, как ученическая тетрадь. Где-то старательно работал дятел, и его методичные "тук-тук-тук" подчеркивали утренний покой.
Вскоре с неба донесся прерывистый гул. Я стал вглядываться в утреннюю голубизну и заметил "раму". Немецкий разведчик медленно парил над нашим передним краем. Он совсем обнаглел, зная, что "ястребков" у нас нет.
Покружив, "рама" улетела восвояси.
- Докладывать пошел, - сказал полковник Самсоненко, кивнув в сторону тающего вдали фашистского самолета. - Скоро грядет музыка.
Самсоненко, отлично знающий нравы фашистов, и на этот раз оказался прав. На горизонте появились танки с черными крестами на броне.
- Один, второй, третий... - не отрываясь от бинокля, считал Самсоненко. Ну чистая прорва. Лупцуем, лупцуем, а они куют и куют. И откуда металл берут?
- Может, фанеру в ход пустили? - заметил кто-то.
- Если б фанеру, тогда б не горевали. Поставили б одну пушечку и все продырявили разом.
Впереди НП расположилась батарея лейтенанта Седова. Самсоненко вызвал его на связь и спросил:
- Лейтенант, видишь танки? Что собираешься делать?
|
|
- Подпущу малость и буду бить.
- Ну-ну! Только не зарывайся, не упусти момента.
- Есть, не упустить!
Я знал этого совсем молодого отважного лейтенанта, не унывающего в самых трудных переделках.
Как бы улавливая то, о чем я думаю, Иосиф Иосифович, положив трубку, сказал:
- На смертный бой идет, а весел. Между прочим, бой выигрывают веселые люди. Угрюмые проигрывают. Как считаешь, почему?
Я не ответил. Да и что, собственно, было отвечать? Пуля не разбирается, ей безразлично, веселый у тебя характер или нет. Легкие сердцем люди, наверное, просто немного удачливее.
Танковая атака между тем развивалась, и было не до посторонних разговоров.
- Седов, а Седов? Почему молчишь, почему не стреляешь? - кричал в телефонную трубку Самсоненко.
А Седов выжидал. Когда вражеские машины, развернувшись на ходу, подошли приблизительно на 200 метров, три седовских орудия заговорили. Один танк загорелся. В ответ немцы открыли неистовую стрельбу по обнаружившей себя батарее. Снаряд, попавший в ее расположение, ранил командира расчета, наповал сразил двух подносчиков снарядов, повредил орудие. Но два оставшихся продолжали стрелять и вынудили танки прекратить атаку и отойти. Откатилась под сильным ружейно-пулеметным огнем и следовавшая под прикрытием боевых машин пехота.
Не прошло и получаса, как последовала новая, еще более яростная и мощная атака. Было ясно, что под таким натиском нам не устоять, и поэтому, отбиваясь, наши подразделения начали отход. Это было сделано с разрешения командира дивизии. Я все время держал генерала Куликова в курсе того, как развертывался бой, и, когда обозначилось подавляющее превосходство противника, комдив приказал мне во что бы то ни стало сберечь людей.
|
|
- Смотри, Василий Митрофанович, ты отвечаешь головой за то, чтобы сберечь наших людей.
- Тогда надо отходить.
- Отходи.
- Но ведь тогда придется оставить деревни Дахновка и Свидовок.
- Ничего. Отойди к Сосновке. А ночью мы вернем деревни. Ночью немцы танки применять не станут.
В тот день мы попятились к Черкассам на четыре километра. И это дало возможность сохранить боеспособность подразделений.
Когда бой затих, мы дали людям отдых, накормили их. Такова уж доля штабного командира: когда солдаты спят, он бодрствует, готовится к завтрашнему бою. Когда же бой разгорается, ему и подавно спать некогда. Вот он и спит урывками, используя для этого малюсенькие "окна" между неотложными заботами.
Той ночью, после первого боя под Черкассами, мы подготовили контратаку с задачей отбить оставленную нами днем деревню Дахновка. Атака проводилась силами трех батальонов. Главную задачу выполнял батальон капитана Ираклия Георгиевича Чанчавадзе, который должен был ударить по фашистам с тыла. Не случайно наш выбор пал на этого командира и его батальон. Примечательный человек этот Чанчавадзе. Грузин-горец, он был очень красив. Статный, черноволосый, крепкий, каждый мускул в нем буквально играл. Энергия била у капитана через край. Он создан для действия, ни минуты не мог сидеть без дела. Ираклий Георгиевич считался в дивизии лучшим наездником, был чемпионом по стрельбе, фехтованию, вольной борьбе. За все это, а главное, за честность, душевность командиры и красноармейцы искренне любили и уважали своего комбата и даже где-то в душе ему завидовали, готовы были идти за ним, что называется, в огонь и в воду.
|
|
Капитан Чанчавадзе справился с порученным ему заданием на все сто процентов. Еще затемно бойцы батальона зашли в тыл врага западнее деревни, а как только начала заниматься утренняя заря, в небо взвились три зеленые ракеты и все три подразделения ударили одновременно. Атака для гитлеровцев была совершенно неожиданной, и они в беспорядке: отошли, оставив много оружия и боеприпасов.
Однако, шок у фашистов продолжался недолго. Вскоре они опомнились и довольно значительными силами навалились на наши батальоны. Бой длился с утра до позднего вечера. Дахновку беспрерывно обстреливала немецкая артиллерия, от прямых попаданий загорелось несколько домов, огонь перекинулся на соседние хаты. Кругом бушевало пламя, гремели взрывы, выли мины и свистели пули. Немецкие атаки шли волнами, одна сменяла другую. Если люди не выдумали ад, то он, по сравнению с тем, что было наяву, выглядел детской забавой.
Ко всему прочему несколько раз Дахновку принималась бомбить фашистская авиация, и земля дрожала от взрывов бомб. Однако ничто не могло сломить сопротивления бойцов трех, не побоюсь этого слова, героических батальонов. Они целый день удерживали деревню, отбили все атаки фашистов.
Хуже шли дела на участке 212-й стрелковой дивизии. Здесь противник довольно основательно потеснил ее части в близко подошел к деревянному мосту через Днепр. Оставила село Русская Поляна, отойдя на три - пять километров, и 116-я стрелковая дивизия. Плацдарм заметно уменьшился, да и трудно было ожидать другого, ведь фашисты создали многократное превосходство в силах. Против нашей ослабленной дивизии они бросили два довольно полнокровных соединения - 57-ю и 94-ю пехотные дивизии; на фронте, обороняемом 212-й дивизией, наступали два соединения вермахта - 125-я и 227-я пехотные дивизии.
Оценивая создавшуюся обстановку, генерал-лейтенант Рябышев попросил у главкома войск Юго-Западного направления Семена Михайловича Буденного разрешения, пока не поздно, отвести войска на восточный берег и оставить Черкассы. Вместе с командармом на КП фронта > выезжал генерал Куликов, и он по возвращении доверительно рассказал мне о состоявшемся разговоре.
Выслушав Рябышева, Семен Михайлович, очень озабоченный, осунувшийся от бессонных ночей, сказал:
- Я вас понимаю, но решает такие вопросы Москва. Сейчас доложу товарищу Сталину.
Правительственный телефон работая четко, и вскоре И. В. Сталин был на проводе. Буденный предельно кратко доложил обстановку под Черкассами, сказал, что часть армии Рябышева находится под угрозой окружения и потому, чтобы спасти ее, следует немедленно переправиться через Днепр. Сталин долго молчал, затем ответил:
- Вы, товарищ Буденный, смотрите на Черкассы со своей точки зрения. Вы забываете, что оставить сейчас Черкассы - это равносильно тому, что открыть немцам ворота в Донбасс. Этого делать ни в коем случае не следует. Укрепим оборону по Днепру, тогда и подумаем о Черкассах. А теперь город надо отстоять. Вы меня поняли?
В кабинете было тихо, и каждое слово Сталина звучало отчетливо. Кончив разговор, главком развел руками - дескать, ничего не поделаешь и поступать следует, как приказал Сталин.
По возвращении в Черкассы генерал Рябышев собрал командиров соединений и отдельных частей. Совещание проходило в нашем штабе. Зал городской почты был довольно просторный, лучшего места для подобных совещаний не было.
На обратном пути от главкома командарм хорошо продумал, как выполнить задачу, поставленную Ставкой, и пришел на совещание уже с готовым решением. Суть решения состояла в том, чтобы предпринимать малыми силами частные контратаки, неглубоко вклиниваться в оборону противника и тем самым сбивать его с толку, не дать ему организовать планомерный штурм наших позиций. Первую контратаку Рябышев назначил на предстоящую ночь, в ноль-ноль часов. От двух дивизий для атаки выделялось по полку, а от третьей, 196-й, - батальон.
Часа за два до атаки наши разведчики привели на КП армии немецкого офицера. "Язык" оказался ценным. В сумке офицера был найден секретный приказ гитлеровского штаба, в котором войскам ставилась задача разгромить черкасскую группировку Красной Армии, форсировать Днепр и развивать наступление на восток. Мы тотчас же направили "языка" в штаб армии. Как вовремя генерал Рябышев спланировал ночные вылазки! Они могут - нет, не могут, а непременно должны! - перепутать карты немцев.
В одиннадцать часов, за час до атаки, проверив по телефону готовность выделенных частей и подразделений, я зашел к командарму. Рябышев, как обычно, был спокоен, и я вновь подумал, что этому человеку не откажешь в выдержке, он умел скрывать свои чувства за внешней невозмутимостью.
Перед командармом лежала раскрытая топографическая карта Черкасс и окрестностей города, на ней четко был обозначен наш передний край: он выглядел подковой, которая упиралась концами в Днепр.
- А, начштаба... - сказал Рябышев, заметив меня. - Что докладывают из дивизий?
- Атака состоится точно в назначенное время.
- Как говорится, утопающий хватается за соломинку. Может быть, атака и будет соломинкой, которая поможет вам выстоять.
Когда стрелки часов на какое-то мгновение застыли на цифре "12", в открытое окно домика возле городской почты, где находился КП командующего, ворвался артиллерийский грохот, перемешанный с трескотней пулеметов и автоматов. Рябышев прислушался на минуту, заметил:
- Люблю, майор, ночной бой. Это у меня еще с гражданской. Ты бы видел, какой страх наводили наши ночные рейды на мамонтовцев или Шкуро. Ворвешься, бывало, с хлопцами в село. Беляки после вечерней попойки еще нежатся в постелях, а мы как снег на голову. Они мечутся, не знают, куда бежать, что делать. Красотища! Пленные нам говорили: "Воюете не по правилам". Смешно - "не по правилам". Какие правила на войне? Кто победил, тот правильно и воюет. Ведь так?
Атака всюду прошла успешно. Командиры дивизий доложили на КП, что атаковавшие подразделения ворвались в первую линию траншей противника и выбили его оттуда. Потери мы понесли минимальные, и объяснялось это прежде всего внезапностью. Немцы не ожидали ночной атаки, и началась паника, когда наши воины ворвались в окопы и стали уничтожать их огнем, штыками, прикладами.
Как начальник штаба 196-й дивизии, я с особым пристрастием следил за развитием атаки в районе Дахновки. Поработали бойцы неплохо. До роты недосчитал противник этой ночью. Достались нам и трофеи: четыре миномета, шесть пулеметов, до полусотни автоматов и карабинов. Были и пленные. По приказанию Рябышева их доставили на КП. Мы накоротке допросили их, но ничего нового не узнали. Насмерть перепуганные, потерявшие от страха человеческий облик, пленные гитлеровцы бормотали что-то бессвязное, говорили, что на войну против русских их насильно погнал Гитлер, что скоро Гитлеру капут. Нас же интересовали планы гитлеровского командования, а об этом они ничего не знали. Пришлось отправить пленных на левый берег, и я заметил, что их лица осветил лучик надежды. "Может, этот русский офицер вовсе не собирается нас расстреливать, а отправит в лагерь для военнопленных. Как бы это было хорошо выжить в такой войне" - вот 6 чем, как мне показалось, думали немецкие солдаты, для которых здесь, под Черкассами, война уже окончилась.;
Ночная атака, как мы и предполагали, могла лишь оттянуть час немецкого штурма, а не сорвать его, ведь перевес в силах, притом значительный перевес, был по-прежнему на стороне противника. Как нам стало известно, начало наступления гитлеровцы планировали на восемь утра, но вынуждены были перенести его на два часа - на десять ноль-ноль. В течение сорока минут они вели мощную артиллерийскую подготовку, которая не причинила нам существенного урона: почему-то орудия били по центру города, где войск не было. Гораздо больше неприятностей доставляли "юнкерсы", обрабатывавшие наши позиции на флангах.
Когда орудия стихли и бомбежка прекратилась, одновременно на флангах фашисты начали штурм. В атаку устремились ударные батальоны, поддерживаемые танками. На участке 212-й стрелковой дивизии полковника Бардадина врагу удалось выйти на окраину города и овладеть кирпичным заводом. Противник потеснил и нашу дивизию. Создавалось критическое положение: враг, развивая успех, мог выйти к мостам, и тогда поражение защитников города было бы предрешено. Требовалось внести в ход боя перелом, вырвать у противника инициативу. И командарм принял решение: всем ответственным командирам оперативной группы немедленно выехать в соединения, поднять людей в контратаки, отбить противника на исходные позиции или же остановить его дальнейшее продвижение.
Я выехал в 212-ю дивизию к полковнику Василию Владимировичу Бардадину.
Его командный пункт находился рядом с кирпичным заводом, на возвышенности. Отсюда были хорошо видны боевые порядки. Наших бойцов от фашистов отделяло кукурузное поле. Высоченные стебли не препятствовали огню, не служили укрытием от него. Они лишь позволяли более или менее скрытно атаковать.
Полковник Бардадин был кадровым командиром. Волевое, энергичное лицо, немногословность, предельная четкость в разговоре, решительность - все это внушало к нему доверие и уважение. Комдив уже собирался в один из полков, и я присоединился к нему.
- Все готово? - спросил Бардадин командира полка, когда мы, скрываясь в кукурузе, в сопровождении адъютанта, к которому полковник обращался на "ты" (как мне сказали, этот офицер с одним кубиком в петлице, в прошлом сержант из разведбата, дважды спасал полковнику жизнь), пробрались на полковой КП.
- Готово, товарищ полковник.
- Ну что ж, идемте, товарищ майор. Сегодня - мы солдаты.
Спустя минут десять, когда взвились и рассыпались на множество малюсеньких звездочек три красные ракеты, мы с полковником шли в цепи атакующих. Бардадин шел чуть впереди, размахивая пистолетом и крича: "Вперед, товарищи! Смерть фашистам!" Стебли кукурузы били по лицу, путались в ногах. В воздухе бушевал свинцовый шквал, пули, словно коса, срезали уже пожелтевшие листья. А Бардадин был невозмутим и всем своим поведением показывал бойцам, что он презирает опасность, не боится летящих на него смертей. Великое дело - пример командира. Весь полк мгновенно узнал, что в цепи идет сам комдив, и это делало людей сильнее и бесстрашнее.
Противник дрогнул и начал поспешно отходить. Я видел, как, бросив станковый пулемет, улепетывали двое фашистов, страх гнал их подальше от наступающих русских, которых не берут и пули. Две деревни лежали на нашем пути, и в обеих мы не дали фашистам закрепиться. На моих глазах разъяренный гитлеровский офицер расстрелял троих солдат, в панике бежавших от наших бойцов. Но даже такие крутые меры не помогли. Лишь введя свежие резервы, гитлеровцы сумели остановить полк. Дело было сделано, попытка фашистов отрезать наши подразделения от переправ и на этот раз провалилась.
Над городом опустилась тревожная августовская ночь. Темноту изредка разрезали разноцветные линии трассирующих пуль, в небе вспыхивали ракеты, ясно было, что противоборствующие стороны готовятся с рассветом снова начать бой.
Уходящий день был тяжелый, люди устали. Казалось, что тут уж не до ужина, не до писем, не до чего. И тем не менее, как только умолк грохот боя, жизнь пошла своим чередом: подъехали походные кухни, застучали солдатские котелки и кружки, люди сели за письма, чистили оружие и чинили одежду.
Велико умение человека приспосабливаться к любым обстоятельствам, жить, несмотря на все неудобства и превратности военного быта.
Поздним вечером поступил условный сигнал. "Молния". По нему мы были обязаны вскрыть совершенна секретный пакет, в котором лежал приказ на отход на левый берег Днепра. Я тотчас же передал этот сигнал командирам соединений. Все они точно выполнили предписание и стали готовиться к отходу. Наша дивизия и воздушно-десантная бригада переправлялись по железнодорожному мосту, 212-я по деревянному, а 116-я -по наплавному.
Все шло четко, люди знали, что и как делать. Только полковника Еременко подвела самоуверенность. Пакет он держал не при себе, как предписывалось, а сдал в секретную часть штаба, находившуюся на восточном берегу. Получив сигнал, он пытался связаться с командиром, ведавшим секретным делопроизводством, но того не оказалось на месте. Дорогое время шло, что делать дальше, было не ясно. Хорошо, что полковник Краснобаев сообразил позвонить в опергруппу и справиться, что им надлежит делать. Переговоры по таким строго секретным делам по телефону вести нельзя, и я по приказанию генерала Рябышева поспешил в штаб дивизии. Как будто войск под Черкассами было немного, но когда все эти части двинулись в сторону мостов, то, как говорится, стало ни пройти ни проехать. Мы с превеликим трудом, рискуя поминутно врезаться в столб, дерево или оказаться в кювете, прорвались сквозь поток отходящих подразделений и прибыли в штаб 116-й стрелковой дивизии. Еще каких-то час-полтора, и наша помощь была бы бесполезна, ведь поднять полнокровную дивизию со всем ее разнохарактерным хозяйством - дело чрезвычайно сложное и громоздкое, требующее времени. Еременко чувствовал себя виноватым и, стараясь искупить свою вину, показал завидную расторопность.
В течение ночи ни одного человека, ни одной машины, ни одного пулемета не осталось на нравом берегу - все было эвакуировано через Днепр. На рассвете три мощных взрыва разбудили ничего не подозревавших гитлеровцев: мосты через Днепр взлетели на воздух.
На острове Королевиц
Дивизия, как и предписывалось приказом командарма, после отхода за Днепр сосредоточилась в районе населенного пункта Первомайское. С группой офицеров я уходил из Черкасс последним. На наших глазах саперы взорвали железнодорожный мост, по которому переправлялась дивизия. Надо отдать им должное: они сработали отлично, из десяти пролетов взорвали девять.
Железнодорожный мост был взорван в пять утра, в шесть в щепы разнесло наплавной, а в семь взлетели обломки деревянного. Мы в это время из окопа на высоком днепровском берегу наблюдали за городом, над которым медленно, нехотя всходило уже по-осеннему нежаркое солнце. Черкассы были пусты, не появлялся и противник.
Лишь часам к восьми на той стороне Днепра показались первые небольшие группы от трех до пяти человек, по-видимому разведчики. Шли они крадучись, прижимаясь к стенам домов, делали короткие перебежки, но вскоре, убедившись, что части Красной Армии оставили город, осмелели. Немецкая артиллерия открыла огонь по расположению наших войск на левом берегу реки. Мы шли в Первомайское уже под аккомпанемент разрывов. Правда, немцы стреляли неприцельно, больше для острастки, чем по делу, и мы почти не обращали внимания на их "музыку".
В Первомайском штаб дивизии уже функционировал. Рассредоточившись по хатам, его отделения занимались своими текущими делами. Поступило сообщение о прибытии пополнения, и требовалось в спешном порядке распределить по полкам тысячу красноармейцев и командиров маршевого батальона. Нам было приказано также расформировать гаубичный артиллерийский полк, передав людей и орудия пушечному полку. Забот было много, и я активно включился в работу.
Не успели мы разбросать пополнение по частям, как последовал приказ штаба армии сформировать стрелковый батальон, подчинить ему одну батарею и минроту и направить на усиление 116-й стрелковой дивизии на остров Королевиц.
Не от хорошей жизни командование армии снова "раздевало" нас, еще не успев "одеть". Ведь половину пополнения пришлось направить в этот батальон. Снова роты и батареи оставались неукомплектованными. Подчеркиваю еще раз, что иного выхода у командования армии в тот момент не существовало. На острове создалась критическая обстановка, и надо было принимать экстренные меры.
Остров Королевиц лежит напротив Черкасс, вернее, чуть-чуть севернее их. Он образован новым и старым руслом Днепра. Когда-то река, не доходя до города, делала поворот на восток, образуя нечто вроде подковы. Со временем Днепр пробил себе новую дорогу, которая пролегла у самого города. Так вот, участок земли шириной в четыре километра и длиной в пять между "стариком", как горожане называли старое русло, и новым течением реки и стал островом, носящим монархическое название Королевиц.
По плану командования армии после отхода за Днепр оборону на левом берегу реки в ее основном русле должна была обеспечить 116-я дивизия полковника Я. Ф. Еременко. Но как я уже говорил, части дивизии с отходом замешкались. На войне вакуум образуется редко, наши оплошности, как правило, противник незамедлительно использовал в своих интересах. Так произошло и на этот раз.
Словом, 116-я стрелковая дивизия не успела занять оборону на основном русле, и фашисты, обнаружив, что на острове никого нет, переправились на него. Командарм приказал полковнику Еременко очистить остров от противника, сбросив немцев в реку. Вначале комдив пытался своими силами выполнить поставленную задачу, но потерпел неудачу: гитлеровские подразделения на острове поддерживала артиллерия из района Черкасс.
На помощь Еременко командование армии бросило батальон 97-й стрелковой дивизии и 4-ю воздушно-десантную бригаду, но и прибытие подкрепления не внесло перелома: фашисты на острове с каждым часом закреплялись все прочнее. 24 августа дивизия Еременко вновь штурмовала немецкие позиции. Весь день не утихал бой, атаки следовали одна за другой. Фашистов удалось потеснить метров на пятьсот. Большего наши, однако, добиться не смогли. И вот теперь на помощь спешил батальон нашей, 196-й стрелковой дивизии. Хотя подразделение передавалось в подчинение полковника Еременко, комдив решил не оставлять его без присмотра, и я вместе с Алексеем Бери, Иваном Красницким и Василием Качановым отправился на остров.
До острова мы добрались довольно быстро, быстро нашли и командный пункт полковника Еременко. Нашим проводником был сержант-связист, который со своим отделением прокладывал телефонную связь между КП дивизии и КП полков. Ориентируясь по телефонному кабелю, который тянулся вдоль тропинки, сержант привел нас в небольшое село. В хате, стоявшей на отшибе, и находился КП полковника Еременко. Окна хаты глядели в густую зеленую заросль, хата была замаскирована и сверху, и снизу. Саперы, на мой взгляд, явно перестарались: наводя камуфляж, они забыли о главном, о том, что с КП должны быть хорошо видны боевые порядки, в противном случае управлять действиями частей придется вслепую, лишь по телефону, но ведь телефон не может заменить визуального наблюдения.
Я поначалу даже засомневался, что это и есть команд-вый пункт, откуда осуществляется управление соединением, по мои сомнения рассеял лейтенант, должно быть адъютант Еременко, который встретил нас возле хаты. - Так точно, это и есть КП командира дивизии, - сказал он, отвечая на мой вопрос, по адресу ли мы пришли.
Яков Филиппович Еременко встретил нас любезно, ввел меня в обстановку, а она, судя по его рассказу, была неутешительной. Фашисты занимали более половины острова и уже успели хорошо окопаться. Противник сумел переправить сюда не только пехотные подразделения, но и артиллерию - до двух дивизионов. Все орудия он поставил на прямую наводку.
Еременко проинформировал меня о том, что завтра утром 116-я стрелковая дивизия будет снова атаковать противника с задачей сбросить его в Днепр. В боевых порядках дивизии наш батальон должен был действовать на ее левом фланге. Узнав, что почти половину батальона составляют солдаты из пополнения, еще не побывавшие под огнем, комдив расстроился. В эти дни он до конца понял, что такое боевой опыт, почувствовал, что человек, прошедший испытание огнем, стоит двух, а то и трех новобранцев. Полковник Еременко приказал под покровом ночной темноты подтянуть артиллерию ближе к боевым порядкам подразделений, которые утром пойдут в атаку, а орудия прямой наводки выкатить непосредственно в цепи атакующих. Полковник сокрушался, что командование армии не может помочь ему "огоньком". "Фашисты смолят нас почем зря из дальнобойных. А подавить их батареи нечем". Мы посочувствовали ему, но ведь от сочувствия мало проку, им не заменишь пушек, которых у нас тогда было мало.
Формально мы не подчинялись комдиву, не командовали и батальоном, но не хотелось быть сторонними наблюдателями, и потому я сказал полковнику, чтобы он рассчитывал на нас, что мы проконтролируем действия батальона и сделаем все зависящее, чтобы он выполнил поставленную задачу. К этому времени саперы уже оборудовали запасной НП батальона, туда мы и направились. Отсюда поддерживалась устойчивая связь и с комбатом, г с генералом Куликовым, и даже со штабом армии. Мы понимали, что к островку под Черкассами сейчас приковано внимание армейского командования.
Проверив готовность батальона к завтрашнему бою и убедившись, что комбат сделал все необходимое, в первом часу ночи мы улеглись на соломе и тотчас же заснули мертвым сном. Я проснулся, когда часы показывали четыре. Дабы не мешать другим, тихо вылез из блиндажа на свежий воздух. Ночь стояла звездная, тихая. В бинокль, с которым никогда не расставался, стал вглядываться в темень, туда, где находились наши окопы. Оттуда доносились приглушенные звуки, там бойцы уже просыпались и готовились к предстоящему бою. О чем они думают, эти вологодские и вятские парни, перед своим первым в жизни боем? Мне было известно, что солдаты маршевого батальона призваны из этих мест. По своему опыту знал, какое нравственное напряжение, точнее, нравственные муки испытывает человек накануне первого боя. Ему кажется - даже не кажется, а он абсолютно уверен, - что его непременно убьют, что рассвет, который скоро наступит, будет последним в его жизни. И этот страх парализует волю, делает человека беззащитным. Так или иначе все это испытывает, видимо, каждый фронтовик, и важно, чтобы это состояние прошло быстрее и не так болезненно. Что для этого надо? Я задал мысленно себе этот вопрос и тут же на него ответил. Надо, чтобы перед первым боем рядом с новичком был опытный, прошедший огонь войны человек. И мне захотелось сейчас же, сию же минуту оказаться среди солдат, впервые сегодняшним утром идущих в атаку. Нет, конечно, я ее считал себя героем, которого можно взять за образец, но мне не раз приходилось ходить в атаку, ну хотя бы несколько дней назад, вместе с полковником Бардадиным. Там, под Черкассами, воздух был начинен свинцом, казалось, со всех сторон на нас летели сотни смертей. И тем не менее мы живые и невредимые. Нет, не каждая пуля убивает, не каждый идущий в атаку обречен. Надо верить в свою звезду и не робеть.
Примерно это я говорил красноармейцам, обходя минут через двадцать траншеи и блиндажи в сопровождений комбата. Я говорил им и о том, что в атаке главное - быстрее добежать до врага и прикончить его. Не прикончишь ты его, он прикончит тебя. Все предельно просто, как и вся солдатская наука. Разумеется, я говорил это между прочим, не превращая душевный разговор в беседу. Когда до начала атаки остается два часа, не до продолжительных бесед. Здесь важнее простое товарищеское слово. Оно поможет идти в бой с легким сердцем. Пойдешь с тяжелой думой, с робостью - считай, что все пропало.
Однако надо было возвращаться на НП. Начальнику штаба дивизии лишь в чрезвычайных обстоятельствах можно идти в цепи атакующих. У него другие задачи: на войне каждый делает свое дело, образно говоря, каждый играет на своем инструменте. Только в этом случае звучит стройно оркестр и приходит победа. Хотя скажу честно: в тот момент мне очень не хотелось уходить, очень хотелось остаться с бойцами. Правда, успокаивало то, что рядом с необстрелянными воинами в атаку пойдут опытные командиры и красноармейцы, коммунисты и комсомольцы, которых мы умело распределили по подразделениям.
На НП вернулся вовремя. Солнце уже взошло и разгоняло висевшие над островком клочья тумана, приползшего с Днепра. Вскоре ударили наши орудия. К сожалению, голос их был не особенно впечатляющ: артиллерии у нас было не густо. Из-за реки ответили немецкие дальнобойки. Дуэль продолжалась недолго. Внезапно все смолкло. В небе вспыхнула гроздь ракет, извещая о начале атаки. Коммунисты, вперед! - донеслось до нас. Потом другие голоса повторили призыв.
На бруствере окопа появилась одна фигура - командира, затем другая, третья... И вот уже образовалась цепь. Она быстро росла, все быстрее и быстрее устремлялась к немецким окопам.
По атакующим ударили пулеметы, часто начали рваться мины. Тем не менее атакующие упрямо шли вперед. Из тех троих, что первыми, как я заметил, выскочили из окопа, шел уже один, двое других, скошенные пулями, остались неподвижно лежать на еще не просохшей от тумана земле. Но на их место уже встали другие... До траншей врага оставалось 50, 40, 30 метров... Еще рывок и вот наши бойцы уже в немецких траншеях, орудуют штыками, прикладами, лопатами, чем ни попади. Еще раз убедились мы, что пуще смерти фашисты боятся рукопашной. Из окопов в беспорядке выскочили около сотни солдат и ринулись к леску, расположенному в западной части Королевица. Все это, конечно, не входило в расчеты немецкого командования. На помощь немецкой пехоте, выбитой из окопов нашей контратакой, пришла артиллерия и авиация. Из районов Сосновки, Дахновки и пригорода Черкасс по батальону открыли огонь более, десятка орудий и минометов. В небе появились "юнкерсы" и основательно обработали первую линию окопов, где теперь хозяйничали наши бойцы. Не успели улететь фашистские бомбардировщики, как гитлеровская пехота поднялась в контратаку. Фашисты, видимо, имели строжайший приказ: удержать занимаемые позиции любой ценой.