К утру за нами пришли автомашины, и мы часа за три добрались до города Ахтырка, где находился штаб Юго-Западного фронта. В штабе нас больше всего поразила спокойная, деловая обстановка. Положение на фронте было тяжелое, даже отчаянное. Но растерянности, подавленности, тем более признаков паники мы не увидели. Все, с кем паи довелось беседовать, были уверены, что немецкое наступление выдохнется, фашистская армия не выполнит стратегических целей, инициатива скоро перейдет к Красной Армии.
В штабе фронта нас внимательно выслушали, подробно расспросили, как выходили из окружения, особый интерес был проявлен к действовавшим в приднепровском тылу партизанам. Такой интерес был понятен и оправдай. Во вражеском кольце находилось еще много частей и соединений. Они пробивались к линии фронта, и руководство делало все для организации четкого взаимодействия этих частей и соединений с партизанскими отрядами. Видимо, не только мы, но и фронтовое командование убедилось на опыте, какую неоценимую помощь могут оказать партизаны окруженным войскам.
Обстоятельный разговор шел о сильных и слабых сторонах тактики гитлеровцев. Помню, мы рассказывали беседующему с нами командиру оперативного отдела штаба фронта, что надо поучиться у немцев маневренному бою, что линейная тактика, которой мы придерживались, изжила себя и становится тормозом.
Беседовавший со мной офицер проявил такую искреннюю заинтересованность, что я изложил суть этого вопроса как можно полнее. Уже позже, читая известный приказ И. В. Сталина, осуждающий линейную тактику, требующий решительно встать на позиции маневренного боя, я понял, что командование Красной Армии уже тогда, в первые дни и месяцы войны, пересматривало многие тактические установки. Тем более что приоритет в разработке маневренной тактики принадлежал отнюдь не фашистскому генеральному штабу, а советской военной школе. Немцы нас опередили в практическом ее применении, и тут нам было необходимо последовать их примеру. Этого настоятельно требовали интересы победы над ненавистным врагом.
|
|
В штабе нас поблагодарили "за умелые действия при прорыве немецкого кольца", сказали, что лично меня представили к государственной награде и к очередному воинскому званию "подполковник". Напоследок всем было приказано ждать нового назначения.
В те дни под Москвой развертывались решающие события войны. В душе моей почему-то росло убеждение, что именно там фашистская армия будет разгромлена и покатится назад. Очень хотелось быть на Западном фронте, и я отправился к начальнику отдела кадров, бригадному комиссару, и изложил свою просьбу направить на любую должность на Западный фронт, на полк так на полк, на батальон так на батальон. Неожиданно тот улыбнулся и сказал:
- А знаете, я ждал, что вы попроситесь под Москву. Все, кто выходит из окружения, туда рвутся. Да и я, грешным делом, тоже не прочь махнуть на Западный фронт. Но понимаете, какая штука: ведь и здесь, на Украине, тоже немца бить надо и гнать его воя. Нельзя и здесь оголить фронт. Вы согласны со мной?
Что я мог ответить? Сказал, что товарищ бригадный комиссар смотрит в корень.
- Ну вот то-то, - заключил он. - Что касается вас, то имейте в виду следующее: полк и тем более батальон для вас - этап пройденный. Человек кончил академию, был начальником штаба дивизии, наконец, командовал дивизией, имеет трехмесячный опыт боев. Три месяца - шутка сказать! Получите дивизию, только не 196-ю, а новую. Вы должны понимать, что война будет длительной, потребуется много, очень много дивизий. Они уже формируются. А кому же ими командовать? По-государственному надо мыслить, товарищ Шатилов!
|
|
Этот человек умел преподать своим собеседникам уроки государственной мудрости и делал это с доверием к человеку и как бы извиняясь перед ним за то, что, дескать, ему приходится разъяснять азбучные истины.
Я поинтересовался, что будет с нашей дивизией, ведь неразумно ее расформировывать. Костяк соединения - командный состав - в основном сохранен. Пополнить части людьми, дать им отдых, месяц-другой заняться боевой подготовкой в полевых условиях - и снова на фронт.
На это бригадный комиссар ответил:
- Вначале мы тоже склонялись к такой мысли, но, все взвесив и рассудив, пришли к другому выводу. Номер вашей дивизии присваивается новому соединению, которое формируется на Урале. Командный состав поступает в распоряжение фронта. Не вам мне говорить, как поредели ряды командирские в частях и соединениях. Словом, они будут направлены в другие части. Дадим им неделю отдохнуть - и в путь. С каждым разберемся, обижать никого не станем. А рядовых и сержантов - без промедления в новые части.
В словах бригадного комиссара звучала железная логика, с его выводами я согласился, но дивизию было жаль до боли сердечной.
Через два дня приехал капитан с предписанием принять из нашей дивизии рядовой и сержантский состав, поступающий на пополнение другого соединения. Пришлось расставаться с боевыми друзьями, с которыми пройдено столько дорог, столько пережито. Всех нас связывала общая память о товарищах, которые отдали жизнь за родную землю. Но надо было выполнять приказ. Проводы мы постарались обставить торжественно и тем самым как-то скрасить горечь разлуки. Провели митинг. Выступили комиссар и я, поблагодарили красноармейцев за пролитые пот и кровь, за дружбу, за верность Родине, сказали, что верим: куда бы ни забросила судьба воинов-днепропетровцев, они выполнят свой долг, не уронят славы героев Корсуни, Медвина, Бараньего Поля, Черкасс.
|
|
После митинга - прощальный обед. Наши интенданты хорошо постарались, накормили очень вкусно.
Однако главный сюрприз был впереди, виновником его оказался капитан Иван Иванович Лявдонский. Об этом человеке хочется сказать самые добрые слова. Он был из тех людей, которые и в огне не горят и в воде не тонут, находят выход из любого, самого безвыходного положения.
В мирное время Лявдонский ничем особенно не выделялся. Работал добросовестно в своем пятом отделении штаба, командование претензий к отделению не имело. Но вот началась война, и он как бы заново родился в глазах окружающих, его способности широко раскрылись. Командование дивизии направило Лявдонского на помощь тыловым службам. Обязанности ему определили весьма многогранные: помогать тыловикам, в походных условиях кормить, обувать, одевать личный состав, организовывать боепитание, медицинскую службу, подсказывать тыловикам, где и когда совершают части маневр, занимают новые рубежи, и т. д. С этой обязанностью Лявдонский отлично справлялся, и штаб соединения не желал другого такого энергичного помощника.
Когда стало ясно, что дивизия попала в окружение, я вызвал в штаб Лявдонского и спросил его мнение: как он считает, лучше выводить машины в общей колонне или же попытаться вывести автотранспорт самостоятельно?
- Попробуем самостоятельно, - ответил капитан.
На том и порешили.
Очевидно, это было единственно правильное решение. В обстановке, когда не ясно, где противник, каким маршрутом надо идти, когда придется принять бой, автоколонна может послужить лишь ненужной обузой. В таких условиях легче пробираться в пешем порядке, не быть привязанными к дорогам. К тому же автомашины - не иголки, фашистские летчики обнаружат их без труда и нацелят на них свои моторизованные подразделения. Так примерно рассуждали мы в штабе, так, конечно, думал и Лявдонский.
Капитан блестяще справился с поставленной задачей. Он вывел автомашины из вражеского кольца в полной исправности. В пути он организовал отличную разведку, которая точно устанавливала, где немцы, куда следуют, где свободная дорога, и только после этого колонна пускалась в путь. Неведомым нам образом Лявдонский узнал о выходе 196-й из вражеского окружения и встретил нас. Это было для нас настоящим чудом, но это чудо совершили капитан Иван Иванович Лявдонский и его подчиненные.
Выводил он автомашины из немецкого тыла не порожняком, а загрузил их тюками с теплым бельем, шерстяными носками, рукавицами, валенками, шапками-ушанками.
И вот теперь Лявдонский ходил перед строем и собственноручно выдавал красноармейцам и сержантам по паре белья, шапки и варежки, шерстяные носки. В стылом воздухе уже чувствовалось приближение зимы, и такой подарок был очень кстати.
Вскоре штаб фронта из Ахтырки переехал в Харьков. Туда перебрались и мы командиры, ожидающие новых назначений. Жили мы в казарме в пригороде. Спали на кроватях, застланных белоснежным бельем. Признаться, большинство из нас отвыкли от такой роскоши и вначале нам было как-то не по себе. К тому же и кормили, как в доме отдыха: три раза в день горячая пища.
Все эти дни я писал в разные инстанции письма, разыскивал семью. Где они, что с ними? Когда дивизия отошла к Днепру, генерал Куликов отправил несколько автомашин в, Днепропетровск, чтобы эвакуировать семьи начсостава из города. Но начальник медслужбы, под командой которого выезжали автомашины, вернулся обескураженный - Днепропетровск к этому времени был оккупирован гитлеровцами.
Адреса моих писем были различны: Москва, Воронежская область, места, где жили мои многочисленные родственники. Никогда за всю жизнь я не писал столько писем, как в дни, проведенные в Харькове.
В штабе фронта к тому времени был организован отдел по розыску семей командного состава. И туда я тоже написал запрос.
Каждый день кто-то из командного состава дивизии получал назначение, и я провожал друзей, понимая, что вряд ли наши военные дороги сойдутся и я вновь увижу дорогие лица.
Вскоре уехал Иосиф Иосифович Самсоненко, его назначили начальником артиллерии другого соединения. Без него мы будто осиротели. Проведешь с человеком неделю под огнем, узнаешь его, и он тебе за брата, а тут почти четыре месяца неразлучны! Причем каких четыре месяца! Бывали дни, каждый из которых стоил целого года. Когда эти дни встают в памяти, удивляешься, неужели это было наяву, а не во сне, и было не с кем-то другим, а с тобой?
На фронт, в другое соединение, лежала дорога и начальника дивизионной разведки капитана Никифора Зиновьевича Трунова. Иван Макарович Шадский, из которого слезу под пыткой не выбьешь, при расставании смущенно отворачивался: его глаза были влажными.
Командиры полков Михаил Иванович Головин и Николай Савельевич Кобжев старались быть бодрыми и веселыми. Чисто выбритые, в новеньких гимнастерках, перетянутые скрипучими ремнями, они словно собрались на парад. Но и в их веселых словах тоже звучали грустные нотки.
В те дни часто, оставаясь один на один со своими мыслями, перебирал в памяти события этих военных месяцев, анализировал действия штаба и свои, как его начальника. Собственный суд - нелицеприятный, тут уж не перед кем хитрить, разве лишь перед собственной совестью. Вывели мы из окружения немногим более 500 человек, столько же примерно пробилось в составе других групп. Это все, что осталось. К первому же бою дивизия насчитывала 17000 человек. И я спрашивал себя: все ли мы, командиры, сделали для того, чтобы сохранить личный состав соединения? Конечно, война есть война, и от смерти никуда не уйдешь. И все же от распорядительности командира и штаба, от их умения организовать бой на основе глубокого знания обстановки зависит многое.
Я переиграл мысленно каждый бой, как бы со стороны взглянул на генерала Куликова, на себя, на своих помощников, на командиров частей. Человек всегда задним числом умнее, и теперь было очевидно, что многое можно и должно было сделать лучше. И все же раскаяния не было. Все мы до конца выполнили свой долг, и упрекнуть никто и ни в чем нас не может. Враг в то время был сильнее. Он наступал, а мы вынуждены были пятиться назад. У нас почти не было танков, фашисты хозяйничали в воздухе, не хватало снарядов. И все же, несмотря ни на что, мы, говоря солдатским языком, "дали прикурить фашисту".
Подсчеты штаба свидетельствовали, что фашисты от 196-й стрелковой дивизии понесли гораздо большие потери, чем мы сами. Да и без статистики тот, кто видел поле боя у Рахны, под Бараньим Полем или Медвином, усеянное трупами вражеских солдат, чернеющее обгоревшими корпусами фашистских танков, мог сказать: мы отомстили за наших товарищей, нанесли серьезный урон врагу.
* * *
Но вот и получено новое назначение. Предстояло принять штаб дивизии, формировавшийся в далеком тыловом городе. С этой дивизией я и отправился на Северо-Западный фронт.
Часть вторая. А до Берлина было так далеко...
Принимаю дивизию
Шел август 1942 года...
В один из последних дней уходящего лета из разговора с начальником отдела кадров 27-й армии Северо-Западного фронта я понял, что планируется мое перемещение на должность командира 200-й стрелковой дивизии.
Такое известие обрадовало прежде всего потому, что мне пришлось формировать это соединение на Урале, быть его первым начальником, штаба. Я хорошо знал командный и рядовой состав.
Но все получилось иначе - меня вызвали в отдел кадров 27-й армии и зачитали приказ о назначении на должность командира дивизии, но не 200-й, а 182-й. От такой неожиданности я растерялся и сгоряча высказал кадровикам свое недовольство.
- Все уже решено, - ответил кадровик. - Срочно принимайте дивизию у генерал-майора Корчица.
Владислава Викентьевича Корчица я знал еще с 1929 года, когда был командиром взвода и у меня был нарукавный знак - один квадрат, а у него, начальника штаба 19-й стрелковой дивизии, был уже ромб. Корчиц часто по делам службы приезжал в городишко, где дислоцировался мой 56-й стрелковый полк. Владислав Викентьевич проводил занятия с командным составом, проверял боевую готовность подразделений. Это был опытный командир, хороший организатор. Бывший офицер старой русской армии, он с первых дней Октября встал на сторону Советской власти.
Спокойный, немногословный, Корчиц умел выслушать и подбодрить подчиненных, подать пример собранности и требовательности. Он не оставлял без внимания ни единого факта нарушения воинской дисциплины, но был справедлив и не терпел командиров, которые допускали бестактность в отношении подчиненных.
За эти качества его любили и уважали. Бывало, приедет в полк, высокий, стройный, и одним своим внешним видом заставит командиров и бойцов как-то сразу подтянуться. И вот я сменял генерал-майора В. В. Корчица, который уходил на должность начальника штаба 1-й ударной армии. Впоследствии Корчиц будет назначен начальником Генерального штаба Войска Польского...
Итак, ясным августовским днем я вышел из штаба армии, держа в руках предписание, и должен был отправиться в расположение 182-й стрелковой дивизии.
В жизни моей начинался новый сложный этап. Предстояло не только принять 182-ю дивизию, познакомиться с ее людьми, но и вести этих людей в бой.
Неподалеку стояла моя легковая машина. Шофер красноармеец Панфилов возился с мотором. Я посмотрел на запад, туда нам предстояло ехать. Косматое нежаркое солнце садилось за вершины темного леса. По всему чувствовалось, что красное лето прошло. Я шел к машине по намокшим листьям; над водой журчащей поблизости речки пополз туман. Есть что-то таинственное в красоте заката. Проплыли небольшие барашковые облачка. Солнечный диск в последний раз пронзил их лучами, и казалось, что огромное пламя охватило все небо. Солнце уже скатилось за макушки деревьев, но пожар словно все полыхал до самого горизонта. Помнится, деревенские старики говорили, что такие закаты к войне.
"Что-то ждало меня там, где так полыхал закат", - подумал я. Сухой лист с березы спланировал на погон, на гимнастерку оседала влага тумана.
- Туман, вот уже и осенний туман, - сказал я Панфилову, подойдя к машине.
Усевшись рядом с шофером, я снова посмотрел на небо. В холодной выси над лесом вставала луна, и зубчатые вершины деревьев на том берегу словно дымились.
Проехали по разбитой снарядами дороге, вот и мост через реку Ловать. Показался поселок, обозначенный на карте как Шпалозавод. Сохранилось лишь название - ни одного дома не осталось после ухода гитлеровцев: все было разрушено и сожжено. От пепелища повернули на юг, здесь дорога шла вдоль берега. Наступила холодная звездная ночь, в лесной, темноте стала теряться дорога. Водитель сбавил скорость. Ветви захлестали, забили по бортам, по стеклу, упруго подбрасывало на корневищах. Неожиданно впереди показалась темная фигура. Панфилов включил фары.
- Стой! - поднял руку красноармеец. - Дальше ехать запрещено!
Пришлось выйти из машины. Из темноты навстречу вышел командир.
- Подполковник Кривонос, начальник связи дивизии,- представился он.
Кривонос и проводил меня в блиндаж командира дивизии.
В блиндаже за столом сидели командующий 27-й армией генерал-майор Федор Петрович Озеров, член Военного совета генерал-майор Иван Петрович Шевченко, комиссар дивизии полковой комиссар Яков Петрович Островский, начальник штаба дивизии полковник Николай Александрович Тихомиров, заместитель командира дивизии полковник Илларион Северьянович Неминущий, заместитель командира дивизии по тылу подполковник Иван Тимофеевич Свистунов. Собрались они здесь по случаю присвоения генеральского звания хозяину блиндажа - Владиславу Викентьевичу Корчицу.
Я представился командующему армией. Генерал-майор Озеров тепло поздоровался и усадил за стол рядом с генералом Корчицем. Много теплых слов в этот вечер было сказано в адрес Владислава Викентьевича Корчица. Желали успехов на новой должности. Засиделись допоздна. Но вот все разошлись, в блиндаже остались я и Корчиц. Долго не ложились спать, все вспоминали службу в 19-й стрелковой дивизии, которой с 1931 года командовал Василий Иванович Морозов.
Тех, кому довелось близко знать этого военачальника, всегда восхищала его воинская эрудиция. Он изучил прекрасно тактику врага, знал ее сильные и слабые стороны, много читал военно-исторических трудов и в трудные минуты боя всегда подбадривал высказываниями, поговорками и пословицами великих полководцев прошлого. Войну он встретил командующим 11-й армией, которая под его руководством проявила стойкость в обороне и особенно отличилась в июне 1941 года при нанесении контрударов в районе Сольцы и в августе под Старой Руссой.
- Вам, Василий Митрофанович, видимо, будет интересно узнать кое-что из истории 182-й стрелковой дивизии, - спросил Корчиц.
И он рассказал, что формировалась она на территории Эстонии. В сентябре 1940 года Народная армия Эстонии преобразовывается в 22-й Эстонский территориальный стрелковый корпус.
Первый бой новое соединение приняло 7 июля 1941 года на рубеже Малые и Большие Пети, Словкавичи, Застружье. Командовали им в то время полковник Иван Игнатьевич Курышев, а затем полковник Михаил Семенович Назаров. После ожесточенных боев дивизия отошла вместе с соединениями 22-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта к городу Псков. Снова беспрерывные бои. Враг пытался занять город. Упорно оборонялись эстонцы. Многие из них проявили мужество и отвагу.
Корчиц немного помолчал, а затем продолжал свой рассказ.
- Когда я в январе 1942 года принимал это соединение, то внимательно ознакомился с журналом боевых действий. Расскажу о подвиге командира шестой стрелковой роты 232-го стрелкового полка старшего лейтенанта Лайпандиса. Рота обороняла высоту у реки Пети. На эту высоту наступало до двух батальонов фашистов. Их встретили огнем и заставили откатиться на исходный рубеж. Вскоре последовала вторая атака при поддержке танков. И эту атаку отбили. Отбрасывая наседающих гитлеровцев в течение четырех часов, рота удерживала высоту. Фашистам не удалось продвинуться на этом участке. Тогда через мощные громкоговорители начал вещать фашистский диктор:
- Эстонцы! Сложите оружие, и вы сможете свободно уходить по домам! Эстония позади, вам некуда дальше отходить!
Старший лейтенант Лайпандис сказал своим подчиненным:
- Друзья! Мы защищаем свою родину - свободную Эстонию! Огонь по врагу!
Вновь и вновь фашисты пытались захватить высоту, и всякий раз атаки отбивались.
До последнего держались эстонцы. Погиб и командир...
О том, как дрались в этом бою эстонцы, рассказал тяжело раненный красноармеец, который ночью добрался все-таки до полка.
Корчиц чиркнул спичкой, прикурил, затянулся и продолжал:
- Вот еще эпизод из боев 182-й дивизии в районе Большие Пети. Противнику удалось расчленить 232-й стрелковый полк. Седьмая и восьмая рота были отрезаны от основных сил полка и оказались во вражеском кольце. Комбат капитан Востриков принял смелое решение - роте лейтенанта Клайпанова незаметно проникнуть в расположение врага и внезапно нанести ему удар с тыла. Благодаря такому искусному маневру кольцо окружения было разорвано.
Дивизия отходила с боями, нанося врагу значительные потери.
Отличились в эти тяжелые дни комбаты Комаров и Востриков, командир артиллерийского полка Добылев, командир стрелкового полка Тихомиров, комиссар дивизии старший политрук Островский.
Генерал Корчиц рассказал об участии 182-й стрелковой дивизии в наступательной операции войск Северо-Западного фронта по окружению и уничтожению группировки немецко-фашистских войск в районе Демянска. Эта операция была проведена с 7 января по 20 мая 1942 года.
Тогда 182-я дивизия, в сильные морозы, в условиях полного бездорожья, по глубокому снегу, через лед многочисленных озер, рек, через лесные массивы, прошла 50 километров по тылам врага, освободив 18 населенных пунктов, и вышла к окраине Старой Руссы. Этим она способствовала успешному наступлению 11-й и 1-й ударной армий...
Меня заинтересовал рассказ Корчица, и я спросил:
- А как была окружена демянская группировка?
- Как? В условиях бездорожья и глубокого снежного покрова, - продолжал рассказывать комдив. - 29 января 1942 года возобновилось наступление наших войск. 1-й гвардейский стрелковый корпус продвигался юго-восточнее Старой Руссы в направлении Рамушево. Перерезав коммуникации демянской группировки, корпус должен был соединиться в районе Залучье с частями 34-й армии, наступающими с юга. Одновременно, не встречая серьезного сопротивления противника, 2-й гвардейский корпус наступал на город Холм. Он наносил удар из района Старой Руссы. 25 февраля части 1-го гвардейского стрелкового корпуса в Залучье соединились с подразделениями 42-й стрелковой бригады 34-й армии.
Таким образом, старорусская и демянская фашистские группировки противника были разъединены. В окружении оказалась демянская группировка в составе шести дивизий 16-й армии...
- Кстати, - продолжал генерал Корчиц, - в то время нашей дивизии противостоял 56-й егерский полк 16-й армии. Немного расскажу и о противнике. Корчиц задумался. - Оборона врага состоит из хорошо оборудованных узлов сопротивления и системы опорных пунктов, сильно насыщенных огневыми средствами и инженерными заграждениями.
Большинство опорных пунктов и узлов сопротивления противника очень выгодно расположены в тактическом отношении: с хорошим круговым обзором и обстрелом всех подступов к ним.
Мы тоже создали прочную оборону. Блиндажи, дзоты тщательно замаскировали, так, что обнаружить их трудно. Стены и потолки достаточно прочны и неуязвимы от прямой наводки артиллерии - из еловых и сосновых бревен в два наката. Все это было- сделано в первую очередь. Предстоит еще сделать бани, кухни, землянки для личного состава. Нет переправ через реку, кроме железнодорожного моста, приспособленного для проезда машин, танков.
- Вот в таких условиях мы и живем уже около года. - Владислав Викентьевич вздохнул. - Лес да болота вокруг... Была уже глубокая ночь. Корчиц взглянул на часы:
- Пора и нам отдохнуть.
Я лег на деревянный топчан, укрылся шинелью и задремал.
На утро за завтраком разговорились и стали вспоминать прошедшие бои под Старой Руссой.
С волнением обсуждали сложившуюся обстановку в Сталинграде. Мы знали, что немецкие войска прорвались в город, на его улицах идут бои.
На Северо-Западном фронте в это время обстановка была относительно спокойной. Перед нами стояла.одна задача: активной обороной сковывать войска противника, не допустить, чтобы он снял хотя бы одно соединение с нашего фронта и перебросил на юг.
После завтрака пошли на передний край. Надо было принимать дивизию.
- Начнем, пожалуй, с правого фланга, где обороняется полк Кротова, сказал генерал Корчиц.
По узенькой тропке поднялись на небольшой взгорок. Было прохладное утро. Вокруг стояли, светясь каждым листом, уже порыжевшие осины, с них, посверкивая тончайшими нитями, тянулась в чистом воздухе паутина.
По дороге генерал Корчиц рассказал мне о командире 140-го стрелкового полка подполковнике Михаиле Ивановиче Кротове.
- Грамотный в военном отношении, требовательный, смелый, принятое решение доводит до конца. Имеет солидный боевой опыт.
Метрах в 500 от командного пункта полка, на просеке, нас встретил Кротов среднего роста крепыш, смуглое лицо, карие, почти черные глаза. Тогда ему было всего 38 лет.
Наметанным взглядом я сразу определил - кадровый командир. Чистый подворотничок, начищенные до блеска сапоги. Он четко вскинул руку к козырьку фуражки, представился.
Вначале направились в первый батальон. По пути Кротов коротко рассказывал о своих комбатах.
- Командир 1-го батальона майор Евгений Семенович Назаренко, много повоевавший и испытавший человек. На 2-м батальоне - капитан Анатолий Андреевич Казаков, молодой командир, ему 23 года. По молодости горяч, правда, умеет взять себя в руки. 3-м батальоном командует недавний командир минометной роты капитан Василий Иосифович Лейпунов. Вдумчивый. Осторожный. Тщательно все взвесит, чтобы правильно принять решение.
Вячеслав Викентьевич добавил:
- Каждый из них испытан в боях. Такими командирами можно гордиться. Все комбаты имеют боевые награды.
Шли мы не спеша. Красноармейцы грелись на солнце, День выдался тихим и теплым.
Майор Назаренко ожидал нас в первой траншее. Он доложил сведения о противнике и о батальонном районе обороны. Докладывал четко, со знанием дела.
И вот тут я обратил внимание на один, на мой взгляд, недостаток: наши траншеи местами были не глубокие. Продвигаясь по ним, часто приходилось сгибаться. Хотел сказать об этом, но подумал и решил в данной ситуации промолчать. Для себя заметил - траншеи необходимо углубить, тем более что скоро грунт скуют морозы.
Подошли к болоту. Здесь траншеи прервались. Некоторые участки красноармейцы вынуждены были преодолевать броском. А снайперы врага только этого и ждали.
Перед нашим передним краем, в 300-400 метрах, тянулась шоссейная дорога Старая Русса - Рамушево, по которой шла техника врага. Ее можно и должно было успешно обстреливать, но наша артиллерия и минометы молчали. Я тогда еще подумал: "Может, не хотят обнаружить себя?"
На границе района обороны второго батальона нас встретил капитан Казаков. Невысок ростом, неширок в плечах, чистый - без морщинки - юношеский лоб, живые светло-карие глаза, нежный румянец заливает скулы. На вид ему лет двадцать. Но докладывал он как бывалый командир. Построение обороны подразделения капитана Казакова почти ничем не отличается от первого батальона. Опорные пункты рот подготовлены к круговой обороне и связаны между собой системой огня и заграждений. Красноармейцы несли службу бдительно, хорошо знали свои обязанности. Я обратился к одному из наблюдателей. Он четко доложил свои обязанности, показал свой сектор наблюдения, разведанные нами дзоты и расположение других огневых точек фашистов. У каждого пулеметного расчета была стрелковая карточка, на которой разборчиво были нанесены: полосы огня, ориентиры, их номера, наименование и расстояние до них, расположение своего подразделения и место командира, необходимые данные о враге.
В тот день мы побывали почти во всех подразделениях, расположенных в первом эшелоне, побеседовали с командирами и бойцами. Настроение у людей боевое. Не успели добраться лишь до третьего батальона - он был расположен во втором эшелоне.
Солнце уже спряталось за лес. Густой сероватый туман поплыл от реки Ловать. Серии ракет всплывали на противоположной стороне; черная вода каскадом загоралась у песчаной отмели берега.
Мы шли тропинкой под обрывистым берегом. Когда свет ракет опадал клочьями мертвого огня, тогда отчетливо слышался стук пулеметов. Трассирующие пули веером летели через все пространство реки, вонзались в мокрый песок, тюкали над нашими головами в стволы деревьев.
- Ходить здесь опасно, - прервал молчание генерал Корчиц.
Вот и знакомый блиндаж. У входа нас уже ожидал начальник штаба подполковник Тихомиров.
- Поступила депеша из штаба фронта. Вам, товарищ генерал, приказано немедленно явиться к новому месту службы.
Корчиц нахмурился. Еще не успел сдать соединение, проститься со всеми однополчанами, а приказ немедленно уезжать.
Утром он распрощался со всеми, кто был в штабе дивизии, и уехал в 1-ю ударную армию.
С этого момента я вступил в должность командира дивизии. Масса вопросов волновала меня. Как пойдет моя служба, когда на плечи легла такая ответственность? Дивизия - сложный организм, объединяющий несколько тысяч людей, организационно состоящий из трех стрелковых и артиллерийского полков, противотанкового и зенитного артиллерийских дивизионов, разведывательной роты и саперного батальона, батальона связи, тыловых частей и учреждений. С этими тревожными мыслями я заснул. Вскочил от сильного гула. От глухих ударов сыпалась со стуком земля на стол, звенело стекло лампы, весь блиндаж слегка вздрагивал. Снаряды противника рвались неподалеку от оврага, в котором был расположен командный пункт. Проснулся и комиссар дивизии Яков Петрович Островский.
- Что думаете делать, Василий Митрофанович?